Главная » Государство и право, юриспруденция, ювенальное право

Владимир Борисович Миронов. Древний Рим. Глава 3. Крах и падение Римской Империи.

Римская Империя, IV век нашей эры: Большая часть придворного штата являлась питомником всяких пороков, так что они заражали государство дурными страстями, раздражая многих более примером, чем безнаказанностью преступлений. Одни из них промышляли грабежом языческих храмов и, вынюхивая каждый случай, где можно было попользоваться чем-нибудь, поднялись из крайней бедности до колоссальных богатств. Усвоив привычку захватывать чужое, они не знали меры в дарениях, грабежах, воровстве и расточении. Здесь тогда зародились: распущенная жизнь, клятвопреступления, равнодушие к мнению общества и то, что бессмысленная спесь осквернила позорным корыстолюбием…
Государство и право, юриспруденция, ювенальное право

Источник информации  —  http://www.xliby.ru/istorija/drevnii_rim/p3.php#metkadoc7  .

 

Владимир Борисович Миронов

Древний Рим

 

 Глава 3. Крах и падение Римской Империи

Подобно Катону Цензору Тиберий порицал также возраставшую роскошь знати, содействовавшую развращенности, порокам и изнеженности и вывозившую в Индию и Китай в обмен на шелк и драгоценные камни драгоценные металлы, которые ему казалось более благоразумным употребить на увеличение армии и достижение безопасности границ. Он не хотел также чрезмерного увеличения общественных расходов и слишком частых денежных раздач, которых народ требовал со всевозрастающей дерзостью. В то время как Август управлял финансами с известной снисходительностью, он хотел бы вернуться к суровому управлению древней аристократии; особенно он порицал беззаботность, с которой позволяли частным лицам расхищать имущества республики…

(Г. Ферреро. Величие и падение Рима)

 

Положение земледельцев и рабов в Риме

 

 

До того как рабский труд возобладал в производстве, мелкое крестьянское хозяйство составляло экономическую основу жизни римского общества. Однако уже к I в. до н. э. рабский труд стал доминировать в сельском хозяйстве. Шло разорение мелких собственников. Роль и значение свободного крестьянства в жизни страны заметно уменьшилось. Дело в том, что хотя слой мелких крестьян и поставлял Риму основную часть воинов и налогоплательщиков, они являлись главным объектом социальной и экономической эксплуатации. Показательно, что в Поздней Римской империи наряду с прежними сословными делениями возникло деление на «почтенных» (honestiores) и «низших» (humiliores). К числу последних относились городские и сельские плебеи. Законы ставили их в особо низкое положение по сравнению с представителями высших слоев общества. Их презрительно называли «наихудшими» (pessimi), «ничтожнейшими» (tenuiores), против них уголовное право предусматривало особые наказания. Значительная часть плебеев со временем утратила свою земельную собственность и свободу.

Римский скульптор I в. н.э. Старый крестьянин

 

Предвестником начала упадка римского государства, как ранее у греков, стало не только разлагающее влияние рабства, но и разорение большинства мелких и средних земледельцев. Многолетние войны отрывали собственников от труда на своих полях. По цензорским спискам можно отследить, как богачи, опутывая долгами тружеников, разоряли их, а затем задешево скупали все эти хозяйства. Нередко бывало так, что воин, отстаивавший, как он считал, интересы отечества в кровавых битвах, вернувшись, дома сталкивался с нищетой или вовсе лишался крова. Тиберий Гракх заявил, что даже дикие звери имеют норы, а у тех, кто сражается и умирает за Италию, «нет ничего, кроме воздуха и света». Места свободных земледельцев все чаще занимали рабы. Рим сокрушил Карфаген и Коринф, но не смог сокрушить возраставшую стену отчуждения между слоями общества. Римский нобилитет с огромными поместьями (латифундиями) давно оторвался от народа. Алчность римских богачей и ростовщиков (публиканов) не знала границ. В таком же духе действуют проконсулы и пропреторы. Впрочем, ничего нового в таком противоборстве интересов и положении вещей не было и нет. Как давно уж известно: Peccant reges, plectuntur Achivi! (Грешат цари – страдают ахейцы!)

Движение Гракхов ставило своей целью удовлетворить нужды и чаяния части римского крестьянства, лишенного средств к существованию… М. Вебер пишет в «Аграрной истории Древнего мира»: «Решительной борьбой свободного труда и поселения с несвободными было движение Гракхов, которое опять ухватилось за старое требование раздела ager publicus. Гракхи лично, по крайней мере Тиберий, были прежде всего политическими реформаторами; их цель – восстановление старых основ военного строя. Они ставили, само собой разумеется, интересы крестьянства – для себя и для своих детей получить возможность дешево приобрести землю – на службу своему делу. Земля для целей поселения могла быть в большом количестве получена лишь путем ограничения и частичной конфискации оккупаций. Но это отнятие старых владельческих прав целых поколений… шло вразрез с интересами не только римских, но также и допущенных к оккупации, в принципе на равной ноге, союзнических поссессоров; и поэтому движение Гракхов вызвало не только классовую борьбу в Риме, но также борьбу римского гражданства с союзниками, которые теперь уже для своей экономической защиты и для того, чтобы участвовать в ассигнациях, должны были потребовать права гражданства, тогда как до тех пор, напротив, они довольно часто должны были протестовать против оттока в Рим своих самых состоятельных граждан». Таковы едва ли не все экономические конфликты в истории: спор идет за собственность и землю, а также за властные посты.

Служанка. Деталь росписи склепа

 

Гибельны и позорны времена, когда труд честного земледельца вытесняется не подвластными контролю откупщиками. В Риме этот капитал возникал «на рабах и деньгах», вытесняя деловых людей и квалифицированный труд ремесленника. Его богатства достигаются не совестливой и разумной жизнью (тогда об этом не было и речи), а разбойничьим и военным грабежом. Хотя надо признать, что в нормальное время экономическое преобладание древней городской знати в очень большой степени «было создано торговлей и сделанным ею возможным имущественным накоплением». В том числе и по этой причине Рим болезненно переживал переход от республики к империи. Олигархия признавала один путь управления – организованный ею систематический грабеж значительной части Средиземноморья. Гораций гневно пишет о преступной роскоши тогдашнего общества (I в. до н. э.), в котором добродетель превращается в порок. С ростом богатства одних росли ненависть и подозрительность других. Фраза Платона – «Богатство развратило душу людей роскошью, бедность вскормила страданием и довела до бесстыдства» – поистине буквально кричала тогда с италийских улиц и площадей…

Земли уж мало плугу оставили
Дворцов громады; всюду виднеются
Пруды, лукринских вод обширней,
И вытесняет платан безбрачный
Лозы подспорье – вязы; душистыми
Цветов коврами с миртовой порослью
Заменены маслины рощи,
Столько плодов приносившей прежде;
И лавр густою перенял зеленью
Весь жар лучей… Не то заповедали
Нам Ромул и Катон суровый, —
Предки другой нам пример давали.

Скромны доходы были у каждого,
Но умножалась общественная
собственность;
В своих домах не знали предки
Портиков длинных, лицом на север,
Простым умели дерном не брезговать
И дозволяли камень обтесанный
Лишь в государственных постройках
Да при убранстве священных храмов.

Рим быстро менялся в худшую сторону. Несправедливые войны портят нравы и людей. Ведь, как заметил еще Аристотель: «Нет ничего более жестокого, чем вооруженная несправедливость». Войска Рима (да и римляне) стали привыкать к легкой добыче, грабежам и развлечениям. Конечно, пороки, против которых ранее боролся Катон Старший – т. е. алчность (avaritia), стремление к роскоши (luxuria), тщеславие (ambitus), – и ранее существовали в Риме, но никогда они не приобретали такой власти над обществом. Печальнее и трагичнее всего было то, что постепенно исчезал вкус к умелому, полезному труду. Немецкий историк Т. Моммзен писал, что в древности ремесла в Риме имели куда большее значение, нежели в позднюю эпоху, когда за них взялась масса невольников, работавших на господ или трудившихся на них на оброке. Это видно хотя бы на примере песен. Древнейшие песни римлян прославляли не только бога брани Мамерса, но искусного оружейника Мамурия, умевшего изготавливать щиты, которые по качеству и красоте сравнивали с божественным щитом Вулкана. В древнейшем Риме «умение изготовлять из металлов плуг и меч шло рука об руку с умением ими владеть, и вовсе незаметно того высокомерного пренебрежения к ремеслам, которое мы находим там впоследствии». По сути дела, с низведения ремесел и забвения труда свободного земледельца и начался закат Римской республики. Презрение к созидательному труду – это первый признак загнивания общества и строя. В Риме стали наблюдаться отчетливые признаки такого пренебрежения. Таким же образом воцарение скотской философии богачей-нуворишей в современной России, презирающих труд мастера, учителя и ученого, есть признак заката Республики!

Щит легионера

 

Нельзя не признать, что как внешняя, так и внутренняя политика римского государства зачастую была враждебной в отношении большинства не только его противников, но и, казалось бы, естественных союзников. Те попадали в самую тяжелую кабалу к Риму. В то же время со времен покорения Италии доступ в ряды римских граждан стал чрезвычайно за-труднен. Рим ограничивал права и свободы переселения (даже для италиков). Постановлением сената и народа все проживавшие в столице неграждане были изгнаны из Рима. Италики сохраняли относительное спокойствие до тех пор, «пока революция не стала расшатывать Рим». Само существование Рима оказалось под угрозой. Ситация ухудшалась.

Одним из первых обратил внимание на положение рядовых римлян Тиберий Гракх (162–133 гг. до н. э.). Этот отважный юноша еще в 15 лет проявил себя под стенами Карфагена. Воспитан он был на идеях эллинистической философии. В 134 г. его избрали в народные трибуны. Он сразу же выступил как решительный сторонник аграрных реформ. Тиберий Гракх потребовал дать народу землю.

Опорой Тиберия Гракха стало крестьянство. Тиберий так говорил о положении простых людей в Италии: «Дикие звери, живущие в Италии, и те имеют норы и логовища, между тем как люди, умирающие, сражаясь за Италию, не имеют ничего, кроме воздуха и света. Они без крова, лишенные постоянного местожительства, бродят с женами и детьми. Полководцы обманывают солдат, увещевая их сражаться с врагом за могилы предков и храмы, в то время как у массы римлян нет ни алтаря, ни кладбища предков. Их называют властелинами, между тем как у них нет даже клочка собственной земли». Он, направляясь на службу в Испанию (на долж-ность войскового казначея), видя нищету и горе крестьян, приходит к решению изменить подобное положение. «Непременно нужно помочь крестьянству, – думает он, – непременно нужно обеспечить их землею. Когда возвращусь из Испании в Рим, сделаю все для того, чтобы упрочить крестьянское хозяйство. Свободный труд крестьян – основа всего». Но как это осуществить практически? Необходимо самому идти во власть. И тогда можно изменить несправедливую систему. Тиберий Гракх стал сенатором. Его поддержали народ и армия, успев оценить храбрость молодого человека (при взятии Карфагена он первым вступил на стены крепости). Жил он скромно и строго, несмотря на то, что принадлежал к знатному роду. Однако ему не по душе были злоупотребления властей, прежде всего «капиталистической элиты». Подлинными хозяевами Рима становились откупщики, бравшие в аренду земли и сдававшие их мелким арендаторам. Они же получали налоги с провинций. По словам брата Тиберия Гракха, Гая, римские аристократы и откупщики уезжали в провинции с бочками, наполненными вином, а возвращались в Рим с бочками, наполненными золотом. Жалобы провинциалов на злоупотребления чиновников и откупщиков ни к чему не приводили. Сенат покрывал их, ибо сам имел долю в подобных операциях. Латифундисты чаще всего поддерживали спекулянтов.

Повозка с бочкой для вина

 

В сенате Тиберий поставил на голосование закон, требующий раздела крупных поместий. Закон вовсе не требовал отмены частной собственности на землю и оставлял крупным владельцам по 125 десятин. Гракх потребовал от сената вернуть к жизни земледельца, предложив ограничить размеры латифундий (семья должна была иметь не более чем 1 тысячу югеров земли). Все излишки земли у крупных магнатов отбирались и распределялись среди безземельных крестьян в личное наследственное пользование. Сенаторы выступили против этих мер и провалили опасный для них закон. Аграрная реформа всколыхнула весь плебс. И тогда, по словам Диодора, в Рим стали стекаться толпы из деревень, «словно реки во всепринимающее море». Но и оптиматы, в свою очередь, стали готовиться к сопротивлению. С помощью подкупленного трибуна Марка Октавия им удалось наложить вето на закон о земле. Тогда народный трибун Тиберий Гракх, сказав, что не может быть народным трибуном тот, кто идет против интересов народа, наложил вето на деятельность государственных учреждений. Был опечатан храм Сатурна, где находилась казна (т. е. своего рода Центральный банк страны), прекратили работу магистраты. Это равносильно тому, как если бы взять и опечатать Кремль и все службы президента, включая его кабинет! Однако в Риме-то это сделали… Теперь вы понимаете, что такое истинная демократия народа (в Римской республике – 2133 года тому назад). С помощью голосов народа он заставил сенаторов принять закон. Суверенитет народа тем самым был поставлен выше ограниченной и отсталой конституции.

Взгляните, как действовали в Древнем Риме (две с лишним тысячи лет тому назад) истинные друзья народа. Тиберий обратился к народному собранию. Под давлением народа закон был принят. Никто из владельцев не мог владеть землей более 250 десятин (холостой не более 125 десятин). Земля сверх этого предела отбиралась и отдавалась крестьянам участками по 7–8 десятин на каждый двор в наследственную аренду. Так начался раздел земель. В итоге тысячи крестьян получили земельные наделы. На приобретение инвентаря и скота Т. Гракх хотел отдать богатство царя Пергама, Аттала III, который не имел собственных детей и завещал Риму свои сокровища. Он сократил срок военной службы, понимая, что труженику лучше работать на земле и дома, от чего зависит благосостояние его семьи и его самого. Во время новых выборов Тиберий вновь выставил свою кандидатуру, рассчитывая закрепить успехи его политики (по рим-ским законам запрещалось два раза подряд быть трибуном или консулом). Народ дважды голосовал за него, но сенаторы яростно сопротивлялись. Враги трибуна напали на него и его сторонников, убив 300 человек (132 г. до н. э.). Тиберий погиб.

Плотник с мраморного рельефа. III в. н.э.

 

Любопытно, что даже явно не симпатизирующий ему Т. Моммзен, возражая против «власти черни», обвиняя Тиберия Гракха в тирании и демагогии, считал все же его патриотом и весьма даровитым человеком. Моммзену не нравится намерение Гракха дать возможность народу «вмешиваться в дела управления» страной. Он осуждал его за то, что он вырвал из рук сената орудие управления и контроля. Как это так, как посмел Гракх дать возможность «налагать на проекты легальный штемпель суверенной народной воли»! Конечно, совсем другое дело протаскивать в парламенте закон в угоду толстосумам и власть имущим! Таких и сегодня хватает. Моммзен оплакивает Цезаря и выражает восторг по поводу смерти Гракха. Как же это прекрасно и умно, что в итоге «демоны революции, которых он сам призвал, овладели неумелым заклинателем и растерзали его» (Гракха). Нас удивляет не смерть Гракха и даже не то, как долго жил человек, говоривший: «Республика – ничто, пустое имя без тела и облика» (Цезарь), а то, как редко в парламентах и сенатах мира можно встретить бойца за дело народа.

Благодаря активной и справедливой политике Тиберия, поддержанной затем братом Гаем Гракхом, около 80 тысяч крестьянских семей получили наделы. Почти полмиллиона десятин земли было заселено и засеяно. Гибель трибуна не остановила деятельности и аграрной комиссии народа, которая осуществляла конфискацию излишков земли в крупных поместьях. Продолжил дело брата Гай Гракх (153–121 гг. до н. э.), избранный трибуном в 123 и 122 гг. Он предпринял меры по оживлению экономической жизни, строил дороги, провел и хлебный закон, по которому плебей мог купить дешевый хлеб. Эта акция означала признание за государством обязанности оказать помощь малоимущим. Он же настаивал на том, чтобы народу достались богатства пергамского царя, перешедшие к Риму. Тогда италийские крестьяне получат средства для покупки нужного инвентаря (представьте себе, если правительство России вдруг вернуло бы награбленные у народа и вывезенные за рубеж миллиарды – ученым, крестьянам, врачам, учителям!). Гракх провел закон, давший право народу обращаться с апелляцией к народному собранию (кстати, такое же право отныне получили и солдаты, которые смогли теперь обжаловать решения своих отцов-командиров). На военную службу в Риме не могли призвать лиц моложе 17 лет. Согласно закону прекратились вычеты из солдатского жалованья и жуткие задержки выплат. Он же потребовал предоставления гражданства Рима всем его союзникам. Речи Гая Гракха производили столь сильное впечатление, «что нельзя было сдержать слез». Число сторонников народной демократии росло. В результате реформ количество мелких сельских хозяйств выросло с 318 тысяч до 395 тысяч за 9 лет. Сенаторы и богачи ненавидели Гая Гракха не меньше, чем его великого брата. И вновь спор богачей и народа разрешился тогда кровавой битвой. Погибло несколько тысяч сторонников Гая, тела их бросили в реку, а за отрубленную голову Гая Гракха сенат Рима выдал его убийце столько золота, сколько весила отрубленная голова героя… Имущество народных заступников было отобрано и передано в казну, дома разграблены. Матери запретили носить траур по ее невинно убиенному сыну. Вероятно, им не нашлось бы места в колумбарии, где покоились урны с пеплом умерших (с конца республиканского Рима до середины императорской эры).

Римский колумбарий. Место захоронения

 

После смерти народных трибунов простой люд Рима лишился своих главных защитников. Русский историк, публицист, издатель Н. И. Новиков, крупнейший просветитель XVIII в., сказал о республиканцах: «В благополучном веке Рима вольность была душою красноречия и заставила Силлов и Помпееев дрожать пред народным трибуном. Но когда после благородной гордости сих республиканцев последовало подлое рабство во времена императоров, то сей благороднейший жар вдруг погас, и разум римлян вместе с их вольностью погребен был на полях фарсальских». Не погребли ли и мы с приходом подлого века и рабства денег вольность великого народа, а заодно и наш разум на полях фарисейских?!

Напрашивается политическая оценка. Меры Гракхов имели четко выраженный классовый, полупролетарский характер. Конечно, Моммзен в силу буржуазной ориентации осуждает реформу Гракхов. Тем не менее и он вынужден признать: «Что бы ни говорили юристы, а в глазах деловых людей эта мера была не чем иным, как экспроприацией крупного землевладения в пользу земледельческого пролетариата. И действительно, ни один государственный деятель не мог смотреть на нее иначе». Не будучи сторонником сей меры (он считал, что такая экспроприация крупных «помещиков» являлась большим злом), он вынужден признать, что это единственное средство предотвратить если не совсем, то хотя бы на какое-то время другое и худшее зло, грозившее самому существованию государства, – то есть гибель крестьянства. Поступок Гракха, вынесшего вопрос о государственных землях на разрешение народа, он назвал революцией против духа конституции Рима. Но что такое конституция? Бумажка, созданная для того, чтобы служить благу народа и его интересам. Плоха та конституция, что не выполняет этой задачи. Бывает, что она создана под плутократов, тиранов, узурпаторов и воров. Моммзен пишет: «Для истории не существует законов о государственной измене. Кто призывает одну силу в государстве к борьбе против другой, тот, конечно, является революционером, но возможно, вместе с тем и проницательным государственным мужем, заслуживающим… похвалы».

Точильщик. Римская копия

 

Плебеи часто становились жертвами насилия со стороны магнатов, чиновников, всей правящей верхушки. Хотя по мере того как кризис рабовладельческой системы в конце II и в III вв. н. э. становился очевидным, власть попыталась найти выход: защитить свободных земледельцев от чиновников. С этой целью был учрежден институт дефензоров, который должен был ограждать крестьян от незаконных нападок, грабежа, захвата инвентаря и скота. Но все эти меры, как правило, оказывались малоэффективными. И даже попытки снизить налоги на крестьян в V в. н. э. ни к чему не привели, ибо ворон ворону глаз не выклюет. В итоге все больше свободных крестьян разорялось, теряя имущество и землю, лишаясь статуса свободного человека и становясь колоном (полурабом). И хотя в позднеримских юридических документах сохраняется разграничение мелких земельных собственников (плебея и колона), их положение сближалось. Правда, и плебей-посессор владел примерно 15–25 югерами земли, имел одного-двух рабов и упряжку быка, тогда как колон находился полностью во власти своего господина. Однако и плебеи-собственники, и солдаты-ветераны, имевшие свои наделы, и даже средние землевладельцы (куриалы) – все испытывали на себе гнет имперской системы. Положение солдат-ветеранов (особенно гвардейцев) было более предпочтительно, ибо власть их все же побаивалась, давая им подачки.

О положении рабов в римском государстве писали многие (Энгельс, Моммзен, Валлон, Вестерман, Мейер, Фюстель де Куланж, С. Ковалев, Г. Хёфлинг и др.). Положение рабов значительно ухудшилось по мере роста земельных владений. Это влекло за собой уменьшение свободных земледельцев и увеличение числа рабов. Маркс отмечал: «Только рабство сделало возможным в более крупном масштабе разделение труда между земледелием и промышленностью и таким путем создало условия для расцвета культуры Древнего мира – для греческой культуры. Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и греческой науки; без рабства не было бы и Римской империи. А без того фундамента, который был заложен Грецией и Римом, не было бы и современной Европы». Однако если это и был фундамент, то фундамент зыбкий, непрочный.

Римский акведук в Испании работает. Сеговия

 

Экономическая и хозяйственная жизнь Рима зиждилась в первую очередь на подневольном труде. В этом коренное отличие Рима от Эллады и эллинского Востока, где рабство носило ограниченный, патриархальный характер. М. Вебер подчеркивает: «Если не считать спартанского феодального государства и Хиоса, мы почти ничего не слышим в Греции и на всем Востоке о восстаниях рабов, и чем позже, тем меньше, тогда как восстание Спартака в Южной Италии и на Сицилии причисляется к самым страшным социальным потрясениям Древнего мира». Не меняет дела и то, что со временем все больше римских рабов стало получать вольную, поскольку делалось скорее из экономических побуждений. Отпущение рабов на волю происходило не в силу великодушия римской знати, а имело своей целью получение большей наживы. Для рабовладельца нередко было выгоднее иметь солидную долю в тех или иных промышленно-торговых предприятиях вольноотпущенника, чем присваивать себе его труд. Потому и отпущение рабов на волю становилось в Риме все более частым явлением по мере того, как усиливалась промышленная и торговая деятельность римлян. Труд рабов хотя и не был производителен, но многое они делали прочно. Один из поэтов с восхищением скажет о водопроводе, «сработанном рабами Рима».

Вряд ли мы вправе говорить с умилением, как это делает Жюллиан: «Античное рабство в определенных отношениях имело больше демократического мужества и человечности, чем сегодняшний наемный труд. Ничего нет более трогательного, чем эти надгробные памятники Галлии, алтари, на которых господин молил богов за своего сына и своего раба, и могилы, где он покоился в мире со своим слугой». Но рабство остается рабством даже при самых близких взаимоотношениях двух субъектов. Наличие многочисленных надписей и плит вольноотпущенников указывает на широкую практику отпуска рабов на волю.

Мотивы освобождения рабов могли быть различны: по завещанию бывшего владельца, в результате сожительства со свободными или в итоге рождения при подобном сожительстве, как награда за безупречную службу, ну и, наконец, в результате выкупа раба. В качестве примера можно упомянуть положение рабов в Галлии. Конечно, никак нельзя согласиться с мнением тех, кто идеализирует их положение, указывая на совместные погребения господ вместе с господами. Таков памятник в Арелате. Оный воздвиг гению господ Макра и Лициниана (по обету после освобождения) бывший раб Алфий. Такие случаи имели место, но памятники, надписи и надгробия с барельефными изображениями посвящались, конечно же, не теми рабами, что были заняты в поле, ремеслах, рудниках (таких большинство), и не тем рабам, а малой части рабов-виликов, управляющим, канцеляристам и служащим, лицам «интеллигентных» профессий. Домородный раб императора из Виндониссы, занимавший должность диспенсатора, сам имел рабов, которые, в свою очередь, были весьма состоятельны и влиятельны. Такие совместные погребения господ и рабов, являясь исключением, отражают статус привилегированной челяди (кормилицы, личные слуги, охрана). Случалось, что мужем свободнорожденной женщины оказывался ее бывший раб, хотя гораздо чаще отпущенницами господ, а затем и их женами становились сами рабыни.

Продажа раба

 

Значительное число таких вольноотпущенников (и прежде всего городских) прослеживалось в наиболее романизованных областях Галлии. Сельских рабов освобождали крайне редко. Господа относились к рабам с обычной для их практики жестокостью. Подтверждением этому являются не только кандалы и орудия пыток, но и стихотворная надпись, посвященная рабу. В ней говорится, что его освободили благодаря его покорности и усердной службе, и тут же отмечено как нечто исключительное то, что он, служа господину, не знал побоев (I в. н. э.). Основная масса рабов, конечно, не знала подобных идиллий. Примечательно, что отпущенные на волю рабы при первой же возможности сами становились рабовладельцами, содействуя воспроизводству рабства как социального института. Вероятно, многие из них столь же сурово обходились со своими рабами. Об этом говорит одна стихотворная надпись на памятнике, что был поставлен убитому отпущеннику – «скотоводу», которого убил его раб, не выдержавший преследований со стороны бывшего собрата. Раб убил его, а затем покончил с собой, бросившись в реку.

Можно ли сравнить римских рабов с римским плебсом или пролетариями? Иные так и делают, не видя большой разницы в положении плебея и раба. Не вдаваясь в юридические тонкости вопроса, можно сказать, что их социальное и экономическое положение действительно было довольно близким. В то же время, утверждая, что рабство было главным явлением, определяющим характер античной экономики и социальной жизни в Греции, оговоримся: число рабов на пике существования данного института было не столь велико, чтобы считать оный решающей силой и базисом общества. Иная ситуация сложилась в этом плане в Риме. Если, по словам Дионисия Галикарнасского, в эпоху республики рабское население составляло примерно одну восьмую, а может быть только и одну шестнадцатую его часть, то затем, в период от взятия Рима галлами до 2-й Пунической войны, число рабов в Риме постоянно растет, достигая нескольких миллионов (лишь сельских рабов – 2 млн, при общей численности римского населения в 10 млн). Рабство стало неотъемлемой частью римской цивилизации. Плавт писал в «Пленниках»:

Как приятно сознанье, что наши дела
И нам впрок пошли, и отчизне
на пользу!
Как прекрасно я сделал, что пленных
купил!
Кого ни встречаю, поздравить
спешат все:
Отовсюду обступают, чуть меня
не задавили…

Рим в полной мере использовал преимущества, полученные им от победоносных войн. Как отмечалось, только за период от 200 до 150 г. до н. э. общее число военнопленных, попавших в Италию, достигало 250 тысяч человек. Легионы, разбив армию, окружали деревни и поселки. Раненых или слабых попросту уничтожали, а всех трудоспособных пленных связывали веревками и, с колодками на шее, строили в колонны. Сюда добавим и большое число тех, кого похищали пираты, продавая их в рабство (этим позорным делом занимались и римские сборщики податей). Большое количество военнопленных дали Риму войны Цезаря (примерно 150 тыс. человек). Цены на рабов колебались: от 600 сестерциев за рабыню до 100–200 тысяч за особенно красивых юношей или девушек, которых покупали как предмет роскоши или удовольствий. Цезарь однажды заплатил за молодого раба такие деньги, что даже постеснялся внести эту сумму в его приходно-расходные книги. Число рабов в Риме было огромно, на что указывают и похоронные залы рабов (так называемые колумбарии). У жены императора Августа, Ливии, были рабы для службы в комнатах, прихожей, для ухода за телом и наблюдения за ее здоровьем, для воспитания детей, для забот о ее гардеробе, да и вообще для поддержания того, что римляне по примеру греков назвали «миром женщины».

Кельтские пешие воины, всадники, трубачи

 

Кто-то из людей читал ей, кто-то оказывал услуги интимного характера, кто-то сопровождал ее или сидел у ног их госпожи, кто-то накладывал грим, кто-то вел общие дела и т. д. Поэт Ювенал говорил о когортах рабов. Плиний обозначал их словом «легион». У многих патрициев были сотни рабов. Домашний штат рабов супруги Августа включал специалистов 50 профессий (3 из них были связаны с приемом пищи и жидкостей, 7 связаны с одеждой). Использование рабов более распространено было в Риме, чем в Греции. Признаком крайней нищеты в Риме считалось, если у кого-то «нет ни раба, ни сумки для денег». Имел своего слугу и простой солдат (после осады Алезии каждый солдат получил по рабу), имела служителей куртизанка. У бедняка и то мог быть свой раб или рабыня. Даже раб иногда имел раба. Рабы становились вольноотпущенниками, как Трималхион, раб, о котором написал в «Сатириконе» Петроний. Иные из них разбогатели, имели собственные дворцы, своих рабов и слуг. В отдельных случаях выходцы из рабов могли подняться на вершину властной пирамиды (таковым был друг полководца Сципиона философ Полибий), и могли разбогатеть (как ростовщик Клавдий Исидор), или могли стать литературными светилами или поэтическими гениями (как Плавт или Теренций). Но все это скорее исключения из правил.

Раб в кандалах

 

Положение большинства рабов было не только тяжким, но и унизительным. У рабов не было имен, но лишь клички. Жили они в клетушках в земле, больше похожих на хлев для животных. Отношение к рабам было пренебрежительным. В Риме существовал обычай привязывать привратника-раба у дверей на цепь, как собаку. К ним и относились как к бродячей собаке или к животному. Катон, «великий оратор», «правдолюбец», «моралист», говоря о сельском хозяйстве, упоминает и о том, как однажды за негодностью продавал разный рабочий скот, опаршивевших овец, изломанные телеги, сбрую – заодно вместе с престарелыми рабами! Плутарх говорит о нем, что Катон обращался с ними, как «со стадом животных», прогоняя их и продавая, когда состарятся. Я же, говорил Плутарх, не в состоянии продать по случаю старости даже рабочего вола, а не то что престарелого человека, которого в этом случае могут изгнать с родной земли… Рабов держали в бараках, похожих на концлагеря. Им полагалась скудная пища. Вдобавок к месячному рациону зерна (зерно те мололи сами) рабу полагалась горсть полусгнивших маслин из-под деревьев, порция соленой рыбы, уксус. Из обуви и одежды ему выдавали плащ на 2 года, грубую тунику на год и деревянные башмаки.

Танец сукновала. Портрет раба

 

Их вообще не считали за людей… «Раб, – говорил Катон, – должен работать или спать». Диодор Сицилийский писал: «Люди, которые занимаются работой в рудниках и которые приносят своим господам невероятные по своим размерам доходы, изнывают от своей работы в подземных шахтах круглые дни и ночи, и многие из них умирают от чрезмерного труда. Нет у них ни отдыха от работы, ни перерыва в ней». Немудрено, что в рудниках вспыхивали восстания (Аттика, Фракия, Галлия). У Апулея в «Золотом осле» о рабах в мастерских сказано со всей откровенностью: «Великие боги, что это были за люди! По всей коже у них были видны синебагровые кровоподтеки; рваные лохмотья не закрывали, а только пачкали спину и члены; у некоторых только у живота болтались какие-то грязные лоскутки; решительно у всех сквозь рубище сквозило голое тело; клеймо на лбу, голова, обритая наполовину, на ногах кольца от цепей, мертвенно-бледные лица, слабое и скверное зрение, красные веки, воспаленные в постоянном полумраке, где, словно какой-то чад или дым, всегда стояла тонкая пыль от муки. Эта грязно-белая пыль покрывала им лицо и одежду, так что они напоминали тех, которые, готовясь к борьбе, натерли себе песком тело». В другом месте говорится, как хозяин за проступок любовного характера обмазал раба медом и привязал к муравейнику. В итоге муравьи обглодали несчастного раба, так что к зловещему дереву оказались привязанными «только сверкающие ослепительной белизной кости». Петроний в «Сатириконе» писал, как на двери висело объявление, гласившее: «Если раб без господского приказа выйдет за ворота, то получит сто ударов». И таких примеров множество.

Среди рабов существовала определенная иерархия… По словам Филострата, те делились на классы и имели свою генеалогию. Дорогие рабы из Малой Азии и Греции, скажем, занимали в домах рим-ской знати более привилегированное положение, чем рабы из придунайских провинций или же из Африки. Заметно выделялась из «домовой черни» интеллигенция, служители искусств (поэты и т. д.). Привилегированное положение занимали диспенсаторы, т. е. те, кто ведал финансовыми и торговыми операциями. Это была верхушка рабского общества. Введена была должность посредника между господином и рабом. Таковым стал «виллик», то есть управялющий имением. Через него хозяином и передавались все указания рабскому составу поместий. Этот человек, будучи часто рабом по существу, в силу своего положения возвышался над остальной массой рабов, как император или фараон над своими подчиненными. Господа требовали от управляющего всех достоинств: чтобы не пил, не гулял, не роскошествовал, не прелюбодействовал, трудился день и ночь, был честен и скромен, постоянно находился среди рабов, разрешал их споры, удерживал их от преступлений и воровства и сам не воровал. Он должен был последним ложиться, наблюдая за порядком, и первым вставать. Одним словом, чтобы был не вилликом, а ангелом. Варрон требовал, чтобы тот превосходил подчиненных образованием, обладал авторитетом и знаниями. Самое главное, как писал Цельс, чтобы он приносил своим господам «меньше счетов, но больше денег». Однако все эти прекрасные пожелания могли возыметь результат, если и сам хозяин все же принимал более или менее активное участие в содержании поместья, контролируя его работу. Такой рачительный хозяин должен был бы наблюдать и за действиями виллика.

Римлянин со слугой на улицах Помпей

 

Он должен был бы, пишет Валлон, попробовать их хлеб и вино, чтобы оценить их качество, должен осмотреть их одежды, плащи и обувь; должен принять и их жалобы на жестокое обращение или обман, жертвой которого они стали. Такая разумная политика и гуманное обращение с работниками действительно могло привести к успешному ведению сельского хозяйства, ибо труженик проявлял бы заинтересованность в результатах труда. Однако такого рода земли и поместья, по словам Плиния, были редким исключением. Валлон продолжает: «Напрасно доказывали владельцу необходимость хозяйского глаза, напрасно приглашали его если не постоянно жить, то по крайней мере посещать свое имение в память предков и ради своего собственного интереса. Он приезжал, только сопровождаемый шумной город-ской толпой, окруженный всей суетой городской жизни, а матрона, некогда верная помощница в его работах и надзоре, теперь считала недостойным и унизительным для себя пребывание там хотя бы в течение нескольких дней. Итак, виллик пользовался абсолютной властью, так как, по словам Помпония, «быть управляющим имения, куда господин заглядывает лишь изредка, это значит быть не управляющим, а хозяином», а мы уже видели, что власть, перешедшая в такие руки, приобретает ярко выраженный деспотический характер». Понятно, что такого рода система хозяйствования не могла привести к чему-то иному, кроме как к масштабному воровству, обману, деспотии, насилию, ненависти рабов к труду и их господам.

Хлебная печь

 

Впрочем, некоторые трудовые функции возлагали на себя женщины. Так, по словам Плиния Старшего, в Риме почти 600 лет со дня основания города не было пекарей. Квириты пекли хлеб сами, и это являлось «преимущественно женским делом». Однако позднее домашний хлеб выпекался только в богатых домах. Остальные граждане покупали его в пекарнях, в которых обычно было 3–4 мельницы. Итальянцы делали только пшеничные хлеба, сорта и качество были различными. Впрочем, и второсортный хлеб, видимо, был хорошего качества, раз его подавали даже к столу императоров Октавиана Августа, Александра Севера и других. Спустя 17 веков после гибели Помпеи в развалинах нашли 80 обугленных булок.

Коврига хлеба, найденная в Помпеях

 

К управляющим примыкали люди культурного окружения хозяина: секретари, педагоги, врачи, музыканты, актеры, счетчики и т. д. Ниже стояли чернорабочие и прочая челядь. Часть общества (мелкие и средние собственники) в отношении рабов придерживалась принципов, что сформулировал в «Моральных дистихах» Дионисий Катон. Там сказано: «Если ты гневаешься на провинившихся рабов, удержись, дабы пощадить их»; «не отвергай полезного совета раба, ничьим мнением, если оно может тебе помочь, не следует пренебрегать»; «когда ты покупаешь себе рабов, не забывай, что и они люди». Лукиан в «Нигрине» вообще издевается над богачами, всюду появляющимися в толпе рабов. Афиней высмеял богача, заставившего его поваров выучить наизусть диалоги Платона, чтобы те пересказали их гостям. Киники вообще считали, что каждый человек должен обслуживать себя сам. Счастлив тот, считали они, кто обходится без рабов вообще.

Политика государства в отношении рабов была противоречивой. Разумеется, как редкое исключение, были гуманные рабовладельцы. Так, Плиний Младший писал: «По отношению к моим рабам я руководствовался двумя правилами. Во-первых, указанием наших предков, которые домохозяина называли отцом челяди (pater familias), а во-вторых – словами Гомера: как отец, он был кроток всечасно». Плиний видел в них людей, почти полноправных граждан, признавая все семейно-имущественные контракты рабов, хотя законы не обязывали его так поступать. Действительно, постепенно римляне стали распространять и на рабов положения своих законов. Император Адриан (род. в 76 г. н. э.), умный и образованный человек, не любивший войны (при нем не было крупных военных походов), расположенный к свободолюбию (при нем Парфия и Армения обрели независимость), не только заботился о плебсе, но проявлял гуманность к рабам. «Адриан запретил господам убивать рабов и предписал, чтобы судьи (а не господа) выносили обвинительные приговоры, если рабы того заслужили. Он запретил продавать без объяснения причины раба или рабыню своднику или содержателю гладиаторской школы. Рабочие тюрьмы для рабов и свободных людей он упразднил. Согласно его предписанию, если господин был убит у себя в доме, следствие производилось не обо всех рабах, а только о тех, которые, находясь поблизости, могли что-либо услышать». Это вообще был благородный и щедрый человек. Он проявил небывалую в римской истории щедрость – велел сжечь на форуме божественного Траяна долговые расписки, простил огромные суммы оставшихся недоимок должникам в Риме и по всей Италии. Однако говорить, как это делает Ф. Зелинский, о «гуманном обществе Рима» у нас нет каких-либо оснований. Гуманное общество, если оно и было, составляло там меньшинство.

Канделябр из виллы Фабия Руфа. Помпеи

 

Основной линией была политика гнета и устрашения. Рим считал, что рабов следует заставлять охранять господ «под страхом смерти». Чтобы страх жил в них днем и ночью, рабов подвергали разнообразным и жестоким наказаниям. За малые проступки их секли гибким прутом или же связкою лоз. Более суровое наказание предполагало битье плетью, бичом или ремнем. Хуже и больнее всего били ременным кнутом, имевшим на концах узлы, острые косточки и крючки. От таких ударов из тела вырывались куски живой плоти. Под его ударами рабы часто умирали. Рабов нередко подвешивали, привязав к ногам тяжести. Среди орудий пыток была furca, пыточное приспособление в форме буквы «V». Ее помещали на затылок раба, к ней привязывали руки. Другим распространенным орудием был крест, столб с перекладиной, куда и привязывали раба. Там он и заканчивал жизнь. Казнь на кресте считалась самым позорным орудием пытки. Ей подвергались воры, разбойники, мошенники и вообще все враги государства самого низшего сорта, которых Рим не удостаивал чести погибнуть от меча. «Поэтому-то и Христос был приговорен к крестной смерти, – пишет П. Гнедич, – и экзекуцию над Ним поручили римским солдатам, как людям ex professio отменно сведущим в человекоубийстве. Основная идея крестной смерти состояла не в том, чтобы убить осужденного нанесением ему решительных ударов, ран, а в том, чтобы, пригвоздив негодного раба к позорному столбу за руки, оставить его на этом дереве гнить». Находились рабовладельцы-выродки, подобные некоему Поллиону… Будучи большим любителем морских миног, он прикармливал их живой человеческой плотью – скармливал им рабов. Однажды на званом обеде в присутствии императора Августа Поллион приказал бросить в пищу миногам раба, который нечаянно разбил его драгоценный хрустальный сосуд. Даже просьба самого императора пощадить несчастного раба не тронула жестокосердного патриция. Тогда взбешенный Август перебил посуду хозяина (весь драгоценный хрусталь, что был на столе у патриция), швырнув хозяина в садок к рыбам.

Стеклянная посуда эпохи цезаризма

 

Не менее изощренным пыткам подвергали своих рабынь и римские матроны. Достаточно было рабыне совершить хотя бы ничтожнейший проступок, что не понравился ее госпоже (скажем, выдернуть волосок или неудачно расчесать ее и раскрасить ее брови или щеки), как та могла проткнуть ее ладонь острой иглой, расцарапать в кровь ее грудь, даже нанести порезы и раны на ее лицо. Об этом вспоминает Овидий: «Противна и отвратительна для меня женщина, которая царапает ногтями и иглою лицо своей горничной, прокалывает ей руку острой иглой, и эта несчастная, обливаясь кровью и слезами, произнося в душе проклятья, все-таки продолжает убирать ей волосы». Сбежать рабу или рабыни от господ было трудно. За это сурово наказывали. Если раба ловили, на лбу ему выжигали раскаленным железом букву «F», что означало «Fugitivus» (беглый). В Риме был найден ошейник, на котором видна надпись: «Я бежал. Держи меня. Если возвратишь меня моему господину, Зонину, получишь пять золотых». Таковы были нравы римских господ, Рима… И думается, прав один из авторов, говоря: «Словом, насчет разнообразных видов и степеней телесного наказания римляне были родоначальниками и учителями последующей Европы».

Плита с римского надгробия на могиле кузнеца

 

Вот как описана сцена наказания рабынь у одного из римских авторов (оное приписывали Светонию, но вряд ли текст ему принадлежал). Некий патриций по имени Метелиус направил брачное предложение даме, но та его отвергла и еще стала над ним насмехаться. Это вызвало у него гнев, который распространился на весь женский род. Тогда слуга предложил ему высечь рабыню. Это должно было стать для него успокоительным бальзамом. Ведь тот постоянно испытывал удовольствие, когда при нем секли женщин. Слуга сам любил наблюдать за тем, как рабынь наказывают розгами. Хозяин охотно согласился, приказал принести хороших розог и привести рабыню «с широким крупом». Он сказал, что крики наказываемой женщины «немного успокоят» его. Этот тридцатилетний мужлан с деньгами (родители оставили ему очень большое состояние вместе с громким именем) служил в армии и в юности принял участие в разрушении Карфагена. Хотя он был богат, недурен собой и хорошо сложен, попытки создать семейный очаг ни к чему не приводили. Метелиус обладал несносным характером. Дамы свободные (римлянки), видимо, прослышав о его неуживчивости, не торопились связать себя с ним узами брака. Тем более что им было известно, как глубоко он презирал женский пол, относясь к прекрасной половине человечества с каким-то особым жестоким пристрастием. Приходилось ему обходиться наложницами. Это лишь закрепило в нем дикое отношение к женщине как к существу низшего рода. Добавьте сюда навыки, полученные за годы служения в армии (обычно там легионер подвергался экзекуциям центуриона за малейшую провинность). Римляне привыкли к тому, что их безжалостно секли и в школе за любой грех.

Раб на работах в рудниках

 

Солдаты, в свою очередь, хватали первых попавших под руку женщин, клали их на колено, заголяли и наказывали плетью просто ради забавы. Метелиус охотно участвовал в подобных развлечениях. Это приятно щекотало его чувства. Дома он не оставил эту позорную страсть, но прибегал к ней при первом же удобном случае. Он подвергал несчастных рабынь флагелляции без всякой пощады, хотя старался не повредить кожу. Автор продолжает: «Метелиус выбирал (для таких истязаний) самых опытных исполнителей, которые, наказывая розгами или плетью, умели причинять (женщине) возможно большую боль, не нанося коже неизгладимых повреждений, и сам он достиг в этом жестоком искусстве высокой степени совершенства. Ему не доставляло особенного удовольствия видеть, как у наказываемой девушки течет кровь, он старался достигнуть той особенно сильной боли, которую вызывают удары плетью по нежной женской коже. Он любил наблюдать, как тонкая кожа краснела, мало-помалу, под ударами плети, нервы возбуждались, что (затем) выражалось в конвульсивных подпрыгиваниях ее тела. То он приказывал наказывать молодых девушек, чтобы насладиться их ужасом и видом их нежной кожи; то, наоборот, приказывал сечь взрослых женщин, чтобы полюбоваться законченностью их форм, а также большей выносливостью. Само собой разумеется, наказания… производились по обнаженному телу; причем не обращалось никакого внимания на вполне законную стыдливость, которую могли сохранить даже рабыни». Далее дается картина того, как еще более жестокой экзекуции подверглись мать и дочь, что его когда-то отвергли, но затем волею судеб оказались полностью в его власти. Причем, сделав их любовницами, он каждый раз беспощадно сек женщин перед половым актом. Такая мазохистская акция чрезвычайно возбуждала патриция. Любопытнее и чудовищнее всего то, что когда слухи о жестокости Метелиуса к двум самозванкам (т. е. упомянутым рабыням) дошли до патрицианского Рима, это только подняло его авторитет, и он стал политиком общеримского масштаба.

Рим не церемонился со своими рабами. Согласно решению сената (9 г. н. э.), если господин был убит (кем бы то ни было), все рабы, находившиеся под одной с ним кровлей, на расстоянии окрика или в путешествии, не пришедшие ему на помощь, предавались жестокой пытке и казни. Именно так и сделали, когда в 61 г. н. э. префект Рима Педаний Секунд был убит одним из своих рабов. По закону казнили всех его рабов – 400 человек. Многие были против такого решения, считая его необоснованно жестоким, ибо пострадали невинные люди.

Но юрист-сенатор Кассий заявил: «Кого же тогда защитит его положение, если оно не спасло префекта города Рима? Кого убережет многочисленность его рабов, если Педания Секунда не уберегли целых четыреста? Кому придут на помощь проживающие в доме рабы, если они даже под страхом смерти не обращают внимания на грозящие нам опасности?» Может, иные скажут, что вот убийца мстит в данном случае за свои личные обиды? Но тогда пойдем дальше и скажем прямо, что он имеет право убить своего господина, и что он поступил правильно (Тацит).

Римский законодатель говорит, что единственным способом обеспечить безопасность общества и добиться серьезных гарантий того, что раб не отнимет у римлянина жизнь, – это было создать обстановку, при которой они будут дрожать за собственную жизнь. Далее сенатор произнес такую фразу… Ведь теперь, когда у нас в рабстве появились целые племена, из которых каждое имеет свои особые обычаи и своих богов, а некоторые и совсем не знают их, теперь ничем уже, кроме страха, не удержишь этот сброд в повиновении. Вы скажете, что при этом пострадает несколько невинных людей! Но ведь, когда казнят десятого в отряде, бежавшем с поля сражения, то разве не бывает так, что жребий мог пасть и на храбреца? При всяком великом деле совершается некоторая несправедливость, но несчастье некоторых с избытком выкупается благополучием всех (Тацит).

Теперь в XXI в. мы видим, как выродки, принадлежащие к отбросам наций, убивают невинных людей, отрезают головы, а их родичи почему-то остаются на свободе, да еще продолжают оказывать этим нелюдям поддержку. Власти пора вспомнить суровый обычай римлян. За смерть надо карать и родню, ибо лишь такой язык понятен тем, кто далек от всяких юридических и моральных норм.

Даже Август, учредивший должность префекта в Риме, одной из главных задач своей политики считал «обуздание» мятежной бедноты и рабов. В то же время властью делалось все, чтобы поощрить верноподданнические настроения среди рабов. Тот, кто донес на бежавших рабов или указал, где их можно найти, получал за каждого по пять золотых из имущества убитого господина, а если то было слишком скудным, то и из казны. Впрочем, Светоний говорил, что Август относился довольно милостиво к рабам и осуждал жестоких владельцев. Раб мог обратиться к магистрату за помощью против таких рабо-владельцев, мог попросить продать его более человечному хозяину… Бывали исключительные случаи и одобрения расправ над рабовладельцами со стороны высшей власти. Когда рабы убили жестокого и скаредного богача Гостия Квадра, Август счел его фигуру недостойной отмщения. Император дал всем понять, что эта тварь получила по заслугам… При нем же были приняты меры для укрепления имущественных прав состоятельных рабов (вольноотпущенников). Август нередко принимал образованных отпущенников дома и не чурался отобедать с ними.

Рим старался соблюдать законы и в том случае, когда дело касалось рабов. Когда Августу нужно было по какому-то делу допросить под пыткой рабов против их господ, он, чтобы не нарушать древнего закона, приказал выкупить рабов за государственный счет и лишь тогда их пытать. Таково было понимание гуманизма и законности римскими императорами. И даже у тех, кто выделялся в лучшую сторону в их политике по отношению к рабам, разумеется, на первом месте был свой собственный экономический и политический расчет. Раб был рабом и никем иным. Поэтому, скажем, Плиний, восхваляя императора Траяна в известном «Панегирике», особо отмечал его заслуги по укреплению внутренних опор и скреп рабовладения. Плиний осуждает систему доносов при Домициане, и это понятно. Но при этом особое внимание он обращает на то, что Траян не только страх полностью с них снял, но с ним вернулось «к рабам послушание: снова они имеют своих господ, уважают их и повинуются им». Плиний ставит Траяну в особую заслугу то, что тот «прекратил, если можно так сказать, войну рабов». Ведь нет ничего страшнее в рабовладельческом государстве, если рабы вдруг чувствуют себя господами. «Панегирик», написанный через четыре года после низвержения Домициана (100 г. н. э.), является хвалебной песнью в адрес Траяна, избавителя и спасителя Рима от величайшей опасности – от рабов: «Это было великое и неустранимое зло, которое приходилось каждому испытать столько раз, сколько у него было рабов, берущих на себя роль господ».

Колонна Траяна в Риме

 

Так что гуманное отношение к рабам было скорее исключением, чем правилом. Естественно, закономерной реакцией на отношение римских нобилей к плебсу и беднякам становились нередкие восстания. Историки пишут, что уже во время царствования последнего царя этрусской династии – Тарквиния Гордого, среди масс возникает недовольство. Простой народ был раздражен на него за то, что тот требовал деятельного участия в строительных работах в городе. «Римские люди, победители всех окрестных племен, были из воинов обращены в строителей и каменщиков», – писал Ливий. Другие же отмечали, что при этом оплата труда плебса была мизерной и заключалась в раздаче небольших порций зерна. Очевидно, среди недовольных было много рабов, ибо Тарквиний привлек к труду людей, которых он считал негодными для военного дела. Нередко рабы служили лишь инструментом в руках господ (рабы Турна Гердония, 400 казненных рабов Педания Секунда, рабы римского всадника Веттия, вооруженные им, и т. д.). Внутри Римской империи набухал нарыв, который и должен был прорваться.

Контрасты классовой борьбы в Риме

 

Социальные отношения в любой стране и любую эпоху – это история страстей, намного превосходящих по накалу трагедии Софокла, Еврипида или Шекспира. Но мы не будем обременять вашу память большим числом специальных работ. Достаточно упомянуть труд Т. Моммзена «История Рима», Э. Гиббона «История упадка и крушения Римской империи», работу Г. Ферреро «Величие и падение Рима», Р.Виппера «Очерки по истории Римской империи», В. Сергеева «Очерки по истории Древнего Рима», труды С. Ковалева, Н. Машкина, труды Г. Альфреди «Римская социальная история» (1975), «Римское общество» (1986), Альтхайма «Падение древнего мира» (1953), Э. Томпсона «Рим и варвары» (1982) и некоторые другие работы.

Серебряная чаша с символом смерти. Помпеи

 

В основе кровавых потрясений, что в ту или иную эпоху обрушиваются на различные страны, лежит не только злая воля или честолюбивые устремления отдельных политиков (хотя и они тоже), но и социально-экономические условия существования. Мир крайне несправедлив. Одним достается всё, другим ничего или жалкие крохи. Так было и в Древнем Риме. Основная причина гражданских войн – резкое ухудшение положения народных масс. Стоит заметить, что страну постоянно сотрясали восстания и заговоры. Недовольны своим положением не только рабы, но и самые разные категории свободного римского и италийского населения. Многих донимала страшная задолженность богачам и ростовщикам. Поэтому популярным лозунгом масс стал лозунг отмены всякой задолженности (tabulae novae). Характерно, что к восстанию людей призвали не только фракиец Спартак (раб), но и столь влиятельные фигуры знати, как Целий Руф (претор) и Корнелий Долабелла (народный трибун). Это говорит о широком недовольстве, охватившем общество.

Теперь мысленно перенесемся в эпоху времен конца Римской республики (I в. до н. э.). Все тот же Аппиан писал: «Таким образом, междоусобные распри переходили из споров и борьбы на почве честолюбия в убийства; а из убийств в открытые войны, и гражданское ополчение тогда впервые вступило в родную землю как во вражескую страну. С тех пор междоусобные распри, которые решались с применением военной силы, не прекращались, происходили постоянные вторжения в Рим, бои около укреплений и все прочее, что полагается во время войн, так как среди действовавших насилием пропало всякое уважение к закону, государству, родине». В гражданских войнах часто случаются страшные сцены. Одному из консулов (Октавию) отрубили голову и повесили ее на форуме пред ораторской трибуной. Потом там перебывало уже масса отрубленных голов знати и вождей государства (консулов и преторов).

Сыщики рыскали в поисках всадников, богачей, представителей высшей знати. Политические противники убивали друг друга. «Сначала безжалостно людей убивали, затем перерезывали у убитых уже людей шеи и, в конце концов, выставляли жертвы напоказ, чтобы устрашить, запугать других или просто чтобы показать безнравственное зрелище». При этом не разрешалось предавать тело земле. Тела терзали птицы и собаки. Одних подвергали изгнанию, у других конфисковали имущество, четвертых смещали со всех их постов. Друзья Суллы были преданы смерти, а его законы были отменены. Искали даже жену и детей Суллы, но те успели бежать. В Риме кипела ожесточенная борьба. Партии и их лидеры изощрялись в политической агитации, прибегая к уловкам и к подкупу толпы. Чтобы иметь успех у части плебса (электората), действия претендентов на власть сопровождались дикими и грязными интригами, равно как и щедрыми посулами, угощениями, раздачами, празднествами или пирами (epulae). Помпей устраивал угощения и раздачи в своих имениях и садах. Красс в целях подкупа снабжал городское население хлебом три месяца. Цезарь (в 60 г. до н. э.) только с помощью крупных взяток смог получить консульство, подкупив голосующие центурии. На доставленное из Галлии золото он умело покупал как нобилей, так и чернь. Как и сегодня, иные демагоги старались всячески оправдать подкупы и взятки. И даже высокочтимый Цицерон заявил, что в демократической республике политические подкупы, если они не слишком откровенны и грубы, якобы не содержат ничего предосудительного. Оказывается, это в порядке вещей для свободного и демократического государства. «Мы должны допустить, – убеждал он, – чтобы люди, которые полагают в нас всю надежду, также давали нам что-нибудь».

Хотя в другом месте он же утверждал: «…богатство, знатность, влияние – при отсутствии мудрости и умения жить и повелевать другими людьми – приводят только к бесчестию и высокомерной гордости, и нет более уродливой формы правления, чем та, при которой богатейшие люди считаются наилучшими». Все сошли с ума. Вспомним Диогена: «Опасно давать безумцу в руки меч, негодяю – власть», а также язвительные строки Еврипида из его трагедии («Финикиянки»):

И что оно, богатство? Тень, названье…
Да разве мудрый хочет быть богат?
Мы даже не владельцы наших денег,
Богам они принадлежат, богам:
Хотят – дадут, хотят – опять отнимут…
Одумайся ж, перед тобой престол
И родина: неужто ж предпочтешь ты
Власть царскую спасению своих?..

В Риме предпочитали, и еще как… Когда нехватало средств, залезали в карман государства, без зазрения совести тянули из общественной казны… Старались привлечь на свою сторону народ разного рода популярными мерами: частичной или полной кассацией долгов (tabulae novae), раздачей добычи, кормлением масс за счет государства и т. п. В середине I в. до н. э. число получателей дешевого хлеба в одном только Риме (при миллионном населении) достигало 320 тысяч человек. То же самое, хотя и в меньших масштабах, происходило в провинциях и муниципиях. Читая Гая Светония Транквилла (70—140 гг. н. э.), описавшего эпоху римских императоров – от Цезаря до Домициана, понимаешь при взгляде на эти порядки, сколь в общем-то ничтожен нравственный прогресс человечества. Как ни странно, но Рим стал «образцом» для нынешней западной цивилизации.

Остатки дома банкира Цецилия Юкунда в Помпеях

 

Всюду воцарились алчность, зависть, ненависть, подозрительность. Особенно это характерно для высшей власти… Стоит взглянуть на одну из одиознейших фигур той эпохи – римского наместника в Сицилии Гая Лициния Верреса (умер в 43/42 г. до н. э.). В 80 г. до н. э. он был легатом в Азии, в 74-м – городским претором, в 73—71-м – пропретором в Сицилии. В его лице мы имеем, пожалуй, один из самых распространенных типов чиновников. Он прославился полным пренебрежением к закону и ужасными злоупотреблениями. Получив в свое управление Сицилию, как иные из наших губернаторов – свои регионы, он счел себя там абсолютным хозяином. Слава о нем как о крупнейшем взяточнике опережала его, но, судя по всему, центр даже ставил это ему в заслугу… Сицилия представляла остров, где проживало немало состоятельных римских граждан. Веррес набросился на них, как если бы то были злейшие враги Рима. Еще не прибыв на место правления, он привлек к суду одного из жителей острова по поводу спорного наследства, намекая, что тот будет сидеть очень долго, если не откупится. Тому ничего не оставалось, как сдаться на милость властителя. Пришлось уплатить 1 100 000 сестерциев, при этом отдав еще лучших своих лошадей, всю серебряную посуду и драгоценные ковры. Подобный механизм вымогательств работал безотказно, доставив государственному чиновнику до 40 000 000 сестерциев… Дюрюи в «Истории римлян» говорит о нем: тот продавал все – правосудие, должности, выказывал полное пренебрежение к законам, к собственным эдиктам, к религии, к жизни провинциалов, к их имуществу и к ним самим. В итоге в течение трех лет ни один сенатор в 65 сицилийских городах не был избран бесплатно. (У нас в России уже в течение 15 лет царили схожие порядки – и ничего, как видите, бедняги как-то сводят концы с концами). Подобно чужеземному завоевателю Веррес обложил города тяжелыми податями. Тех же, кто посмел пожаловаться, секли розгами, невзирая на их «депутатскую неприкосновенность». Он требовал еще и еще денег, не ограничиваясь, так сказать, законными сборами. Подобно Дарию или Ксерксу он дарил целые города (и доходы с них) своим ближайшим друзьям: Липари – одному собутыльнику, Сегесту – комедиантке Терции, Гербиту – Пиппе и т. д. К чему вело чудовищное правление Верреса, говорят цифры. Страна обезлюдела, как обезлюдела Россия при Ельцине. До появления Верреса городскую землю Леонтин обрабатывали 83 человека, а на третий год его претуры их оставалось лишь 32; в Моттике их число упало с 188 до 101, в Гербите с 257 до 120, в Агирии с 250 до 80. Большая часть пахотной земли в провинции была совершенно заброшена. Глядя на положение Сицилии, можно было подумать, что «война, чума и все бедствия вместе посетили ее, а он, лежа в носилках на мальтийских розах, с венком на голове, гирляндой из цветов на шее, проезжал по этой несчастной стране среди заглушенных проклятий!»

Рабы несут своего господина

 

Разумеется, одним из главных источников его доходов была казна империи. В частности, Веррес для снабжения Рима хлебом получил из казны 37 000 000 сестерций. Деньги он оставил у себя, а в Рим отослал награбленный хлеб. Для содержания его дома провинциалы должны были доставлять ему припасы, за которые расплачивался сенат. И хотя хлеб в то время стоил от 2 до 3 сестерций, Веррес выставил цену в 12 сестерций, требуя, таким образом, от казны в 5 раз больше, чем следовало. Всю сумму он получил наличными. Точно так же при Ельцине действовали многие губернаторы и местные руководители. Получив из федеральной казны деньги, они пускали их на свои цели. Все это у нас хитро называется «нецелевым использованием». Так что и у наших государственных воров имеется своего рода «римское основание» для такого рода политики. Сей мерзавец тащил к себе все ценное, что он видел в домах знатных людей. Раз, проезжая возле города Алунция, он вспомнил, что еще не наведывался сюда с «контролирующим визитом». И даже не заехав в город, Веррес приказал снести к подножию холма, где остановился, всю серебряную посуду местных жителей. Отобрав лучшие вещи, он приказал магистрату (мэру) заплатить ограбленным жителям не из своего кошелька, а из кошелька «мэра» несколько мелких монет.

Работа невольников. По рельефу Т. Ривиера

 

Дюрюи продолжает… В течение 8 месяцев несколько золотых дел мастеров работают во дворце Нерона исключительно над приведением в порядок золотых вещей, что награбил Веррес. По данным Сиракузской таможни оказывается, что только по одному мосту в течение нескольких недель он вывез с острова разных вещей на 1 200 000 сестерций. А так как он собирал и коллекцию древностей, ни одна чаша, ни одна красивая ваза, ни одна дивная статуя не могли ускользнуть от него. Он лишил Мессину знаменитого Амура работы Праксителя, Агригент – гидрии Боэта, Сегес – статуи Дианы, Гонну – статуи Цереры, несмотря на то что даже из Рима приходили принести жертвы на алтари последних двух. Он же отнял у сицилийцев почти все статуи, взятые Сципионом из Карфагена и им подаренные гражданам города. Он римскую армию довел до того, что те части, что стояли в Сицилии, вынуждены были кормиться пальмовыми корнями. Он вовсю торговал оружием, а вырученные деньги клал в карман. Он казнил всех за любое проявление недовольства его «демократией», а когда несчастные взывали к закону, он, усмехаясь, говорил им перед казнью: «Посмотри-ка на Италию! Посмотри на отечество! Посмотри на законы и свободу!» И таких вот Верресов по всей Италии было много, очень много… Цицерон скажет: «Сколько таких нарушающих долг магистратов в Азии, сколько в Африке, сколько в Испании, Галлии, в Сардинии!» Некоторых, правда, привлекали к суду, но большинство оставались безнаказанными. Верреса же приговорили к ссылке и возмещению ущерба в сумме 40 000 000 сестерций (против него тогда в процессе выступал Цицерон). Однако тот, как и наши олигархи, наворовал столько, что даже после судебных конфискаций оставался богатым человеком вплоть до проскрипций Антония в 43 г. до н. э., когда окончательно разорился. Но удивительнее всего то, что Верресу были поставлены статуи не только в Риме, но и во всех городах ограбленной им Сицилии, а в Сиракузах – триумфальная арка. Ему, махровому вору и редкостному негодяю, даже поднесли титул спасителя отечества?!Ох и темна ты, римская история… Впрочем, современная русская история не лучше, ничуть не светлее.

Аполлон Бельведерский

 

К концу эры республики положение масс заметно ухудшилось, усилилась и дифференциация… «В римском государстве не наберется и 2000 человек, владеющих каким-либо имуществом», – писал народный трибун Л. Филипп (104 г. до н. э.). Многие люди в Римской империи оказались лишены насущных прав. Отсутствие гражданских прав и нищета побуждали многих к восстаниям и эмиграции. «Даже у лесных зверей имеются логовища, – отмечал Тиберий Гракх, – граждане же, сражавшиеся за честь и славу государства, не знают, где приклонить главу. У них не осталось ничего, кроме света и воздуха». А разве не так же брошены на произвол судьбы герои, ветераны, дети, граждане великой страны, при правлении «демократии» в России?! Их власть сознательно топила и топит народ в нищете, как это было в древнем Риме в эпоху Катилины: «Дома у нас – нищета, вне дома – долги; печально наше нынешнее положение, еще безотраднее будущее». Бедность может стать самой разрушительной силой; в порыве «злобного отчаяния… становится движущей и разрушительной силой; она переживает республику и не перестает тревожить и систему цезарей». Нувориши России не лучше римских!

Афродита

 

К тому времени резко обострилась и классовая борьба в Риме… В результате непрерывных войн Риму удалось добавить к Италии и Испании еще и Африку, Нумидию, Галлию, Грецию, Македонию, Малую Азию, Египет, Сирию, Кирену. Так была создана imperium populi Romani, которая вся была набита рабами, как бочка с порохом. Рано или поздно мог последовать взрыв. Народ же голодал и бедствовал… В результате в римском обществе росло социальное напряжение. Освальд Шпенглер в «Закате Европы» считал одной из главных причин краха Рима полнейшее засилье спекулянтов и ростовщиков, чья сытая и роскошная жизнь являлась резким контрастом с положением римского народа. На первых ролях в позднем Риме оказались не воины, не римский народ, перед которым на расстоянии трепетали галлы, греки, парфяне, сирийцы. Нет, первыми стали всемогущие спекулянты земельными участками типа триумвира Красса. Народ-победитель, как и наш народ, в неимоверной нищете ютился в густонаселенных «многоэтажных домах неосвещенных предместий». Естественно, он проявлял полнейшее равнодушие или в лучшем случае лишь чисто спортивный интерес «к успехам милитаристской экспансии». Показательно и то, что даже некоторые отпрыски родовой аристократии (дети и внуки победителей кельтов, самнитов, Ганнибала) вынуждены были отдать их родовые поместья. Они снимали жалкие квартиры, ибо не участвовали в опустошительной спекуляции. В то же время вдоль Via Appia высились удивляющие и по сей день «надгробные памятники денежных тузов Рима» с аполлонами и афродитами. На фоне пира знати и элит трупы бедняков вместе с трупами животных и мусором выбрасывали в общую брат-скую могилу. Это был пир во время чумы. Наконец при Августе, чтобы предотвратить возможные эпидемии, это место засыпали… Меценат разбил там свой сад.

Портрет Мецената. Рим

 

Социальная дифференциация в рим-ском обществе усилилась после нашествия галлов и разграбления богатого этрусского города Вейи. Большая часть земель попала в руки именитых граждан Рима. Плебс остался ни с чем. Разорение масс способствовало росту социальной напряженности, тем более что «отцы» города попытались выйти из кризиса путем обложения налогами малоимущих. Город решили восстановить за счет бедного люда. Закон Спурия Кассия о наделении землей беднейших плебеев и латинян (как о том говорят Дионисий и Ливий) свидетельствует о борьбе низов за свои права. Отражением этого недовольства масс стал захват Капитолия Манлием. Согласно сообщениям Аппиана, Манлий предложил общее снятие долгов или же отдать кредиторам деньги, «продав для этого общественную землю, бывшую еще неразделенной». Этот диктатор, по словам Ливия, «возвращал свободу и свет погрязшим в долговых процентах и задавленным ими гражданам». Он также предложил (и сам показывал в этом пример) освободить должников частным порядком, простив им ростовщические проценты. К сожалению, Манлия обвинили в стремлении к царской власти, схватили и казнили, на чем настаивали ростовщики. Однако уже в 380 г. до н. э. борьба патрициев и плебеев возобновляется. В умах плебеев сохранялось еще воспоминание о свободе отцов. Попытки облегчить налоговый и долговой гнет предпринимались и в дальнейшем, но они не дали результатов. Всякого рода отсрочки, разрешение расплачиваться с казной любым имуществом должника и т. д. не облегчали положения тех, у кого не было даже самого необходимого.

Портрет римлянина

 

Богачи вели роскошную жизнь. Бедные нищали. Значительная часть населения вынуждена идти в бандиты. В конце республиканского периода истории Рима (со II в. до н. э.) в Италии в огромных количествах расплодились шайки разбойников. Раньше, писал Дионисий Галикарнасский, не было случаев, чтобы бедные врывались в дома богачей в надежде найти там съест-ные припасы и попытаться похитить до-ставленный на рынок хлеб. Теперь это стало нормой. В результате гражданская война охватила всю страну. Ее лозунгом стало: «Война дворцам и мир хижинам». Заметьте: этот лозунг, ставший впоследствии знаменитым, выдвинут эннским царем рабов.

В итоге недовольство выливалось в восстания, как это имело местов в Капуе (в 342 г. до н. э. восстал военный гарнизон). Основными движущими силами восстания были низшие слои плебса. Ливий, который вовсе не склонен обелять плебеев, все же вынужден признать, что в восстании приняли участие люди, терпевшие «разорение от увеличивавшихся со дня на день процентов». Дионисий указал, что среди восставших были те, кто не имел надежных средств к существованию и даже самого необходимого, более всего «те, кто не был в состоянии уплатить долги своим кредиторам…» Аппиан характеризует воинов, участвовавших в восстании, говоря, что они «страшились долгов ростовщикам» и «выставляли причиной возмущения долги, которыми были обременены в Риме». О размерах восстания и его движущих силах можно судить также по данным Аврелия Виктора: «…огромная толпа народа, обремененная долгами, пыталась захватить Капую…» Движущей силой восстания были пролетарии и должники, у коих не было фактически ничего, а также те, о которых говорят как о «закованных на полях». Их освобождали от цепей, и они тут же присоединялись к восставшим.

Оружие и доспехи гладиаторов

 

Весьма взрывоопасный материал представляли собой рабы. Подобно тому как спартанцы опасались илотов, римляне должны были бы опасаться своих рабов. Во времена Плутарха (начало II в. н. э.) существовала поговорка, что каждый человек «имеет столько врагов, сколько у него рабов». Понятно, что врагов у Рима всегда имелось более чем достаточно. Историческая традиция упоминает немало случаев восстаний и заговоров с участием рабов – в 501, 460 и 419 гг. до н. э. Но то лишь прелюдии больших, грандиозных восстаний, которые потрясут Рим в позднюю эпоху. Восстания первого века Республики – это выступления отдельных групп, честолюбивых аристократов, жаждущих низвергнуть власть сената республики и патрицианского магистрата. Инициаторами восстаний плебса и рабов часто выступали лица, стремившиеся к тирании. Ряд историков считают, что в Риме в тот период (V в. до н. э.) было еще слишком мало рабов, чтобы ожидать серьезных восстаний. Дионисий Галикарнасский говорил, что, очевидно, уже в движении 501–498 гг. до н. э. приняли участие плебеи и рабы. Их поддержки искал изгнанный Тарквиний. Захват Капитолия аристократом Аппием Гердонием с помощью рабов и плебса говорит о заметно возросшей их роли (419 г. до н. э).

Восстания рабов имели место в Этрурии, Апулии, Сицилии. Восстали сирийцы, во главе которых стояли раб Эвн, искусный маг и пророк, и пастух Клеон (138 г.). Рабы признали Эвна царем и назвали Антиохом (он даже выпускал свои монеты). Это была попытка создания рабами собственного государства. Рабство уничтожалось как институт. Народ имеет право на восстание. В нем слышен глас возмущенного народа, вынужденного взяться за оружие для отстаивания своих прав. То, что усилия Гракхов не были чем-то случайным, говорит и то, что затем трибун Ливий Друз (человек знатного происхождения) также обещал, уже по просьбе италийцев, внести законопроект о даровании им гражданских свобод. Ему приписывали слова, что надо поделить все неподеленное (чтобы в будущем можно было делить только грязь и воздух). Когда же Друза убили, а знать постаралась похоронить его реформы, вспыхнула Союзническая война (90–88 гг. до н. э.). К восстанию примкнули марсы, самниты и др. О марсах говорят: ни над марсами, ни без марсов не было триумфа. В Аскуле восставшие перебили всех римлян. Но надо было знать характер римского народа. Дж. Бейкер писал: «Римскому характеру скорее под стать крепкое, сильное тело, выносливость, отсюда железная воля и мрачный стоицизм, присущие римлянам. Римляне никогда не были «сговорчивы». В этом секрет их политической независимости. Их нелегко было убедить. Они всегда отличались мятежным нравом, это были люди, готовые стоять насмерть, если им что-то не нравится, – готовые пожертвовать своими жизнями, впрочем, и чужими тоже. История о правой руке Сцеволы, может быть, и легендарна, но в ней отражается истина». В итоге Рим вступает в эпоху затяжных гражданских войн (начало 30-х годов II в. – конец 30-х годов I в. до н. э.). В 19 г. до н. э. кантабры, захваченные в плен и проданные в рабство, перебили своих хозяев, бежали на родину и подняли там восстание, с трудом подавленное Агриппой. Некоторые из рабов выдавали себя за господ. Из рабов был и Лже-Нерон. Разорившиеся крестьяне, гладиаторы и обездоленный плебс города имели все основания видеть главных виновников их бед в нобилях – сенаторской знати, крупных землевладельцах и рабовладельцах.

Схватки гладиаторов

 

В свою очередь, те даже и не считали их за людей. Как говорил Аристофан в одной из своих комедий («Птицы»): «Если будет у нас клейменый беглый раб, он сойдет у нас за пестрого рябчика» (существовал обычай стилетом клеймить раба меткой, которая бы удостоверяла его принадлежность рабовладельцу). Так что вовсе не по адресу были слова Гесиода, пытавшегося выделить людей как некий особый вид существ, якобы восприимчивых к праву и справедливости:

Роду людскому закон даровал
всевышний Кронион;
Дикие звери и рыбы, воздушное
племя пернатых
Пожирают взаимно друг друга,
лишенные правды,
Правда одним нам дана,
небожителей дар драгоценный.

К небожителям римлян эти слова отнести трудно. Их правда являлась в диком обличье. Народ входил во вкус гладиаторских боев («праздников смерти»). Первый гладиаторский бой имел место в начале Пунической войны (в 264 г. до н. э. на похоронах знатного римлянина сразились три пары гладиаторов). Затем на арене выступали десятки пар. Юлий Цезарь организовал настоящее сражение, в котором участвовало 320 пар гладиаторов. Бои стали любимыми развлечениями аристократов и плебса. Цицерон утверждал, что гладиаторский бой служит школой, воспитывающей хладнокровие, мужество, презрение к смерти. Однако подобные зрелища лишь ужесточали нравы. Толпа, наблюдая за поединком, после его завершения жаждала еще больше крови, требуя добить раненых. Служители в образе Меркурия и Плутона, богов подземного царства, обходили убитых и еще живых, вонзая раскаленный прут, чтобы убедиться в смерти. Если поверженный подавал признаки жизни, Плутон добивал его своим тяжелым молотом. Затем те же служители убирали трупы с арены. Массы людей устремлялись в амфитеатры смотреть бои гладиаторов и травлю диких зверей – бестиарии. Август восемь раз давал представления, где участвовало около 10 тысяч гладиаторов. На длившихся четыре месяца празднествах Траяна, устроенных в честь победы над даками (107 г.), выступило 10 тысяч гладиаторов. Разрешалось устраивать гладиаторские игры и ради дохода (каждый римский гражданин мог с разрешения сената устроить игры). Была распространена практика бродячих отрядов гладиаторов, выступавших за деньги. Существовали и школы подготовки гладиаторов – Аврелия Скавра в Капуе, школа в Помпеях, школа Лентула Батиата (того самого, откуда гладиаторы Спартака начали свою битву за свободу). Занимались их подготовкой специальные люди – ланисты.

Гладиаторский бой. Фреска

 

В гладиаторы шли, как идут в наемники, – ради денег, реже ради славы. Среди гладиаторов были рабы и свободные. Ведь в школах гладиаторов всех их ждала постоянная еда, кров и, возможно, удача… Иные из них становились предметом восхищения толп, богатых римских матрон, вельмож и поэтов вроде Горация и Мецената. Иным какое-то время везло: они получали богатые подарки, их портреты увековечивали художники картинами, мозаиками, их одаривали своим вниманием красивые женщины. Но то было редкое исключение. Гораздо чаще бедняги попадали в могилу или же становились калеками. При заключении договора новобранец получал сумму ничтожную: не больше 2 тысяч сестерций, произнося перед магистратом клятву и формально отрекаясь от прав свободнго человека. Он вручал своему хозяину право «жечь его, связывать, бить, убивать железом». Одним словом, гладиатор – существо презираемое, относящееся к числу infames, то есть «опозоренных»: он не мог стать всадником, быть декурионом в муниципии, выступать в суде защитником или давать показания по уголовному делу; ему отказывали, как самоубийце, в почетном погребении.

Развалины школы гладиаторов в Помпеях

Битва со Львом

 

Драматург Теренций с горечью восклицал, что охочая до диких зрелищ невежественная и тупая толпа гораздо с большим удовольствием смотрит на бои гладиаторов, нежели идет на комедию или трагедию. Цицерон в письме к другу жалуется на неразвитость вкусов рядового зрителя: «Остается упомянуть о боях с дикими зверями, по два в день на протяжении пяти дней; они были великолепны, никто не отрицает; но что за удовольствие для образованного человека смотреть либо как слабый человек будет растерзан могучим зверем, либо как прекрасный зверь пронзен охотничьим копьем?» Сенека восклицал: «Человека – предмет для другого человека священный – убивают ради потехи и забавы». Многие, говоря о подобных нравах римлян, не могли скрыть глубокого презрения: «Развращенная толпа, отведав однажды вкус крови, страстно жаждала все нового и нового кровопролития. Но чем больше жертв погибало на этой бойне для удовлетворения страсти к зрелищам, тем острее становилась потребность в пополнении, в новом человеческом материале. Откуда брали римляне «человеческий материал» для гладиаторских игр? В показательных сражениях не на жизнь, а на смерть участвовали военнопленные и осужденные преступники, рабы, нанятые свободные граждане». В древнем римском театре, Одеоне, построенном в 80–75 гг. до н. э. дуумвирами Валгусом и Порциусом, теперь собирался лишь узкий круг зрителей. О какой же нравственности можно было говорить, когда массы римлян предпочитали работе ума и мысли кровавые зрелища?! У поэта М. Ю. Лермонтова есть стих «Умирающий гладиатор», где говорится:

Ликует буйный Рим…
торжественно гремит
Рукоплесканьями широкая арена:
А он – пронзенный в грудь —
безмолвно он лежит,
Во прахе и крови скользят
его колена…
И молит жалости напрасно
мутный взор:
Надменный временщик и льстец
его сенатор
Венчают похвалой победу и позор…
Что знатным и толпе сраженный
гладиатор?
Он презрен и забыт… освистанный
актер…

Травля зверей в Колизее

 

Толпу, алкающую зрелищ, не останавливали даже катастрофы, которые порой подкарауливали ее во время такого рода скотских сборищ. Тацит пишет о том, что в консульство Марка Лициния и Луция Кальпурния (27 г. н. э.) неожиданное бедствие унесло не меньшее число жертв, чем иной раз уносит даже и самая кровопролитнейшая война. Некий Атилий, вольноотпущенник, в 27 г. н. э. взялся за постройку в Фидене амфитеатра, чтобы устраивать гладиаторские бои. Но он заложил фундамент в ненадежном грунте и возвел на нем недостаточно прочное сооружение, «как человек, затеявший это дело не от избытка средств и не для того, чтобы снискать благосклонность сограждан, а ради грязной наживы». Сюда стекались охочие до зрелищ мужчины и женщины, которые после запрета Тиберия жаждали развлечений. Когда там скопилось множество людей (а Фидена была расположена недалеко от Рима), «набитое несметной толпой огромное здание, перекосившись, стало рушиться внутрь или валиться наружу, увлекая вместе с собой или погребая под своими обломками несчетное множество людей, как увлеченных зрелищем, так и стоявших вокруг амфитеатра». Участь тех, кого смерть настигла сразу же при обвале помпезного здания, возможно, говорит Тацит, была все же самой легкой. Они избавились от мучений сразу, благодаря выпавшему на их долю жребию. Большее сострадание вызывали «те изувеченные, кого жизнь не покинула сразу: при дневном свете они видели своих жен и детей, с наступлением темноты узнавали их по рыданиям и жалобным воплям». А среди тех, кто вскоре приехал к развалинам амфитеатра, одни оплакивали брата, «тот – родственника, иные – родителей». И даже те, чьи «друзья и близкие отлучились по делам из дому, также трепетали за них, и, пока не выяснилось, кого именно поразило это ужасное бедствие, неизвестность только увеличивала всеобщую тревогу». 50 тысяч зрителей были убиты или перекалечены. После этого запретили устраивать представления лицам, не имевшим всаднического ценза (400 тысяч сестерций). Как видим, и в Москве, Третьем Риме, спустя две тысячи лет происходят такие же трагедии.

Цирковой возница. Статуя. Рим

 

Попытки объяснить перемены в нравах древних римлян предпринимались не раз историками, философами и писателями. Так, Жан-Батист Дюбо (1670–1742), представитель эстетики раннего французского Просвещения, желая объяснить силу той колдовской власти, которая влечет толпу к лицезрению чудовищных пыток, казней или страшных зрелищ, заявлял, что, видимо, есть нечто в природе человека, что «сильнее рассудка и советов опыта». Видимо, это нечто – зрелище ужаса, щекочущее нервы и возбуждающее человека, особенно тогда, когда ему самому фактически ничего не угрожает. К такого рода зрелищу и относились битвы гладиаторов. Как скажет Лукреций, приятно наблюдать сражение с той высоты, где чувствуешь себя в полной безопасности («Сладко смотреть на войска на поле сражения в жестокой битве, когда самому не грозит никакая опасность»).

Битвы гладиаторов со зверями. Мозаика

 

Опасность и ожидание гибели волнуют людей. Не вполне отдавая себе в этом отчет, многие хотели бы увидеть воочию живую смерть, не подвергая себя при этом опасности. Такое извращенное воспитание и нравы (римлян и других) делали из них болезненно кровожадных зрителей. Тут следует искать причину, пишет Дюбо, того наслаждения, которое римляне получали от цирковых игрищ, где дикие звери терзали людей, а гладиаторы толпами уничтожали друг друга. Поэтому и смертоносные орудия, которыми эти несчастные пользовались для взаимного истребления, достигали большой степени изощренности; не случайно одних вооружали иначе, чем других: оборонительное и наступательное оружие избирали с таким умыслом, чтобы сделать схватку как можно более ожесточенной и зрелищной.

Смерть должна была приближаться к гладиаторам «медленными и ужасными шагами». Устроителям игр этого показалось мало. Те попытались разнообразить даже сам вид смерти. Гладиаторов кормили особыми кушаньями и снадобьями, чтобы кровь вытекала из ран как можно медленнее. Зрители тем самым могли дольше наслаждаться их агонией. Наставники гладиаторов не только обучали их искусному обращению с оружием, но и давали строгие наставления, как себя держать на арене, чтобы понравиться публике, и какую «благородную» позу те должны принять перед смертью. «Они учили их, если можно так выразиться, искусству изящно издыхать». Автор справедливо подчеркивал, что образование и культура последующих столетий (после того как оба Брута устроили в 264 г. до н. э. первые гладиаторские бои) не отвратили Рим от подобных варварских забав. Напротив, их влечение к этим зрелищам только усилилось. В дальнейшем те же порочные забавы римляне перенесли в Сирию, где ими увлекся Антиох. И это убеждает нас в ограниченном воздействии культуры и знаний на человека, который был и остался существом диким и стадным, особо охочим до зрелищ.

Бронзовый шлем, в который облачали гладиаторов

 

В конце I в. до н. э. положение стало особенно тревожно: завершилось грозное восстание италиков, Малая Азия и Греция опустошены войнами с Митридатом, в самом Риме на улицах свежи следы крови от ожесточенной схватки сторонников Мария и Суллы. В Испании действовали повстанцы во главе с Серторием. Для рабов не было спасения, если только эти «рябчики» не превращались в могучих орлов. Некоторые гладиаторы пытались бежать (в Пренесте). Беглецов схватили солдаты. В столице шли разговоры о Спартаке, о бедствиях простых людей, что страстно жаждут, хотя и боятся перемен. Об убийстве господ упоминают и Тацит с Плинием Младшим. Сенека писал: известно, что не меньше людей пало жертвою гнева рабов, чем гнева царей, те мстят господам за их жестокость. Поэтому восстание рабов в г. Капуе в гладиаторской школе, во главе которого стал фракиец Спартак, было закономерно (74 г. до н. э.). Капуя – главный город Кампании (его называли еще вторым Римом). Вспомним, какое большое значение придавал захвату Капуи Ганнибал. Здесь было средоточие больших масс рабов, представлявших угрозу.

Восстание Спартака стало, по сути дела, одной из первой битв покоренных народов против Римской империи. Об этой стороне восстания войск Спартака говорят редко. Среди восставших были фракийцы, германцы, галлы, эллины, италийцы. Против власти восстало огромное число бедняков, обезземеленных крестьян и ремесленников. Да и в Италии многие, как во времена борьбы с Карфагеном, хотели отделиться от римлян «вследствие ненависти к ним». С этой целью они восстали против римлян во главе со Спартаком. На сторону восставших перешли и солдаты римской армии. Битва против Рима началась, у нее будет продолжение.

Смертельный бой между гладиаторами

 

Основные силы восстания составят гладиаторы. Эти отважные люди (в школы гладиаторов подбирали только сильных бойцов), входившие в известную школу ланисты Лентула Батиата, восстали против Рима. Во главе восставших стоял Спартак. Слухи о его происхождении противоречивы. Говорили о нумидийском происхождении Спартака. Другие уверяли, что происходил он якобы даже из царского рода Спартакидов, ибо пользовался во Фракии и Пантикапее царскими почестями. Племя спартов обитало в Македонии. Плутарх отмечает, что он был из номадов-фракийцев, служил наемником в римских войсках, бежал, затем был взят в плен и отдан в гладиаторы… За храбрость и мужество получил свободу, поступил в школу гладиаторов. О его умственных дарованиях говорили: «он более походил на образованного эллина, чем на варвара». Вот как описывает события греческий историк из Александрии Аппиан (ок. 100 – ок.170 гг. н. э.). В Италии среди гладиаторов, обучавшихся в Капуе, был фракиец Спартак. Раньше он воевал с римлянами, попал в плен и был продан в гладиаторы. Спартак уговорил около семидесяти своих товарищей пойти на риск ради свободы, указывая им, что это лучше, чем рисковать своей жизнью в театре. Напав на стражу, они вырвались на свободу и сумели бежать из города. Вооружившись дубинами и кинжалами, отобранными у случайных путников, гладиаторы удалились на гору Везувий. Отсюда, приняв в состав шайки многих беглых рабов и кое-кого из сельских свободных рабочих, Спартак начал делать набеги на ближайшие окрестности. Помощниками у него были гладиаторы Эномай и Крикс. Так как Спартак делился добычей поровну со всеми, то скоро у него собралось множество народа. Сначала против него был послан Вариний Глабр, а затем Публий Валерий. Их войско состояло не из граждан, а из случайных людей, набранных наспех и мимоходом (римляне еще считали это не настоящей войной, а простым разбойничьим набегом), римские полководцы при встрече с рабами потерпели поражение. Спартак отнял даже коня у римского полководца, который едва не попал в плен. После этого к Спартаку присоединилось еще больше народа, и войско его достигло уже 70 000. Мятежники ковали оружие и собирали припасы. Римляне выслали против них консулов с двумя легионами. Одним из них около горы Гаргана был разбит кельт Крикс, командовавший 30-тысячным отрядом. Сам Крикс и две трети его войска пали в битве. Спартак же быстро двигался через Апеннинские горы к Альпам, а оттуда – к кельтам. Один из консулов опередил его и закрыл путь к отступлению, а другой догонял сзади. Умный мужественный воин сумел сплотить восставших, вдохнуть в них веру в победу, без чего ни одно войско на земле не стоит ломаного гроша. Посланные римским сенатом войска он разбивает с легкостью и изяществом шахматиста.

Победитель Спартака консул Марк Лициний Красс

 

Консулы отступили в полном беспорядке. Спартак, принеся в жертву павшему Криксу 300 пленных римлян, со 120 000 пехоты поспешно двинулся на Рим. Он приказал сжечь весь лишний обоз, убить всех пленных и перерезать вьючный скот, чтобы идти налегке. Перебежчиков, во множестве приходивших к нему, Спартак не принимал. Консулы вновь пытались оказать ему противодействие. В Пицене произошло второе большое сражение. И вновь римляне были разбиты. Спартак переменил решение идти на Рим. Он не был вполне уверен в том, хватит ли ему сил на столь решительный штурм. К тому же не удовлетворяла его и боевая готовность войска: это были рабы, перебежчики и всякий сброд. Спартак занял горы вокруг Фурий, а затем и самый город. Он запретил купцам, торговавшим с его людьми, вывозить золотые и серебряные вещи, а своим – принимать их. Мятежники покупали только железо и медь за большие деньги и тех, которые приносили им эти металлы, не обижали. Приобретя столь нужный материал, Спартак неплохо оснастил армию. Сразившись снова с римлянами, он вновь победил их, получив немалую добычу. Третий год длилась эта страшная война, над которой вначале смеялись и которую сперва презирали «как войну с гладиаторами». Рим явно не ожидал встретить в лице какого-то там гладиатора столь упорного и умелого противника. Схватка была ожесточенной… Восставшие то одерживали победы, то терпели поражения. И хотя рабы проявляли большое мужество, а Спартак был прекрасным военным стратегом, уж очень неравными оказались силы. Сыграло роль и то, что ни один италийский город не примкнул к восставшим. Дали о себе знать и разногласия внутри руководства восстанием. Спартак хотел вывести рабов из Италии, так как те хотели вернуться к себе на родину, что естественно. Иными были цели «попутчиков», «крестьян с полей», т. е. жителей Италии. В их задачи входила экспроприация богачей и обретение нормальной жизни на родине. Все, чего хотели восставшие, это вернуть утерянную ими земельную собственность, зажить по-людски, а вовсе не покидать Италию.

Теперь Спартак, пишет историк, «стал уже великой и грозной силой», против которой Рим посылает известного полководца Красса. Недалеко от Брундизия произошла битва Спартака с легионами Красса (71 г. до н. э.), «чрезвычайно ожесточенная вследствие отчаяния, охватившего такое количество людей» (Аппиан). Воины Спартака проявили в том бою исключительное мужество. Их вождь самолично убил двух центурионов. Раненный в бедро, Спартак опустился на колени, продолжая сражаться, пока не был изрублен на куски. После долгих и упорных боев Спартак пал в своей последней битве, «не отступая ни на шаг и сражаясь до конца» (Плутарх). Имя Спартака внушало римлянам глубочайшее почтение. Историк Саллюстий отозвался о герое крайне уважительно: «Сам великий своими силами и тела и души!» И даже Флор, пышущий ненавистью к восставшим, признавал: «Спартак, сражаясь в первом ряду с изумительной отвагой, погиб, как подобало бы только великому полководцу» (quasi imperator).

Римские солдаты. Рисунок с фрески

 

Об обстоятельствах его смерти поведал и документ, найденный в 1927 г. директором Неаполитанского музея Майури. Это – фрагмент стенной живописи в Помпеях. Единственный памятник о Спартаке изобразил схватку воинов. Над головой одной из фигур надпись «Спартакс», над головой другого – «Феликс из Помпей». Фреска дошла до нас в плохом состоянии. «Из картины мы узнаем, – подчеркивал А. В. Мишулин, – кто был прямым убийцей Спартака. Стремление увековечить смерть Спартака скорее всего должно было быть у того, кто его убил. Поэтому правы те историки, которые говорят, что и дом, в котором была найдена при раскопках историческая живопись, вероятно, принадлежал убийце Спартака, Феликсу из Помпей». Весьма вероятно, что тут же после победы над Спартаком этот самый Феликс из Помпей и увековечил себя как победителя в стенной живописи. Одну деталь все же не мог скрыть художник в той картине: нападение на Спартака осуществляется сзади. Очевидно, принять открытый бой с храбрейшим фракийцем-гладиатором римский центурион так и не решился. И он нанес предательский удар.

О причинах поражения войск Спартака обстоятельно написал Т. Моммзен. Он отмечал, отдавая дань мужеству и таланту восставших гладиаторов и рабов, что невозможно сказать, что случилось бы, если бы во главе победоносных отрядов Спартака, скажем, стояли не беглые рабы-гладиаторы, не простой люд, а цари народов, населявших Овернские или Балкан-ские горы. Несмотря на блестящие победы (в Апеннинах и Северной Италии, где Спартак разбил Гнея Лентула, Геллия, претора Аррия, Гая Кассия и Гнея Манлия), это движение в основе своей все же оставалось «разбойничьим мятежом». Оно потерпело поражение не столько вследствие превосходства сил его противников, римлян, сколько из-за внутренних раздоров и отсутствия четких планов среди самих мятежников. Кстати говоря, заметим, что в сицилийских войнах рабы показали гораздо большую сплоченность против своего общего врага – римлян. Возможно, дело было в том, что сицилийских рабов крепко объединял сиро-эллинизм, бывший как бы их национальной связью. Так же в дальнейшем (позволим себе такое сравнение) объединяла людей «коза ностра». Италийские же рабы распадались на две очень разномастные группы: на эллино-варваров и на кельто-германцев.

Памятник Спартаку в современной Болгарии

 

Разногласия между кельтом Криксом и фракийцем Спартаком – Эномай погиб в одном из первых же сражений – и другие раздоры сделали невозможным полное использование достигнутых успехов. Римляне были обязаны этим разногласиям не одной своей победой. Но еще больший ущерб, чем недисциплинированность кельто-германцев, причинило движению рабов отсутствие определенного плана и четких целей восстания. Далее Моммзен продолжает: «Правда, Спартак, судя по тому немногому, что мы знаем об этом замечательном человеке, стоял в этом отношении выше своей партии. Наряду с военными дарованиями он обнаружил и незаурядный организаторский талант, а справедливость, с которой он управлял своим отрядом и распределял добычу, с самого начала обратила на него взоры толпы не меньше, чем его храбрость. Ощущая большой недостаток в коннице и оружии, он пытался создать обученные кавалерийские части, воспользовавшись за-хваченными в Нижней Италии табунами лошадей, а как только завладел фурий-ской гаванью, стал доставать железо и медь, без сомнения через пиратов. Однако даже он не мог направить руководимые им дикие орды на достижение определенных целей. Он охотно положил бы конец безумным кровавым вакханалиям, которые устраивали разбойники в занятых городах и из-за которых главным образом ни один италийский город не соглашался вступить в союз с мятежниками, но повиновение, оказывавшееся в сражениях разбойничьему вождю, продолжалось лишь до победы, и все его уговоры и просьбы были напрасны. После побед, одержанных в 682 г. в Апеннинах, войску рабов были открыты все пути. Спартак хотел будто бы перейти через Альпы, для того чтобы он сам и его люди смогли возвратиться на свою кельтскую или фракийскую родину. Если сведения эти верны, то они свидетельствуют о том, что победитель не переоценивал своих успехов и своей силы. Так как войско его отказалось так скоро покинуть богатую Италию, Спартак повернул к Риму и подумывал, как передают, об осаде столицы. Но банды воспротивились этому, правда, отчаянному, но обдуманному предприятию; они заставили своего вождя, хотевшего быть полководцем, остаться атаманом разбойников и скитаться бесцельно по Италии, занимаясь грабежом». Битвы Спартака были величайшим сражением рабов в древности.

Ф. Бронников. Место казни в Древнем Риме

 

Немудрено, что его образ в дальнейшем станет властителем дум угнетенных. К. Маркс отмечал его благородство и полководческий дар. В письме к Энгельсу (1861) он говорил: «Спартак… является самым великолепным парнем во всей античной истории. Великий генерал (не Гарибальди), благородный характер, истинный представитель античного пролетариата». В. И. Ленин относил его к самым великим героям человечества. В последней трети XX в. ему посвящены серьезная монография Р. Орены «Восстание и революция. Спартаковская война в процессе кризиса Республики и ее отражение в современной историографии» (1984) и работа Р. Гюнтера «Восстание Спартака. Великое социальное движение рабов и свободных в конце Римской республики» (1980). Но наиболее широко известен читателю великолепный роман Р. Джованьоли «Спартак. Историческое повествование из VII века римской эры» (1874), на котором и выросли целые поколения. На последних страницах знакомой с детства книги его жена Валерия получает посмертное письмо Спартака. Эта краткая эпистола (от греч. epistole – письмо), пожалуй, стоит самых громких эпитафий герою. В ней было сказано: «Дивной Валерии Мессала Спартак шлет привет и пожелания счастья… Из любви к тебе, моя дивная Валерия, я встретился с Марком Крассом и сказал, что сложу оружие.

Я готов был согласиться на все из любви к тебе и к нашей дорогой Постумии (дочери. – В.М.), но претор Сицилии предложил мне жизнь и свободу ценой измены.

Я предпочел быть неблагодарным по отношению к тебе, бесчеловечным к моей дочери, чем предать своих собратьев и покрыть свое имя вечным позором. Когда ты получишь это письмо, меня, вероятно, уже не будет в живых: предстоит большой и решающий бой, в котором я со славой закончу свою жизнь. Таковы начертания враждебного рока. Перед смертью испытываю потребность, о дивная моя Валерия, просить у тебя прощения за все причиненное тебе горе. Прости меня и живи в радости. Умирая, я благословляю твое полное мужества сердце, твою благородную, любящую душу…»

Смерть с косой

 

За свою победу над Спартаком Красс, говорят, получил овацию и лавровый венок. Несправедлива римская история! Сколько богачей и ничтожеств, воров и узурпаторов народной власти, сколько перевертышей и предателей вчера и ныне увенчано славой, которой цена один обол (хотя за обол продали и легендарного Эзопа). Людей тех давно уж истлел (или скоро истлеет) прах. Имя же Спартака, воина, гражданина, отдавшего жизнь за счастье народа, вечно пребудет в сердцах благодарных и восхищенных поколений. О нем люди и сегодня вспоминают с любовью и благодарностью, повторяя слова Пиндара:

Всякое тело должно подчиниться
смерти всесильной,
Но остается навеки образ живой.
Он лишь один – от богов.

Восстания рабов не были каким-то исключительным или единственным знаком пробуждавшегося недовольства масс. Рим часто сталкивался с беспорядками и волнениями. Против преступной власти иных императоров (принцепсов) и их ставленников нередко вспыхивали восстания и среди италиков. История знает немало случаев такого рода. Клеандр, ставленник Коммода, решил наказать народ, выражавший недовольство правлением, и бросил против него войско. Солдаты его поражали всех встречных, нанося им раны. Невооруженному народу трудно было всерьез противостоять вооруженным, пешим – всадникам. Историк Геродиан пишет: «Народ подвергался истреблению не только от того, что его поражали воины и растаптывали кони; многие погибали в давке среди толпы и падали друг на друга, теснимые всадниками. До ворот Рима всадники, не встречая препятствий, беспощадно убивали попадавшихся им под руку; когда же оставшиеся в городе, узнав о случившейся беде, заперев входы в дома, поднявшись на крыши, начали бросать во всадников камнями и черепицами, тем пришлось терпеть то, что они сами совершали, так как никто не сражался с ними грудь с грудью, а народная масса поражала их, сама находясь уже в безопасности; получая раны и не в состоянии держаться, они обратились в бегство, и многие из них погибали. Из-за непрерывного швыряния камней кони, ступая по катившимся камням, поскальзывались и сбрасывали всадников. С обеих сторон многие падали, а к народу из-за ненависти к конным приходили на помощь и находившиеся в городе пешие воины». Граждан-ская война разразилась в центре империи – в городе Риме!

Восстания имели место и в провинциях, скажем, в той же Галлии в I–II вв. н. э. Говоря о восстании Флора и Сакровира в 21 г., Тацит упоминает об участии в восстании галлов, наряду с юношами из виднейших галльских родов, и рабов-гладиаторов. Рабы были специально обучены, подготовлены для гладиаторских игр и представляли собой грозную силу, так как по обычаю племени были облачены в сплошные железные латы (крупелларии). В битве эти латы, как и высокое профессиональное мастерство при ведении боя, делало их неуязвимыми для наносимых врагом ударов. Рабы, как предполагают, были и участниками восстания против Империи, вспыхнувшего в 173–174 гг., во время Марка Аврелия, а также в грандиозном движении Матерна в 186 г. Галлия не единственное место, где спорадически вспыхивали восстания. Но несмотря на все эти проявления социальной вражды и ненависти, Рим продолжал жить своей жизнью, как ни в чем не бывало.

Римские нравы, быт и повседневная жизнь

 

Как проводили они свободное время? Обратимся к книге П. Гиро «Быт и нравы древних римлян». В Риме, столице огромной Империи, всегда было шумно. Тут можно увидеть кого угодно – торговцев, ремесленников, военных, ученых, раба, учителя, знатного всадника, сенатора и т. п. К дому римских аристократов уже с раннего утра стекались толпы просителей. Тут было больше все же знатных и важных людей, добивавшихся новой должности или почестей. Но можно было видеть бедного учителя или ученого, ищущего место наставника, воспитателя в знатной семье, желающего разделить трапезу с известным лицом (может, и ему перепадет кое-что). Одним словом, тут собирались целые стаи людей. Плутарх сравнил их с назойливыми мухами. Такое бывало и у нас. Вспомним Некрасова: «Вот парадный подъезд… По торжественным дням, одержимый холопским недугом, целый город с каким-то испугом подъезжает к заветным дверям».

Перистиль в доме Менандра. Помпеи

 

Конечно, среди этих толп были и обычные друзья. Рим ничем не отличался от других городов мира. Дружба, настоящая дружба ценилась тут высоко, выше закона… Там, где люди умеют поддерживать и сохранять дружеские связи, там царит атмосфера тепла и привязанности. Жизнь тут красна, и даже горе не столь горько. Римляне такую дружбу ценили и в честь согласия и дружбы справляли специальный праздник – Харистии (Charistia). Течение жизни шло по раз и навсегда заведенному кругу: сражения, походы, политика и постоянные общения с друзьями (визиты, застолья, беседы, участие в событиях близких им семейств, рекомендации, просьбы, консультации, приемы гостей и т. д.). Порой это было довольно обременительно, как признавал Цицерон. Однако отказаться от этой традиции было невозможно, ибо она пронизывала всю вертикаль и горизонталь общества, скрепляя его сверху донизу. Разумеется, в основе дружеских связей лежали и узы родства, но были и иного рода скрепы. Они порой оказывались во много раз прочнее родственных. Это и служебные, и деловые взаимоотношения. Всё шло с самого верха, с администрации принцепса, где существовал институт «amici Augusti» (друзья принцепса). Причем такого рода дружеские связи носят почти что официальный характер. Пред нами своего рода заключение пакта о мире и дружбе или же, напротив, о враждебности и войне… Валерий Максим сообщает, как об inimicitia (вражде) объявлялось в народном собрании. Личные враги Эмилий Лепид и Фульвий Флакк, будучи избраны цензорами, поспешили публично, в народном собрании, заключить дружеский союз, дабы тем самым всем показать их намерения. Сципион Африканский и Тиберий Гракх, наоборот, публично расторгли узы дружбы, но затем, оказавшись на соседних местах на Капитолии, за пиршественным столом на празднестве в честь Юпитера, вновь заключили дружеский союз, особо отмечая соединение десниц («dexteras eorum concentibus»), что является своего рода символом достижения людьми согласия.

Перистиль в доме Веттиев. Помпеи

 

Что лежало в основе такого рода дружеских союзов? Более всего и чаще всего то же, что и сегодня, – оказание участвующими в содружестве сторонами друг другу взаимных услуг. Согласно разъяснениям Цицерона, дружба крепится не только узами товарищества или сердечной привязанностью, но и «лучшими услугами со стороны каждого из нас». Он сравнивает их с «брачным союзом», относя сюда как родню и друзей, так и товарищей «в публичных делах». Для поддержания дружбы, по его словам, необходимы такие лучшие качества, как благочестие, доброта, благородство души, благосклонность и обходительность. Демокрит считал дружбу эквивалентом социального бытия («не достоин жить тот, кто не имеет настоящего друга»), а Сократ подчеркивал, что дружба – это важнейший институт взаимовыручки и взаимопомощи («друг доставляет то, чего не хватает другу»). Древние отдавали дань встречающимся рациональным или прагматическим началам в дружбе. Аристотель подчеркивал необходимость того, чтобы в дружбе обе стороны отвечали друг другу взаимностью. Только тогда «добродетель называется дружбой, если есть отплата». Впрочем, древние также разграничивали понятия идеальной дружбы ради удовольствия и дружбы материальной, ради выгоды. Диоген Лаэртский собрал высказывания людей (киренаиков), что на первое место ставили утилитарно-прагматические цели в дружеских союзах. Аристипп говорил: «Друга имеют ради собственной пользы, как член тела, пока он при тебе». Эгесий (Гегесий) и вовсе довольно цинично заявлял: «Нет ни почтительности, ни дружбы, ни добродетели, поскольку их изыскивают отнюдь не ради них самих, но ради той пользы, что они нам доставляют: если нет выгоды, они исчезают». Иначе говоря, дружба – это всегда обмен, хотя и не всегда товарообмен. Впрочем, многие не соглашались со столь приземленной трактовкой этого высокого, важного общечеловеческого чувства.

Одиссей и Пенелопа

 

В корне неверно определять дружбу, базируясь исключительно на социально-экономических интересах. Ведь есть еще много аспектов людских отношений и связей, которые не исчерпываются областью выгоды. Цицерон о дружбе сказал: «Как мы добродетельны и щедры не в ожидании благодарности (ведь мы не пускаем добродетель в рост, но подвигаемы к щедрости природой), так и дружбу мы считаем желанной не в надежде на вознаграждение, но потому, что вся ее выгода заключается в самой любви». Кроме всего прочего, в дружбе, в высокой дружбе воплощается лучшая сторона личности человека. Такая дружба зачастую ведет к подвигу, к культурному или же этическому совершенству. Так, Эпикур считал, что она ценна и сама по себе. Взаимная привязанность очищает людские отношения от всяких эгоистических расчетов. «Из того, что доставляет мудрость, делая счастливейшей жизнь в целом, величайшим благом является обладание дружбой». В дружбе находим укрытие от всяческих бурь житейских.

Общий вид площади перед Пантеоном

 

На улицах и площадях Рима, да и других городов можно встретить множество людей, составивших некий особый класс под названием «праздношатающихся». Современный Тиберию поэт писал, что они «ничего не делают и всегда заняты, выбиваются из сил из-за пустяков, находятся в постоянном движении и никогда ничего не достигают, вечно суетятся и в результате только всем надоедают». Сенека сравнивал их с муравьями, которые без плана и цели бегают по дереву то туда, то сюда (сравнение неудачное, ибо муравьи трудолюбивее большинства людей и их никак не отнесешь к праздношатающимся). Такого рода люди есть и в Москве, и в Париже, и в Нью-Йорке, и в Токио, и в Пекине, и в нынешнем Риме или Берлине. «Столица была настоящим центром суетливого безделья, которое и процветало в ней больше, чем в каком-либо другом городе». Одни спешили нанести ненужный визит, другие – на глупую встречу, третьи желали принять участие в попойке, четвертые сделать очередную, и скорее всего совершенно ненужную, покупку, пятые посещали даму, не доставляя ни ей, ни себе большого удовольствия. Среди них немало и тех, кто все время стремился попасть на какие-то пустые официальные церемонии. Себя показать и на людей посмотреть. Галиен так описал день римлянина: «Ранним утром каждый делает визиты; потом многие идут на форум послушать судебные прения; еще большая толпа направляется полюбоваться бегом колесниц и пантомимами; многие проводят время в банях за игрой в кости, за пьянством или среди удовольствий, пока не очутятся вечером на пиру, где развлекаются не музыкой и не серьезными удовольствиями, а предаются оргиям и разврату, засиживаясь часто до следующего дня». Большинство высших чиновников в Риме (как и повсюду) суетились не просто из потребности куда-то бежать или двигаться, нет, они хотели заработать, получить выгоду. Ненасытная жажда богатств одолевала их и была главной причиной суеты, наполнявшей собой улицы, площади, дворцы Италии. Давая людям положение, отличия, почести, богатство, влияние, деньги считались высшим благом. Они – бог Юпитер, которому поклоняются и служат.

Харчевня

 

Простонародье с неизменным удовольствием посещало не приемы (его туда не пускали), а кабачки, таверны, трактиры. Ведь в тавернах за два асса можно было получить баранью голову, сосиски, сдобренные чесноком, луком и приправами; бобы, чечевицу, сырую капусту, другие овощи, печеные орехи, свеклу и кашу. Ели все эти кушанья с грубым ржаным или ячменным хлебом, известным под названием плебейского хлеба. В этих заведениях, правда, стояла невыносимая жара и царила непролазная грязь. Но вино скрашивало все эти неудобства. Тут пили вино (вареное критское) и мёд, ели пирожки с сыром, поигрывали в кости, передавали друг другу последние новости и сплетни, злословили о господах. В этих стенах аристократов и сенаторов не было, хотя полно было беглых рабов, воров, убийц, гробовщиков, матросов, ремесленников и даже жрецов Кибелы.

Конечно, были кое-какие развлечения для интеллектуалов, тех, кто увлекался литературой, поэзией, музыкой и т. д. Скажем, во второй половине I в. (уже при Августе) в моду вошли публичные чтения, которые устраивал Азиний Поллион. Литератор обращался со своим произведением к аудитории, читая ей отрывки или весь трактат (в зависимости от терпения и расположения). Эти чтения шли или в залах, или даже в столовых (видимо, чтобы удобнее от пищи духовной перейти к пищи физической). Правда, это занятие недолго прельщало римлян. Уже к концу I в. публичные чтения стали приходить в упадок и превратились в тяжелую повинность. Слушатели пытались от нее отлынивать как только могли.

Те, кто предпочитал жизни политика или деятеля (vita activa) – созерцательно-философский образ жизни (vita contemplative) или книги, погружались в тиши кабинета в библиотеки в своих виллах и поместьях… Они полагали: «Мудрец не должен заниматься общественными делами за исключением крайней необходимости». Так понимали жизнь иные обитатели аристократических вилл, наподобие дома Веттиев в Помпеях, дома Оленей, виллы дома Телефа и виллы Папирусов в Геркулануме… Обнаруженная только в XVIII в. вилла Папирусов принадлежала кому-то из римских аристократов. Первые искатели сокровищ проникли в ее парадные покои, библиотеку, перистили, сад, прорыли тут шахты и галереи, затем все это забросили. Возможно, вилла создавалась во времена Нерона и Флавиев. На этой вилле хранилась коллекция папирусов, небольшая прекрасно подобранная библиотека. В маленькой комнатке обнаружили редкие свитки папирусов, содержавшие творения известных авторов. Не исключено, что первым владельцем виллы был Пизон, отец жены Юлия Цезаря. По своему богатству собранные на вилле папирусы не уступали библиотекам императоров. От раскаленной грязи (города погребены под потоками огненной лавы) книги почернели и обуглились, но полностью не сгорели. Хотя речь в данном случае идет о вилле римлян, таковы же были и библиотеки самых известных и богатых греков. В США создали копию виллы Папирусов в Калифорнии, ее владельцем стал американский миллионер Гетти, разместивший тут коллекцию (1970 г.).

Я. Йорданс. Пан и Сиринга. Брюссель

 

Когда стало наблюдаться общее падение нравов? У античных авторов на сей счет разные мнения. По словам Страбона, Фабий Пиктор считал, что римляне впервые вкусили роскошь (или, как он выражается, «попробовали богатства») еще во времена 3-й Самнитской войны. После этого, т. е. примерно к 201 г. до н. э., после 2-й Пунической войны и поражения Филиппа Македонского, они стали проявлять склонность к менее строгому образу жизни (Валерий Максим). Тит Ливий полагал, что привычку к расточительности занесло в Рим войско после возвращения из глубин Азии, где оно оккупировало богатые страны (187 г. до н. э.). Полибий относит исчезновение былой скромности и бережливости римлян ко времени войны с Персеем (168 г. до н. э.). Посидоний и Саллюстий датируют начало эпохи упадка с разрушения Римом Карфагена (146 г. до н. э.). Иные относят дату начала эры де-градации и упадка Рима к длительному периоду (II в. до н. э. – II в. н. э.). Вероятно, они правы: сей процесс был длительным и постоянным.

Гробница в Казанлыке

 

Вот как объяснял истоки начавшейся деградации Рима Гай Саллюстий Крисп в его «Войне с Югуртой». Римский историк писал: «Заметим, что привычка к разделению на враждующие страны со всеми дурными отсюда последствиями возникла в Риме лишь немногими годами ранее, и породили ее праздная жизнь и обилие тех благ, которые люди ценят всего выше. И правда, вплоть до разрушения Карфагена римский народ и сенат вели дела государства дружно и спокойно, не было меж гражданами борьбы за славу и господство: страх перед врагом поддерживал добрые порядки в городе. Но стоило сердцам избавиться от этого опасения, как место его заняли разнузданность и высокомерие – успех охотно приводит их за собою. И вышло так, что мирная праздность, о которой мечтали в разгар бедствий, оказалась хуже и горше самих бедствий. Знатные мало-помалу обратили в произвол высокое свое положение, народ – свою свободу, всяк рвал и тянул в свою сторону. Все раскололось на два стана, и государство, которое прежде было общим достоянием, растерзали на клочья. Преимущество, однако же, было на стороне знати – по причине ее сплоченности, силы же народа, разрозненные, раздробленные меж многими, преимущества этого не имели. Произволом горстки людей вершились мир и война, одни и те же руки держали казначейство, провинции, высшие должности, славу, триумфы, а народ изнемогал под бременем военной службы и нужды. А между тем как командующие со своими приближенными расхищали добычу, солдатских родителей и малых детей сгоняли с насиженного места, если случался рядом сильный сосед. Так бок о бок с мощью явилась алчность, безмерная и ненасытная, она сквернила и крушила все, ни о чем не тревожилась и ничем не дорожила, пока сама не сломала себе шею». Пока приходилось сражаться с грозным противником, пока страх и инстинкт выживания скреплял интересы всех римлян прочнее дружбы и законов, Рим, как и СССР, являл собой единое сплоченное государство. Когда же исчезла внешняя угроза, началась ничуть не менее страшная внутренняя война за обладание всем, чем владел Рим. И тут уж не было среди соперников ни друзей, ни врагов, ибо каждый в силу животной стадности старался у другого вырвать кусок, захватить земли, ценности, рабов, поместья.

Жены. Росписи виллы в Боскореале

 

Бесконечные войны существенно изменили экономику Италии, да и армии Ганнибала нанесли огромный ущерб. Сель-ское хозяйство приходило в упадок. Дешевый привозной хлеб сделал нерентабельным производство хлеба в самой Италии. Хотя тут стоит вспомнить и замечание Вебера о том, что «Рим никогда с того времени, как он вообще был полисом, не был вынужден и не был в состоянии жить продуктами собственного земледелия» (обрабатываемая для получения хлеба площадь, видимо, составляла около 15 %). К тому же войны отвлекали производительную часть граждан от дел. Знать жила в роскоши, а значительная часть населения бедствовала. В одном только Риме насчитывалось около 150 000 безработных. Их власти содержали так сказать на общественный счет. Примерно столько же людей, если не больше, работали только до обеда. Всех их приходилось как-то успокаивать, отвлекать от самых насущных, острых проблем, чтобы они не возникали и не задавали вопросов. Цезарь признал право масс на хлеб и зрелища. Сатирик Ювенал (ок. 60—140 гг. н. э.) по этому поводу возмущенно писал: «Этот народ уж давно, с той поры, как свои голоса мы не продаем, все заботы забыл, и Рим, что когда-то все раздавал: легионы, и власть, и ликторов связки, сдержан теперь и о двух лишь вещах беспокойно мечтает: хлеба и зрелищ!» Чиновники должны беспрекословно следовать этим правилам.

Сатирик Марциал в одной из эпиграмм говорил, что жена одного из преторов была вынуждена даже подать на развод из-за огромных расходов, которые вынужден был нести ее муж. Дело в том, что должность мужа и предъявляемые к ней требования катастрофически отразилась на бюджете семьи: «Знаю: он претором стал, и обошелся б его мегалезский пурпур в сто тысяч, как ни скупилась бы ты на устроение игр; тысяч бы двадцать еще пришлось и на праздник народный». Но чиновникам часто просто некуда было деваться. Ведь их судьба и карьера, а зачастую и сама жизнь находились в руках императора. К тому же порой расплата за неудачное или же бедно организованное чиновником зрелище была чрезвычайно суровой. Калигула (37–41 гг. н. э.) приказал одного непонравившегося ему надсмотрщика над гладиаторскими битвами и травлями несколько дней подряд бить цепями у него на глазах. Беднягу умертвили только после того, как все почувствовали «вонь гниющего мозга» (Светоний). После устроенных Августом с присущим ему размахом игр все его преемники (кроме Тиберия) стали соревноваться друг с другом в организации гладиаторских игр. Ради рекламы и сохранения политического лица чиновник должен был залезать в долги и в собственный карман (особенно после ликвидации государственных доплат организаторам игр при Августе). Всех превзошел император Траян (98—117 гг. н. э.), зрелища которого многие сравнивали с забавами самого Юпитера. Причем эти забавы зачастую сопровождались массовой бойней людей и зверей.

Раненый лев

 

Народ получил бесплатный доступ на форум, но он жаждал крови и зрелищ. Те становились все более кровавыми и жестокими. Как все изменилось. Когда-то, еще в цензорство Катона Старшего (184 г. до н. э.), знатного римлянина Л. Квинкция Фламинина (консул 192 г. до н. э.) наказали за неоправданную жестокость, так как он позволил поступок, порочащий честь Рима. Проконсул Фламинин за обедом (по просьбе блудницы, которая никогда не видела, как обезглавливают человека) убил одного из осужденных. Его обвинили в оскорблении величия римского народа. Расказанный Ливием эпизод указывает на то, что в старые времена римляне все же старались не допускать излишней жестокости. Теперь же убивали десятками и сотнями открыто – на глазах у народа. Рим перестал стесняться палачества и рукоплескал палачам… Стоит упомянуть и о том, что число праздничных дней в году возросло во II в. н. э. до 130, то есть фактически удвоилось по сравнению с эрой республики. Римляне увлеклись зрелищами. Почти весь Рим собирался в огромном цирке на 200 000 мест. Азарт бегов был непонятен умным и просвещенным людям. «Не понимаю, – недоумевал писатель Плиний Младший, – как можно увлекаться таким скучным зрелищем».

Схватка гладиаторов со львами на арене

 

Если бы их еще привлекала быстрота коней или искусство людей, то в этом был бы некоторый смысл; но они благоволят тряпкам, тряпку любят, и если бы во время бегов в середине состязания «этот цвет перенести туда, а тот сюда, то вместе с ней перейдет и страстное сочувствие людей». И далее Плиний продолжает: когда смотрю на тех людей, что увлечены столь пошлым и пустым делом, я испытываю огромное удовлетворение от того, что я им не охвачен. Пока чернь и те, кто считают себя серьезными, отдают время безделью, я с огромным наслаждением отдаю весь свой досуг литературе. Увы, оказалось, что куда легче привлечь диких животных звуками лиры, как это делал некогда Орфей, чем обратить взоры иных людей на высокую литературу, историю или философию. Гортензию, создателю поэмы о воспитании диких животных, впору было бы написать поэму о том, как можно перевоспитывать римлян, ведущих себя подобно диким тварям. Нам невольно вспомнился историк Тимей, который, описывая жизнь римского народа, считал (как и Варрон), что и само название Италии произошло от греческого слова, означающего «рогатый скот» (которого тут всегда множество). Впрочем, известна и другая версия: страна была названа по имени быка Итала, якобы перевезшего Геракла из Сицилии.

Забавы богаче

 

Всевозможные эксцессы, насилия среди толп становятся явлением обычным. Возмущения были вызваны тяжелым экономическим положением, жалобами на высокие «цены съестных припасов и озлоблением против действительных или мнимых виновников этих высоких цен». Голод и бунт идут за неурожаем. В столице выросло число различного рода «параситов», то есть людей, живущих за чужой счет. Плутарх считал, что они принадлежат к самым вредным членам общества. Паразиты развращают молодежь, подавая ей дурной пример того, как можно безбедно существовать, не трудясь вовсе. Плавт описывает паразита, как непременного спутника греческой культуры, переселившегося в Рим. Лукиан в своих знаменитых сатирах вывел бессмертный тип. Этим господам нужны лишь сытный «хлев» и зрелища. Но разве не так же столичную публику Петербурга и Москвы балуют различного рода зрелищами? Не для того ли, чтобы эта толпа забыла, у кого в руках несметные богатства величайшего в мире государства! И разве наши богачи, жалеющие дать крупицу богатств на литературу и науку (и при этом охотно тратящие миллиона на особняки, любовниц, собак, лошадей), не напоминают вам скрягу из комедии Плавта «Клад» или из мольеровского «Скупого», того скупого, что, как известно, платит дважды, второй раз головой?

Вспоминаются и острые слова Шарля Монтескье из труда «О духе законов»: «Чтобы победить внушаемую климатом лень, законы должны были бы лишить людей всякой возможности жить не работая. Но на юге Европы они действуют в обратном направлении: они ставят людей, желающих быть праздными, в положение, благоприятствующее созерцательной жизни, и связывают с этим положением огромные богатства. Эти люди, живя в таком изобилии, которое даже тяготит их, естественно, уделяют свои излишки простому народу. Последний утратил собственность; они вознаграждают его за это возможностью наслаждаться праздностью; и он в конце концов начинает любить даже свою нищету». В самом деле, а есть ли разница? У них была Коммодиана, у нас – комедиана! Комедия, которая на глазах у всего мира превращается в трагедию.

Во времена Римской республики существовал закон, осуждавший роскошь, сурово наказывавший тех, кто решился бы бросить вызов общественному мнению. Среди предметов позволялось иметь только солонку и жертвенную чашу из серебра. Один из знатных сенаторов даже лишился своего места только за то, что у него оказалось серебряной посуды на 10 фунтов. Но времена изменились, и вот даже у народного трибуна Марка Друза (слуги народа) серебряной посуды накопилось более чем на 10 тысяч фунтов. Это были баснословные деньги. При диктаторах и императорах богатство знати стало и вовсе вызывающим, но это воспринималось уже в порядке вещей. Богатые люди не считались с затратами, желая блеснуть богатством. Они платили бешеные деньги за серебряные и золотые вещи (при этом стоимость работ часто превосходила в 20 раз стоимость самого материала). В домах римской знати скапливались немыслимые сокровища. Так, у Тита Петрония был ковш, которым черпали вино из кратер, стоимость которого равнялась 350 000 золотых рублей.

Серебряная посуда времен цезаризма

 

Правда, одно время Катон Цензор попытался остановить сей процесс. Он даже изгнал из сената многих сторонников неумеренной роскоши, в том числе Луция Квинтия, бывшего консула, и брата знаменитого «освободителя» Греции – Тита Фламинина. Пострадали и некоторые известные всадники – у брата Сципиона Африканского был отнят equus publicus. Но наибольшую (и почти скандальную известность) имели в обществе шаги Катона, направленные против роскоши, спекуляций, наживы. Он увеличил налоги на богатство, настоял на повышении цен на женские украшения, одежду, богатую домашнюю утварь, высоко поднял цену откупов и т. д. Плутарх подчеркивает, что этими своими действиями он заслужил особую ненависть богатых людей. Однако – и это следует помнить и нам – эти решительные меры завоевали ему глубокую признательность народа.

Многие даже хвалили цензора за такую строгость. В благодарность за заслуги перед народом ему воздвигли статую. «Таким образом, не может быть сомнения в том, что luxuria в Катоновой шкале – это luxuria богачей, ambitus и avaritia – пороки знатных и богатых людей, superbia, crudelitas – тоже пороки знати, impudentia и duritudo – результат разлагающих чужеземных влияний, а desidia – типичная черта тех, кого развратил длительный досуг (otium) и кого такие условия приучили свои личные дела и свои commoda ставить выше интересов res publica. В заключение небезынтересно отметить, что если Катонов набор virtutes (то есть добродетелей) проступает крайне неявно и скорее всего подразумевается действенным для полулегендарных времен господства mores maiorum (нравов большинства), то все vitia (пороки) (nova flagitia – нуворишей) – вполне реальны и «имеют точный адрес»: они характеризуют именно те, пока еще сравнительно узкие (но, конечно, самые высшие!), слои римского общества, которые развращены чужеземными влияниями, стремятся вести или ведут роскошный образ жизни и в конечном счете пренебрегают интересами и нуждами общества в целом». Речь шла об определенной части высших кругов.

Среди наложниц. Восточная сценка

 

Подобное роскошество, все эти бесчисленные дорогие забавы и удовольствия стоили государству огромных денег. И, как следствие, к концу существования Рим-ской империи налоги возрастали непрерывно. Феодосий I заявил в 383 г. н. э. о том, что никто не может владеть собственностью, не облагаемой налогами. Возникло огромное число регулирующих и контролирующих актов. Получался какой-то заколодованный круг: политическая структура трещала по швам, стала разваливаться армия. Чтобы как-то поддержать все это, сохранить хотя бы их основы и пополнить казну, приходилось увеличивать налоги. Налоги на богачей при этом уменьшались, что ухудшало и без того тяжелое положение простого народа. На обычных граждан налагалась масса обязанностей, напоминавших самую откровенную барщину. Те должны были поставлять уголь, дрова для арсеналов и монетных дворов, поддерживать в приличном состоянии мосты, дороги и здания, да и вообще предоставлять государству свой опыт и труд без какого бы то ни было вознаграждения с его стороны. Служба в стране, говорили в Риме, превратилась «в нечто типа принудительного найма». Высшие классы от всего этого освобождались. Процветала и коррупция среди чиновничества.

Т. Шассерио. Одевание наложницы

 

Не верится, что до подобных вкусов могла опуститься цивилизация, когда-то восхищавшаяся классической греческой литературой, историей, философией? Хотя вряд ли стоит преувеличивать культурный уровень широких народных масс. Культура их подобна тонкому слою, который очень быстро исчезает, если общество вдруг плюхается в грязь… Часть римского общества все еще пыталась следовать идеалам древних греков. Любители спорта поддерживали физическе здоровье в гимнасиях и палестрах. Некоторые граждане, подобно Цицерону, проводили время в гимнастических залах, занимались борьбой, упражнялись в езде на колесницах и верховой езде, плавали или увлекались греблей. «Каждое проявление ловкости и силы зрители встречали аплодисментами», – писали хроникеры. Но то были исключения. Когда страна, восхищавшаяся историей, философией, поэзией, литературой, так деградирует, то и свобода становится фикцией и пустым звуком. Понятно, что никто не сказал и слова протеста, когда 94 г. н. э. казнили двух сенаторов, написавших воспоминания о поборниках свободы Тразее Пете и Гельвидии Приске. Воспоминания император Домициан тут же приказал сжечь. «Отдавшие это распоряжение, разумеется, полагали, что подобный костер заставит умолкнуть римский народ, пресечет вольнолюбивые речи в сенате, задушит самую совесть рода людского. Сверх того, были изгнаны учителя философии и наложен запрет на все прочие возвышенные науки, дабы впредь нигде более не встречалось ничего честного. Мы же явили поистине великий пример терпения. И если былые поколения видели, что представляет собою ничем не ограниченная свобода, то мы (видим) – (что) такое (наше) порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы (только право) забывать было столько же в нашей власти, как безмолвствовать». Конечно, иные продолжали любить книги, но их было меньшинство. Толпа же возлюбила вино и женщин. У Гордиана II была великолепная библиотека – 62 тысячи книг. Однако больше времени проводил он за бокалом вина, в садах, банях, в рощах, везде принося себя в жертву 22 наложницам, от каждой из которых он и оставил по 3–4 дитяти.

Подкинутый младенец

 

Римляне (особенно обеспеченные и богатые) все более откровенно стали жить исключительно для себя, заботясь только об удовлетворении своих прихотей и желаний. Собственно римское население стареет и убывает. Его взор и сердце перестают радовать дети. Детей все чаще воспринимают как обременительные хлопоты и обузу. В комедии Плавта «Хвастливый воин» один из персонажей, Периплектомен, принимая за богатым столом его друга, Плевсикла, возражает против слов: «Дело милое – детей иметь». Куда лучше, говорит он, «свободным самому быть – это и того милей». А потому советует ему: «ешь и пей со мною вместе, душу весели свою. Дом свободен, я свободен и хочу свободно жить». Друг продолжает убеждать: мол, было бы неплохо все же завести жену и детей, ведь «воспитать детей: себе и роду это памятник». Периплектомен возражает:

У меня родня большая: в детях что
за надобность?
Счастливо живу, прекрасно я сейчас,
как хочется;
Смерть придет – свое добро я дам в
раздел родне своей,
Будут все ко мне являться, обо мне
заботиться
И следить, как поживаю и чего мне
хочется.
Чуть рассвет – уж тут с вопросом,
как мне эту ночь спалось.
Вот они детьми и будут. Мне они
подарки шлют;
Жертву ли приносят: часть мне
больше, чем себе, дают,
Приглашают на пирушку, завтракать,
обедать к ним;
Кто прислал подарков меньше,
впасть готов в отчаянье;
Состязаются в даренье меж собой.
А я себе
На уме: «Раскрыли рот свой на мое
имущество,
Оттого наперерыв так кормят
и дарят меня»…
Да, а будь то дети, сколько с ними
натерпелся бы!

Порочный и преступный Рим все чаще видел в детях лишь обузу. Лучше завести какую-либо экзотическую тварь, завезя ее в свой дом из дальних стран. Все чаще рыбки, собаки, дикие звери, уроды, крокодилы, павлины стали занимать места в семьях богачей (как это происходит ныне в семьях нуворишей в России). Известны факты, когда богачи специально уродовали детей для удовлетворения своего сладострастия, когда на поругание отдавались невинные девушки или юноши.

О. Бердслей. Лишение девственности

 

Знать погрязла в безделии и пьянстве. Общество в таких условиях деградирует и генетически. Н. Васильева отмечала в «Вопросе о падении Западной Римской империи и античной культуры» (1921) то, что падение нравов сопровождалось и биологическим кризисом. Люди хирели и истощались, семьи редели, число детей уменьшалось. Город уничтожал деревню и растлевал ее обитателей. Хотя до 131 г. до н. э. никто из государственных деятелей Рима не обращал внимания на убыль населения (кажется, кроме Метелла). Семьи и здоровые отношения между мужчиной и женщиной стали немалой редкостью, уйдя на второй план. Рим вырождался, увлекшись, как говорится, нетрадиционными отношениями полов. В литературе, культуре, театре, жизни насаждались разврат и цинизм.

Император Вителлий

 

Поскольку бедняков становилось все больше и больше, в римском обществе распространенным явлением стало подкидывание детей. Детей часто продавали, ибо подкинутым детям грозила гибель (особенно во время кризиса III–IV вв. н. э.). Продавая же своих детей, бедняки не только обеспечивали им выживание, но и сами получали какую-то сумму денег, которая могла бы быть использована в семье, в том числе для прокормления и существования оставшихся детей. Так, известны случаи продажи детей в качестве средства погашения долга родителей. Некий торговец вином Памонфий, заняв большую сумму денег, не смог ее выплатить. Чтобы вернуть ее архонтам, он продал все свое имущество, включая одежду, однако это позволило выплатить только половину долга. И тогда бессердечные кредиторы отняли всех его детей, включая малолетних, и увели их в рабство… Известен и такой документ, как «Отчуждение дочери». В нем говорится о том, как недавно овдовевшая женщина, не имея возможности прокормить 10-летнюю дочь, уступает ее на вечные времена другой чете, с тем, чтобы та содержала ее в качестве «законной дочери». Законодательством Юстиниана продажа гражданами детей разрешалась только «по причине чрезвычайной бедности, пропитания ради». Кстати, весьма любопытно, что при «христианине» Константине продажа новорожденных детей разрешалась, а вот «гонитель христиан» Диоклетиан строго-настрого запрещал отчуждение детей у родителя посредством продажи, дара, заклада или же любым иным способом.

Портрет императора Коммода

 

Мы живем «в древнем Риме»: случаи продажи детей обрели массовый характер. Словно на невольничьем базаре, в России продают своих детей в богатые семьи.

Но многие вошли во вкус праздной, развратной и развеселой жизни. «Поэтому масса людей была вынуждена или принести в жертву своим детям наслаждения, соблазн которых повсюду теперь был так силен, или, напротив, им приходилось жертвовать своими детьми в угоду удовольствиям, убивая в зачатке потомство, которое должно было бы продолжать их во времени, и покорно погибая навсегда в конце своего существования для того, чтобы свободнее наслаждаться кратким мгновением жизни. И всего чаще избирали второе решение». Когда государство обрекает себя на гибель и катастрофу? Когда дети элиты, великих и достойных в прошлом родителей стали полными ничтожествами, выродками. Таких примеров в истории Рима немало. Вителлий (69–70 гг.), уморив голодом мать, растерзан народом и сброшен в Тибр. Гальба (68–69 гг.) убит преторианцами. Народ лишался остатков былых свобод, превращаясь в толпу, плебейство, чернь.

Римские гладиаторы приветствуют императора

 

Императором становится Коммод (180–192 гг. н. э.), старший сын правителя Марка Аврелия, высоконравственного, порядочного и умного человека. После его смерти, якобы от тяжкой заразной болезни (180 г.), сын стал единоличным императором. Какая горькая ирония судьбы… Поклонник философии, высоких и красивых идей не только сам умер от «некрасивой болезни», но еще и был вынужден передать все бразды правления в стране в руки сына, «духовный кругозор коего ограничивался цирком и удовольствиями в уровень со вкусом конюхов и кулачных борцов». Как часто родители не там и не от того оберегают своих сыновей и дочерей. Император не допустил его к постели из-за страха, что тот может заразиться. Но Коммод был уж давно «заражен», будучи склонен к вину и дракам. Говорят, он не был сыном Марка Аврелия. Жена императора Фаустина была дамой «весьма любвеобильной», и о ее «приключениях» ходили упорные слухи. Едва вступив на престол, Коммод вынужден сразу разбираться с заговором, в котором участвует его родная сестра с племянником. Затем следует другой заговор – и вновь приходится казнить виновников. Казни следуют одна за другой. Летят головы сопрефектов, консулов, управляющих и т. д. и т. п. Казнят вместе с семьями (префект Перенн зарублен вместе с женой, сестрой и сыновьями). Император приближает к себе вольноотпущенника отца, Клеандра, который помогает ему осуществить быструю, скорую расправу. Хотя что может быть опаснее, казалось бы, чем доверить личную охрану, командование войском тому, кто продается публично по объявлению глашатая. Коммод пожаловал ему титул «Кинжал». Наступила эра произвола. Клеандр копил деньги и скупал хлеб в огромных количествах, чтобы в нужный момент воспользоваться им как оружием – раздать запасы хлеба голодным толпам и тем самым привлечь народ на свою сторону, а затем с помощью толп захватить в Риме и императорскую власть.

Узнав об этих планах, Коммод расправился с ним. Совершенно очевидно, что столь резкие и необъяснимые перемены в высших эшелонах власти несли угрозу и сенаторам. Стремясь любым способом пополнить казну (которую сам же он и опустошал), император подверг их преследованиям и стал отбирать у них собственность. Но если Марк Аврелий делал это ради блага и здоровья детей и бедняков, сын преспокойно набивал собственные карманы. Вдобавок ко всему его одолела и мания величия. Коммод объявил Рим личной колонией, переименовав его в Коммодиану. Такие же перемены были уготованы римским легионам, новой африканской флотилии, городу Карфагену, даже сенату Рима. Эти столичные «забавы» вызывали восстания и партизанскую войну в провинциях. В Европе к римлянам относились как к захватчикам (и агентам тайной военной полиции).

Картина кутежа аристократов

 

Трагедией стало и то, что вместо республики в Риме утвердилась олигархия. Это циничное и подлое племя не ведает слова – «отечество». Высшим чиновникам, военчальникам, сенаторам и вождям было наплевать на Платона. Их волновала не философия, а собственное обогащение. Перемены во всем – нравах, одежде, пище, привычках. Знатные римляне отгораживались от своего окружения даже при приеме пище. Раньше, как вы помните, ничего подобного не было. Почти до конца Пунических войн господа делили трапезу со слугами: все ели за одним столом простую пищу. Преимущественно это была зелень и бобовые растения и кисель из пшеничной муки, часто заменявший хлеб. Среди сохранившихся фрагментов ученого и писателя Варрона (I в. до н. э.) имеется упоминание о царивших в раннем Риме вкусах: «У дедов и прадедов хоть слова и дышали чесноком и луком, но высок у них был дух!» Однако вскоре после завоевания Греции и Малой Азии в Рим и Италию широким потоком потекли богатства и яства. Жизнь знатных семей была заполнена удовольствиями и развлечениями. Обжорству, увеселениям, наслаждениям, зрелищам обычно сопутствует лень. В социуме распространилось сибаритство. Однако это не сибаритство художника.

Кто однажды родился художником,
Тот уж в чем-то всегда сибарит…
Так пускай же над медным
треножником
Благовонная мирра горит!

В. Миронов

Рим, население которого превысило миллион, все заметнее и все откровеннее погружался в дрему. Праздная жизнь становилась уделом не только патрициев, но в какой-то мере и плебса. Богачей в Риме, правда, было не так уж и много. Цицерон отмечал, что в Риме, по словам трибуна Филиппа, трудно найти и 2000 хорошо обеспеченных людей (олигархов). Но именно они, пожалуй, определяли погоду и заказывали музыку. В римском обществе победила философия эгоизма и гедонизма. Росло число обслуги: пленные пекари, повара, кондитеры. Ей как-то надо было выделиться. Будущее зависело от того, понравятся ли их блюда новым хозяевам. Возникли конкуренция и зависть. В итоге в городе, недавно вовсе не знавшем, что такое хлеб, вдруг стали продавать несколько его сортов, отличавшихся не только по качеству, но и по вкусу, цвету и форме. К услугам сладкоежек и гурманов были различные печенья и сладости. Примерно около 171 г. до н. э. поваренное искусство возведено в ранг науки. Саллюстий писал, что знать «охватила страсть к распутству, обжорству и иным удовольствиям».

Чтобы разнообразить стол, они «обшаривали землю и море; ложились спать до того, как их начинало клонить ко сну; не ожидали ни чувства голода или жажды, ни холода, ни усталости, но в развращенности своей предупреждали их появление». Закатывались немыслимые пиры. В поместье уже упоминавшегося вольноотпущенника Трималхиона (персонажа комедии Петрония) денег – тьма, земли столько, что и соколу не облететь, упавшие на пол серебряные блюда выбрасываются вместе с мусором, а из брюха зажаренного кабана (к восторгу публики) вылетают живые дрозды. За столом не сидели, а лежали. Чтобы было удобнее вкушать как можно больше пищи, богачи вкушали, раздеваясь до пояса… Украсив себя венками из мирта, плюща, фиалок и роз, они ложились к столу. Рабы снимали обувь, мыли им ноги и руки. Вилок тогда не признавали. Римляне, как и греки, всё ели руками. По обычаю греков, пиры завершались грандиозными попойками. Присутствующие за столом избирали президента. Для увеселения знати приглашались фокусники, актеры, танцовщицы, шлюхи.

Краснофигурная ваза. V в. до н.э.

 

Автор «Книги сатир», Петроний, описал картину времяпровождения богатых вольноотпущенников… Когда мы наконец возлегли, молодые александрийские рабы облили нам руки снежной водой, омыли ноги и старательно обрезали заусеницы на пальцах. Не прерывая неприятного дела, они пели не смолкая. Когда же он попросил пить, услужливый мальчик исполнил просьбу, распевая так же пронзительно. Пантомима с хором, а не триклиний почтенного дома! Между тем подали изысканную закуску; все возлегли на ложа, исключая самого хозяина Тримальхиона, которому по новой моде оставили самое высшее место за столом. Посреди стола стоял ослик коринфской бронзы с вьюками, в которых лежали белые и черные оливки. Над ослом возвышались два серебряных блюда, по краям были выгравированы имя Тримальхиона и вес серебра. Далее описано, как все наслаждались этой роскошью. Затем внесли под музыку и уложили на маленьких подушечках Тримальхиона. Его бритая голова выглядывала из ярко-красных одеяний, а вокруг закутанной шеи намотан шарф с широкой пурпурной оторочкой и свисающей бахромой. Это всех рассмешило. На руках красовалось большое позолоченное кольцо из чистого золота, с припаянными железными звездочками. Для того чтобы выставить напоказ другие свои драгоценности, он обнажил правую руку, украшенную золотым запястьем и браслетом из слоновой кости. В зубах он ковырял серебряной зубочисткой. Пришедший вслед мальчик принес хрустальные кости на столике терпентинового дерева, где автор заметил нечто утонченное: вместо белых и черных камешков были уложены золотые и серебряные динарии. Затем пришли кудрявые эфиопы с маленькими бурдюками вроде тех, из которых рассыпают песок в амфитеатрах, и омыли нам руки вином, а воды никто не подал. В суматохе упало большое серебряное блюдо: один из мальчиков его поднял. Заметив это, Тримальхион велел надавать рабу затрещин, а блюдо бросить обратно на пол. Явившийся буфетчик стал выметать серебро вместе с прочим сором за дверь. В это время раб принес серебряный скелет, устроенный так, чтобы его сгибы и позвонки свободно двигались во все стороны. Когда его несколько раз бросили на стол, он, благодаря подвижному сцеплению, принимал разнообразные позы. Так все мы пили и удивлялись столь изысканной роскоши. Любопытно, что хозяин дома и пира Тримальхион стал купцом и предпринимателем в новые времена. Некогда он был рабом и таскал на спине бревна, но затем благодаря своей предприимчивости накопил большие капиталы. Он производил шерсть, разводил пчел и даже выписывал из Индии семена шампиньонов. Это же видим мы и в нынешней России, где подобного рода «вольноотпущенники» в недавнем прошлом торговали цветами, селедкой, занимались фарцовкой, были валютчиками, но теперь вот стали министрами, премьерами, депутатами.

Амфора с изображением пира

 

В итоге богатая и пресыщенная публика не могла достойно ни руководить государством, ни удовлетворить женщину… Петроний в «Сатириконе» рассказывает историю молодого человека, который влюбился в женщину, что «краше всех картин и статуй». Нет слов для описания ее красоты: «глаза – ярче звезд в безлунную ночь», а «ротик подобен устам Дианы, какими придумал их Пракситель». А уж руки, ноги, шея – ну что лебедушка: белизной «они затмевали паросский мрамор». И вот когда «демократу» надо было «явить мужскую силу», исполнилось проклятие Приапа (сексуального божества), его «демиург» вместо боевой позы с позором склонил голову. Тут уж не поможет ни золотая вилка из дворцовой коллекции, ни вилла в Испании. Импотенция поразила Рим, как она поразила «демократов-трансвеститов». Петроний дает совет, как вылечиться: пациент должен придерживаться диеты, обращаться за помощью к божествам (и не лезть в политику), а также взять фаллос, обмазанный маслом с толченым перцем и крапивным семенем и глубоко засунуть его себе в анус. Окружающие во время этой процедуры должны хлестать его крапивой по нижней части голого тела. Говорят, помогает… Эпикурейцы и стоики усиливали настроения декаданса, призывая людей прожигать жизнь легко, незаметно, бездумно, слепо. Совет таков: «Нельзя вносить слишком много разумности в жизнь, не убивая жизни».

Однако пройдет время, и они же сами воспримут в философии Эпикура лишь ее гедоническую, наиболее животную часть, от которой сам философ был далек.

Тициан. Даная, на которую пролился золотой дождь

 

Да что говорить, если даже великий Цицерон, моралист, республиканец, певец старого уклада и «заветов предков», выступая в суде в защиту некоего Марка Целия Руфа (56 г. до н. э.), типичного молодого римлянина, оратора и политика, восклицал: «А неужто любовь блудниц запретна для юношей? Если кто так думает, то, что уж говорить, он очень строгих правил и чурается не только нашего распущенного века, но и того, что дозволено обычаем предков. В самом деле, когда же было иначе, когда это порицалось, когда запрещалось, когда нельзя было того, что можно? Я готов и определить, что именно, – но не назову никакой женщины, пусть об этом думает кто как хочет. Если какая-нибудь безмужняя особа откроет дом свой всем вожделеющим, если будет жить не таясь как продажная женщина, если будет пировать с чужими мужчинами, и все это в городе, в садах, в многолюдных Байях; если, наконец, и ее походка, и наряд, и свита, и блестящие взгляды, и вольные речи, и объятия, поцелуи, купания, катание по морю, пиры заставляют видеть в ней не просто развратницу, а бесстыдную шлюху, – то скажи, Луций Геренний, когда некий юноша окажется при ней, разве будет он совратителем, а не просто любовником? Разве он посягает на целомудрие, а не просто удовлетворяет желание?» После столь убедительной, страстной речи суд оправдал этого Руфа.

Примерно в то же время (при Августе и Тиберии) разврат распространился уже столь широко, что были бесстыдные женщины, которые отрекались от прав и достоинств матроны и матери и сами объявляли себя проститутками, чтобы уйти от кары законов (Светоний). Тацит так поясняет решение римских матрон: «Дело в том, что древний закон считал достаточным наказанием для развратниц открытое признание в своей порочности». Проституция бросала вызов семьям. В редких случаях поэты и писатели пытались что-то противопоставить этому потоку цинизма и разврата. Плавт пишет комедию «Вакханки», где бичует все эти гнусные пороки римлян (flagitia). Чем должен заниматься молодой человек? Метать диск, заниматься бегом, на голове носить шлем, в руках держать копье, перо, плуг. Наш герой, проводя дни и ночи среди гетер, выбрал иное оружие. На некоторых гетер пролился золотой дождь, как это видим в известной картине Тициана «Даная».

В доме богатого римлянина

 

Вероятно, нелишне бросить взор на то, каковы были жилища и виллы богачей. По словам историков, вилла императорской эпохи представляла собой целый жилой городок. Иные представляли собой настоящие дворцы. Известна вилла императора Адриана, две виллы Плиния Младшего (одна вилла – на морском берегу в Лавренте, другая – в Тоскане, у подножия Апеннин), вилла Цицерона в Тускулуме, стоившая немалых денег, не говоря уже о виллах богатейших особ. Вот что представляла собой морская вилла Плиния Младшего, находившаяся в шести милях от Рима (между Лаврентом и Остией). При входе в виллу Плиния располагался полукруглый атриум с выступавшей крышей, а затем портик со сводами, выходивший в обширный двор. Второй портик вел в прекрасную столовую, вдававшуюся в море, так что его волны плескались прямо у ног, вкушавших яства. С трех сторон (через двустворчатые двери и окна, равные по величине дверям) открывался великолепный вид на море, с четвертой видны были двор, атриум, портики, а на заднем плане – лес и горы. Направо и налево тянулись различные комнаты виллы: библиотека, спальни, кабинеты, купальни, бани, подсобные помещения. Все это отапливалось с помощью труб. В правой стороне от виллы находились помещения для игры в мяч, которые примыкали к двухэтажной башне, с вышки которой прекрасно видны море, горы, деревня.

Отопительные системы и приборы

 

С другой стороны шли летние помещения: спальня, триклиний, в котором был слышен шум невидимого моря, еще одна башня, прохладный криптопортик для прогулок и, наконец, небольшая беседка, о которой Плиний упоминает с особой теплотой как о месте своих раздумий и наслаждений. Еще более великолепной была его тосканская вилла. Там были великолепные сады, цветники, лужайки, рощи и т. д. Полы и стены вилл были выложены мрамором, расписаны изящной живописью. Во дворе виллы имелся прекрасный бассейн из мрамора. Всюду расположены фонтаны, водометы, прочие чудеса античной техники, а напротив дома находился большой манеж… В иных условиях ютились рабы и прислуга. Это были стоявшие кучкой бедные жилища, открытые спереди, словно бы для загона, как будто тут живет скот. Они больше походили на казарму. Во всякой приличной и благоустроенной вилле был эргастул, то есть темница для рабов. Эргастул представлял собой подземелье, где рабов наказывали плетьми, заковывали в кандалы и потом заставляли в кандалах работать до изнеможения.

Богачи превращали свои имения в настоящие дворцы. В садах росли деревья со всех уголков земного шара. Спаржу везли из Равенны, артишоки из Кордовы и Карфагена, чечевицу из Египта, финики из Карии, сладости с берегов Рейна, яблоки из Вероны, Африки и Сирии, груши из Тарента, Греции, Александрии, сливы из Дамаска, пряности с Востока. Виллы украшали и домашние зоопарки. По словам Варрона, они занимали уже не небольшое пространство, а несколько десятин. В птичьих дворах полным-полно было всякой дичи: фазаны, дрозды, журавли, фламинго (язык их почитался изысканным лакомством), павлины. Первым, говорят, приказал подать на обед павлина оратор Гортензий. Торговля ими приносила немалые доходы. Простой птицей (тетерева, бекасы и т. д.) знать брезговала. В моду вошли аквариумы с морской рыбой. Иные богачи тратили на это целые состояния. Гортензий заботился о рыбах больше, чем о рабах. К иным рыбам относились так, как если бы это были царские особы. На столах знати вино лилось рекой – цекубское, сабинское, фалернское. Гораций в одах часто воспевал фалерн-ское вино, хотя самым ценным считалось все же цекубское. Так крупная земельная собственность и ее владельцы «сгубили Италию» (Плиний).

Правда, некоторые историки видят в рассказах о безумствах римских богачей лишь преувеличения, называя это тягой к культуре, к высоким художественным вкусам. В Риме утверждается престижный стиль. Каждый изощряется по мере способностей и финансовых возможностей. Иные гурманы за амфору (около 38 л) изысканного рыбного соуса, привезенного из Причерноморья, платили цену раба. Так, консулярий Гирций тратил на кормление рыб по 12 тысяч сестерций за раз. Говорят, что он даже одолжил Цезарю шесть тысяч мурен из своих садков с условием, что тот их ему вернет по весу, то есть что они не похудеют. У Квинта Гортензия были садки с хищными рыбами, для кормления которых он скупал улов прибрежных рыбаков. Лукулл прорыл прибрежную гору, чтобы доставить рыбкам удовольствие. Вельможные богачи кормили рыб собственноручно, проявляя трогательную, отеческую заботу об их аппетите и здоровье. Рыб лечат даже специальные врачи. Летом делалось все возможное, чтобы избавить рыбок от мучительной жары. Лукулл устроил в своем поместье птичник, соединив его со столовой, чтобы они не только составляли его обед, но еще и пели, развлекая его. Плиний Младший устроил купальню так, чтобы, плавая в горячей воде, он мог испытывать наслаждение, видеть холодное море. Купальня императорского вольноотпущенника Клавдия Этруска была покрыта великолепной стеклянной крышей, которая была «фигурами испещрена, рисунками переливалась». Сенека доносит до нас картины быта и обитания, как он уверяет, «простых граждан», где «стены блистали драгоценностями», а вода текла из серебряных кранов.

Пляшущая женщина

 

Гурманы (некоторые из них были моралистами) были рабами жирного брюха, ничтожными существами (Гораций). Будучи в интеллектуальном и духовном отношении людьми довольно убогими, иные кичились не умом, а богатством. У Трималхиона на пиру подавали блюда со знаками зодиака, а однажды подали вепря с шапкой на голове, державшего в зубах корзины с финиками. Петроний в «Сатириконе» говорит, что когда такую свинью выпустили на волю, тот вскоре вернулся за стол в ранге «вольноотпущенника». Вся соль остроты заключалась в том, что при отпуске в Риме раба на волю на него одевали особый (фригийский) колпак, символ свободы… Такого рода пиры, на которых не принято говорить на умные темы, поражали безвкусием, полнейшей бездуховностью участников, парадом жен богачей, которые демонстрировали на них немыслимые туалеты и драгоценнности. Главные забавы – выступления комедиантов, шутов, певичек, танцовщиц, фокусников, обнаженных девиц и т. д. При этом свидетелями непристойных сцен, нередко имевших место, бывали жены и дети… Женщины состязались с мужчинами в пьянстве. Дети это наблюдали, видя, как рабы уносят мертвецки пьяным их отца (К. Морель. Записки об античности). Римская тема злобо-дневна для нас, где «кабаны» устраивают пиры и приемы среди «рабов».

Пляска среди мечей у Лукулла

 

Первые годы Империи стали особенно показательны в плане расцвета в Риме чревоугодия и обжорства… Каждый старался так украсить стол, чтобы он во всех своих деталях напоминал произведение искусства. Ценилось все и вся – от качества и количества блюд до посуды, манер слуг, убранства и сервировки. Во время пира каждый старался перещеголять друг друга во время приема пищи. Но так как возможности желудка ограничены, многие прибегали к обычным в подобных случаях услугам павлиньего пера. Щекоча нёбо, пирующий просто извергал все ранее съеденное и принимался за очередные порции напитков и яств. Иные как-то справлялись с подобным бедствием, другие же заканчивали плохо. Император Вителлий, к примеру, погиб от обжорства. Существовала и специальная литература, подобие книг о вкусной и здоровой пище: к примеру, широко известны были десять книг Апиция о поваренном искусстве и извлечения из Винидария.

Масляная лампа из Помпей

 

Известны анекдоты, когда магнаты, богачи буквально терроризировали свою прислугу всевозможными глупейшими требованиями, мелочными придирками. Лукиан писал: «Рабы должны идти перед своими господами и громогласно предупреждать их о том, когда надо перешагнуть возвышение или яму, и что страннее всего, напоминать им, что они идут». Так делалось на рынках, шумных улицах средь белого дня. Лень дошла до того, что богачи стали избегать всякой самостоятельной умственной работы. Ученые отдали обработку и подготовку их сочинений образованным рабам, иные господа заставляли невольников учить наизусть наиболее известные литературные произведения, чтобы затем иметь возможность самим процитировать того или иного поэта, писателя и ритора, ни разу не прочитав его в своей жизни. Появились и «номенклаторы», «говорящие записные книжки», в обязанности которых было напоминать хозяину, с кем он говорит, где находится. Возможно, отсюда пошли номенклатурные работники.

 

Дом в Помпеях. Реставрация

 

Здесь остановимся на таком типично римском явлении как клиентела. Ученые отмечают, что она развилась из древнего обычая, якобы установленного еще Ромулом. Тогда у мелкого и подвластного люда и вошло в привычку отдавать себя под покровительство и защиту какого-то могущественного и влиятельного лица. То было подобие бедных родственников. Влиятельный и богатый человек помогал своему клиенту влиянием, деньгами или жизненными советами, а тот, в свою очередь, оказывал патрону различного рода услуги. Однако к I в. н. э. эти старые патриархальные отношения утратили свой характер и былой смысл. Клиентела превратилась по сути дела в прихлебателей. В Риме среди таковых оказались и некоторые интеллектуалы (писатели, учителя, художники и т. п.).

С раннего утра они должны обивать пороги домов знатных римлян, чтобы поприветствовать своего «господина» и выслушать его, если тот еще удостоит его встречи. Марциал с мукой пишет о своей тридцатилетней жизни клиента в Риме. Часто приходилось затемно тащиться через весь город, в дождь и слякоть, а затем еще торчать в прихожей патрона. На долю толп клиентелы доставалось немало позора среди таких же несчастных, что скапливались в прихожей хозяев: «Много получишь ты обид, чтобы войти, еще больше, когда войдешь». Надо было унижаться и перед рабами хозяина, чтобы впустили, а иногда пробиваться силой, отталкивая слабых. Но, даже добравшись до цели, искатель милостей мог наткнуться на грубое слово, на откровенный зевок, а то и пинок. Ведь уже во II в. н. э. клиенты здоровались с патроном, целуя ему руку или же кланяясь в ноги.

Клиенты позднего периода

 

Клиентская служба была не только унизительной и утомительной, но еще и совершенно бесцельной тратой времени. Каково писателю или ученому торчать в прихожей какого-нибудь чиновника! Именно в подобном положении и была бедная рим-ская интеллигенция. Клиент обязан был смотреть в рот господину и выполнять любой его каприз, во всем соглашаясь и поддакивая ему. Марциал писал: «Ты лжешь – я верю, читаешь плохие стихи – хвалю, поешь – пою, пьешь – пью, хочешь играть в шашки – проигрываю». Пока я хожу за тобой и сопровождаю тебя в прогулках, слушая твою болтовню, хвалю все, что делаешь и говоришь, продолжает поэт, сколько могло бы родиться стихов! «В десять усталый плетусь я в баню, чтобы там получить мне сотню квадрантов. Когда ж книгу писать мне, Потит?» – опять горестно жалуется Марциал коллеге-ученому. Часто ведь и целые дни пропадают зря, так что приходится удивляться и тому, что в год выходит хотя бы одна книга. При такой жизни и этого могло бы не быть. Однако клиентская служба – суровая необходимость. Как же без нее мог прокормиться писатель, поэт, художник?! Ведь за свои произведения Марциал и другие почти ничего не получали (об авторском праве в Древнем Риме, конечно же, и не слыхивали). Томики и свитки Марциала продавались в двух лавках, у Секунда и у Атректа. Любой покупатель мог отдать стихи рабу-переписчику и затем продавать экземпляры по любой цене кому угодно. Стихи Марциала распевали и в Британии, но его кошелек, писал он, «ничего об этом не знал». Большинство патронов отличались к тому же еще и скупостью. Таков Патерн:

Хоть богатств у тебя и денег столько,
Сколько редко найдешь, Патерн,
у граждан,
Не даришь ничего, на деньгах сидя,
Точно страшный дракон, кого поэты
Воспевают как стража скифской рощи.

Римские богатеи были ничуть не лучше иных из наших олигархов, что тратят сотни миллионов долларов на английскую футбольную команду, но не дадут даже ста монет на школу, труд писателя. Марциал выговаривал некому Криспу:

Ты говоришь, что ни в чем моим
ты друзьям не уступишь,
Но, чтоб уверить меня, что же ты
делаешь, Крисп?
В долг я просил у тебя пять тысяч.
Ты отказал мне,
Твой же тяжелый сундук доверху
полон монет.
Дал ли когда-нибудь мне ты модий
бобов или полбы,
Хоть арендатор-то твой нильские
пашет поля?
Дал ли когда-нибудь мне ты зимою
короткую тогу?
Дал ли мне серебра ты хоть
полфунта когда?
Я ничего не видел, чтобы счесть
тебя истинным другом,
Кроме того, что при мне ветры
пускаешь ты, Крисп.

Конечно, попытка найти гармонию между благородной культурой и бьющим через край богатством столь же наивна, как и стремление примирить нувориша, составившего свои сокровища путем воровства или разбоя, с интеллектуалом, полуголодным и нищим. Если даже пиршества этих скотов сопровождает самая сладкая музыка, в душе этих людей звучат воинственные и кровавые мелодии. В каком-то смысле прав был и Лессинг, утверждая, что «гладиаторские игры были главной причиной низкого уровня рим-ской трагедии». Римские зрители в окровавленном амфитеатре, где они наблюдали противоестественные сцены, конечно, забывали не только о высоком искусстве, но вообще о самых простых, элементарных человеческих чувствах красоты и любви. Толпа думала больше о примитивных наслаждениях и крови, развивая инстинкт убийцы, чем о поэзии. Римская жизнь вела к деградации интеллекта. Толпу отличали грубые вкусы. Хотя мы думаем, каков народ, таковы и трагедии, такова культура и литература. Смешно было бы ожидать появления в современной России, где идет торговля честью и достоинством, родиной и государственными постами, верой и наукой, феноменальных писателей или великих композиторов и художников.

Наумахия – морской бой на арене цирка

 

Вот как описывали очевидцы события, разворачивавшиеся в амфитеатрах Рима: «Люди заходили в зал и сразу видели канал вокруг арены, где плавали бегемоты и крокодилы. 500 львов, 40 слонов, тигры, барсы, буйволы и медведи, привыкшие раздирать зубами своими людей, рыкают и ревут в клетках, между тем как столь же свирепые гладиаторы пробуют между собой силу не раз окровавленных рук. К этому позорищу убийств примыкают вертепы разврата». Нагие прелестницы, заодно с (такими же) знатными горожанками, усугубляют омерзительность этого зрелища, и соперницы смерти оспаривают у нее остаток благосклонности и сил умирающего императора Галерия. Так безвестный автор «Мучеников» рисует картину позорного падения нравов великого народа Рима. Время от времени те или иные вожди запрещали игры (как это сделал Август, запретив игры в Помпеях на 10 лет), но они продолжались до 404 г. н. э., когда император Гонорий запретил игры как в Риме, так и в провинции после того, как разъяренная толпа растерзала монаха Телемаха, пытавшегося остановить их.

Борьба в Помпейском цирке

 

Порой, читая античных писателей, поэтов, историков, философов, понимаешь причину столь презрительного отношения к людскому стаду. Гораций пишет: «Я ненавижу грубую толпу и держусь от нее в отдалении». Как и Цицерон, поэт питает глубокое отвращение к «отребью Ромула». Тацит с ненавистью взирает на любые толпы – на военных, гражданских, особенно на население продажной столицы, где часто «делаются и процветают самые унизительные и постыдные делишки». Столичную толпу он считает самой алчной, истеричной, суеверной и раболепной. Сенека хотя и испытывал любовь к человечеству, но терпеть не мог «зловонную толпу». Даже Эпиктет, оказавшийся и сам в начале жизни в роли раба, советует всем, кто встретился с толпой – на играх, на представлениях или на празднике, – стараться не задерживаться среди нее, но постараться «провести праздник с людьми». Ювенал, ненавидя богачей и аристократов, ибо те бедных и мещан подвергают унижениям, считал, что те и сами, потворствуя инстинктам, выражая готовность продаваться за кусок хлеба, виноваты в подобной ситуации. В адрес Требия, что известен был как дармоед Виррона, презрительно бросает:

Если тебе еще не стыдно за свою
«карьеру»
И считаешь, что есть хлеб другого
человека – это вершины
блаженства,
Я боюсь сказать под присягой о том,
что ты – честный человек.
Он прав в том, что обращается
с тобой подобным образом.
Если ты можешь выносить
наихудшее обращение, значит,
ты его заслуживаешь.

Кардинально изменилось отношение и к занятиям спортом. В письме Сенеки к Луцилию говорится: «Упражняться, чтобы руки стали сильнее, плечи – шире, бока – крепче, – это, Луцилий, занятие глупое и недостойное образованного человека. Сколько бы ни удалось тебе накопить жиру и нарастить мышц, все равно ты не сравнишься ни весом, ни силой с откормленным быком. Поэтому, в чем можешь, притесняй тело и освобождай место для духа. Много неприятного ждет тех, кто рьяно заботится о теле: во-первых, утомительные упражнения истощают ум и делают его неспособным к вниманию и к занятиям предметами более тонкими; во-вторых, обильная пища лишает его изощренности». Сенека рекомендует упражнения легкие, которые не отнимают много времени и быстро утомляют тело. Время – главное богатство, и его нужно расходовать с умом.

Сенека. Копия 50—60 гг. н.э.

 

Даже некогда благородное ораторское искусство Рима все более вырождается, превратившись в циничный балаган, в «пошлое многословие бездельников» (Цицерон). Великие ораторы стране циников были не нужны. На смену Гальбе, Катону, Сципиону, Квинтилиану пришли придворные риторы вроде Фронтона. Они-то и забавляли публику пустыми и бессодержательными речами, жалкими упражнениями типа «Похвала дыму и пыли», «Похвала небрежению», «Похвала сну». Смысл риторики они видят в том, чтобы услаждать слушателей.

Так же мы видим, как в современной России телевидение потчует людей «пищей для идиотов» («Как стать миллионером?», «Окно в спальню» и т. д.). Кстати говоря, отношение римской знати к человеку искусства откровенно и недвусмысленно выразил Сенека, сказав: «Я не нахожу оснований для причисления к разряду свободных художников – живописцев, скульпторов, ваятелей и остальных служителей роскоши. Точно так же, – продолжает Сенека, – я не считаю свободной профессию кулачных бойцов, и вообще всякие тому подобные масляные (У греков был обычай натираться маслом при занятии спортом. – В. М.) и грязные занятия. В противном случае пришлось бы еще, пожалуй, назвать свободными художниками парфюмеров, поваров и остальных людей, прилагающих свои таланты к услаждению наших прихотей».

Нам понадобилось две тысячи лет, чтобы человечество признало высоким искусством все то, что связано с трапезой, открыв в Париже Институт вкуса, и одновременно создать инструмент массовой безвкусицы.

 

Антиной. Национальный музей, Неаполь

 

Преследованию подверглись философы с писателями. Тому пример писатель, адвокат и философ Апулей (род. в 124 г. н. э.). В своей «Апологии» он показал, как стали распространяться в Риме суеверия. Судя по некоторым местам из его труда, в вину ему вменяли, помимо его наружности, еще и образованность: «Итак, ты выслушал только что начало обвинительного акта, где было сказано следующее: «Мы обвиняем перед тобой философа красивой наружности – вот ведь грех! – столь же красноречиво изъясняющегося по-гречески, как и по-латыни»… Ах, если бы он действительно имел основание обвинять меня в таких тяжелых преступлениях, как красота и дар слова!»

Красота философа – не основание для его преследования (ведь красивыми были Пифагор и Зенон). Тем более не должно стать основанием для обвинений то, что ученый и писатель день и ночь трудился, не щадя своего здоровья, всеми силами предаваясь занятиям наукой и «отвергая все другие удовольствия». Видимо, причины обвинений были иными. Говорят, что его гонители выдвинули против него три главных обвинения: 1) Апулей ведет неподобающий образ жизни и пишет непристойные стихи, а потому в принципе безнравствен; 2) этот распутный муж прибегает к противозаконным действиям, в частности околдовывает богатую вдову с помощью симпатической магии (используя каким-то способом с этой целью рыбок, имеющих форму и название половых органов); 3) изготовляет магические фигурки, совершает праксис с участием мальчика-медиума, а также околдовывает вдову (что подтверждено письмом самой вдовы, которая, видимо, была неудовлетворена «рыбками»).

Обвинения в магии были использованы и в политических процессах против историков Тацита и Амиана Марцеллина. И вообще в Риме расплодились разные маги, экстрасенсы, медиумы. Их охотно принимали в покоях императора, как принимали их в России, США, Германии накануне катастроф и революций. Все указывало на то, что власть не может справиться с положением, опираясь на рациональные, разумные, научные и строго выверенные начала.

Другие увидели среди главных причин гибели Римской империи то, что среди ее граждан исчезла национальная идея, что в политике и культуре возобладали космополиты, что сама культура становилась мелкой и ничтожной. Все меньше и меньше становилось истинных патриотов, «лучших людей», которых власти Рима искореняли и уничтожали (О.Зек). Где он, идеальный правитель? Его нет. Казалось, что после убийства Цезаря власть задумается, постарается вернуться к идеалам Республики. Увы, увы… Цицерон восклицает: «Дерево срублено, но не вырвано; ты видишь, какие оно дает побеги!» Что он подразумевал? Тиранию? В ранний республиканский период римляне удачно сочетали две функции рекса (царя): военную и сакральную. Слияние обязанностей, подчеркнул Фюстель де Куланж, казалось весьма естественным, было основным законом человеческого общежития. В поздний период римляне попытались реанимировать институт.

Но то была уже попытка, обреченная на неудачу. Каждый был сам себе вождь. Каждый заботился о себе и своих удовольствиях. Как клещ, набухший от крови, Рим должен был лопнуть. Неправедные богатства его же и погубили. Толпа (греческая, римская или любая другая) чаще всего не готова воздать по заслугам своим выдающимся сынам. Часто она стремится подрезать слишком сильный ум и талант, подобно тому, как некий тиран очень любил подрезать особо высокие и красивые деревья, выбивающиеся из общего ряда. Примеров такой людской зависти было сколько угодно в Риме (и не только в Риме!). Великие полководцы, граждане, мудрецы становились жертвами доносов, проскрипций или убийств. Кориолан и Камилл вынуждены были удалиться в изгнание после своих блистательных побед.

Сципион

 

Спаситель Рима, Сципион, испытал черную неблагодарность граждан и умер в изгнании. При весьма странных обстоятельствах погиб Сципион Африканский. Великий Цицерон пал жертвой триумвиров. Знаменательно, что сдал палачам его тот самый Октавиан, что всем был ему обязан. Правда, спустя много лет, когда он стал всесильным правителем, и произошел случай, характеризующий Рим и его лицемерных правителей. Придя к одному из внуков, Цезарь Август увидел в его руках трактат Цицерона. Зная, кто виновен в гибели оратора, внук тут же испуганно спрятал сочинение за спину. Август все ж полюбопытствовал, что читает внук, а затем задумчиво произнес: «Ученый был человек, что правда, то правда, и любил отечество». Видимо, чувствуя свою вину, Август нашел впоследствии сына Цицерона и осыпал его милостями. Участь великих часто бывает горька.

Гиббон видел причину падения Рима в утрате добродетели и мудрости римской аристократии. Среди благоденствия Рима вызрели принципы упадка; причины разрушения росли вместе с расширявшимся объемом завоеваний, и, лишь только время или случайность устранили искусственные подпорки, громадное здание развалилось от своей собственной тяжести. История его падения проста и понятна, и вместо того чтобы задавать вопрос, почему Римская империя распалась, мы должны удивляться тому, что она просуществовала так долго. «Победоносные легионы, усвоившие во время далеких походов пороки чужеземцев и наемников, сначала подавили свободу республики, а затем стали унижать величие императорского звания. Заботы о личной безопасности и спокойствии заставляли императоров прибегать к унизительным уловкам и, подрывая дисциплину, делать армию такой же страшной для вождя, сколько она была страшна для врагов; прочность военной организации была поколеблена, а затем и окончательно уничтожена нововведениями Константина, римский мир был поглощен потоком варваров». Так что упадок Рима – это прежде всего крушение элит, естественное и неизбежное в тех случаях, когда ее идея мертва.

Константин с солдатами перед статуей

 

Звезда великого Рима уже готова была закатиться… Тысячу лет вел Рим свои безжалостные войны, покорял народы, обращал в рабство миллионы свободных людей, убивал и казнил без суда и следствия, разрушал, насиловал и грабил. И все это время не переставал обогащаться за счет покоренных и порабощенных племен и народов. В сознании большинства людей он должен был встретить свой апокалипсис, свои «последние времена». В частности, в «Книгах Сивилл» мировая история, представлявшаяся многим чередой царств, войн и бедствий, включает гражданскую войну 60-х гг. в Риме, извержение Везувия, обозначения римских императоров и войну созвездий, что заканчивается всеобщей гибелью. Кстати говоря, по подсчетам ученых, за 3,5 тысячи лет «цивилизации» погибло ни много ни мало, а примерно 4,5 миллиарда человек. Такова наша цивилизация.

Начал трястись Небосвод, пока
не стряхнул воевавших.
Сильно разгневавшись, он с высоты
на землю их бросил,
Так что, стремительно вниз
в океанские воды сорвавшись,
Землю спалили огнем, а небо
лишилось созвездий…

Вся история Рима – это история покорения городов, народов и одновременно – падения нравов. Она не отличается от истории Афин, Спарты, Карфагена или Персии. Властители стремились к неограниченному владычеству и богатству и искали оные на дорогах войны. Римский историк горестно восклицал: «Если бы в мирное время цари и властители выказывали те же достоинства духа, что во время войны, наша жизнь была бы стройнее и устойчивее, не видели бы наши глаза, как все разлетается в разные стороны и смешивается в беспорядке. Власть нетрудно удержать теми же средствами, какими ее приобрели. Но когда на место труда вламывается безделие, на место воздержанности и справедливости – произвол и высокомерие, то одновременно с нравами меняется и судьба…»

Актеры готовятся к выступлению

 

Город, потерявший корни веры, растворившийся в массе чуждых, враждебных пришельцев, неизбежно должен был превратиться в Вавилон – сгинуть рано или поздно. Никакие не христиане, но сами римляне, чуждые какой-либо религии вообще, кроме религии собственности и денег, медленно, но верно разрушали могучую империю. Они «высасывали ее силу, брали из круга должностного сословия, в особенности из армии, лучших людей» (Э. Ренан). История имеет тенденцию к повторению. Но трагедия обернется трагическим фарсом. Пройдет почти две тысячи лет. И мы станем свидетелями того, как великая столица иной Империи будет переживать схожее нашествие окраинных народов, что станут также «высасывать ее силу». Только тут мы видим в кругах должностного сословия уже не лучших, а худших людей. Обращаясь к низменным чувствам, потворствуя алчности, зависти, преступлениям, они погубят прекрасный город.

Раздача хлеба

 

Такова логика истории: грабишь ты – грабят тебя. Вожди заняты воровством, убийствами, развратом – и народ, глядя на них, опускает руки, погружается в грабежи, пороки, разврат. Мелочны и ничтожны вожди, сразу мельчает и народ. Вспомните судьбы римских императоров и то, что они собой представляли… Из всей когорты цезарей выделяются Гай Юлий Цезарь, Август, Марк Аврелий и Адриан. Но о них мы уже довольно подробно говорили. Из убийц Цезаря никто не прожил более трех лет, и никто не умер своей смертью. Он был причислен к богам «не только словами указов, но и убеждением толпы». Август получил титул «Божественный» не зря, ибо немало сделал для блага Рима. Озаботился и тем, чтобы больше народу участвовало в управлении государством, не скупился на почести за военные подвиги, сурово наказывал за подкуп. Особенно важным считал он, чтобы римский народ оставался неиспорчен и чист (от примеси чужеземной и рабской крови). Поэтому римское гражданство жаловал скупо, даже в том случае, если его просили об этом близкие ему люди (Тиберий, жена Ливия и т д.). Август был щедр ко всем сословиям, раздавал щедрые подарки народу деньгами и хлебом, помогал бедным сенаторам (в Риме и такие были).

Он умножил население Италии, основав двадцать восемь колоний, обогатил их податями, украсил постройками. К людям был довольно милосерден и умерен в проявлении гнева. Всякие дары и подарки он если и принимал, то отдавал их в храмы или пускал в перплавку, если они были из золота и серебра. Август жил весьма скромно, более сорока лет спал в одной и той же спальне (ни мрамора, ни штучных полов). Вина пил мало, предпочитая этому занятия благородными науками. Каждый день что-то читал или писал. Испустил он дух на руках жены. Память о нем сохраняли и цари, которых стали звать «августейшей особой». Но затем вожди Рима меняются как-то резко, и причем в худшую сторону…

Заклание жертвы

 

Тиберий прославился своими жестокими убийствами. Уже в детстве выявились в нем эти черты. Он убивал всех подряд за малейшее прегрешение – не только противников, но своих друзей, родственников, слуг и детей. Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день. Казнили даже в новый год. Шута, сообщившего ему мнение народа о правителе, он велел тут же казнить. Если кто-то перед его статуей бил раба или переодевался, если приносил монету или кольцо с его изображением в отхожее место или в публичный дом, если без похвалы отзывался о каком-нибудь слове или деле Тиберия – любой мог быть подвергнут казни. Даже те, кто попадали по ошибке, были казнены, чтобы даже слух о несправедливости императора не распространился. Феодор Гадарский, учитель его в юности, очень точно сказал о нем – «грязь, замешанная кровью». Если бы его не остановила смерть, он, вероятно, истребил бы людей больше, включая и собственных внуков. Ведь он так любил повторять: счастлив Приам, переживший близких. Понятна реакция народа на его смерть. Тот ликовал: одни предлагали бросить его тело в реку Тибр, другие просили землю-мать не давать покойнику места в ней, третьи грозились подвесить тело мертвеца на крюк.

Приход к власти Калигулы вначале встретили с ликованием… Он помиловал осужденных и сосланных, объявил прощение по всем обвинениям от прошлых времен, не стал принимать доносов, даже доносов о покушении на собственную его жизнь. Но порочные гены вскоре дали о себе знать. Снова начались казни виновных и невиновных. Он велел клеймить знатных раскаленным железом, иных казнил, иных бросил диким зверям на растерзание, иных перепилил пилой, иных посадил в клетки, иных сбросил со скалы. Он сжег на костре стихотворца за двусмысленный стишок. Всаднику, вопившему о своей невиновности, он приказал отрезать язык, а затем отдал на арену зверям. Он любил слушать вести о бедствиях так, как возлюбленная обожает слушать слова любви и восхищения. Калигула очень сожалел, что римский народ в его правление не испытал каких-то особых катастроф, и «снова и снова мечтал о разгроме войск, о голоде, чуме, пожарах или хотя бы землетрясениях». Калигула постоянно повторял слова из трагедии Акция «Атрей»: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!» Даже во время закусок и попоек у него на глазах велись допросы и пытки, рядом стоял солдат, готовый обезглавить любого по его первому знаку. Ему мало было преследовать народ, он решил еще уничтожить и великих поэтов. Он помышлял уничтожить поэмы Гомера – почему, говорил он, Платон мог изгнать Гомера из устроенного им государства, а он не может? Еще немного – и он изъял бы из всех библиотек Вергилия и Тита Ливия: первого он всегда бранил, якобы за отсутствие таланта и недостаток учености, второго – как историка многословного и недостоверного.

Антонин Пий (Каракалла)

 

Статуи прославленных мужей на Марсовом поле он ниспроверг и разбил на мелкие кусочки, чтобы их нельзя было восстановить. У знатных мужей отнял древние знаки родового достоинства, то есть постарался убить саму память о их прошлом. С родными сестрами он находился в кровосмесительной связи, жил с юношами и проститутками открыто. Прямо при мужьях осквернял их жен. Безумно жадный и алчный, он обложил налогами все, что только возможно, и специально выстроил роскошные лупанарии. Туда зазывал клиентов, вручая им деньги под проценты, чтобы они занимались там развратом, а все полученные подобным образом капиталы присваивал себе. Наконец, он решил устроить в Риме еще невиданное побоище (после смерти у него обнаружили две тетради с именами тех, кто должен был умереть, и огромный ларь, наполненный разными отравами). Сам же цезарь решил переселиться в Александрию, как иные наши калигулы, уничтожив значительную часть народа, стремятся убежать на Запад… Неудивительно, что его и убили, как бешеную собаку… Дом, где он погиб, стал домом привидений, пока не сгорел. Его жену зарубил центурион, а дочь разбили о стену. Цезари, носившие имя Гай, погибли от меча, как иные и не носившие его. Сказанное тут лишь малая толика «подвигов» римских императоров. Как мог и дальше существовать столь преступный, поистине бесчеловечный строй?!

Шли годы… Нравы и поведение рим-ских императоров не становились лучше. Здесь мы хотели бы обратить внимание читателя, что люди (в том числе цезари и президенты) таковы, каковыми их сделали их семьи и условия жизни и труда. Приход к власти нового императора Юлия Бассина, прозванного Антонином или Каракаллой (211–217 гг. н. э.), показывает, как быстро меняются в худшую сторону люди, обретающие высшую власть. В детстве Юлий отличался мягким характером, был приветлив с родителями, сердечен с друзьями, остроумен и явно не глуп. Он был щедр и милосерден. Его душа еще не зачерствела, быстро откликаясь на горе и несчастья других людей. Он отворачивался и плакал, видя осужденных, отдаваемых в Риме на растерзание диким зверям. Юлий долго не мог простить окружению того, что оно разрешило высечь иудейского мальчика, товарища по детским играм, только за то, что бедняга исповедовал иудейскую религию. Народ, видя его доброе сердце, к нему благоволил. Но вот в 196 г. н. э. его отец, император Септимий Север, провозгласил его Цезарем, дав ему при этом имя Марка Аврелия Антонина, которого считал величайшим из императоров. И сына будто подменили. Он стал высокомерен, замкнут и чванлив. В образцы для подражания он выбрал не мудрого и гуманного Марка Аврелия, но кровавых и самых жестоких правителей – Тиберия, Суллу, Александра Македонского. Надо сказать, что он, как и его брат Гет, были избалованы богатством, испорчены роскошью и условиями дворцовой и столичной жизни. Они пристрастились к зрелищам, конным состязаниям и танцам. Между ними постоянно возникали ссоры. Попытки отца сблизить сыновей, образумить их ни к чему не привели.

Триумфальная арка Септимия Севера

 

Желание единолично властвовать уже стало довлеть над ними. Даже женитьба не исправила Антонина. Он не делил с женой ни ложа, ни трапезы и угрожал ее убить, как только станет императором. Когда его отец серьезно заболел и слег, Антонин уговаривал врачей и слуг приблизить его конец. Те отказались, и когда Септимий Север все же умер (211 г. н. э.), первое, что сделал его сын, так это приказал перебить домочадцев и врачей, которые не послушались его указаний.

Затем пришел черед педагогов, учителей, которые обучали его и брата. Хотя вот военачальникам он старался угодить, просил убедить войско, чтобы то провоз-гласило его единоличным императором. Те не хотели гражданской войны и с одинаковым почтением относились к обоим братьям. Ненависть между ними уже перехлестывала через край. Братья даже не садились за один стол, боясь, что могут быть отравлены конкурентом. Римская знать разделилась, большая ее часть была склонна провозгласить императором Гета, как более приличного, порядочного, мягкого и более серьезного человека. Решили поделить Римскую империю на две части – западную с центром в Риме и восточную со столицей в Антиохии или Александрии. Но жена Септимия Севера, Юлия Домна (мачеха Антонина), умолила их этого не делать. Тогда Антонин в ее же спальне заколол ее родного сына и с воплями бросился к воинам, пытаясь убедить их в том, что его хотели убить.

Когда на его крики сбежались преторианцы, он открыто предложил им по 2500 аттических драхм за поддержку его претензий на императорский престол. И тут же пообещал им в полтора раза увеличить жалованье. Вояки быстро сообразили что к чему и, может, без особого восторга, но с полным пониманием выгодности сделки для них, конечно же, согласились. Антонин сразу же выдал им деньги. В один день было безжалостно растрачено все то богатство, которое 18 лет копил Север, грабя другие народы. Сенату ничего не оставалось как признать де-факто его назначение. Тут же начался массовый террор против всех близких и друзей брата. Были перебиты все слуги, невзирая на возраст, уничтожали всех, кто жил на его половине. Трупы складывали на телеги, вывозили за город, где сжигали или же просто сваливали в кучи, как мусор. Убили даже любимых музыкантов и атлетов брата. Поголовно уничтожили весь император-ский род, включая дочь Марка Аврелия (старуху), двоюродного брата самого Антонина, сына дочери Марка и Помпеяна, бывшего два раза консулом и полководцем во время важных войн. Убили почти всех сенаторов – представителей старых патрицианских родов.

Знахарка – изготовительница ядов

 

Антонин послал в провинции людей для истребления тамошних правителей и наместников. Каждая ночь была отмечена все новыми убийствами. Он приказал зарывать в землю живыми даже дев-весталок за то, что они якобы не соблюдали девственность. Когда же во время скачек народ посмеялся над его любимым возницей, он приказал стражам перебить всех, кто посмел дурно говорить о его любимце (и те убивали первых попавших им под руку, ибо трудно в такой толпе было найти виновных). Так как его мачеха, Юлия Домна, была очень красива, он решил взять ее в жены. Хотя он был убийцей ее сына, та согласилась, сказав: «Если угодно, то и дозволено». Он носил галльский плащ до пят с капюшоном («каракалла»). В него он любил одевать и народ. Убийцы часто любят скрывать свое лицо от взоров людей. Понимая, сколь велика к нему ненависть своих же сограждан, Антонин всячески заискивал и заигрывал с армией, видя в ней его единственную опору.

Пленный германский юноша

 

Он расположил к себе германцев, вступив с ними в дружеские отношения. Он брал их в охрану, как наши вожди брали в охрану латышских стрелков. И стал даже одеваться и зачесываться на германский манер. Понимая, что одного лишь золота недостаточно для их поддержки, император вел себя как воин: первым брался за работу, копал рвы, наводил мосты, насыпал валы. У него был простой стол: ел он пищу простую, солдатскую и с деревянной посуды, сам замешивал тесто и пек хлеб. Старался создать впечатление у воинов, что он их товарищ, а не государь. В походах он чаще шел пешком, редко садился в повозку и на коня, сам нес свое оружие, а случалось, что и тяжелые значки легионов, украшенные золотом. Находясь во Фракии, рядом с Македонией, он стал вести себя подобно Александру Македонскому. Войско он стал называть на его манер македонской фалангой, а начальникам раздавал имена полководцев Александра. Придя с войсками в Александрию и будучи злопамятен, не простил насмешек, которыми его стали осыпать острые на язык александрийцы… Приказав самым цветущим юношам собраться за городом (якобы для военного смотра), он окружил их войсками и предал поголовному истреблению. Кровь текла потоками, а Нил, как говорили, стал красным от крови. Коварный и жестокий, он, решив завоевать Парфию, посватался к дочери парфянского царя. Затем, вступив на территорию Месопотамии как друг и жених, внезапно напал на тех, кто его приветствовал. Разграбив города, он вернулся в Сирию, получив за свой позорный набег титул «Парфянский». Имея уйму врагов, он был убит своим же центурионом, когда справлял нужду. Что за нужда человечеству иметь подобных царей-чудовищ?!

Император Каракалла

Термы Каракаллы

 

Тем не менее у поэтов, что всегда склонны приукрашивать жизнь, чтобы та не казалась столь горькой, его образ даже вызывал симпатию. Н. Гумилев писал:

Император с профилем орлиным,
С черною курчавой бородой,
О, каким бы стал ты властелином,
Если б не был ты самим собой!
Любопытно-вдумчивая нежность,
Словно тень, на царственных устах,
Но какая дикая мятежность
Затаилась в сдвинутых бровях!
Образы властительные Рима,
Юлий Цезарь, Август и Помпей, —
Это тень, бледна и еле зрима,
Перед тихой тайною твоей.
Кончен ряд железных сновидений,
Тихи гробы сумрачных отцов,
И ласкает быстрый Тибр ступени
Гордо розовеющих дворцов.
Жадность снов в тебе неутолима:
Ты бы мог раскинуть ратный стан,
Бросить пламя в храм Иерусалима,
Укротить бунтующих парфян.
Но к чему победы в час вечерний,
Если тени упадают ниц,
Если, словно золото на черни,
Видны ноги стройных танцовщиц?
Страстная, как юная тигрица,
Нежная, как лебедь сонных вод,
В темной спальне ждет императрица,
Ждет, дрожа, того, кто не придет…

Одна деталь из римской истории показалась нам зловещей. Задолго до падения Рима, отдавая войскам приказ разрушить злосчастный Карфаген до основания, вождь римлян Сципион произнес траурную речь, где были и такие слова: «Бог смерти и войны вселил дьявольский ужас в этот проклятый город Карфаген и в его войско и людей. Мы проклинаем с наивысшей силой этих людей и их войско. Мы проклинаем всех, кто занимал эти дворцы, всех, кто работал на этих полях. Всех, кто когда-либо жил на этих землях. Мы молим, чтобы они никогда не увидели больше небесного света. Пусть вечное безмолвие и опустошение воцарятся здесь. Пусть будут прокляты те, кто вернется. Пусть дважды прокляты будут те, кто попытается восстановить эти руины». Историк Полибий, бывший свидетелем момента, вспомнил, что, находясь рядом с полководцем, он увидел, как лицо того вдруг перекосилось от страха, и Сципион произнес строку из поэм Гомера: «Настанет день, когда священная Троя сгинет вместе со своим народом». Полибий спросил его, чем же вызвана столь пессимистичная фраза в день величайшего триумфа Рима. Задумавшись, он мрачно произнес: я подумал, что та же участь может постигнуть когда-нибудь и мой собственный город.

Портрет Марка Аврелия

 

В таких случаях говорят: «Как в воду глядел»… Обратимся к свидетельствам опять же Аммиана Марцеллина, жившего в IV в. н. э., этого последнего великого историка Рима… Пред нами живо предстает картина того, что к тому времени являла собой Римская империя. Нельзя не признать, пишет А. Марцеллин, что большая часть придворного штата являлась питомником всяких пороков, так что они заражали государство дурными страстями, раздражая многих более примером, чем безнаказанностью преступлений. Одни из них промышляли грабежом языческих храмов и, вынюхивая каждый случай, где можно было попользоваться чем-нибудь, поднялись из крайней бедности до колоссальных богатств. Усвоив привычку захватывать чужое, они не знали меры в дарениях, грабежах, воровстве и расточении. Здесь тогда зародились: распущенная жизнь, клятвопреступления, равнодушие к мнению общества и то, что бессмысленная спесь осквернила позорным корыстолюбием… Отсюда произрастало пошлое и дикое обжорство (знати) во время пиров, а вместо победных триумфов явились застольные торжества, распространение шелка, расширение ткацкого ремесла, особая забота о кухне. Под роскошные дома занимались все более широкие пространства (земли). К этим мерзостям присоединились и нарушения воинской дисциплины. Вместо боевого клича солдат теперь охотнее распевал развратные песенки. Постелью для воина служили не камни, как прежде, но пуховики и складные кровати. Солдаты разыскивали кубки более тяжелые, чем их мечи. Им казалось теперь уже постыдным пить из глиняной посуды. Ну а жить желали только в мраморных дворцах… В древней истории написано, что спартанский воин был строго наказан за то, что во время похода его видели под крышей. Да, в былые времена римская армия была дисциплинированной и четко следовала разумным правилам поведения даже на войне (вещи совершенно неразумной). Макиавелли отмечал, что римляне («наши учителя в военном искусстве») ранее всю свою добычу и дань сносили строго в одно место. Все дрались ради победы, а не ради грабежа. Никто не смел покинуть свой легион. И даже консул отдавал огромные сокровища казне, в результате чего обогащалось государство, каждый получал ему положенное, из этих сумм выделяли средства больным и раненым.

Центурион и преторианец

 

Со временем вся эта система рухнула, ибо каждый заботился только о себе… Солдаты Рима позволяли себе наглые грабежи даже в отношении их сограждан, проявляя перед неприятелем постыдную трусость и бессилие. Они в праздности обогащались самыми различными путями. В противоположность недавнему прошлому, они научились самым точным образом распознать качества золота и драгоценных камней. Хотя всем известен случай, когда при цезаре Максимиане однажды был разграблен укрепленный лагерь персидского царя. Один простой солдат нашел там парфянский мешок с жемчугом. То ли по неведению, то ли из равнодушия, он выбросил жемчуг и пошел прочь, довольный кожей мешка. Разлагалась верхушка Рима, разлагалась и армия, став прибежищем циничных, алчных и грубых вояк. Император Север советовал сыновьям следовать одному правилу: «…Живите дружно, обогащайте солдат и не обращайте внимания на остальных». Консулы, проконсулы, преторы делали все или почти все, что им заблагорассудится. Девизом императорского Рима стало: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».

Какое там «гражданское общество», какие там «законы»! Гуго Гроций писал, что в своде римского права проводилось разделение незыблемого права, с одной стороны, на общее для животных и человека, которое в более тесном смысле слова называется естественным правом, и, с другой стороны, на свойственное исключительно людям, зачастую называемое «правом народов». Разделение это, отметил он, «не имеет почти никакого значения». Это – правда. Но не потому, что лишь человеку дано руководствоваться общими началами, и не потому, что мы по своей природе, как уверял Плутарх в жизнеописании Катона Старшего, «соблюдаем законы и справедливость лишь в отношении с людьми». Люди по отношению к другим людям вели и ведут себя зачастую хуже, чем звери по отношению к зверям. Лактанций пишет: животные вредят другим существам из-за чувства самосохранения или в силу отсутствия разума. У них есть хотя бы оправдание. Поэтому, глядя на отвратительные и кровожадные забавы Рима, мы скорее в диких хищниках готовы увидеть следы разумности и справедливости. Да о чем говорить, если императорский институт стал все больше походить на загон, где и императоров резали, кололи, как скот на овцебойне. На протяжении 120 дней однажды даже было свергнуто и убито пять императоров. Скотобойня.

Портрет римского сенатора

 

Что такое власть камарильи – наиболее наглядно и продемонстрировал Рим… Сенат разросся и превратился «в безобразную и беспорядочную толпу – в нем было больше тысячи членов и среди них люди самые недостойные, принятые после смерти Цезаря по знакомству или за взятку». В народе их называли «замогильными» сенаторами». Так сенат вернулся к прежней численности. Эта чиновная рать заботилась лишь о деньгах, своем благополучии. Марциал писал:

Ты шестьдесят поутру обиваешь
порогов, сенатор,
Я же при этом кажусь всадником
праздным тебе,
Из-за того, что ни свет ни заря
не бегу я по Риму
И поцелуев домой тысячи я не тащу.
Все это делаешь ты, чтобы консулом
стать, чтобы править
Иль нумидийцами, иль
в Каппадокийской земле…
………… Нет, лучше, по мне, голодать,
Если мне плата – обед, тебе же —
провинция плата,
Если за то же, что ты, я получаю не то!

Обратимся к событиям конца II в. н. э. и сделаем еще одну зарисовку. Скажем, вот к власти пришел император Пертинакс. Сын вольноотпущенника, он вроде был так близок к простому народу, что дальше некуда. Прогрессивный политик. Выдвинулся Пертинакс во время Парфянской войны и своей карьерой был обязан исключительно служебному рвению. Храбрый и умелый солдат, он был легатом, императорским наместником, проконсулом и вторым консулом вместе с Коммодом. Кстати, и к власти он не рвался, потому что был богат и занимался ростовщичеством, что не к лицу солдату. Но рим-ская армия к тому времени стала уже другой.

Мост Святого Ангела

 

Начинал он свое правление достойно. Пертинакс разрешил всем в Италии и в других странах занимать невозделанные, необработанные земли, хотя бы они и были собственностью императора. Возделывавший землю становился хозяином. Мало того, даровал тем, кто работал на земле, на 10 лет освобождение от всех податей и вечное владение. Он запретил обозначать его именем императорские владения, сказав, что те являются не частной собственностью царя, а общей народной собственностью Римской державы. Вообще при нем установились свободные порядки. Он сурово карал доносчиков. В обхождении с людьми был скромным и любил равенство. Даже своего сына он не ввел в императорский дворец. Тот оставался в отеческом доме и посещал обыкновенные школы и гимнасии для частных лиц, где все делал наравне с остальными, не выставляя свою значимость. Он отказался от предоставления жене звания Августы (хотя и был назван «отцом отечества»), приструнил преторианцев, установил в их рядах жесткую дисциплину. Тем это не нравилось, они стали роптать. Если Коммод во всем потворствовал им, то Пертинакс держал всех в жесткой узде и не позволял своевольничать. Поэт Ювенал писал о том, как мог распоясаться римский вояка:

Кто преимущества все перечислит…
службы военной?
Прежде всего назовем вообще
удобства, из коих
Немаловажно и то, что тебя
не посмеет ударить
Штатский: напротив, удар получив,
он сам его скроет.
Выбитый зуб показать не осмелится
претору либо
Черную шишку, синяк, на лице его
битом распухший,
Или подшибленный глаз, что,
по мненью врача, безнадежен.

По логике вещей такое поведение вождя должно было вызвать воодушевление народа. Но дело в том, что ему досталось в наследство запустение последних 30 лет. Приходилось закручивать гайки. Иначе нельзя было выйти из той бездны, в которую страну бросили предыдущие правители. Но ведь те правили не одни… Вокруг них была целая банда, которая преспокойно продолжала наслаждаться преимуществами власти и положения после того, как «враг отечества» Коммод был убит. Пертинакс был честным воином. Он даже отказался от пользования имуществом, конфискованным Коммодом, большую его часть вернув прежним владельцам. Может, и наш Пертинакс вернет большую часть имущества Родине!

Военная камарилья

 

Но ему следует помнить, что случилось с римлянином… Телохранители, люди из ближнего круга прежнего (убитого) императора, его возненавидели. Ведь притом они привыкли проводить время в распутстве и пьянках. Строгий правитель стал для них «несносным и ненавистным». Они мечтали о том, чтобы кто-либо вернул им прежний неограниченный, разнузданный произвол. Эта банда убила разумного и строгого правителя (193 г. н. э.). А ведь этого могло и не случиться, если бы он вовремя избавился от окружения прежнего государя-преступника.

Увидев, что народ молчит (и никто не осмеливается мстить за кровь государя), заговорщики тут уж окончательно распоясались, заявив, что они готовы продать высшую власть в стране любому, «кто даст больше денег, и с помощью оружия беспрепятственно привести его в императорский дворец». Новый цезарь Юлий устроил пир у еще не остывшего трупа. С тех пор, отмечает Геродиан, «впервые стали портиться нравы воинов, и они начали ненасытно и постыдно стремиться к деньгам и пренебрегать подобающим уважением к правителям». Так римская политическая и военная элита стала почти открыто торговать властью за деньги.

Главная клоака

 

Многие из этих опасных и губительных черт развивались в римском обществе с достаточно давних времен. Нельзя назвать какую-то точную временную точку: мол, до этого времени держава была крепка, а вот отсюда стала разрушаться. Такие процессы, как правило, носят длительный характер. Могущество Рима уже делало его алчным, презрительным, самовлюбленным, грубым, жестоким… В людях развилась страсть к господству, тирании, богатству и корыстолюбию. В обществе стали проявляться все симптомы разложения: элита роскошествует, армия развращается и изнеживается, молодежь мыслит только об удовольствиях и богатстве, корысть овладела всеми, мужчины и женщины забыли скромность и стыд, грабежи, разбои, преступления, разврат становятся обычным явлением. Элементы разложения и падения нравов золотой молодежи видны у Катилины, которого сопровождала «свита из пороков и преступлений». Об этом говорил Саллюстий. Хотя творцом теории упадка, вероятно, был Посидоний. Интересно то, что если Полибий считал, что любое государство подчинено неотвратимым органическим законам становления и уничтожения, то Посидоний видел в ином причины краха и падения нравов. Пока существовала мощная внешняя угроза в лице Карфагена, пока римскому обществу грозила большая опасность, римляне еще держались. Но как только карфагенский фактор (metus punicus) перестал существовать, напряжение национальной пружины ослабло. Народ стал на путь порока. Честолюбие, богатство, страсти заняли место долга, совести, мужества, ответственности. Попытки Катона восстановить нравы предков (mores maiorum) ни к чему не привели. В Риме возобладали «губительные гнусные новшества».

Если позволить себе сравнение, то вся система власти в Римской империи всё более походила на зверинец с дикими, вечно голодными львами, которые живут в одной большой золоченой клетке. Стоит ли удивляться, что фортуна раньше или позже должна была отвернуться от Рима. Аристотель писал: «Самонадеян тот, кто уверен в своем превосходстве и в том, что ничего дурного с ним не случится». Если жизнь перестает цениться, если негодяи и их прихвостни стали первыми лицами, а угнетение народов переходит все мыслимые и немыслимые границы, если блудницы продают себя у стен храмов и на святых площадях, если в стране благоденствует лишь кучка царствующих господ, их окружение и лишенные принципов политические проститутки, конец этой деспотии близок.

Известно высказывание философа Сенеки, где говорится о пройденных Римом «возрастах»: детстве при царях, отрочестве, длившемся с изгнания царей до конца 2-й Пунической войны, когда, набрав силы, Рим «стал юношей» и, распространив свою власть до таких пределов, что уже не с кем стало воевать, обратил свои силы против самого себя. Это и стало началом его губительной болезни, началом его слабости и неизбежной в этом случае деградации. Рим, терзаемый внутренними беспорядками, вновь вернулся к правлению одного, как бы «впав в детство». Утратив свободу, которую защищал Брут, Рим быстро стал стариться. Он уже не мог себя поддерживать иначе, как опираясь на костыли в лице своих правителей. Костыли имперской власти оказывались ненадежными.

Мессалина на бегах колесниц в цирке

 

Вероятно, в жизни всех стран случаются периоды взлета и падения. Вопрос в том, от чего зависят те или иные фазы развития, что стало истинной причиной позитивных или, напротив, роковых и трагических перемен? Может, прежде всего дело в том, что «мы становимся непохожими на своих предков» (Ливий)? Налицо нравственное вырождение правящего класса Рима. Э. Роттердамский в «Воспитании христианского государя» абсолютно справедливо заметил: «Если истинно сказал Гомер, что не дело спать целую ночь государю, которому вверено столько тысяч людей, на котором лежит груз стольких дел, если не без этой мысли Вергилий придумал таким своего Энея, откуда, спрашиваю, ты взял, что государю можно проводить дни напролет в праздности, даже терять большую часть жизни на игру в кости, пляски, охоту, шутов и еще более вздорные пустяки? Государство разрушают заговоры, терзают войны, оно полно разбойников, неумеренный грабеж толкает простых людей к голоду и петле. Слабых (людей) угнетает неправедная знать; продажные чиновники поступают не по закону, а как им захочется, и среди этого, словно на отдыхе, государь забавляется игрой в кости. Нельзя дремать тому, кто находится у кормила…»

Разумеется, мы не вправе утверждать, что Рим впал в летаргический сон. Нет, он старался разрешить проблемы, искал выходы, находил компромиссы и даже боролся, пытаясь отодвинуть национальные угрозы, что накатывали, словно снежный ком. Но то была уже другая страна, другой народ, другие порядки и нравы. Старые принципы коллективной взаимовыручки и товарищества были отброшены и опошлены. К власти все чаще приходила откровенная мразь, даже смерть которой не помогала Риму, так как надо было бы уничтожить всю элиту.

Конечно, Рим не принес миру мир, а уж о свободе и говорить не приходится. Поэтому все сказанное и показанное нами доказывает, что в случае с Римом (да и Грецией) мы также имеем дело с неким мифом. Если в какие-то периоды еще можно было говорить, конечно, не о наступлении «золотого века», но хотя бы о некотором разумном и более трезвом подходе к решению отдельных проблем, то в позднюю эпоху Рима миф сей окончательно рушится. Наступала дряхлость и старость Рима. Не случайно эту эпоху некоторые историки назовут «низкой».

Причины крушения Империи и ее крах

 

Вся Италия была покорена и подчинена. В итоге многолетней борьбы Рим установил господство над всей Испанией и Малой Азией, а затем и владения Карфагена вошли в состав Рима под именем провинции Африка. Всеми провинциями управляли римские магистраты. По оценкам, в начале II в. н. э. Империя в самой широкой ее части, от Марокко до Евфрата, простиралась примерно на 5000 километров, а с севера на юг, от Шотландии до Аравии и Асуана, примерно на 3000 километров. Сведения о населении тогдашней Империи, по словам Ф. Фонтена, не вполне надежны. По переписи 47 г. н. э., в Империи насчитывалось 5900 тысяч полноправных римских граждан, то есть глав семейств. Но общее число жителей всех сословий в Риме и в провинциях, включая рабов, вероятно, достигало 70–80 миллионов человек. Только в Сирии было 10 миллионов, да еще в Египте 8,5 миллиона жителей. Границы Империи протяженностью в 12 000 километров защищали 30 легионов. Общее количество войск Рима в лагерях составляло 350 тысяч человек, сюда добавим также и военно-морской флот с базами во Фрежюсе, Мизене, Равенне и Александрии. Лагеря, где базировалась армия, представляли собой сложную систему укреплений, защищенную рвами и палисадами, дополненную естественными преградами в виде рек Рейн и Дунай, оборонительными стенами (вал Адриана в Шотландии) и нейтральными зонами (Десятинные поля между Бонном и Регенсбургом в Германии или Сирийская пустыня). Своего рода буферами были вассальные государства вокруг Черного моря, на Кавказе и в Армении. Мирные провинции управлялись сенатом, тогда как те провинции, где шли военные действия, возможны были столкновения и восстания и где располагались войска, – императором. Управление провинциями (всего их в тот период насчитывалось 44) поручали на первых порах полководцам (преторам), обладавшим в ряде случаев неограниченной властью.

Проведение ценза. Ок. 100 г. до н.э.

 

Это вскоре открыло дорогу для огромных обогащений и злоупотреблений. Еще раз подчеркнем, что уже на том этапе борьбы римляне являлись захватчиками и грабителями (по форме и по существу). Риму принесли именно войны массу сокровищ, земель, денег и рабов. В «Истории» Ливия и Полибия есть прямые тому свидетельства. Армией Луция Сципиона Азиатского после битвы при Магнезии (190 г. до н. э.) за-хвачены огромные богатства. В триумфе (торжественном шествии) войска несли: 224 отнятых у неприятеля знамени, 134 изображения покоренных городов, 1231 слоновый клык, 234 золотых венка, 137 420 фунтов серебра, 140 тысяч золотых монет, 1432 фунта серебра в сосудах, золото весом в 1023 фунта и т. д. Солдаты получили при этом по 25 денариев, центурионы же – по 50. Всему войску выдали жалованье и продовольствие в двойном размере. Ливием в «Римской истории» дается яркая картина грабежа римлянами Эпира: «Утром все золото и серебро было снесено, а в четвертом часу солдатам дан был сигнал грабить город. Добыча была так велика, что на каждого всадника приходилось по 400 денариев, а на каждого пехотинца по 200. Вместе с тем было уведено в рабство 150 тысяч человек; после этого перешли к разрушению стен. Число разрушенных стен доходило до 70. Вся добыча была продана, а вырученные от продажи деньги поделили между войском… Затем Эмилий Павел взял марш в сторону г. Орика. К своему удивлению, римский полководец узнал, что он далеко еще не удовлетворил солдат, негодовавших на него за то, что они слишком мало получили из царской добычи, как будто бы они и вовсе не воевали в Македонии». Эту же имперскую позицию выразил и Цицерон: «К тому же обложенные данью земли провинции составляют как бы поместья римского народа…; поэтому как вам всего приятнее ваши ближайшие поместья, так приятна и римскому народу ближайшая к столице провинция». Красноречивое признание политика!

Барельеф могилы булочника

 

Что явилось причиной падения Рим-ской империи? Видимо, чтобы не попасть впросак, надо говорить о комплексе причин, о стечении целого ряда факторов и условий. Соединенные вместе, они разрушат это грандиозное, величественное, помпезное сооружение. Ранее мы частично определили причины деградации… Во-первых, за годы господства римляне переменились, стали иными. В начале истории они оставались крепким и плодовитым народом крестьян, что привык к трудам и боям. Росли, крепли и развивались. С 334 по 264 гг. до н. э. Рим основал 18 могущественных латинских колоний. Крестьяне какое-то время легко выносили тяготы сельской жизни и военного ремесла, довольствуясь военным жалованьем и небольшой добычей от побед. Благодаря этой непритязательности крестьян, мужеству аристократов, скромности, простоте, честности, законности и воле народа Рим и утверждал свою власть. Но военно-завоевательное напряжение, его порыв имели пределы и не могли продолжаться в течение многих столетий. К тому же войны лишь завоевывают, но не удерживают. Земля в любые времена могла быть окончательно «покорена» только плугом. Она принадлежит «не тем, кто обагряет ее кровью в жестких военных схватках, но тем, кто, завладев ею, возделывает, засевает и населяет ее». Во-вторых, причиной ослабления Рима стало обезземеливание крестьян, их вымывание из общества. Обезземеливание их шло одновременно с образованием крупных хозяйств латифундистов.

Завоевание провинций сделало хлеб римских крестьян дешевым. Крестьянин не видел экономической целесообразности в труде, да и для скотоводства нужны были земели, которых у крестьян не было. Выращивание оливок или винограда требовало немалых средств, но и они отсутствовали. Труд же рабов был по карману только самым богатым людям. Отмечая разницу между былыми порядками и новыми, Плиний писал: «Древние считали нужным прежде всего соблюдать меру в землепользовании. Они рассуждали, что выгоднее меньше засевать, но лучше пахать. Такого же мнения был, я вижу, Вергилий. По правде сказать, латифундии погубили Италию и начинают уже губить и провинции. Шесть хозяев владели половиной Африки, когда их казнил принцепс Нерон». К тому же вмешательство императоров в сельское хозяйство порой было пагубно. Так, Домициан издал закон против виноделия, а посаженные виноградники должны были быть вырублены. Оскопив землю, он запретил оскоплять евнухов. В итоге земля опустела и не обрабатывалась. Прибывший в Ионию Аполлоний на сей счет сказал: «Меня самого эти законы не за-трагивают, ибо из всех людей я меньше всего нуждаюсь в половых органах и в вине, но высочайший господин не видит, что, щадя людей, он кастрирует землю». Не напоминает ли вам сей случай события, имевшие место в России при неком «высочайшем господине», который не удовлетворился тем, что приказал вырубить виноградники, но и в конце концов в прямом, а не в переносном смысле слова «кастрировал» Россию.

В-третьих, даже относительное благосостояние крестьян подрывали войны. Мало того, что вторжения Ганнибала опустошили значительную часть Италии, так и в самой Италии союзники Рима, италийские крестьяне, в немалой степени способствовавшие росту могущества Рима, расширению римского владычества за пределы Апеннинского полуострова, теперь полностью игнорировались римской сенатской аристократией. У них не было никаких прав, их вплоть до I в. н. э. отстраняли от участия в выборе римских магистратов и правительства. Итогом близорукой и преступной политики явилось грандиозное восстание 90–88 гг. до н. э., названное «союзнической войной» и поглотившее немало жертв. И вообще бесконечные войны не способствовали развитию сельского хозяйства и производственных сил римского общества. М. Вебер отмечал, что в военных столкновениях полисов древности до конца Римской республики «каждая война в принципе означала насильственное уничтожение всех владельческих отношений, гигантские конфискации и новые поселения…»Не только рабский труд тормозил развитие крупного производства, но войны делали невозможным серьезное накопление, и еще в большей мере широкое использование капитала.

Штурм римлянами крепости

 

Походы в чужие земли (Сицилия, Испания, Африка), войны отрывали крестьян от их домов и земельных наделов. Их хозяйства приходили в упадок. Крестьяне вынуждены были бросать запущенные дома и земли и перебираться в города. В итоге крестьянин отвык от труда праведного, приучался жить разбоем или за счет государства. После завоевания царств и городов солдаты получали добычу. Во время разграбления Эпира римским всадникам досталось по 400 денариев, пехотинцам – по 200 денариев. Рим поглощал богатства провинций, как и всей Италии. Империя и провинции кормили его, тратились на его содержание. На селе ни себя, ни семью не прокормишь. Многие устремлялись в Рим. Жизнь в столице была сытнее, да и веселее. Кто-то мог тут открыть торговлю, кто-то находил заработок в ремесле. На худой конец тут всегда можно получить кусок хлеба или же чем-то поживиться. Желая заполучить поддержку толп, политики не скупились на подачки. Так, известный богач Красс, став консулом, устроил всенародное угощение и снабдил каждого жителя Рима на три месяца хлебом. Каждый богач содержал массу слуг, охрану, прихлебателей. В Риме возникли люмпен и босяк. Эта голодная, завистливая и злая толпа развращала всех и вся.

Легионеры спускаются с корабля. Колонна Траяна

 

В Риме постоянно возникали голодные бунты. Столичный плебс составлял вечно недовольную, крайне опасную массу. Около 320 000 жителей состояло на государственном пайке, и их всегда можно было подбить на бунт, восстание или иное выступление протеста. Всё это усугубляло и обостряло проблемы, приблизило эпоху гражданских войн, появление жестоких диктаторов типа Суллы, привело к ряду поражений на Востоке и т. п. М. Покровский писал: «Этой разрухой воспользовался могущественный понтийский царь Митридат, который перерезал на Востоке всех римских граждан и богачей, захватив часть владений в Малой Азии». Вебер называет это «сицилий-ской вечерей». Митридат сумел мобилизовать силы среднего сословия Востока и Азии на военно-политическую и экономическую борьбу против эксплуатации и господства Рима, римской должностной знати. Против него двинулся диктатор Сулла. Затем по окончании этой войны тот победил римских демократов и расправился с ними ужасающим образом. Причем все отмечают, что главы римских демократов Цинна и Марий во время пребывания Суллы на Востоке не уступали ему в жестокости… После победы Суллы часть демократов ушла в Испанию и под предводительством талантливого воина и политика Сертория захватила эту провинцию в свои руки, образовав как бы особое государство и вступив при этом в сношения не только с Митридатом (не окончательно разбитым Суллой), но и с пиратами, которые довели Рим до голода».

В-четвертых, римское государство предстало перед миром не только неким всеобщим культиватором, но и всемирным эксплуататором. Оно лишало народы мира, свободы, национальной индивидуальности. Тут не должно быть иллюзий. Имеется множество книг, писем, сатир и панегириков. Есть немало надписей и эпитафий, сохранившихся на зданиях, монетах и монументах. Они принадлежат разным народам или социальным слоям. Во всем этом материале, уверяет нас Фюстель де Куланж, нет-де «ни одного указания, которое обнаруживало бы, что население относилось враждебно к Империи». Тацит, Светоний, Ювенал, другие изображали, мол, пороки цезарей или отдельных лиц, но не нападали на римские учреждения. Они, так же как Плиний, Плутарх, Цицерон, Дион Кассий, Филон и другие, не только восхваляли Империю, но и преданно ей служили. И таково было общественное мнение не только в самом Риме (что естественно), но и в провинциях. Современный читатель вряд ли готов будет принять эту точку зрения за абсолютную истину. Так ли уж совершенен и благостен Рим, при котором возможны были описываемые ужасы и трагедии? Не убеждают нас и хвалебные надписи в адрес императоров, разбросанные по Испании, Греции, Дакии, Галлии: «надежда наша и спасение», «хранитель человеческого рода», «всеобщий миротворец», «покровитель и отец народов». Мы и сами недавно восхваляли собственного «отца народов». Не стоит слепо принимать на веру и утверждение, что «люди того времени любили монархию». Не убеждает и иной аргумент: как, мол, могли 30 легионов держать в повиновении 100 миллионов населения Империи. Думаем, что они принимали ее скорее как неизбежное зло.

Дак, защищающий свой дом от римлян

 

Римляне вовсе не были тем совершенным народом, что нес свою гениальность «столь же легко и беспечно, как павлины свой роскошный хвост» (Меньшиков). Рим являл собой суровую и жесткую деспотию. И даже Фюстель де Куланж, пытаясь заставить читателя поверить в эту сказку о том, как народы обожают монархию, вынужден был все же сказать в итоге (в адрес Рима): «Никогда в истории не встречалось деспотизма, так систематически устроенного». И это, конечно, уже гораздо ближе к реалиям и истине. Однако многие люди (тогда, да и сейчас) считали и считают, что власть одного деспота менее тягостна, чем господство нескольких. Полагаю, что с одной существенной оговоркой можно принять и такой его вердикт: «Стало быть, подчинение людей обусловливалось не идеей высшего долга. Они любили Империю потому, что чувствовали в том пользу и выгоду; они не спрашивали себя, являлся ли этот порядок хорошим или худым в нравственном отношении, соответствовал ли он или нет требованиям разума; им было достаточно того, что он удовлетворял совокупности их интересов». Что же касается отношения народа или толпы (что зачастую одно и то же), то рассуждать на эту тему особо не стоит. Толпа любит победителей и готова пасть ниц перед ними. Она даже предаст себя жертвенному огню во имя очередного венценосного ничтожества. Вспомните, как Рим торжествовал при выздоровлении Калигулы. Он не только заклал 160 000 жертвенных животных, но и отдал несколько жизней в дни выздоровления узурпатора. Впрочем, такая реакция объяснима: захват чужих городов и богатств был выгоден италикам. Малая Азия, которую Рим присоединил со 133 г., была важнейшей его провинцией на Востоке. Она приносила большие доходы, но при этом подвергалась чудовищному ограблению и насилию. И в первую очередь страдали крупные приморские и торговые города – Милет, Эфес, Смирна и многие острова. Разумеется, римский гнет ложился в первую очередь на плечи простых людей и крестьян, так как городу принадлежали и окрестные деревни. Город старался переложить на них налоги для пополнения своей и римской казны. Посевные земли, виноградники, пастбища, рогатый скот, оливковые рощи – все подлежало налогообложению. О том, насколько такой гнет был страшным и губительным для крестьян, говорит надпись, найденная в одном из императорских поместий.

Осада города римлянами

 

Там сказано, что жители двух деревень страдают от тех поборов, что вершат у них воины и власть имущие из числа горожан и цезарианцы. Они отбирают даже тех волов, на коих местные крестьяне пашут, и вообще всё ценное из того, что им принадлежит. Жители, отчаявшись, дважды обращались к императору с жалобой на несправедливые поборы. Администрация императора ограничилась отпиской, хотя и приказала наместнику расследовать дело и принять должные меры. Однако всё осталось по-прежнему, и общинники оказались в положении, когда «деревне приходится платить то, что с нее не причитается… а урожай погибает и земля пустует…» Или же вот жители из другого императорского имения, в Лидии, обращаются к императору с такой просьбой: «Мы просим тебя, о божественнейший из всех императоров, обратить внимание на страдания крестьянства из-за тех трудностей, которые нам чинят сборщики налогов… Из-за них мы не можем обрабатывать свои участки земли, выплачивать налоги и повинности». Доведенные до отчаяния, общинники угрожают крайней мерой. Они заявляют, что покинут очаги и могилы предков и переселятся на земли частных владельцев, которых сборщики налогов якобы больше щадят, чем жителей императорских поместий. Как видим, положение всех крестьян, в том числе императорских, становилось все более тяжелым по мере того, как империя вступала в полосу заката (III в. н. э.). Их грабили все, кому не лень, помимо налогов и литургий собирая значительные суммы денег вообще без правил.

Императоры и полководцы когда-то отличались строгостью и скромностью. Но шли годы. Менялись нравы и установки знати. Каждый новый цезарь мечтал выделиться, перещеголять предшественника. Вожди становились жертвами их собственной чудовищой алчности. Так, Домициан, желая обогатиться любым способом, захватывал имущество живых и мертвых. В итоге все его правление вылилось в разнузданный террор. Он отбросил прочь весь республиканский декор принципата. Люди при нем гибли, как мухи. Он «стал именовать себя господином и богом и сделался гонителем и палачом всех добропорядочных людей». При этом Домициан позволял, по словам Светония, ставить ему статуи в Капитолии «только из золота и серебра и притом определенного веса». Один из авторов, писавший о его колоссальной статуе у римского Форума, правда, изумляется этому обстоятельству и говорит, что, возможно, это распоряжение относилось лишь к статуям именно в Капитолии, а не в других местах. Ведь использование благородных металлов в качестве материала для уличной статуи больших размеров было бы таким самодурством, перед которым «отступил бы сам Домициан». Конец императора Домициана был обычен для Рима: убили его после 14 лет правления, и народ к гибели остался совершенно безучастен.

Перемеривание зерна чиновниками. Остия

 

В-пятых, нельзя обойти молчанием и губительное воздействие бюрократии. С расширением границ Империи возникла нужда защищать эти пространства и управлять ими. На это, конечно же, нужны были громадные деньги. Возникла новая бюрократия – прожорливая, циничная, беспринципная. Она поглощала огромные суммы – и 120 000 серебряных талантов, привезенных Сципионом из Африки, и ежегодную контрибуцию в 200 талантов, что обязался выплачивать в течение 50 лет побежденный Карфаген, и прочие доходы. Чтобы вести новые войны и управлять этим аппаратом, понадобились наемные управленцы. Возник особый класс откупщиков и поставщиков. Он был проводником духа торговли, роскоши, зрелищ и спекуляций. Цезари передавали власть, как тогда говорили, «частным спекуляторам». В обществе усиливалось социальное расслоение. Рим превращался во всемирного разбойника. Г. Финлей писал: «До Августа римляне содержали свои войска посредством захвата и траты капитала, в течение веков накопленного всеми нациями в мире. Они опустошали казны всех стран и царей. Во время своего похода на Рим Юлий Цезарь издержал ту часть капитала, которая хранилась в сундуках республики. Когда же этот источник богатства иссяк, Август вынужден был искать регулярных доходов для содержания армиии, и «в те дни вышло от кесаря Августа повеление произвести перепись по всей земле»». И действительно, во всей империи тогда провели перепись. Был определен и поземельный налог, соответственно ежегодному доходу со всякого рода имущества. Кроме того, был назначен еще и поголовный налог на тех жителей провинций, которые не подлежали поземельному налогу.

В-шестых, там, где доходы богачей в сотни и тысячи раз превосходят жалкие крохи бедняков, обычных граждан, социальная катастрофа неизбежна, несмотря даже на внешние признаки великолепия… Историки подчеркивают расширение бездны между простыми гражданами и элитой Рима. Народ жил скромно, более чем скромно. Во времена Цицерона поденщик зарабатывал 3 сестерция в день. На эту сумму он мог, правда, приобрести главный продукт своего питания – пшеницу на 4–6 дней. Но надо сравнить его доходы с состоянием богачей. Дом трибуна Клодия стоил почти 15 млн сестерций (более 1 млн царских рублей). Хвалился своим состоянием Цецилий Юкунд, откупщик с наглой физиономией.

Цецилий Юкунд. Откупщик. Помпеи. I в. н.э.

 

Еще богаче были Красс и Лукулл (в моду вошло выражение «Лукуллов пир»). Обед, данный Лукуллом двум своим гостям – Помпею и Цицерону, последний оценил в 14 тысяч рублей. Одни имения Красса оценивались в 16 млн рублей. Имущество Плиния тогда оценивалось в 32 млн сестерций, т. е. в 2,25 млн рублей. Даже Цицерон, вовсе не считавшийся богачом, владел недвижимостью в городе и деревне на сумму в 230 тысяч царских рублей, да еще по наследству ему досталось 1,3 млн рублей того же достоинства. Хотя Август и говорил, что он передал государство из его власти «под контроль сената и римского народа», то были абсолютно пустые слова. В действительности власть стала переходить под контроль капиталистов и сенатской знати. Концентрация капитала росла. Вспомним и полные горечи слова Горация: «Не то заповедали нам Ромул и Катон суровый, – предки другой нам пример давали. Скромны были доходы у каждого, но умножалась общая собственность». Патриархальный Рим исчез. Надо ли удивляться, что в конце концов «великий Рим» пал и был разграблен?!

Правда, упомянутый Лукулл из древне-римского рода Лициниев (117—56 гг. до н. э.) был интересной личностью. Он являлся проквестором, эдилом и претором, служа полководцем при Сулле, разгромившим войска царя Понта Митридата VI и войска армянского царя Тиграна II. Это был высокообразованный человек, не чуждый занятиям историей и философией, поэзией и языками (какая-то история Марсийской войны была им написана на греческом). Он отличился не только во многих битвах, но и оставил заметный след в государственной деятельности. Так, он дал законы киренцам, город которых находился из-за постоянных смут в тяжелом положении, крепко прижал влиятельных откупщиков налогов в Азии.

Банкир-ростовщик. Рельеф из Паннонии

 

Он выступил против засилья спекулянтов и ростовщиков, снизив процентную ставку с 48 до 12 процентов, чем вызвал лютую ненависть денежных воротил, к слову сказать, влиятельных. Последовала отставка с поста главнокомандующего (67 г. до н. э.). Однако этот человек, видимо, запомнился римлянам… Плутарх, как известно, включил его в свои «Жизнеописания». В жизнеописании Лукулла, словно в древней комедии, поначалу приходится читать о государственных и военных делах, а к концу их – о попойках и пирушках, чуть ли не о пьяных шествиях с песнями и факелами и вообще о всяческих забавах. Ведь к забавам следует отнести, по-моему, и расточительное строительство, расчистку мест для прогулок, сооружение купален, а особенно – увлечение картинами и статуями, которые Лукулл собирал, не жалея денег. На эти вещи он щедро тратил огромное богатство, накопленное им в походах, так что даже в наше время, когда роскошь безмерно возросла, пишет Плутарх, Лукулловы сады стоят в одном ряду с самыми великолепными императорскими садами. К этому надо добавить постройки на побережье и в окрестностях Неаполя, где он насыпал искусственные холмы и окружил свои дома проведенными от моря каналами, в которых разводили рыб, а также воздвигал строения посреди самого моря. Когда стоик Туберон это увидел, он тут же назвал Лукулла «Ксерксом в тоге».

Подле Тускула у него были дивные загородные жилища, с открытыми залами и портиками, с башнями, откуда открывался широкий вид на окрестность… Он устраивал ежедневные пиры «с тщеславной роскошью человека, которому внове его богатство». Пиршества представляли собой торжество нувориша, хотя бедным тот никогда не был. Но все же ранее Лукулла отличали более скромные вкусы и пристрастия. Видно, карьера дала немалые средства, раз устраиваемые им приемы вызывали зависть даже у знатных римлян. Правда, известный своей строгостью Катон, друг и свояк Лукулла, не одобрял его увлечений. Образ его жизни явно не нравился старому республиканцу. И однажды, когда некий юнец завел речь о бережливости и воздержанности, Катон раздраженно бросил: «Да перестань! Ты богат, как Красс, живешь, как Лукулл, а говоришь, как Катон!»

Посвятительный рельеф Квинтия Севера

 

Но даже упреки Катона (и уж тем более завистливого интригана Клодия) не могут быть надежным источником. Для нас куда более важным свидетельством его порядочности стала любовь к нему простого народа и среднего класса, а не тех дельцов, которые обделывали свои аферы, пользуясь доверием и даже держа в руках «многих государственных деятелей, которые были их должниками». Ну и, конечно же, в наших глазах он уже достоин признательности и уважения по той причине, что был книголюбом. Человек, сделавший своим другом книгу, живет не зря. Плутарх с одобрением пишет об этой страсти Лукулла: «Однако следует с похвалой упомянуть о другом его увлечении – книгами. Он собрал множество прекрасных рукописей и в пользовании ими проявлял еще больше благородной щедрости, чем при самом их приобретении, предоставляя свои книгохранилища всем желающим. Без всякого ограничения открыл он доступ грекам в примыкавшие к книгохранилищам помещения для занятий и портики для прогулок, и, разделавшись с другими делами, они с радостью хаживали туда, словно в некую обитель муз, и проводили время в совместных беседах. Часто Лукулл сам заходил в портики и беседовал с любителями учености, а тем, кто занимался обществеными делами, помогал в соответствии с их нуждами».

В-седьмых, вся жизнь Рима представляла собой одно сплошное противоречие. Рим начал с провозглашения свобод народа, с гордой республики, а закончил установлением империи и абсолютной власти императора. Мечтая объединить народы, он создал прочное государственное объединение. Ему это удалось. Но какой ценой?! Ценой безжалостного подчинения десятков народов, которые в глубине души ненавидели своих надменных победителей. Римляне рассуждали о высоких материях, но в жизни был циниками и прагматиками. Говорят, они создали немало полезных законов. Но взгляните на то, что представляли собой те законы. Они сделали возможным подкуп судей или иных должностных лиц. Таких случаев масса. В Риме продажность судей вскоре станет притчей во языцах. Поэтому и нумидиец Югурта, покидая Рим, возмущенно заметил: «О, продажный город, ты сейчас же погибнешь, как только найдешь покупателя». Да, Рим установил на огромных территориях Империи свои право и порядок. Но этот порядок, как верно заметил Ф. Энгельс, «был хуже злейшего беспорядка».

Змея. Культовое изображение из Томи

 

Закат Рима начался задолго до вторжений варваров и до начала новой эры. Он стал обителью порока, роскоши, разврата, где богатство знати стало вызывающе хлестать через край. Римский историк Гай Саллюстий Крисп (86–35 г. до н. э.) в «Заговоре Катилины» приводит речь Катона, в которой дана обобщенная картина будущего краха великой империи. Тот обвинил политиков новой волны в том, что те разучились называть вещи истинными именами. Что вы слушаете мерзавцев, которые стремятся любым способом очернить наше прошлое. Ведь мощь державы достигалась не одной силою или страхом. Предки трудились, не щадя сил, были мужественны и стойки, сохраняли алтари и домашние очаги, поклонялись справедливости. А что мы видим ныне? «…вместо этого роскошь и алчность, бедность в государстве, изобилие в частных домах. Мы восхваляем богатство и любим безделие. Меж добрыми и злыми нет никакого различия, все награды за доблесть присваивает честолюбие». Чему удивляться? Когда каждый из вас печется лишь о себе, когда дома вы рабски служите наслаждениям, а на публике деньгам или группировкам, тогда возможно покушение на государство, лишенное главы. Катон обвинял первых граждан государства в предательстве! «Первые по знатности граждане сговорились предать отечество огню», – вещал он. Цвет общества и являет собой самых закоренелых злодеев и преступников. Эти люди – «кровожадные убийцы», а вы медлите с приговором им… Эти люди достойны смертной казни. Однако, обращаясь к сенаторам, он в глубине души знал, что эти трусы и бездельники не спасут Отечества! Они всегда ставили и ставят выше всего «свои дома, поместья, статуи, картины выше государства».

Вот как описал ситуацию в римском государстве Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства»: «Между тем население города Рима и римской области, расширившейся благодаря завоеваниям, возрастало отчасти за счет иммиграции, отчасти – за счет населения покоренных, по преимуществу латинских округов. Все эти новые подданные государства стояли вне старых родов, курий и племен и, следовательно, не были составной частью populus romanus, собственно римского народа. Они были лично свободными людьми, могли владеть земельной собственностью, должны были платить налоги и отбывать военную службу. Но они не могли занимать никаких должностей и не могли участвовать ни в собрании курий, ни в дележе приобретенных путем завоеваний государственных земель. Они составляли лишенный всех политических прав плебс. Благодаря своей всевозраставшей численности, своей военной выучке и вооружению они сделались грозной силой, противостоящей старому populus, теперь прочно огражденному от всякого прироста за счет пришлых элементов. Вдобавок к этому земельная собственность была, по-видимому, почти равномерно распределена между populus и плебсом, тогда как торговое и промышленное богатство, впрочем, еще не сильно развившееся, преимущественно было в руках плебса. Из-за густого мрака, окутывающего всю легендарную историю Рима, …невозможно сказать что-нибудь определенное ни о времени, ни о ходе, ни об обстоятельствах возникновения той революции, которая положила конец древнему строю. Несомненно только, что причина ее… в борьбе между плебсом и populus».

Римский форум

 

В-восьмых, помимо борьбы с плебсом, были причины, работавшие против рабо-владельческого общества… Производительные силы все более вступали в конфликт с производственными отношениями. Хотя в Риме был достигнут рост квалификации ремесленников и отмечен ряд серьезных достижений в прогрессе изобретений (появляются зеркальные черепицы, трубы для передачи тепла и поддержания постоянной температуры, новые способы выдувания тонкого стекла, способы полировки мрамора, дорожные и водные новшества и т. д.), в целом обстановка никоим образом не благоприятствовала работе инженера и изобретателя. Характерны анекдоты того времени, говорящие больше о том, с чем приходилось сталкиваться этим людям, нежели официальные сообщения. В одном из них сказано, как император Тиберий приказал казнить изобретателя ковкого стекла, опасаясь, что конкуренции с ним не выдержат металлурги. В другом рассказывается, как Веспасиан отказался использовать предложенную неким изобретателем машину для переноски тяжелых блоков, колонн, ссылаясь на то, что такая машина лишит заработков простой народ, занятый на стройках.

Легионеры, стреляющие из катапульты

 

Греки и римляне стали заложниками своей воинственности… Они презирали все то, что не было связано с почетной и прибыльной профессией воина (как им казалось). Э. Майер в докладе «Рабство в древности» цитирует застольную песнь критянина Гюбрия: «Богатство мое копье и меч и украшенный щит… А кто не отваживается владеть копьем и мечом и украшенным щитом, охраняющим тело, те в страхе (пусть) ложатся у моих ног, взывая ко мне как к своему господину и великому царю». Точно так же вели себя и римляне в эпоху своего могущества и господства. Они мечом добывали свои богатства. Х. Арендт пишет о древних греках (со ссылкой на Вебера): «Никакой деятельности, служащей лишь цели жизнеобеспечения и поддержания жизненного процесса, не было дозволено появляться в политическом пространстве, и это со столь явным риском оставить всю торговлю и ремесла прилежанию и предприимчивости рабов и чужеземцев, что Афины действительно стали (тогда) тем «Пенсионополисом», населенным «пролетариатом потребления», который так проникновенно описывает Макс Вебер». Это же в полном объеме можно сказать о Древнем Риме эпохи заката.

Однако это же может стать той послед-ней роковой каплей, что в конце концов доконает и Россию… Ведь и она превращается в такой же «Пенсионополис», где население из-за прихода к власти бездарных вождей и спекулянтов, занятых лишь перепродажей богатств наших недр, перестает заниматься серьезным и сложным профессиональным трудом, требующим высоких знаний и мастерства.

Возможно, еще одной причиной, ускорившей крах Рима, стало то, что он все менее созидал, да к тому же отдал в чужие руки торговлю. Это вело к тому, что обильные потоки награбленных богатств, проходившие через руки римских чиновников, военных, правителей, оседали в карманах чужих торговцев и ростовщиков. Сами «благородные римляне» относились к подобному роду занятий с глубоким презрением. Цицерон восклицал, уже подразумевая как бы и ответ: «Кого следует считать добрыми гражданами? Уж не торговцев ли и земледельцев?» Позже Монтескье скажет: «Я знаю, что люди, убежденные, во-первых, в том, что торговля есть самое полезное в мире дело для государства, и, во-вторых, в том, что римляне имели наилучшее в мире государственное устройство, полагали, что римляне весьма поощряли и уважали торговлю. Однако в действительности они мало о ней думали». Образовав свою огромную империю, они старались обезапасить себя сокращением связей между другими частями мира. Они создали законы, воспрещавшие всякое общение с варварами.

«Да не осмелится никто, – говорили Валент и Грациан, – посылать им вино, масло и другие жидкости даже только для угощения». «Пусть не отвозят к ним золота, – добавляют Грациан, Валентиан и Феодосий, – но пусть стараются хитростью лишить их даже того, которое у них есть». Римляне запретили вывоз железа под страхом смертной казни, а Домициан приказал вырубить в Галлии виноградники, опасаясь не пьянства, а того, что вино-градники привлекут сюда варваров, любивших вино (вино влекло их в Италию). Правда, Проб и Юлиан восстановили эти виноградники. Только позднее, ослабев, римляне позволили создать склады товаров для торговли с варварами (под их нажимом). Странно, не правда ли? Вместо того чтобы прибегнуть к самому действенному оружию, с помощью которого можно было успокоить мятежные племена, Рим предпочел воевать, пренебрегая немаловажным искусством богатеть с помощью торговли.

Перегрузка товаров. Остия

 

Конечно, за Римом осталась торговля экзотическими товарами Востока, Индии и Египта или с другими странами. Но и тут римляне платили гораздо больше, чем товары стоили на месте. Они осудили займы под проценты безусловно и во всех случаях, и это верно. Но к чему привели эти меры? Торговля, бывшая до тех пор профессией людей низкого происхождения, теперь вдобавок ко всему стала еще профессией людей нечестных. Монтескье, продолжая мысль, пишет: «Тогда торговля перешла в руки народа, считавшегося в то время презренным, и вскоре ее перестали отличать от самого ужасного ростовщичества, от монополии и всех бесчестных средств добывания денег. Евреи, обогащавшиеся посредством своих вымогателств, в свою очередь подверглись столь же жестокому ограблению со стороны государей, что утешало народ, но не облегчало его положения». Торговля порождала роскошь, и концентрировалась она средь узкого круга лиц. Но эти сверхбогатства не касались массы людей. А отдельные случаи страхования, которые были введены в римскую практику в начале I в. н. э., конечно же, не смогли застраховать от катастроф всю Империю.

Господство над Римом перешло в руки узкого, но очень влиятельного клана крупных собственников. Они не только влияли на политику, но и желали сами управлять государством. Если в старые времена такого олигарха, задумавшего подкупить часть народа дармовыми поставками хлеба, казнили бы, узрев в том угрозу свободы для Рима, то в позднем Риме те обрели значительную власть. Согласимся с Мервилем (1808–1894), который писал в труде «Римская история в эпоху империи» (1850): «Римская олигархия была самой бесполезной тиранией, которую когда-либо видел цивилизованный мир. Человечество задыхалось от нищеты и унижения ради того, чтобы сотня фамилий могла иметь привилегию грабить и убивать друг друга. Они заслужили свою гибель, и ее разрушители были благодетелями своего рода». Обреченный Рим должен был ожидать своих последних дней, гадая разве что лишь над тем, кто явится могильщиком страны.

Гоббс в «Левиафане» писал о болезни, похожей на плеврит. «Это бывает тогда, когда государственные финансы, оставив русло, по которому они обычно текут, концентрируются в слишком большом количестве в руках одного или немногих частных лиц – монополистов или откупщиков государственных доходов, подобно тому как при плеврите кровь, концентрируясь в грудной перепонке, производит здесь воспаление, сопровождающееся лихорадкой и острой болью». То была серьезнейшая болезнь государства, которая привела к смерти.

М. Воробьев. Закат в Риме

 

В-девятых, коренным образом испортились нравы римлян… Тот же Сенека не захотел оставаться просто философом, пожелал иметь высокий пост у Нерона. Этот «доблестный муж» (vir bonus), дававший другим советы приучать себя к мысли о бедности, живя время от времени на два асса, как живут тысячи рабов и бедняков, сам был владельцем огромного состояния. В письмах он осуждающе говорил о Сенеционе, умевшем приобретать, беречь деньги, пуская их в оборот, не оставляя без внимания ни одного источника прибыли. Тот уже «подбирался к откупам», когда в самый разгар охоты за деньгами взял да и умер. «Как глупо строить расчеты на весь свой век, не владея даже завтрашним днем! – вещает Сенека. – Какое безумство – сегодня надеяться на далекое будущее! – «Я куплю, я построю, я дам взаймы и стребую, я получу эти должности», – а потом, усталый и пресыщенный, проведу на покое старость». Поверь мне, даже у счастливцев будущее неверно». Такие мудрые и верные слова. И что же? Он буквально шаг за шагом воплощает осуждаемую им же программу. Хотя не раз предупреждал римский народ об опасности погибнуть от чрезмерных богатств, говоря: то, что ты отнял у других, могут отнять у тебя. Стоит ли удивляться, что Нерон, у которого была масса недостатков, но которого глупцом уж никак не назовешь, приказывает своему наставнику умереть. Логично… И тот вскрывает вены вместе с женою. По указанию императора ему дали яд, но главным ядом, убившим философа, по моему разумению, стала его же непоследовательность.

Минотавр. Мозаика

 

Впрочем, всем давно известно: нравы – производная величина от социальных институтов, экономических и политических законов, царящих в том или ином обществе. В Риме налицо разложение государственных институтов. Саллюстий прямо на это указывает в своих «Письмах». Сенат слаб, а сенаторы и политики превратились в жалкую кучку интриганов и бандитов. Каждый из них пытается создать собственную партию или клику. Их не волнует судьба государства. Им не интересно работать во благо отечества, они заняты своими частными делами. Всеми делами в стране заправляет «семья нобилей». Их амбициям, жадности, властолюбию, подлости нет предела. Чувства, отмечает Саллюстий, окаменели, они утвердились в своих дурных наклонностях. Все законы попраны, всюду торжествуют грубая сила и произвол, так как власть в их руках. Они делают, что хотят, берут, что хотят, выдвигают во власть того, кого захотят. Их действия Саллюстий сравнивает с действиями неприятеля, самого заклятого врага, что взял приступом город. Политики торгуют свободой и интересами государства.

Кентавр Несс. Мозаика

 

Молодежь не желала выполнять гражданский долг. Она увлеклась погоней за деньгами, изысканием теплых местечек, проводя время на Форуме и площадях, занимаясь сутяжничеством в судах, заискивая перед плебсом. «Теперь с утра и до ночи, в праздник и будни, весь народ без различия и все сенаторы шатаются по Форуму, не уходят ни на минуту, и все отдаются одной страсти и одному искусству – половчее составить речь, сражаются хитростью, воюют лестью, как будто все стали врагами друг другу». Губительными были подобные нравы для молодежи и творческой интеллигенции. Чем во все времена сильна молодежь? Чистотой, благородством, возвышенными мечтами и устремлениями. Что видим в Риме? Молодежь «входит в славу» тем, что «вредит кому-то», донося или открывая судебные дела против любого. Это стало модно. Все решили «стать юристами». Схожая картина в послесоветской России: все вдруг захотели быть торговцами, юристами, политиками, проститутками. Никто не хочет быть рабочим.

Цирк. Реконструкция

 

Господствующим течением в общественной философии стал эгоизм, торжество личного «я». Ранее мы с вами немало хвалебных слов сказали в адрес Эпикура. Конечно, он того достоин, но ведь при желании любую философию (и даже самую разумную) можно превратить в фарс, полный абсурд. Эпикурейство и стало, увы, таким учением. Решили, что служение родине, человечеству вовсе не является его главной целью. Эпикуреец в основе своей – «раб наслаждений». Только умнейшие и достойнейшие люди поняли сие учение в смысле высоких требований этики и эстетики… Скот и в эпикурейском обличье легко становится свиньей… Несмотря на то что в Риме был всего один эпикурейский философ-писатель, значительная часть римской элиты восприняла эпикурейство в самом циничном и пошлом варианте. Цицерон писал, что страдавший от пресыщения и известный своими грабежами в Македонии Пизон обратился за исцелением от охватившей его скуки к греческому философу. И тот стал излагать ему учение Эпикура. Однако Пизон, поняв учение на свой манер (или, как говорят в таких случаях, «в меру своей испорченности»), решил, что его учат не добродетели, а распущенности. Это его развеселило и очень обрадовало… Он заявил, что готов подписаться буквально под каждым словом. Таких «эпикурейцев» (в том числе и в российском обществе) становится все больше. Они, как выразился древний писатель, превращают всю общественную жизнь в грязный хлев… Так не лучше ли их изгнать? Изгнали же из Александрии эпикурейца Гегезия, коего называли «оратором смерти». Закрыв его школу, сделали очень своевременно, правильно. Ведь ученики оной убивали себя в огромных количествах. Римляне считали, что эпикурейство больше подходит шлюхе, привыкшей к наслаждениям, чем нации героической. Сенека иронично назвал Эпикура героем, переодетым женщиной.

Нерон в цирке

Любовные труды

 

Примерно такой же настрой прослеживался в отношении армии. Характерно звучат слова автора «Истории Августа», с энтузиазмом встретившего заявление императора Марка Аврелия Проба (276–232 гг. до н. э.) о том, что, дескать, поскольку при нем положение страны складывалось удачно и всюду царило спокойствие, в дальнейшем римская армия якобы не будет нужна вовсе. Автор писал: «Какое блаженство охватило бы всех, если бы при его правлении больше не брали в солдаты. Провинции не должны были бы содержать гарнизоны, никаких выплат (не было бы) на армию от общественных щедрот, сокровища Рима оставались бы нетронутыми, землевладельцы больше не облагались бы налогами! Это был бы действительно золотой век, обещанный им». Причиной кризиса было и то, что сама армия изменилась, ничем не напоминая армию времен республики. Многие обедневшие граждане потеряли право на службу. Другие предпочитали заниматься их делом и уклонялись от военной службы. Они не видели смысла пускаться в дальние опасные походы. Повторялась история армии Александра Македонского. В легионах падала дисциплина, а многие высшие офицеры погрязли в политиканстве, интригах и казнокрадстве. Правительство думало лишь о прибылях. Эта власть вызывала ненависть у солдат. Когда казначей Урсул заикнулся воинам, что армия обходится казне дорого (он заявил, что-де «безмерное жалование подорвало здоровье Империи»), римские солдаты его убили. Они сказали ему, как могли бы сказать русские солдаты нынешней власти: сволочи, вы жиреете на нашей крови и еще хотите, чтоб мы защищали награбленные вами сокровища! К тому же и в так называемом «гражданском обществе», как и в нынешней России, многие не желали, чтобы их дети шли в армию. Поэт Овидий, давайте скажем честно, был «моральным дезертиром».

Предметы быта и вооружения римского воина

 

В своих любовных элегиях он открыто воспевал уход от обязанности гражданина:

Зависть, зачем упрекаешь меня.
Что молодость трачу,
Что, сочиняя стихи, праздности
я предаюсь?
Я, мол, не то, что отцы, не хочу
в свои лучшие годы
В войске служить, не ищу пыльных
наград боевых…
Мне ли законов твердить
многословье на неблагодарном
Форуме, стыд позабыв, речи свои
продавать?
Эти невечны дела, а я себе славы
желаю
Непреходящей, чтоб мир песни
мои повторял…

Желание поэта служить музе нам вообщем-то понятно. Но ведь художник, тем более столь известный, агитируя за ту или иную идею, должен понимать, чему он в конце концов учит молодежь. Рим переставал быть победоносным Римом.

Как вы помните, некогда Гиппократ доказывал, что европейцы более смелые и мужественные люди, чем азиаты, ибо они более свободны и мужественны, а потому, мол, победа будет за ними. Он говорил: «Я считаю населяющих Европу (людей) более мужественными, чем азиаты, ибо равномерность вещей производит леность, а разнообразие возбуждает тело и душу к труду. И от покоя и лености возрастает трусость, а от упражнения и трудов – храбрость. По этой именно причине жители Европы воинственны, а также и благодаря своим законам, потому что не повинуются власти царей, как азиаты. Где подчиняются царям, там необходимо людям быть самыми боязливыми, о чем сказано нами прежде, ибо души, попадая в рабство, не желают добровольно подвергать себя опасности за чужую власть по-напрасному. А которые живут по законам, те подвергаются опасности для себя, а не для других, и они охотно по своей воле идут навстречу опасности, так как награду за победу получают сами. Таким образом очевидно, что законы немало значат для величия духа. Так в общем и целом дело обстоит относительно Европы и Азии». Сей отрывок должен был продемонстрировать, насколько греческий полис выглядит выше, нежели любая азиатская деспотия. Но великий врач писал в IV в. до н. э. С тех пор минули века. И мы увидели, что «свободные» греки и римляне, пожиная плоды их же рабовладельческой тирании, и сами стали ленивыми, изнеженными, склонными к удовольствиям, роскоши, не способными к ратной службе, к защите отечества. Нечто подобное происходило с империями, крах которых был неожиданным для многих… Хотя причин этому немало, но главная в том, что пришло к власти поколение ничтожных и алчных людей, неспособных к самопожертвованию. Так считают одни. Но ведь во многом правы были и христиане. Почему человек, уникальное существо, что сродни Богу, должен класть единственную жизнь на жертвенник идолищу войны?! Почему какие-то тупые твари гонят его, как скот, на бойню, не заботясь ни о нем, ни о его семье, ни о своей собственной родине?!

Римские командиры

 

Каждый заботился о себе, а не о судьбах отечества. Почему? Потому что ни для кого не было секретом, что оно собой представляло. И в армию уж никто не хотел идти. К чему терять время, а возможно и жизнь, в опасных походах, вдали от благ цивилизации. Но тогда как могла сохраниться империя? Лишь благодаря наемникам. Однако те служат за деньги или земли. При первом удобном случае они готовы изменить, перейдя на сторону сородичей или соплеменников. Ведь, как сказал Финлей, римляне «приобрели через свои завоевания гораздо больше богатств, чем Александр, так как они шли далее его в своих вымогательствах».

Древние монеты эпохи античности

 

В-десятых, с конца II в. н. э. существенно изменилась и старая римская армия. Ушли в прошлое времена, когда к воинам относились с должным уважением и почетом. Перемены эти начались еще тремя столетиями ранее, после реформ Гая Мария, который и стал переводить армию на профессиональную основу. Он отменил имущественный ценз, который давал право на службу только более или менее состоятельным людям. С одной стороны, такой шаг вроде бы можно считать демократической акцией, ибо теперь любой бедняк мог записаться в ряды вооруженных сил и тем самым зарабатывать себе на жизнь. С другой, по мере усиления роли армии легионеры и командиры стали превращаться в некую привилегированную касту с особым esprit de corps (кастовым духом). С армией стали заигрывать политики, желая обрести власть. Это еще больше развратило господ военных. Генералы стали манипулировать «человеческим оружием» в своих собственных политических и меркантильных целях. Понятно, что по мере того как Рим становился мировым разбойником, менялись армия и офицерский корпус, ну и, разумеется, высшие военачальники. Причем, как во все времена (будь то Западная Римская или Восточная Римская империи, или какая-то иная), высокие чины (генералы) нередко злоупотребляли своим положением. Вся эта порочная политика стала набирать силу уже после гибели Цезаря, когда триумвиры, желая править единолично, стали задабривать армию. Аппиан, говоря о действиях триумвиров, писал: «Они должны были уже теперь обнадежить войско наградами за победу, причем помимо других подарков предоставить им восемнадцать италийских городов для поселения; эти города, отличающиеся богатством, плодородием почвы и красотою зданий, они намерены были разделить между войском, как если бы эти города были завоеваны ими в неприятельской стране». Лучшую часть Италии (Капуя, Регий, Венузия, Беневент, Нуцерия, Аримин, Гиппоний) отдавали войску как рабыню.

Как только правители сделали ставку на профессиональную армию, они стали рубить сук, на котором сидели. Возникла опасная практика выдачи армии сверх обычного жалованья особых даров (donativa). На солдат и офицеров пролился золотой дождь: премии выдавали при смене императоров, в честь иных событий или при усыновлении императором наследника. Причем большая часть всех этих наград доставалась преторианцам, чье жалованье и так было в три раза выше, чем у простых легионеров. Когда Ариан усыновил Элия Цезаря (136 г. н. э.), выплаты достигли уже астрономической суммы – 300 000 сестерций. После смерти Пертинакса империю приобрел у преторианцев «на аукционе» Дидий Юлиан, выплатив каждому гвардейцу по 25 000 сестерций. Император Север еще более усилил милитаризацию империи, увеличив численность армии, введя различные льготы для солдат, разрешив им жениться и предоставив им особые привилегии после увольнения из армии. Уже Коммод увеличил их жалованье на 25 процентов, Север повысил его еще на 30 процентов, а его сын Каракалла поднял планку еще выше – повысил жалованье на 50 процентов. Север перед смертью дал своим сыновьям совет – осыпать солдат сокровищами и не особо интересоваться нуждами остального населения Римской империи. Любопытно, что этот гнусный порядок, будучи известен, не нашел отражения в живописи и скульптуре: об армии говорилось много, но о закулисной стороне умалчивали. Так средний класс, интеллектуалы, народ, чиновник – все стали жертвой солдат.

Дикие звери, загоняемые в клетку

 

Прокопий Кесарийский, говоря о причинах заката Рима («в короткое время дело римлян рухнуло»), отмечает, что большая часть военных предводителей не желали думать ни о чем, «что не приносило им личной пользы». Нажива стала главным и единственным стимулом. Они только грабили народы и отдавали их на произвол солдат. При этом начальство не жаловало и самих солдат. Историк описал некоего Александра, что ведал государственными финансами Византии. Тот обвинял солдат армии в том, что те, дескать, предъявляют к казначейству несправедливо высокие требования. Обвиняя солдат и понося их, он снижал им жалованье и так за их счет обогащался. В итоге, став из бедного очень богатым человеком, он довольно искусно завоевал и симпатии императора, ибо он из всех людей больше, чем кто-либо другой, добывал ему крупные суммы. Иначе говоря, армейские жулики более других виновны в том, что солдат оставалось мало, что они нищали. Понятно, что они с неохотой подвергались опасностям. Прокопий Кесарийский, что был секретарем полководца Велизария и знал не понаслышке о положении воинов в армии, поведал, как обворовывали армию.

Римские воины

 

Сей пройдоха так ловко обрезал золотые монеты, которыми платили воинам за службу, что они, сохраняя форму, заметно обесценились. Жулик производил сей фокус с помощью ножниц, византийцы даже дали ему прозвище «Псалидион» (Ножницы). Тогда ведь еще было как-то не принято продавать врагу оружие или перегонять газ и нефть в сопредельную страну, пряча от казны украденные деньги. Впрочем, были известны иные схемы. Финансист сделал подложные накладные (авизо) и стал требовать денег от италийцев, которые вообще не имели никакого отношения к казначейству. Любопытно, что он больше всех и кричал (громогласно) о том, что те обманывают императора Теодориха и других готских правителей. На опасные раны воинов отвечал мелочными придирками своих расчетов. Понятно, что при таком отношении никто из этих воинов «уже не хотел подвергаться военным опасностям, но, сознательно проявляя свою пассивность, они позволяли усиливаться положению врагов». Нет врага страшнее, чем собственный военачальник, доводящий до нищеты свое войско.

Естественно, при таких командирах иными становятся как сами солдаты, так и офицеры. Воин эпохи республик не похож на солдат эпохи олигархов. Отсюда и новые привычки – насиловать, грабить, воровать, шантажировать саму власть, которую те втайне презирали и ненавидели… Аппиан в «Гражданских войнах» пишет: «Войско, которое теперь делало, что хотело, поступало еще хуже. Так как триумвиры находили в своей деятельности поддержку лишь в солдатах, то последние требовали у них дома осужденных, их земли, их виллы или целые имения; другие настаивали на усыновлении их выдающимися людьми; третьи действовали на свой страх и риск, убивая непроскрибированных и грабя дома невиновных. В конце концов триумвиры даже предписали одному из консулов положить конец происходящим правонарушениям. Но тот, боясь затронуть солдат, чтобы не вооружить их против себя, арестовал и распял несколько рабов, которые, одетые солдатами, совершали вместе с ними беззакония».

С другой стороны, само войско римлян с годами становилось все менее и менее дисциплинированным, более разбойничьим, привередливым, алчным. Все чаще слышались жалобы граждан и командиров на возросшие запросы войска. А ведь было время, когда строгость и дисциплина поддерживались одними приказами. Так, император Песценний Нигер (ум. в 194 г. н. э.) приказал, чтобы «солдаты были довольны своим солдатским хлебом», а император Аврелий (ум. в 275 г. н. э.) строго указал: «Пусть никто не похитит чужого петушка и никто не дотронется до чужой овцы. Пусть никто не унесет виноградной лозы, не обмолотит чужого хлеба и не требует масла, соли, дров, но будет доволен своим хлебом». Хотя и в то время такие приказы и призывы звучали как насмешка, ими пренебрегали. А уж в V–VI столетиях о подобных мелочах уж не думали. Золото или стремление получить богатые подарки или земли двигало когортами воинов. Скажем, когда аристократ Луций Домиций Агенобарб вступил в противостояние с Цезарем, он, защищаясь от него, пообещал своим солдатам (тридцати трем когортам, то есть 13–15 тысячам человек) дать каждому в случае поддержки по 1 гектару земли.

Римская армия все более превращалась в войско, которое ничем не отличалось от варваров. Всё с большим трудом удавалось поддерживать в нем дисциплину и смирять его грабительские порывы и корыстные инстинкты. Дельбрюк пишет, ссылаясь на Прокопия Кесарийского, писавшего в духе Геродота или Полибия: «Прокопий восхваляет в качестве чуда и необычайной заслуги Велизария то обстоятельство, что римляне вошли в Карфаген в полном порядке, «в то время как обычно римские войска никогда не входили спокойно в собственный город, даже тогда, когда их было всего только 500 человек». Но это же самое войско после захвата лагеря вандалов настолько забывает дисциплину и так беспутно своевольничает, потеряв страх перед своим полководцем, что Прокопий принужден опасаться, как бы при наступлении неприятеля не погибло целиком все войско». Так же своевольно, недисциплинированно и непокорно вели себя впоследствии и другие. Велизарий, вследствие недисциплинированности своих войск, дрожал за Неаполь, а военачальник Нарсес вынужден после своей победы раньше всего отослать домой лангобардские вспомогательные войска. Иначе говоря, даже полководцы часто стали опасаться своих войск более, чем чужих.

Император Проб

 

Что ж, Рим пожинал плоды его безумной милитаризации… С каждым новым цезарем он все более попадал в зависимость от военных. Уже при Августе и его преемниках армии в центральных областях Рима фактически не было, а главные легионы стали концентрироваться в основном в провинциях (Испания, Египет, Рейн, Иудея). Будучи вдали от столицы, легионеры самостоятельно подбирали себе командиров, затем подбивая их на захват императорской власти. Именно так они и привели к власти ряд императоров (Гальбу, Вителлия, Веспасиана). Огромную силу забрали преторианцы. Например, в 193 г. префект преторианцев организовал убийство императора Коммода в пользу Пертинакса, а через три месяца все тот же Лет убил и самого Пертинакса. Такая же история случилась и с императором Пробом (276–282 гг. н. э.). Армия провозгласила его императором, когда он потребовал этого назначения. Другая часть солдат желала другого, но в конце концов прикончила фаворита. Сенат в Риме, естественно, подтвердил его полномочия. Несмотря на то что это был сильный и умелый воин (9 вражеских вождей преклонили перед ним колена и 19 тысяч германцев были включены в римскую армию), несмотря на его победы на Западе и Востоке, дело кончилось тем, что он вынужден был искать спасения от собственных солдат. Причина его гибели не ясна (говорили, он заявил, что армии вскоре и вовсе не понадобятся), но факт остается фактом: его убили свои. Римские вояки открыли одну из самых позорнейших страниц Рима – откровенную продажу империи «с аукциона».

Мы уже не говорим о том, что и сами императоры часто становились первыми (или последними) жертвами этих же самых приближенных, которые, в случае серьезного недовольства поведением своего вождя, могли просто-напросто его убить. И таких случаев мы знаем немало в римской истории. Правда, возможно, в том был и некий урок правителям. Он вынуждал их не очень возноситься над окружением, особенно над преторианцами (гвардией императора). Философ Т. И. Ойзерман как-то даже заметил: «Древние римляне преподали человечеству поучительнейший и, увы, невостребованный урок: они постоянно умерщвляли тиранов, взбиравшихся на императорский трон». Хотя русские (если вспомнить историю убийств и переворотов) небезуспешно следовали римским урокам…

Сцена убийства с античного рельефа

 

Ну и, конечно, сами войны: они собирали страшную жатву. После них вокруг оставались разоренные города, вытоптанные пустые поля, сожженные хижины и горы трупов. Фабиан Папирий говорит в «Спорных вопросах» у Сенеки-отца: «Вот выстроенные в боевом порядке войска, где нередко сограждане и даже кровные родственники готовы сразиться между собой, и холмы со всех сторон покрываются всадниками, а затем вся местность устилается искалеченными телами, множеством распростертых трупов или наполняется грабителями мертвецов. Спрашивается, какая же причина внушает человеку неистовство совершать злодеяния против человека? Ведь даже дикие звери не ведут между собой войн; но если бы даже они их вели, все равно войны не приличествовали бы людям… Что может накликать такое бедствие на человеческий род и его участь? Неужели столько убийств творится ради установленных кубками пиршественных столов и блеска золоченых потолков?.. Или разве необходимо порабощение всего света ради того лишь, чтобы не было ни в чем недостатка желудку и прочим плотским вожделениям? Для чего же грабятся эти богатства, как не для того лишь, чтобы оставить их затем детям». Безусловно, воруют, грабят и убивают, чтобы ублажить свою плоть и дать «вечное счастье» детям.

Об этом же пишут и другие античные авторы…Филон в толковании на десять заповедей говорит: «Жажда денег, женщин, славы или, наконец, чего-либо другого, что дает удовольствие, и тому подобное разве являлось причиной только маловажных, незначительных и ничтожных зол? Не они ли разлучают кровных родственников, так как естественное доброжелательство между ними превращается в непримиримую ненависть? Разве обширные и густо населенные области вследствие раздоров не превращаются в безлюдные пустыни? Разве земли и моря не наполняются нескончаемыми бедствиями вследствие сухопутных и морских сражений? Потому что эти войны греков и варваров или тех или других между собой, даже воспроизведенные в трагедиях, проистекали из одного общего источника – жажды богатства, славы или наслаждений». Всё то, что делалось тогда так называемыми «цивилизованными странами» (Греция, Рим, Карфаген), никак не отвечало идеалам гуманизма и человеческого разума.

Это понимал уже Плиний, говоря в «Естественной истории»: «Мы пользуемся покоренной землей таким образом, что обладание всеми этими богатствами побуждает нас к преступлениям, убийствам и войнам: мы орошаем ее нашей кровью и покрываем непогребенными костями». Златоуст в обращении «К отцу-христианину» прямо называет жажду богатств главным источником войн среди людей: «Разве не из-за них происходят восстания и войны, сражения, избиения городского населения, раны, порабощения, пленения, убийства и бесчисленные житейские бедствия?» Иероним указал и главных виновников столь страшного положения (в слове «Против Иовиниана», ссылаясь на слова Диогена): «Диоген утверждает, что тираны и разрушители городов (намеренно) раздувают войны международные и гражданские не просто ради средств существования, зелени и плодов, но ради изысканных плотских наслаждений и пиров». Такая оценка деяний всех без исключения ведущих правителей мира абсолютно справедлива.

Нимфы. Стела из Томи

 

В-одиннадцатых, опасно было и то, что Рим жестокой политикой оттолкнул от себя здоровые, сильные в генетическом, военном и умственном отношении народы. Взгляните, как он отнесся к греческому народу, целых два века упорно и умело воспитывавшему и просвещавшему римлян… Историки писали: «Что касается Эллады, то начиная со 168 г. римская политика в союзе с жаждущей мести олигархией предприняла здесь настоящую истребительную войну против всех враждебных себе элементов. Уже раньше демократы беотийских городов (Фисбы, Галиарта и Коронеи), перешедших во время войны на македонскую сторону, были в наказание массами проданы в рабство; теперь эта варварская система была применена в колоссальных размерах в Эпире, где все города, предавшиеся Македонии, в числе семидесяти, были разграблены, а их жители (150 000?) проданы в рабство! В Этолии римская партия воспользовалась своей победой для кровавых избиений и массовых изгнаний. Национальная оппозиция была всюду подавлена, и все принадлежавшие к ней выдающиеся люди были арестованы за участие в войне или за принадлежность к оппозиции, и за оппозиционные убеждения были отправлены в Италию». Даже Ахейский союз – несмотря на всю осторожность своего поведения относительно царя Персея – не избег печальной и позорной участи: тысяча уважаемых граждан должна была отправиться в плен в Италию (167 г. н. э.) под предлогом привлечения к судебной ответственности. Конечно, под давлением этих и иных обстоятельств ненависть к Риму, его сторонникам достигла такой степени напряжения, что «недоставало только предводителей для того, чтобы вызвать последний страшный взрыв народных страстей, которые и без того уже были сильно возбуждены вследствие всеобщей социальной и экономической неурядицы того времени».

Римские всадники перед храмом Юпитера Капитолийского

 

Конечно, Афины не могли смириться с потерей их независимости. Вспомним, что, когда полководец Митридата Архелай высадился на Делосе (88 г. до н. э.) и призвал греков к борьбе против римлян, те откликнулись. Вскоре власть в Афинах взял философ-эпикуреец Аристион, при этом умертвив всех проримски настроенных граждан. Затем Архелай будет осажден в Афинах Суллой. Город испытает страшные бедствия. Недостаток съестных припасов был столь велик, что люди ели кожу и шкуры животных. После сдачи города обнаружили, что осажденные, судя по всему, ели и человеческое мясо. Захватив город, Сулла дал приказ разрушить гавань Пирея вместе с арсеналом и всеми сооружениями, что имели отношение к морскому делу. В результате город, по словам древних, стал походить на брошенное мертвое тело. Три самых богатых храма в Греции, а именно храм Аполлона на Делосе, Эскулапа в Эпидавре, Юпитера в Элиде, ограблены Суллой. Сулла увез в Рим колонны знаменитого храма Юпитера Олимпийского, многие другие статуи (в том числе и статую Афины-Паллады из Алалкамен), вывез он и библиотеку Апеллиона (точнее, Апелликона Теосского, купившего библиотеку Аристотеля и Фео-фраста). Тогда же в Греции, как пишет Винкельман, произошло то, чего никогда не случалось ранее: в Элиде, на Олимпий-ских играх, не было никаких других состязаний, кроме конных, ибо Сулла перенес все игры в Рим. Это событие произошло в сто семьдесят пятую Олимпиаду. Повсюду в Греции были заметны трагические и печальные следы разрушений. Великие Фивы, ранее отстроившиеся после разорения, которому их ранее подверг Александр, были вновь разграблены и дограблены Римом, за исключением нескольких храмов на прежнем акрополе. Прекрасный город превращен завоевателями в пустыню. Столица Спарты и все окрестные области совершенно обезлюдели, от славных Микен осталось разве что одно лишь имя.

А. Тарсиа. Аполлон. Петербург

А. Тарсиа. Юнона. Петербург

 

Таким образом, вся бывшая великая Греция и Сицилия находились в плачевном состоянии. Помните, что основатель Фив, Кадм, некогда посеял зубы дракона, из которых поднялись безжалостные воители? Греция вскормила Рим, а теперь он ее грабил. Военачальники и чиновники Рима грабили всё подчистую (цензор Квинт Фульвий Флакк содрал черепичную крышу с храма Юноны Лацинии). И Вольтер еще пытается уверить нас в том, что римляне почитали богов: «Такое почитание верховного бога установилось со времен Ромула и вплоть до полного упадка империи и ее религии. Вопреки всем глупостям народа, поклонявшегося второстепенным, смешным богам, вопреки эпикурейцам, по существу не признававшим никаких богов, доказано, что римские магистраты и мудрецы во все времена почитали лишь одного верховного бога». Возможно, я с ним даже соглашусь, если только мы сойдемся в названии имени главного бога римлян: имя ему – Император.

В Сицилии в это время от мыса Лилибей до мыса Пахинон, от одного конца острова и до другого, высились одни лишь руины некогда цветущих городов… Показательно уже то, что теперь греческий язык стал выходить из употребления даже в греческих городах Италии. Аполлоний Тианский у Филострата жалуется Веспасиану на то, что «Элладой управлял человек, не понимавший греческого языка». Официальным языком стал для всей империи латинский, и лишь для Востока указы публиковались по-гречески. Несмотря на некоторый подъем и расцвет искусства в творчестве отдельных художников, наблюдается очевидный упадок искусства в Греции. Таковы были итоги римского господства в Греции. Римляне освободили греков не только от македонцев, но заодно и от сокровищ. Веррес похитил из храмов сицилийских греков немало памятников культуры. «Эти произведения искусных мастеров, – писал Цицерон, – статуи и картины несказанно милы сердцу греков. Из их жалоб мы можем понять, сколь тяжела для них эта утрата, которая нам, быть может, кажется незначительной и не заслуживающей внимания». Но Рим не обращал внимания на чувства греков и вывозил эти сокровища и художественные ценности в свои особняки и виллы.

Мученики в катакомбах

 

В-двенадцатых, весьма ощутимым стало выступление против Рима христиан. Религия всегда играла значительную роль в жизни общества. Однако языческие боги становились все более далекими и чужими. Новый культ становился все популярнее по мере того, как старые римские законы и боги подверглись порче и девальвации. Рим желал лишь зрелищ, хлеба, денег и крови. Он ожесточился, ибо человек человеку тут волк. А христиане говорили всем: «Постоянно любите друг друга от чистого сердца». Они возвели в добродетель любовь и семью, помогали больным и бедным. Они чурались празднеств, и тем более кровавых зрелищ. Празднества эти часто перерастали в оргии и дикие сцены. Во время празднования Сатурналий при Калигуле солдаты выбирали из приговоренных к смерти «царя» и на седьмой день его казнили. В глазах христиан подобные сцены, как и бои гладиаторов, были отвратительны и казались варварством. В свою очередь, темный народ был преисполнен ненависти к христианам. О них распускали самые невероятные слухи, обвиняя в кровосмешениях, сексуальных оргиях, убийстве младенцев и каннибализме. Их обвиняли в чем угодно, даже в природных катастрофах (разливах Тибра, пожаре Рима, эпидемиях чумы и т. д.). Тертуллиан даже саркастически заметил: «Если Тибр выходит из берегов или, вопреки ожиданиям, Нил из берегов не выходит… то сразу раздается призыв: «Христиан ко львам!»» И ведь так и делали. Так погиб в 115 г. Игнатий, епископ Антиохийский. Его бросили зверям на растерзание. В Риме распяты учителя христианства, апостолы Петр и Павел. И хотя мы не знаем многого об их жизни, не знаем, встречались ли они, и каковы были их взаимоотношения, некоторые находки позволяют сказать с уверенностью, что Петр, который был неграмотен, не умел читать и писать, похоронен в Риме на кладбище язычников. Правду сказал Тертуллиан: «Кровь мучеников – это семя Церкви». Все больше у новой религиозной доктрины было сторонников. Острой критике подвергались нравы и этические нормы римского общества со стороны христианских апостолов.

Христиан отдают на растерзание хищникам

 

Однако и римская власть не могла спокойно наблюдать за наступлением новой религии… В этой связи приходится согласиться с точкой зрения известного российского правоведа А. П. Лопухина, отмечавшего в «Суде над Христом», что хотя политика Рима как мирового гегемона в отношении к другим религиям и была терпимой в местах их господства, но эта терпимость, во-первых, носила строго прагматическо-дипломатический характер в этих местах (Египет, Иудея, Малая Азия и т. д.) и, во-вторых, не могла быть той же самой собственно в Италии. Даже если отправление такой религии и допускалось на берегах Тибра, то исключительно в среде тех, кто являлся выходцем из стран с подобной дозволенной религией (religio licita). Переиначив известный афоризм можно было сказать: «То, что дозволено быку, не позволено Юпитеру». То, что дозволено чужаку, не могло быть позволено римским гражданам. Религия римлян и в отношении других народов, подданных империи, была хотя и необязательной, но господствующей. Поэтому какой-либо местный культ вне той страны или провинции, где он господствовал, не имел права на публичность и на приобретение новых последователей и был обречен на пассивное и частное существование. В этом плане даже иудейская религия, с точки зрения римского законодательства и интересов Империи, не представляла большой угрозы для римского господства. Иная ситуация складывается с появлением христианства, агрессивно-наступательной религии. «Когда явилось христианство, то Риму пришлось иметь дело с совсем иной задачей. Христианство не только заявляло право на исключительную истинность, но еще восставало против всякого ограничения себя какими бы то ни было пределами. По своему существу оно являлось наступательным, везде ища последователей; оно требовало, чтобы его приняли все люди – приняли римляне и греки, варвары и иудеи. Какой же результат? В существе дела, римляне относились к христианству как к преступлению, но действовали при этом урывками, непоследовательно. Его преследовали вообще как форму безбожия». Таким образом, продолжает Лопухин, «христианство было несовместимо с римским законом, и не только потому, что содержание его было отлично от содержания древней религии Рима, но и потому, что требование христианства, чтобы его приняли и публично исповедывали все люди, приводило его в столкновение с неограниченной и не терпевшей никакого противоречия себе верховной властью Римского государства. В этих самых пунктах указанный закон входил в столкновение и с Основателем христианства». Поэтому Пилат, позволим себе заметить, крайне неохотно пошел на осуждение Христа вне Рима, скорее подчиняясь воле синедриона и не желая портить отношений с влиятельной верхушкой Израиля. В то же время в самом Риме повели самые настоящие гонения на христиан как на прозелитов крайне враждебного и опасного для устоев Империи течения. Это соответствовало форме и духу римского законодательства. По этой же причине, по причине борьбы с ересью, они подвергли казни и мученической смерти апостолов Петра и Павла.

Казнь апостола Павла

 

Христианское учение, становившееся все более популярным, проникло даже в армию. Тертуллиан спрашивал, а может ли христианин быть солдатом, и сам же отвечал на поставленный вопрос: «Речь идет о том, может ли христианин быть военным и могут ли воины становиться христианами… Божественная и человеческая клятва, символы Христа и Сатаны, свет и тьма не переносят друг друга; человеческая душа не может одновременно выполнять свои обязательства перед Богом и императором. Правда, можно пошутить, что Моисей ходил с посохом, у Аарона на поясе была пряжка, Иоанн Креститель подпоясывался ремнем, Иисус Навин возглавил небольшой отряд, а народ Израиля воевал. А как же воевать тому, у кого Господь отнял меч? Служить в мирное время без меча? К Иоанну тоже приходили солдаты, чтобы он указал, как им жить дальше, и даже если сотник верующий, то ведь Господь, разоружив Петра, (тем самым) разоружил любого солдата. Любая форма у нас запрещена, ибо это (война и насилие) есть признак недопустимой профессии». Представьте себе, как относились и могли относиться к такого рода заявлениям императоры и высшие офицеры, главной профессией которых, их «хлебом насущным» были война и убийство. Слыша агитацию, подобную речи Ипполита Римского, те были в бешенстве: «Или если кто-то охотник, или учится убивать, или военному делу, или участвует в скачках, то он должен это занятие оставить, или же его не следует принимать. Солдата не следует принимать, и если ему приказано кого-то убить, то он не должен этого делать; а если он не оставил это занятие, то ему следует отказать в приеме». Понятно, что император и генералы, в чьих армиях было уже немало христиан, всячески преследовали сторонников этого учения. Гонитель христиан Диоклетиан в 303 г. н. э. принял решение очистить от них армию.

Однако и христиане не принесли Риму спокойствия… Говорят, что когда в Рим пришел апостол Павел, там насчитывалось примерно от 25 до 30 тысяч евреев. Среди них было немало и христиан. Увы, между приверженцами старой и новой веры стали происходить постоянные столкновения. Император Клавдий вынужден был издать закон об изгнании тех и других, но изгнанные вернулись правдами и неправдами, не желая покидать столицы! Распри между местными и приезжими (иностранцами) вскоре возобновились и еще усилились. «По своим убеждениям, по своим традициям, по стремлениям и антипатиям обращенные в христианство евреи и другие чужеземцы всех национальностей, принявшие веру Христа, были совершенно чуждыми религии Рима, были чужды настолько, что можно было даже обвинить их в том, что они во времена Нерона зажгли город и причинили тот страшный пожар». Пожар совершенно уничтожил 3 из 14 кварталов Рима, оставив от семи других кварталов лишь закопченные стены. Толпа, убежденная в виновности христиан в поджоге, аплодировала их казни в садах Нерона. Тогда же в столице казнили апостола Павла и распяли Петра.

Г. Робер. Пожар в Риме

 

«Если между христианами, предсказавшими гибель Рима, долженствовавшую предшествовать пришествию Христа Искупителя и началу нового золотого века, и не было действительно поджигателей, то, во всяком случае, «христиане должны были радоваться пожару, в котором видели исполнение пророчеств, и эта радость должна была заставлять считать их сообщниками поджигателей». Все и вся указывало на ослабление Римской империи. Рим разрушался сотни лет. Такое огромное тело не могло разрушиться скорее (М. Погодин).

Варвары и гибель Римской империи

 

Что должна была испытать масса варваров, глядя на жирующую империю? По всей вероятности, богатства Рима только разжигали зависть в покоренных и угнетаемых народах. Мир вдохновлялся возможностью почти что в одночасье разбогатеть, завоевав Рим. Спокойствие и раньше нарушалось постоянно: то это битва с Карфагеном, то война с Югуртой, то возмущения германцев, то события на Востоке, то переворот на окраинах Китая.

Воины на страже

 

Следует в этой связи особо подчеркнуть, что «великое переселение народов», столь коренным образом изменившее судьбы Европы и мира, как известно, началось с миграции на запад части азиатских народов (сюнну). Во II в. н. э. они покинули места своего первоначального обитания и, двинувшись на запад, стали, подобно мощному прессу, выдавливать все обитавшие на евразийском континенте народы. Процесс занял не одно столетие, и через два с половиной века они появились на европейской арене под именем гунны. Однако самое любопытное то, что процессы, аналогичные «великому переселению народов», имели место и в Китае. Как отмечают синологи, в Восточной Азии начиная с III века н. э. наблюдается процесс, аналогичный тому, что происходил на границах Римской империи, а именно: часть сюнну (сяньбийцы, ди, цяны, другие ближайшие соседи древних китайцев) начали перемещаться на Среднекитайскую равнину. В результате уже в 308 г., т. е. за сто лет до взятия Рима Аларихом и возникновения на территории Римской империи первого «варварского» государства – Тулузского королевства, предводитель сюнну Лю Юань объявил себя императором, а его преемник Лю Цун взял через три года столицу империи Цзинь и захватил в плен Сына Неба. Эти события и повлекли за собой начало массового переселения древних китайцев на юг, в бассейн Янцзы. В движение пришли и племена «южных варваров». Иначе говоря, именно азиатские племена послужили неким детонатором «большого взрыва», который заметно изменил не только облик населения на огромных пространствах Азии и Европы, но и перекроил карту мира, внеся существенные изменения в исторические судьбы могущественнейших Римской и Китайской империй. «Именно потому, что «великое переселение народов» заставило древних китайцев пережить этот период перерождения и изменения, между ними и современными китайцами, говоря словами К. А. Харнского, мы обнаруживаем сегодня примерно такие же качественные различия, как между древними римлянами и современными итальянцами».

В провинции Африка, испытавшей на себе бесцеремонное вмешательство римских ростовщиков и финансистов, появился хитрый и очень неглупый нумидийский владыка. Звали его Югурта. Когда римляне разделили Нумидию на три части (примерно так же, как сделали янки с Югославией), Югурта силой объединил страну. Правда, при этом убил своих сонаследников и римских спекулянтов и коммерсантов. Но по большому счету то была битва за независимость Нумидии от Рима. В 113 г. до н. э. римляне потерпели серьезное поражение от кимвров. Этим воспользовался Югурта, нанеся римлянам в битве при Сутуле поражение (109 г. до н. э.). Армия капитулировала, римляне прошли «под ярмом», а Рим был вынужден заключить с ним договор, в котром обещал очистить Нумидию от своих войск. Конечно, сам Югурта был далеко не идеальной личностью. Ему были присущи коварство и жестокость. Однако уже та удивительная легкость, с которой он подкупал почтенных сенаторов, показала, насколько прогнил Рим. И когда он был все же побежден военачальниками Рима Цецилием Метеллом и Гаем Марием (109 г. и 105 г. до н. э.), привезен в Рим и казнен, опасность для Рима все равно не исчезла. Историк писал в «Войне с Югуртой»: «И правда, вплоть до разрушения Карфагена, римский народ и сенат вели дела государства дружно и спокойно, не было меж гражданами борьбы за славу и господство: страх перед врагом поддерживал добрые порядки в городе. Но стоило сердцам избавиться от этого опасения, как место его заняли разнузданность и высокомерие – успех охотно приводит их за собою. И вышло так, что мирная праздность, о которой мечтали в разгар бедствий, оказалась хуже и горше самих бедствий. Знатные мало-помалу обратили в произвол высокое свое положение, народ – свою свободу, всяк рвал и тянул в свою сторону. Все раскололись на два стана, и государство, которое прежде было общим достоянием, растерзали на клочья». Нечто схожее случилось и с СССР, который «растерзали на клочья» алчные, ненасытные твари.

Кельты атакуют

 

Надо сказать, что кельты и германцы не раз наносили страшные поражения Риму. В 105 г. до н. э., 6 ноября, при Оранже кельты и германцы истребили рим-ские войска Максима и Цепиона, в результате чего открывалась дорога для мощной германо-кельтской миграции, представлявшей массу от 250 000 до 300 000 мигрантов, из них 80—100 тысяч были боеспособны. Перед Римом замаячила надежда на компромисс с ними. Многие племена в рамках Империи нуждались в контактах с Римом и римской культурой. Поэтому они выступали за те или иные формы мирного сосуществования. Иные римляне это понимали.

Племена хотели обрести культурный облик. Их кочевая жизнь заканчивалась. У многих росло желание жить по-людски. В результате общения с римлянами и их бытом и культурой у них возникали и более высокие запросы. Дион Кассий в одном из мест своей «Истории», говоря о германском племени кимвров, писал: «Однажды так замешкавшись, кимвры очень ослабели духом, и от этого сделались более вялыми и бессильными и телом и душой. Причина этого в том, что, живя в домах (имеется в виду их длительное пребывание в романизованной Испании и Северной Италии. – В. М.), они отступали от своего прежнего образа жизни под открытым небом, пользовались горячей баней вместо прежнего купания в холодной воде и стали объедаться тонкими блюдами и местными сладостями, тогда как раньше питались сырым мясом, и пресыщаться допьяна вином. Это совершенно истребило их пылкость и изнежило их физически, так что они больше не могли переносить ни трудов, ни невзгод, ни зноя, ни холода, ни бодрствования». В итоге такого культурного воздействия менялся и весь уклад жизни племен. В работе, посвященной проблемам развития торговли и цивилизации, один автор сравнил народы Западной Европы (галлов, испанцев, германцев, британцев) с американскими индейцами накануне их покорения колонистами из Европы. К. Дэй пишет: «Тот факт, что современные испанцы и французы фактически имеют в своей основе базу латинской культуры, является важнейшим свидетельством римского влияния на провинциалов». Среди тогдашних европей-ских племен возникают планы создания некоего общего союза. Например, Аларих, захвативший Рим, стремился к образованию единого германо-романского народа, а его сын Атаулф мечтал преобразовать Римскую империю в Готическую империю. Но роли в ней должны были распределяться с учетом уже новой расстановки сил в регионе: Романия должна стать Готией, Атаулф «должен заменить Цезаря Августа». Вопрос в том: а готов ли был сам Рим делить полномочия с другими? Готов ли был принять формулу Клодиана: «Мы должны пить из Рейна и из Оронта, ибо мы все – один народ»? Многие германцы в принципе хотели стать партнерами и союзниками Рима. Но римляне, полные гордыни, чаще всего относились с ненавистью, презрением к варварам.

Пленные германцы. Рельеф с Трояновой колонны

 

О гуннах и других варварах большая часть историков и писателей Рима пишет в довольно оскорбительных тонах… Аммиан видел в гуннах недочеловеков и так говорил о них: «Они настолько чудовищно безобразны и бесформенны, что их можно принять за двуногих зверей или за пни, которые вырублены в виде идолов, устанавливаемых на краях мостов… Как неразумные животные, они совершенно не понимают разницы между истинным и ложным». Пруденций, декларировавший ранее, что народы Империи якобы «равны и связаны единым именем», называл в своих стихах язычников глупыми и писал, что «Рим стоит в гордом одиночестве над землями варваров». Поэт Клодиан высмеивал гуннов за их нравы: за то, что они нацелены только на войну, за то, что они похожи на зверей, и даже за то, что вступают в брак с африканцами, в итоге чего «цветной ублюдок запятнает колыбель». Кто стал бы вспоминать благие экуменические проповеди Павла: «Нет ни иудея, ни язычника, нет ни раба, ни свободного… все вы одно во Христе Иисусе». Ложью была вся римская политика, все проповеди.

Конвоирование римскими воинами германских женщин

 

Христианский историк Орозий, казалось, видевший в германцах союзников, тем не менее также не мог сдержать своих истинных чувств, понимая всю мощь этих варваров, а следовательно, необходимость потакать им и даже лебезить перед ними: «Я смотрел на германцев и понял, что должен избегать их, – они пагубны, льстить им, потому что они хозяева, молиться на них, хотя они и язычники; спасаться от них бегством, потому что они заманивают в ловушку». Большинство римлян с трудом их переносило. Одним не нравилось идущее от них зловоние, другим – их тела, затянутые в кожи, третьим – их склонность к разврату (чья бы корова мычала, но только уж не «римская»), четвертым – их татуировки, пятым – их пристрастие к алкоголизму. Фюстель де Куланж писал, что на надгробных плитах варвары будто славословили римские порядки. Чушь. Но в свою очередь и варвары, столетиями угнетаемые Римом, не испытывали к нему добрых чувств… К примеру, на надгробной плите в Южной Галлии два германца в язвительном тоне признают, что их расовое происхождение есть часть пятна, смытого крещением. Рим осуждал не только совместные браки, но даже мода варваров подвергалась запрету. Скажем, римские власти запрещали носить в столице и окрестностях штаны и меховую и кожаную одежду варваров (даже рабам), под угрозой пожизненной высылки и конфискации имущества. Правда, Феодосий I лояльно отнесся к германским вождям, разрешив вестготам селиться компактно внутри Империи. Но это было скорее исключением, и произошло гораздо позже.

Бракосочетание. Античный барельеф

 

Примерно такое же положение складывалось с галлами, германцами, прочими «варварами» в Римской империи. На иммигрантов коренные римляне, даже те италики, которые поколение назад сами были рабами и вольноотпущенниками, смотрели с едва скрытым презрением. Им не нравились ни их привычки, ни их язык, ни «физиономии»… Никакой расовой ассимиляции (хотя нечто похожее все же имело место за годы контактирования народов друг с другом) на деле так и не произошло. Во всяком случае, на государственном уровне прослеживалась совершенно иная политика разделения рас. Закон Валентиана I и Валенса (370 г. н. э.) не поощрял заключение смешанных браков между римскими гражданами и германскими иммигрантами. Так расовый клин был вбит в могилу мирного союза.

Стоит вспомнить отношение официальных лиц и к германским иммигрантам. В глазах римских чиновников, военачальников то были люди не то что второго, а даже третьего сорта. Голодающих вестготов римляне кормят падалью в обмен на возвращение им сыновей, проданных в рабство. Иордан пишет: когда готские вожди, обосновавшиеся во Фракии, увидели, что их воины и народ терпят голод и оскудение, они обратились к римским полководцам Лупицину и Максиму с просьбой продать им съестные припасы («открыть торжище»). Те согласились, движимые «проклятой золотой жаждой». Побуждаемые алчностью вояки стали продавать им не только баранье или бычье мясо, но «даже дохлятину – собачью и других нечистых животных, причем по высокой цене». Дело дошло до того, что любого раба продавали за один хлеб или за десять фунтов говядины. Когда же ни рабов, ни утвари не стало, жадный купец, невзирая на отчаянную нужду, потребовал их сыновей. Родители молодых готов вынуждены были продавать римлянам даже своих детей, считая, что лучше пусть те будут рабами римлян, чем умрут с голоду. Римляне не брезговали и самыми подлыми приемами. Так, римский военачальник Лупицин пригласил готского князя Фритигерна на пир, уверяя его в самых теплых и дружеских чувствах. Тот, не подозревая об обмане и коварстве римлян, пришел на пир с небольшой дружиной. Пока он в одном помещении пировал, в другом римляне пытались перебить его дружину. Когда Фритигерн услышал отчаянные крики погибавших товарищей, он обнажил меч и устремился к ним на помощь. Те, возмущенные римским коварством, стали безжалостно избивать римлян.

Я. Йорданс. Праздник бобового короля

 

Иордан пишет: «Этот самый день унес с собой как голод готов, так и безопасность римлян… И начали тогда готы, уже не как пришельцы и чужаки, но как (римские) граждане и господа, повелевать землевладельцами и держать в своей власти все северные области вплоть до Данубия». Император Валент тут же послал войско во Фракию, но готы наголову разбили римлян. Сам Валент бежал и спрятался в каком-то ветхом домишке. Не ведая о том, готы подожгли его, и император сгорел заживо. Так римляне сами раздували пламя ненависти.

Боевая колесница бриттов

 

Тех же германцев Рим набирал в военные части и отправлял сражаться во славу империи. Причем отправляли на самые опасные гибельные участки (Констанций III предпочитал проливать кровь союзников и германцев, не римлян). Германцы – отважные воины, да и содержание их обходилось Риму дешевле, чем собственных солдат. Естественно, те надеялись на благодарность страны за честное выполнение ими нелегкой службы. Но когда галл и германец просил землю, надеясь на получение гражданства, он видел враждебность и полнейшее непонимание со стороны чиновников Рима. При таком отношении неудивительно, что иные германцы отказались от романизации и противились службе в армиях Рима. Эксперимент по федерализации Империи завершился полной катастрофой. Рим не мог и не хотел ассимилировать тех, кого он ранее впустил в его границы. И все же, проникая в пределы империи, толпы варваров, вторгшиеся или поселившиеся тут, невольно меняли его лицо. Все больше было в пределах империи не римлян, а чужестранцев… Власть коренных обитателей Рима убывала, словно вода, спадающая после небывалого наводнения. Уже при Севере в сенате Рима численный перевес над уроженцами Запада и италиками получили выходцы из восточных провинций или Африки. Вперые Александрия получила городской совет, а главные города египетских номов – муниципальное устройство. Император Септимий происходил родом из Африки. Против нее никто ничего не имел, но ставить во главе италийской страны дитя пустынь! Будучи ярым поклонником Ганнибала, тот всюду воздвиг статуи карфагенскому полководцу, смертельному врагу Рима. Император Элагабал, финикиянин, стал устраивать кровавые оргии. Он плясал перед алтарем, приносил человеческие жертвы, выбирая для этой цели по всей Италии знатных и красивых мальчиков, как некогда делал ненавистный Карфаген. При этом Элагабал испытывал особое удовольствие, используя в качестве прислуги почтенных сенаторов, бывших на положении рабов.

Римский кавалерист повергает германца. Надгробье

 

Встречая такое отношение к себе, германцы и бургундцы, галлы, готы и гунны ненавидели Рим всем сердцем и платили ему той же монетой. В итоге у племен зрело желание захватить Рим и разрушить это гнездо войн, насилия, ненависти и грабежа. Чувства народов Европы можно понять. Столетиями Рим захватывал и порабощал сотни тысячи людей. Хёфлинг отмечает, что в 1-й Пунической войне (264–241 гг. до н. э.) римские войска взяли 75 000 пленных, а во 2-й (218–201 гг. до н. э.) – 30 000 в одном только городе Таренте. Таким образом, за пять десятилетий, с 200 по 150 г. до н. э., когда Рим собственно и стал мировой державой, из эллинистического мира им было уведено 250 000 пленных. Это огромная цифра для античной эпохи. Успешные военные походы в Азию против Антиоха III из династии Селевкидов (189–188 гг. до н. э.) завершились притоком новых рабов. Скажем, Луций Эмилий Павел (победитель греков, насаждавший в Риме греческую культуру) продал после взятия Эпира в 168 г. до н. э. 150 000 человек, а после победы Мария над германцами (в 102–101 гг. до н. э.) римляне получили новые пополнения живого товара. Далее все шло по раз и навсегда заведенному кругу. Так, когда Цезарь одержал победы в Галлии, он продал в рабство народ адуатуков (53 000), подчинив кельтское племя венетов в Британии, он приказал казнить вождей, а весь народ фактически увел в рабство. После галльских войн Цезаря рынки затопили полмиллиона рабов. Сотни тысяч пленных захвачены и в ходе войн периода ранней Империи. Неудивительно, что многие ее обитатели встречали варваров как спасителей. Нужны были сотни тысяч «брутов», чтобы отомстить дикому, алчному и жестокому народу. Да здравствуют «варвары»!

Смерть галла, закалывающего себя и жену

 

Следует, видимо, упомянуть и еще об одной причине, видимо, немаловажной, которая ускорила гибель Римской империи. Чувство меры и осторожности стало изменять Риму, что продолжал захватывать все новые земли, подчинял племена, не заботясь о том, что их разношерстная масса трудна в управлении, надеясь, что он сможет в дальнейшем манипулировать народами. С галлами римлянам, правда, удалось справиться. Те хотя и были сильны, но в упорстве уступали им. О них говорили: «В первой яростной атаке они опаснее мужчин, при первом отпоре – слабее женщин». Галлы службу в пехоте считали непрестижной и предпочитали служить в кавалерии. Воины их очень любили золотые браслеты и кольца, подобно женщинам. Потому серьезными противниками не были, хотя и устрашали своим косматым видом. Им не хватало дисциплины и организации. Учитывая все вышесказанное, римлянам не стоило особого труда превратить галлов в своего рода «санитарный кордон». Намного упорнее и ожесточеннее была битва с гельветами. Цезарь приводит следующие цифры: в битве римлян и гельветов погибло 258 000 гельветов, а 110 000 вернулось на родину. При этом говорит, что большинство погибших составили старики, женщины и дети. Таков прославленный Рим!

Экономический гнет, к которому принуждали римляне побежденных, был невыносим (бесчисленные штрафы, контрибуции). Подушному налогу в Сирии подлежали все мужчины от 14 до 65 лет, все женщины – от 12 до 65 лет. Евреи также должны были поголовно платить Риму крупные суммы. Кроме денежного налога существовала еще и подать натурой. Население обязано было поставлять Риму скот, перевязочные средства, содержать в порядке все дороги и почтовые станции. Результатом подобной оккупации были бедствия (голод, болезни, мор, нищета). Евсевий рисует жуткую картину голода, охватившего Восток в 312 г. до н. э. Нисколько не преувеличивая трагедию бедного народа, Евсевий писал: «…одна мера пшеницы продавалась по 2500 атттических драхм. Бесчисленное множество народа умерло в городах, а еще больше того в селах и деревнях, так что списки податных людей, до того времени заполненные многочисленными именами землевладельцев, теперь состояли едва не из одних помарок, потому что почти все те жители истреблены голодом и заразой. Одни принуждены были отдавать богатым людям самые любимые свои вещи за небольшое количество пищи; другие, мало-помалу прожив все свое имение, дошли до крайней нищеты; иные растирали малые клочки сена, питались без разбора вредными растениями и погибали от болезни… Другие, высохшие… не могли стоять на ногах и падали среди улиц. А люди, казавшиеся богатыми, раздав много пособий, в конце концов напуганы были толпами просителей и пришли в состояние бесчувственности и жестокосердия, ибо ожидали, что вскоре сами должны будут переносить одинаковые бедствия с просящими. На городских площадях и улицах мертвые обнаженные тела, в течение многих дней оставаясь непогребенными, представляли самое печальное зрелище; а некоторые из них даже пожираемы были псами». Представьте себе, как воспринимались в этих условиях сотнями тысяч несчастных роскошные виллы и безумные пиры Рима.

Римский саркофаг. IV в. до н.э.

 

И напрасно Дион Хризостом, сам богатый землевладелец, уговаривал народ, что «камни и огонь никому не страшны» и что «сила народа – в другом, прежде всего в разумном поведении и справедливости». Фарисей, он мог бы понять, что у народа нет уж сил терпеть налоги, нести огромные расходы на содержание рим-ского войска, как и на содержание всей этой своры сановников императора.

Митридат Евпатор

 

Поэтому восстания против римской власти почти всегда находили поддержку у населения. Одной из таких освободительных войн и стала война Митридата Евпатора. Тот был умным правителем и храбрым воином. Он старался привлечь на свою сторону тех, кто пострадал от Рима. Разослав в греческие города гонцов, он объявил, что, во-первых, прощает им все государственные и частные долги, освобождая от налогов на 5 лет (правда, это случилось уже после первых побед над Римом, когда ему в руки попали огромные богатства, награбленные Римом). Во-вторых, он последовал совету римского военачальника Гая Мария, который тот ему дал в ответ на просьбу Митридата дать хоть какие-то гарантии в области внешней политики. Гай Марий произнес фразу, которую должны бы усвоить и наши государственные мужи: «Либо постарайся накопить больше сил, чем у римлян, либо молчи и делай, что тебе приказывают». Так он и сделал. В-третьих, он понял, что народы ненавидят Рим лютой ненавистью. Ведь даже италики, долгие годы безуспешно добивавшиеся от Рима предоставления им гражданских прав, наконец не выдержав, восстали и создали свое государство с центром в городе Корфиний. Они предложили союз Митридату. По непонятным причинам он им отказал, хотя они могли бы стать лучшими бойцами его армии, ибо много лет прослужили в рядах римской армии и прекрасно знали тактику и стратегию римлян. Но то, что они пришли к врагу Рима, уже говорит о многом.

Ваза Митридата

 

И когда Митридат отдал тайный приказ наместникам в один день истребить всех римлян и италийцев, живущих в Азии, жители азиатских городов даже и не колебались. Они перебили не только главных римских виновников их страданий – купцов, ростовщиков и публиканов, но даже и вольноотпущенников (женщин, детей и рабов). Хотя напомним, что среди вольноотпущенников нередко были самые жестокие, свирепые угнетатели. «В этом случае особенно ясно было, что Азия не вследствие страха перед Митридатом, но скорее вследствие ненависти к римлянам совершила против них такие ужасные поступки», – писал Аппиан. В этой резне, по утверждению источников, всего погибло около 80 000 римлян. Орозий писал о битве с Митридатом: «Итак, Митридат, царь Понта и Армении, после того как (он) задумал лишить царства Никомеда, царя Вифинии, друга римского народа, и был предупрежден сенатом о том, что если он попробует это сделать, то навлечет на себя войну с римским народом, полный гнева, захватил Каппадокию и, изгнав оттуда Ариобарзана, прошел по всей провинции огнем и мечом. Затем он таким же бичом поразил Вифинию, прогнав из нее царей Пилемена и Никомеда. Потом он, когда прибыл в Эфес, жесточайшим эдиктом предписал, чтобы все римские граждане, какие бы ни были найдены во всей Азии, были бы в течение одного дня убиты, и это было сделано. Никоим образом нельзя ни передать, ни выразить словами, какое тогда множество римских граждан было убито, каково было горе для многих провинций, какова была скорбь для обреченных на смерть, а также для убивающих, когда всякий вынужден был либо выдавать невинных чужеземцев и друзей, либо испытать на себе кару, (предусмотренную) для чужеземцев». О степени ожесточенности столкновения, о масштабах, которые приняла борьба против римлян в Малой Азии, свидетельствует то, что схватка длилась четверть века (88–63 гг. до н. э.) и закончилась лишь со смертью Митридата. В качестве примера, показывающего истинное отношение покоренных народов к Риму, приведем слова персидского царевича Ормидза, который в 324 г. н. э. бежал к Константину Великому. На вопрос, как ему понравился Рим, он сказал, что там ему понравилось только то, что и тут, как он это понял, люди умирают. Добавим, что с Римом все его противники – великие воины Ганнибал, Митридат, Атилла – сражались не на жизнь, а на смерть. Что это такое, как ни битва цивилизаций. Она может повториться вновь – уже в XXI веке!

Э. Вольф. Амазонки после боя

 

Напомним, что на стороне Митридата сражались и воинственные сарматы. Это близкое к скифам племя, проводившее всю жизнь в седле, было ираноязычным племенем и кочевало по просторам евразийских степей. Они покорили и вытеснили скифов, возможно, даже впоследствии слились с ними, в результате чего название «Скифия» исчезает из трудов античных писателей и заменяется – «Сарматией» (с III в. до н. э. до IV в. н. э.). Геродот помещает сарматов к востоку от Дона: «За рекою Танаисом (Доном) уже не скифская земля: первые из тамошних участков принадлежат сарматам, которые начиная от Меотийского озера (Азовского моря) занимают пространство на 15 дней пути к северу». По легенде, сарматы якобы произошли от брака скифов с амазонками Приазовья.

Говорили сарматы на скифском языке, но искаженном, ибо не вполне его еще усвоили. Отзвуки того давнего языка, по мнению лингвистов, можно найти в современном осетинском языке. Сведения о передвижении сарматов приводят и рим-ские историки, описывавшие войны Рима с Митридатом Евпатором. Этот народ был не только смелым воителем, непревзойденным мастером конного боя, которому не было равных, но и довольно искусным резчиком по металлу. До нас дошли некоторые произведения «звериного стиля», отличающиеся красотой и мастерством исполнения. У сарматов, как и у древних иранцев, царил культ солнца и огня – священной стихии ираноязычных народов, воспетый в Авесте. О поклонении сарматов огню писал и Диодор Сицилийский. Их алтари с огнем изображались на погребальных вещах, серебряных блюдах и каменных стелах. Женщины этого народа не уступали в мужестве и храбрости мужчинам, уходя с ними на войну, носили такие же одежды, одеты как воины – в тяжелые панцири, сражались на конях, используя длинные пики и двуручные мечи. Они глубоко уважаемы всем народом и принимали активное участие в управлении. Скипак утверждал даже, что «народ сарматов управляется женщинами» (IV в. до н. э.).

Арминий

 

Исключительное значение для Рима имела схватка с германскими племенами. Родиной германцев (или «мастерской племен») являлись Южная Скандинавия и полуостров Ютландия. В IV в. до н. э. основная масса германцев устремится на юг и вглубь Европейского континента. Они стали тревожить Римскую империю задолго до начала так называемых великих миграций (кимвры, тевтоны, свевы). Примером «любовного отношения» германцев к римлянам стала знаменитая битва в Тевтобургском лесу. Восставшие племена германцев (херуски, марсы и хатты, бруктеры) во главе с их полководцем Арминием полностью уничтожили три римских легиона Вара (9 г. н. э.). Вот как описывает историк это событие:

«И лишь только когорты отступили на один шаг, как тотчас же германские сотни ринулись вниз отовсюду, со всех высот, и окончательно отогнали римское войско к его лагерю. Всякая надежда на спасение была потеряна. Конница ускакала, надеясь в каком-либо ином месте пересечь горы. Вар и некоторые из старших командиров покончили самоубийством. Знаменосец бросился вместе со своим орлом в болото, чтобы не дать врагам захватить в свои руки святыню легиона, если уж не было возможности ее спасти. Наконец, остальная часть войска, во главе с префектом Цейонием, сдалась на милость победителя». Пока велись переговоры о капитуляции, верные слуги римского полководца пытались сжечь тело и, чтобы спасти от поругания, закопали его. Но победитель римлян Арминий приказал вырыть тело Вара и, отрубив его голову, послал ее Марбоду, королю маркоманов, своему сопернику. Так ненавистен был им Рим. Это было самым тяжелым из всех поражений Рима той эпохи. Узнав трагическую весть, Август произнес: «Вар, Вар, верни мне мои легионы!» Римляне были потрясены. То был знак грядущих бед.

Битва римлян с варварами

 

Один из них, Веллей Патеркул, охвативший всех шок выразил словами: «И все это войско было разбито и окончательно уничтожено тем врагом, которого до этого времени римляне убивали, как скот…»Судьба пленных была ужасной. Многие были распяты или сожжены заживо. Иных принесли в жертву темным богам германских лесов. В итоге этой битвы римляне потеряли три легиона (17, 18 и 19-й легионы), 20 000 человек. Императору Августу было нанесено не только военное, но и политическое, да и моральное поражение. Он, гордившийся тем, что вернул знамена, утерянные Крассом в сражении при Каррах, сам потерял 3 легионских орла. С ним даже произошел нервный срыв. Ходили слухи, что он перестал стричься и все время повторял приведенную ранее фразу, обращенную к Вару. Римские порядки были суровы по отношению к военнопленным. Поэтому хотя кого-то впоследствии выкупили близкие, этот акт милости имперское правительство допустило только при условии, чтобы все эти люди (побывавшие в плену) уже никогда впредь не появлялись в Италии.

Надгробие над могилой павшего воина из легиона Вара

 

Отныне римляне фактически жили в постоянном страхе перед тем, что на них обрушится темная и страшная лавина племен, гораздо более грозная, чем воины Ганнибала. Уже к началу новой эры в Риме проявились ранее несвойственные ему признаки слабости и внутреннего надлома. Дион Кассий писал о времени после трагедии в Тевтобургском лесу. А далее случилось следующее… Август, узнав о том, что произошло с Варом, как говорят некоторые, разорвал на себе одежду. Его охватила глубокая скорбь о погибших, а также страх за будущее Германии и Галлии. Особенно пугало то, что враги, как он предположил, после этого могли двинуться на Италию и на Рим. К тому же у него не оставалось войска из граждан необходимого возраста (в достойном внимания количестве), да и союзные войска, могущие быть в дальнейшем полезными Риму, понесли тогда большой урон.

Коленопреклоненный германец. Бронза. Париж

 

Все-таки он стал готовить новое вой-ско из наличных сил, и так как никто из бывших в призывном возрасте не захотел быть призванным, то он произвел жеребьевку и отнял имущество и гражданские права у каждого пятого из достигших 35 лет и каждого десятого из более старших, на кого пал жребий. Наконец, так как даже при таком положении многие не подчинились, он казнил некоторых. Отобрав по жребию из тех, кто уже отслужил свой срок, и из вольноотпущенников столько людей, сколько мог, он закончил набор и тотчас спешно послал их в Германию с Тиберием во главе. Так как в Риме было много галлов и кельтов, или просто там проживавших, или служивших в страже, он боялся, как бы те не замыслили чего-либо дурного. Всех их Август выслал на разные острова, а безоружным приказал выселиться из города. Это был террор.

Эти потрясающие слова Диона Кассия должны были бы очень внимательно прочитать и запомнить наши мужи. Говоря о жестких мерах, незамедлительно принятых Августом после разгрома легионов Вара в Тевтобургском лесу, Дион Кассий сказал: Риму пришлось «произвести жеребьевку» среди молодых людей из богатых семей. И тот, кто не желал служить, тех лишали гражданских прав, всего состояния и имущества (а также их отцов и матерей, коль они так вот их воспитали)! Не окажется ли Россия (в условиях тотальной войны диверсантов и убийц, развязанной против нее международными и внутренними бандитами, и «демократической» контрреволюцией) перед необходимостью поставить «под ружье» 35-летних, как и римляне? История может и нас заставить пойти на это, если ход ее, не дай бог, пойдет в таком же трагически-безумном направлении. Вместе с тем характерно, что Тиберий после разгрома легионов Вара стал вести себя гораздо осторожнее и мудрее. Он не требовал от германцев дани, готов был платить им за зерно и скот для снабжения легионов, не принуждал к службе во вспомогательных отрядах, а если те сами соглашались на это, выплачивал им немалые деньги. Все это способствовало тому, что германцы (херуски и другие) стали селиться в Италии, активно сотрудничать с Римом. Но случилось это при Феодосии I, который разрешил германским племенам селиться в Империи в качестве отдельных, автономных, союзнических, либо федеральных субъектов при условии службы в римской армии (382 г. н. э.). Поселенцы-иммигранты в V в. (вест-готы и бургундцы) получили треть, а затем и две трети пашни от римских собственников, включая владение недвижимостью (система гостеприимства). При этом все лесные территории, принадлежавшие Риму, делились пополам.

Реконструкция вала, выстроенного Цезарем

 

Битва в Тевтобургском лесу положила конец владычеству Рима в этой части Германии. Ее воспели Клопшток («Битвы Германна», 1769), Клейст (1809) и Граббе (1836). Представляется неуместной и ирония Энгельса, который, говоря о крушении Рима, подчеркнул, что германцы «в награду за то, что освободили римлян от их собственного государства, отняли у них две трети всей земли и поделили ее между собой». Эти действия справедливы. Ведь и Рим поступал точно так же по отношению к побежденным. Так чего же он мог от них ждать!

Или как могли относиться к римлянам бритты, ирландцы или шотландцы?! Со времен Цезаря «оловянные острова» были постоянной занозой в теле империи. Правда, в начале новой эры при императоре Клавдии римлянам удалось разбить вой-ско бриттов и взять в плен их вождя. Так Британия была завоевана во второй раз. Но сами бритты не считали себя покоренной страной. Римлянам пришлось вновь направлять туда их войска. Вдобавок полководец Светоний имел глупость напасть на главную святыню бриттов – город друидов на острове Англси. Это равносильно тому, как если бы некто разрушил храм Юпитера или же сам Рим! Военачальники римлян выпороли королеву Британии Боудикку. Тут же все как один бритты поднялись на восстание. Разъяренные бритты изгнали римлян в Галлию, а не успевших покинуть землю распинали, вешали, рубили тысячами. За несколько дней было уничтожено семьдесят тысяч римлян. Остров крови…

Избиение младенцев

 

Ну и, наконец, постоянно бунтующая, вечно недовольная Иудея, натравившая на Рим евреев Ливии, Киренаики, Египта, Кипра и Палестины с Месопотамией. Евреям в Риме жилось неплохо, они имели синагогу, где могли молиться их богу. Иуда Галилеянин поднял восстание во имя «божьей правды» в 16 г. н. э., а в 115 г., когда все мысли Траяна были устремлены на Восток, где он завоевывал все новые земли, евреи вновь подняли мятеж против Рима. Масштабы восстания впечатляли. Обширные территории были опустошены, и египетская земля даже 30 лет спустя будет нести на себе следы страшного разорения. По всей вероятности, побудительной причиной войны стали мессианские чаяния евреев, а также стремление свергнуть иго ненавистной империи (regnum caesaris превратился в глазах порабощаемых Римом евреев в regnum diaboli) и изгнать чужеземных завоевателей не только с еврейской родины, но и из соседних стран. Историки Израиля отмечают, что последствия восстания тяжело отразились на судьбах евреев. Еврейское население Кипра в результате 2-й Иудейской войны было истреблено поголовно. Страшному разгрому подверглась еврейская диаспора в Александрии. Ей был нанесен такой мощный удар, от которого она уже так и не смогла в дальнейшем оправиться: «…в то время Израиль потерял свою мощь».

Ф. Гайес. Падение Иерусалимского храма

 

Во многих областях все евреи погибли. Опытному полководцу римлян, Сексту Юлию Северу, пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы покорить мужественных евреев ценой массовых убийств. Утверждают, что он уничтожил 580 тысяч человек, 985 деревень и 50 крепостей. О том, какие чувства испытали евреи в справедливой борьбе против угнетателей, говорит обращение Эльазара к героям-защитникам и жителям крепости Масад (к сикариям): «Уже давно, храбрые мужи, приняли мы решение не быть рабами ни римлян, ни кого бы то ни было, но только Бога (ибо Он истинный и справедливый Господин над людьми). Именно сейчас пришло время, которое обязывает нас на деле доказать верность своему решению. Не посрамим же себя в этом, и если уж мы не потерпели рабства и прежде, когда оно ничем не грозило нам, то тем более теперь, когда вместе с ним нас ожидает ужаснейшее отмщение, если мы попадем в руки римлян живыми. Ибо и восстали мы первыми, и последними продолжаем вести борьбу. Я считаю, что по милости Божией дарована нам, до сих пор свободным, возможность достойно умереть, чего не удавалось другим, которых заставали врасплох. Нам наперед ясно, что завтра мы попадем в плен, но мы вольны избрать для себя славную смерть вместе с самыми дорогими людьми. Ибо в этом враги не могут нам помешать, как бы они ни желали взять нас живыми. К тому же нам уже не одолеть их в сражении. Ибо еще в самом начале, когда для нас и наших соотечественников, пожелавших сразиться за свободу, все складывалось тяжело и более благоприятно для наших врагов, следовало угадывать в этом Божий замысел и понимать, что Он обрек на уничтожение некогда любезный Ему еврейский народ. Ведь если бы Он оставался милостивым к нам или по крайней мере не так сильно гневался на нас, то не попустил бы гибели стольких людей и не предал бы своего священного народа врагам на сожжение и уничтожение… Ясно, что Бог лишает нас надежды на спасение… И пусть мы сами понесем наказание, но не перед римлянами, злейшими нашими врагами, а перед Богом. Его наказание не так страшно, как наказание врагов. Пусть жены наши умрут неопозоренными, и дети наши – не изведавшими рабства». Этот манифест обреченных гибнущих евреев впечатляет.

Н. Пуссен. Разрушение Титом храма в Иерусалиме

 

Римляне проявляли к евреям суровость, впрочем, обычную для тех времен. Тит, коего прозвали «милосердным», все ж распял при осаде Иерусалима 500 евреев. Если позволите, сделаем лишь одно замечание… Во вражде, охватившей римлян и иудеев, в какой-то мере были «виновны» и евреи… В сцене у Г. Фаста («Дочь Агриппы») ведущие мужи еврейской политики (царь евреев в Галилее, владыка Израиля, царевич Иудеи, главные лица Синедриона) говорят о том, как повели себя евреи в отношении римлян. Один из них, посмотрев в сторону Иерусалима, заметил, что город сей буквально «пропитан ненавистью к Риму». И продолжал: «Ненависть к Риму – это состояние сознания…» Ведь нельзя забывать и о 1200 римских легионеров, что были убиты евреями в Иерусалиме. Когда же ему кто-то возразил, что убийцы – не евреи, а сикарии, он справедливо заметил: «Какая разница… население же одобряет здесь действия сикариев, дает им пристанище совсем не из-за страха перед ними. А что до гибели римских солдат, то в ней повинны не только сикарии. Всё население приложило к этому руки. Я лично наблюдал женщин, нежных прекрасных евреек, которые не обидят комара. Так вот, именно такие женщины обрушили на легионеров шквал камней». Вам будет понятнее эта картина, если вы наложите схему Рима на Чечню, где часть населения, принадлежащая к бандитским кланам, по-прежнему втайне помогает своим единокровным выродкам, убивающим невинных детей. Поступать с этой тварью чеченцам-патриотам и русским надобно по законам военного времени, «искореняя их род»! Так же следует поступать с чуждой нашему народу бюрократией, искоренив ее.

Стена Плача в Иерусалиме

 

На месте разрушенного древнего Иерусалима вырос новый город, основанный Адрианом, – Colonia Aelia Capitolia. Город состоял из застроенных красивыми дворцами и языческими храмами кварталов. На том месте, где по христианской традиции находился Гроб Господень, возвышался храм Афродиты. Но иудеям селиться там запретили… Они могли смотреть на их столицу только издали, так как любого еврея, кто был схвачен в ее пределах, ожидала смерть. Римляне в отношении их вели себя иезуитски. Раз в году, в день разрушения Иерусалима, изгнанники могли приходить сюда, плакать над руинами уничтоженного храма. «Жалко выглядели (эти) плохо одетые мужчины и женщины, полны скорби были их рыдания у Стены Плача», – писали авторы-христиане в начале новой эры. Таковы были трагические итоги 3-й Иудейской войны. Восстание внесло лепту в разрушение великой империи. «Последствия еврейского мятежа при Траяне, – пишет еврейский историк Ш. Сафрай, – наложили глубокий отпечаток на всю Римскую империю. Этот мятеж, вместе с восстаниями других побежденных народностей Востока, заставил Траяна начать отступление и отказаться от своих последних завоеваний. Адриан окончательно оставил мысль о завоевательном походе. Римские войска покинули все оккупированные области. Римская экспансия на Восток была задержана, и Парфянское царство вновь окрепло. Таким образом, его границы стали пределом распространения христианства. Находившаяся в границах этого царства Вавилония превратилась в убежище и оплот для еврейства и его культуры в продолжение последующих веков, когда христианские правители и церковь жестоко угнетали евреев…»

Римское государство в поздний период истории превратилось в бездушную военную машину, назначением которой стало убийство с целью ограбления. З. Майяни верно заметил, что римляне ограбили всех, кого смогли. Они мечтали когда-нибудь ограбить и Индию, стремясь повторить «подвиг» Александра. Это им, правда, не удалось. Но зато им удался другой «подвиг»: они разрушили одну за другой цивилизации Средиземноморья. Последствия сей чудовищной акции ощущаются по сей день. Профессор Л. Омо, видимо, справедливо заметил, что римляне организовали эксплуатацию завоеванных ими земель как огромное прибыльное предприятие, в котором все слои римского населения должны были находить выгоду. В результате 3-й Македонской войны сенат Рима, чтобы «отблагодарить» армию-победительницу, отдал на разграбление города Эпира.

Парадный шлем из Рибчестера

 

В назначенный день везде одновременно командиры подают сигнал к началу разграбления: войска стали грабить и забирать всё ценное. В течение часа 70 городов разорены, 150 тысяч жителей было продано в рабство. Каждый всадник получил долю – 400 денариев, а каждый пехотинец – 200. Стены разграбленных городов снесли, всю добычу продали, из вырученных денег и выплатили воинам долги. При этом полководец римлян Павел увидел, что вопреки расчетам он все же не сумел насытить солдат: «Те возмущались – не досталось-де им ничего от македонской добычи, будто они в Македонии и не воевали». Римляне же собрали в Амфиополь послов со всех концов круга земного похвастаться перед Европой и Азией своей добычей. Историк Тит Ливий говорит об этом даже с извест-ной гордостью: «Не меньше сценических зрелищ, ристаний и состязаний занимала толпу собравшихся македонская добыча, выставленная для обозрения: изваяния, картины, ткани, вазы из золота и серебра, из меди и слоновой кости, сработанные дворцовыми мастерами с великой тщательностью, и не только для мгновенной услады взора (такими изделиями полон был дворец в Александрии), но для каждодневной пользы. Богатство это погрузили на корабли, чтобы Гней Октавий его доставил в Рим». Победив Македонию (167 г. до н. э.), Эмилий Павел, триумфатор, ограбил страну практически дочиста и вывез оттуда 120 миллионов сестерций! Тогда в Рим поступило столько золота, что государство смогло дать гражданам немыслимые привилегии: их освободили от налогов. Но надо помнить: богатство одних часто имело своим истоком бедность других.

Золотая пряжка для конской сбруи

 

Как не вспомнить варварские поступки римлян в отношении даже не врагов, а их союзников, почти что сородичей. Цензор Квинт Фульвий Флакк, строивший храм Фортуны – покровительницы всадников, обещанный им, когда он был еще претором в Испании, старался всех перещеголять, – чтобы в Риме не было более роскошного и обширного храма, чем воздвигаемый им. Цензор не нашел ничего лучше, чем отправиться в Бруттий и наполовину снять крышу с храма Юноны (Геры) Лацинийской… Знаменитый храм находился на юге Италии, на мысе Лацинии. По сути дела, прямо на глазах союзников нагло ограбили их святыню! Плиты уложили на корабль, отвезли в Рим, стали переносить к храму Фортуны. Это вопиющее святотатство еще более усугублялось тем обстоятельством, что цензор как раз и предназначен для надзора за «чистотою нравов». По обычаю предков им поручали охрану, ремонт храмов. Тут же вместо охраны налицо был акт вандализма. Правда, в сенате поднялся ропот. Флакка отругали, указав, что нельзя украшать храмы одних богов вещами, награбленными из других храмов. Плиты отправили обратно, но водрузить их на прежнее место так и не смогли.

Гордую Македонию разорвали на четыре маленьких страны подобно тому, как натовские хищники разодрали поверженную и униженную Югославию… Рим не только распустил македонскую армию, но и ограничил торговые отношения между республиками, запретил эксплуатацию золотых и серебряных рудников, и даже пресекал брачные связи между отдельными ее частями. Так же поступал Рим со всеми своими противниками, которых ему удалось сокрушить. «Древний Карфаген был стерт с лица земли, и мы почти ничего не знаем о сокровищах его науки, искусства и литературы, все они превратились в пепел. Другим преступлением было нанесение удара Элладе, источнику науки, искусства, демократии, вдохновительнице Рима во всех областях духовной жизни. Римляне заняли Коринф, убили мужчин, продали женщин и детей, уничтожили огромное количество сокровищ искусства. Полибий был свидетелем того, как римляне варварски превращали ценные картины в доски для игры в кости. Затем наступила очередь Иерусалима. Римляне яростно напали на страну, пророки которой призывали к братству народов, где в том же веке, в котором был основан Рим, пастух-пророк Амос провозгласил равенство всех наций, напоминая Израилю, что язычники (филистимляне, арамейцы и эфиопы) имели те же права, что и он», – пишет З. Майяни. Рим предстал в глазах народов каким-то всепожирающим Молохом, торжествующим зверем из Апокалипсиса, гибели которого жаждали многие.

Гробница Горациев и Курациев

 

Отношение к Риму порабощенных народов можно лучше понять, если прочесть трагедию Корнеля «Гораций» (страстное откровение сестры Горация). Родной брат Гораций убил ее жениха из рода Курациев. В гневе бросает она в лицо Риму горькие слова, выражая мнение тысяч и миллионов женщин и мужчин:

Рим, ненавистный враг, виновник
бед моих!
Рим, Рим, которому был заклан
мой жених!
Рим, за который ты так счастлив
был сразиться!
Кляну его за то, что он тобой
гордится.
Покуда мощь его не так еще сильна,
Пускай соседние воспрянут племена,
А если сможет он не пасть
под их ударом,
Пусть Запад и Восток восстанут
в гневе яром,
И пусть надвинутся, враждой
к нему горя,
Народы всей земли чрез горы и моря!
Пусть на себя он сам свои обрушит
стены,
Себе же в грудь вонзит преступный
меч измены,
А небо, утолив молящую меня,
Затопит этот Рим потоками огня!
О! Видеть, как его дробит небесный
молот,
Как рушатся дома, и твой венец
расколот,
Последнего из вас последний
вздох узреть
И, местью насладясь, от счастья
умереть!

Когда же началось то, что принято называть Великим переселением народов, Римская империя стала трещать по швам. Тяжелейшие войны пришлось вести Риму в 166–180 гг. н. э. и против германских племен (союз 58 племен), атаковавших Империю по дунайской границе – от Галлии до Иллирика. Натиск Барбарикума на западе продолжался, но сильнее всего он был в восточных районах империи – Паннонии, Реции, Норике, Дакии, Верхней Мёзии. Это – вытянутый коридор Восточной Европы. Не перечисляя названия всех племен, заметим, что сюда же устремились представители сарматского, иллирийского, возможно, славянского племенных союзов, аланы из северокавказских областей. Маркоманнские войны были кровавыми и исключительно тяжелыми для Рима. Главную роль в них играли германцы – маркоманны и квады. Впервые против Империи выступили племена, жившие в глубине Европы – вандалы, готы, виктуалы, маркоманны, квады, свевы, хатты, сарматы, язиги, аланы, а также и ряд славянских племен.

Мост через Дунай

 

Все чаще «непобедимый Рим» оказывался в непривычной роли побежденного. В Армении в 162 г. н. э. наместник римской провинции Каппадокия Севериан был наголову разбит, а его легионы уничтожены. Чтобы не попасть в плен, Севериан вынужден был покончить с собой. Сокрушительное поражение от сарматов потерпел в 170 г. н. э. полководец Марк Корнелий Фронтон, погибший в том бою. Императору пришлось принимать чрезвычайные меры. Марк Аврелий, на плечи которого легла основная тяжесть битв с Барбарикумом, даже вынужден был распродать часть принадлежавших императорскому семейству драгоценностей, утвари, предметы роскоши, иного имущества (при этом он продал и вышитую золотом одежду жены). Однако людские потери римлян в ожесточенных битвах были невосполнимы. Многие воины попали в плен. О масштабе потерь говорит и такой факт: спустя несколько лет после замирения квады возвратили Риму сначала 13 тысяч, затем 50 тысяч пленных, а язиги – даже 100 тысяч римских пленных. Вдобавок ко всему страшная чума поразила Рим. За один год (166–167) чума унесла больше жизней, чем та война. Отступающие из Месопотамии римские легионеры занесли чуму сначала в Сирию, а потом и в Рим. Вот она – плата за мировое господство. Империя обезлюдела, хозяйство пришло в полный упадок, после сильного наводнения разразился голод. Рим вынужден был уже призывать под знамена рабов, гладиаторов, разбойников, вчерашних недругов.

Путешествие Цезаря по Нилу

 

После серии жесточайших битв Риму пришлось пойти на заключение мирного договора с маркоманнами. Согласно договору, те взяли на себя обязательство поставлять Империи солдат во вспомогательные войска. Военнопленных стали расселять в районе Равенны в качестве колонов, свободных поселенцев. Вождям маркоманнов были обещаны крупные суммы за поддержание мира. Они тем не менее будут не раз еще вторгаться в Норик и Паннонию; часть из них осядут в этих местах. Вплоть до середины III в. н. э. они подчинялись власти конунга, избираемого своим народом, но утверждаемого Римом. В ходе переселения они, как и квады, окажутся под властью гуннов и примут участие в походе Атиллы в Галлию. Остатки их поселятся в Баварии и войдут в баварский союз племен. Северные области Италии после Маркоманнских войн стали районом Империи, что будут пытаться заселить варварами – германцами. Таким образом, начиная с Маркоманнских войн, варварские племена впервые стали селиться на землях Империи. Получалось так, что теперь государственный механизм Рима уже не мог функционировать без варваров-германцев. Риму они были позарез необходимы, когда-то Цезарю был необходим Египет. Так вот завершался его «золотой век», а Барбарикум вступал в эпоху активного создания «клиентских варварских государств». На ближайших подступах к Империи создавалась буферная зона, которая должна смягчить удар.

Кавалерист в бою

 

Клиенты Рима обязаны были проводить по отношению к нему дружественную политику, не пропускать через их территорию враждебно настроенные племена, помогать Риму продовольствием, воин-ским контингентом, не вступать в союзы, направленные против римлян, не осуществлять никаких враждебных действий, не вести войны с соседними и дружественными Риму племенами. Государства эти сохраняли собственное устройство, свои формы жизни и право, и вообще не подлежали римской власти. Но они ощущали на себе римское давление. Если они вели себя хорошо и соблюдали условия договора, Империя гарантировала им выплату денежных субсидий, устанавливала льготы в отношении торговли, предоставляла статус «друзей» и «союзников рим-ского народа», а конунгам и вождям даровалось право римского гражданства. Этим племенам и их вождям Рим посылал богатые дары, подарки, оказывал военную помощь. Дети конунгов и вождей имели возможность получить образование в Риме. Итогом этого стало то, что пройдя через систему «клиентских государств», то есть через систему «мягкого взнуздания», большинство германских племен после Маркоманнских войн окончательно потеряли свою независимость. И все же, считают историки, в существовании такой системы прежде всего был заинтересован Барбарикум. При сравнении старой римской модели «цивилизации» и нынешней видим, что американская Империя использует почти те же методы и стимулы в отношении «Нового Барбарикума», возникшего в Европе, Азии, на Кавказе, в Прибалтике.

Следует подчеркнуть, что «крушение Римской империи» произошло далеко не сразу… Несколько веков римляне успешно отбивали нападения «варваров» и сохраняли господство над завоеванными территориями. Однако уже в 253 г. н. э., когда сенат провозгласил Публия Лициния Валериана императором, а его сына, Публия Лициния Галлиена, – соправителем отца, сложилось такое положение, при котором империя фактически распалась на две части. Гражданская война, вспыхнувшая в 235 г., не утихала. То было время, когда достаточно было одной силы и желания войска, чтобы захватить власть в Риме. Однажды всего за 120 дней армия сменила 5 императоров. Римлянам приходилось отражать натиск как с запада, так и с востока. Валериан, оставив полномочия цезаря на своего сына, поехал отражать нападение персов, но был захвачен в плен Шапуром I (во время их личной встречи). Оставшийся правителем Галлиен, видя, в сколь тяжком положении оказался Рим, напрягал силы, чтобы удержать огромные владения.

Он обнес города сильными укреплениями, вызвал из Британии два легиона, очистил часть территории на верхнем Рейне, считая, что невозможно удержать этими силами такие огромные пространства, заключил договора с некоторыми вождями варваров, противопоставив союз с ними другим своим противникам. Самым жестоким и беспощадным образом подавил восстание римских легионов в Мезии и Паннонии. Там командиры, войдя во вкус власти, выдвинули на пост императора своего претендента (Ингенуя). Галлиен разбил их войско, а затем сумел одолеть и другой мятеж и еще одного конкурента (сенатора Регалиана). В такой борьбе было не до шуток. Римляне, привыкшие к свободам и демократии, решили подшутить над императором. И даже не столько над самим Галлиеном, сколько над его несчастным отцом, которого коварным образом захватили ранее персы.

Император Галлиен и Салонина

 

Мы сказали, что 70-летнего Валериана персидский царь Шапур использовал как скамейку для ног. Так вот, в 263 г. н. э., когда по улицам вели толпу пленных персов, некоторые римские шутники затесались в эту толпу. Когда их спросили, зачем они это делают, те, улыбаясь, сказали: «Мы ищем отца нашего государя». Взбешенный Галлиен приказал виновников неудачной и оскорбительной шутки сжечь живьем. Когда философ Плотин стал его укорять за этот поступок, он ответил: «Быть хорошим сыном легче, чем хорошим императором. Народ же, забывающий о своей ответственности как народа, заслуживает жестоких уроков». Будучи абсолютно с ним согласны, мы лишь добавим, что правители, забывающие о своей ответственности, заслуживают еще более жестоких уроков.

На Рим!

 

Эти настроения так или иначе выразил в своей «Истории» Аммиан Марцеллин, грек по происхождению. Талантливый историк был современником императора Юлиана, служил в армии, участвовал в походах под командованием императора (363 г. н. э.). Поэтому его труд – чрезвычайно яркий, эмоциональный и красочный – дает нам достаточно полное представление об эпохе и причинах постепенного ослабления Римской империи… Люди, не сведущие в истории древних времен, говорят, будто на государство никогда не опускался такой беспросветный мрак бедствий. Пораженные ужасом недавно пережитых несчастий, они ошибаются. Если обратиться к давним векам (или даже к более близким), то окажется, что такие же или столь же печальные потрясения случались не раз… Так, Италию наводнили внезапно тевтоны с кимврами, явившиеся с отдаленных берегов океана. Но после страшных поражений, нанесенных римскому государству, они были побеждены в решительных сражениях… Точно так же во время правления Марка Аврелия сплотились единодушно против римлян различные племена – и после страшного бранного шума, после разрушения взятых и разграбленных ими городов лишь малая часть их уцелела. Однако вскоре после этих страшных несчастий дела пришли в прежнее состояние благодаря тому обстоятельству, что наши предки не знали еще заразы распущенной жизни, не ведали роскоши стола, не гонялись за постыдным прибытком; но все люди, как высокого, так и низкого положения, с полным единодушием стремились к славной смерти за отечество, как в тихую спокойную пристань… Интересно и то, что примерно тогда же полчища скифских народов прорвались на 2000 судов через Боспор и произвели жестокие опустошения на суше и море в землях Римской империи.

Константин Великий

 

Рим все более ослабевал и уже не мог эффективно защищать своих границ – и не только от варваров, накатывавшихся с регулярностью морского прилива. Он все чаще и чаще должен был защищаться от собственных граждан, свободных и несвободных, чье благосостояние он так жестоко подрывал и разрушал. В этом и состоял главнейший урок взлета и падения Римской империи. Поэтому был неизбежен, как скажет П. Сорокин, и ряд «революционных конвульсий»… Рим ранее пережил полосу гражданских войн, подточивших его основу. Достаточно вспомнить, что в битве Цезаря с Помпеем погибло 15 тысяч солдат Помпея (из них 6 тысяч были римляне). Рим поднялся на трупах. Монтескье верно заметил, что все победы Рима были оплачены кровью народов. «Рим был залит потоками крови, когда Лепид праздновал свой триумф после побед в Испании; несмотря на это, он отдал беспримерный по нелепости приказ, повелевавший гражданам радоваться под угрозой проскрипции». В этой связи причины недовольства низов их положением в Италии понятны, как понятны нам и причины стойкого неприятия и ненависти к политике плутократов в России. Там и тут видим схожие ситуации. Завоевания Рима обогатили город, но ведь не весь город, а его привилегированный слой, разорив большую часть страны, «выжали все соки из патриархальной Италии, довели часть ее населения до нищенского положения». Отсюда и «крестьянская революция, известная под традиционным названием Союзнической войны». Поэтому с малыми интервалами последуют восстания и революционные выступления Гракха, Цинны, Катилины, Целия, Долабеллы, Спартака, Сатурнина. Популяр и вождь италиков Сатурнин одержал ряд «полувоенных-полуполитических побед на форуме». Борьбу за прогрессивные и демократические реформы продолжил Друз. Но это не меняло дела. Даже италики, не говоря уже о покоренных народах, с ненавистью взирали на жиреющий, алчный, продажный Рим.

Кельтский обряд в Стоунхендже

 

Рим и в культуре подавлял и истреблял всё, что имело национальный колорит. «По всем странам бассейна Средиземного моря в течение столетий проходил нивелирующий рубанок римского мирового владычества», – отмечал Энгельс. Там, где римлянам не мог оказать серьезного сопротивления греческий язык, все национальные языки должны были уступить место испорченной латыни. При этом исчезали национальные различия, не существовало больше галлов, иберов, лигуров, нориков – все они стали римлянами. Римское управление и римское право всюду разрушили древние родовые объединения, а тем самым и последние остатки местной и национальной самодеятельности. Законы Рима были жестоки и неправедны. Римская держава пролила моря крови. Знаменитый Pax Romana – это был мир злобы, жестокого угнетения и массовых убийств. Толпы рабов, чьи жизни и таланты принесены на капитолийский жертвенник, создали мощь великой Империи. Республика и Империя держались лишь силой.

Часть дворца Диоклетиана в Сплите

 

Здесь нельзя не сказать и о том, что Рим как таковой, как имперская столица со временем уже перестает существовать. Как вы помните, император Диоклетиан, не любивший Рима, с его вечными интригами и склоками, решил перенести столицу империи в Никомедию, а его соправитель, Максимиан, устроил свою штаб-квартиру в Милане, Константин избрал резиденцией сначала Трир, затем Сирмий и Сердику (Софию), наконец Византию, которую в 330 г. н. э. переименовал в Константинополь. В итоге исчезало и былое деление между провинциями и Италией, то есть между метрополией и периферией. Тем самым растворилось при таком делении и привилегированное положение имперской столицы и ее народа. Диоклетиан по достижении 60 лет сложил с себя бремя власти, памятуя давний наказ матери: «Тебе сорок три года, передай власть другому до того, как тебя зарежут». Он удалился в Салону (Сплит), где в конце III в. н. э. выстроил для себя небывалый красоты дворец. Там он рассчитывал спокойно доживать свои дни, разводя цветы и овощи. «После этих шагов Диоклетиана Рим окончательно перестал быть итальянским городом-завоевателем, правящим в завоеванной им империи. Он стал всего лишь одним из многих городов, составлявших эту мировую империю. Его история как города-государства завершилась. Рим подчинился дисциплине, которую в течение пятисот лет навязывал народам Средиземноморья для их же собственного блага». Важным моментом было то, что среди высшей знати всё больше оказывалось представителей не италийских народов. Диоклетиан и Констанций, Максимиан и Галерий были иллирийцами и, конечно, не могли проявлять интереса или уж тем более глубокой симпатии к Риму. Историческая фраза Диоклетиана, ставившего империю в ряд с кочанами капусты («Зачем мне тратить время на империю, если я могу потратить его с пользой и вырастить вот такую капусту?»), при всей ее нарочитости показывает глубокое пренебрежение, которое стало охватывать правящие слои Империи.

И даже гибель императора демонстрировала, что для носителя высшей власти нет гарантий безопасности даже в построенных ими и тщательно охраняемых дворцах. Убийцы могли настигнуть всюду. Когда Диоклетиан получил письмо от двух императоров – Константина и Лициния – на свадебный пир, он понял: это его поминки. Подозревая, что будет там отравлен, он решил сам принять яд. Произошло это собыие между 313 и 316 годами н. э. Мы видим, как и цезари становятся обычными убийцами, а сенаторы и консулы – бандой чиновников. Это же можно сказать в отношении сената, который (приблизительно со времен Коммода) перестал быть «римским в строгом смысле слова», ибо большинство его членов составляли, по-видимому, не итальянцы. Судьбы собственно самой империи все чаще оказывались в руках неримлян. Септимий Север – африканец или пуниец, Максимиан – сын готского крестьянина, Постум – галл, Диоклетиан – сын далматинских рабов и т. д. и т. п. Поэтому вскоре и сама идея защиты Рима от набегов варваров становилась все более неким анахронизмом и фарсом.

Многовековая власть Рима держалась на силе и достигнута путем жестокого принуждения и порабощения миллионов людей. Рим оказался заложником его же преступной политики. Он должен был воевать и подавлять, чтобы сохранять свое господство. В равной мере побежденные народы были обречены на битву с Римом. Если они хотели иметь достойное будущее, надо было сокрушить Рим.

Изображения готов в европейских карикатурах

 

Что же представлял собой сей сонм «варваров»? В классической монографии известного австрийского медиевиста и варваролога Х. Вольфрама дается полная картина того, что представляли собой готы. Их история в IV в. н. э. протекала в основном на территории России – к западу от Волги, и на Украине, включая Крым (немецкие нацисты носились с мыслью «вновь» сделать «готский» Крым немецким, например, заселив его южнотирольскими крестьянами, переименовав Симферополь в Готенбург, а Севастополь в Теодерихсхафен). В Европе многие в XIX в. считали, что вторжение германцев на земли Римской империи означало для Запада «приток свежей крови». Сегодня же многие археологи и историки, изучающие варварские народы (на основании тех же самых источников), хотят доказать противное – не следует вести речь о «молодых, полных сил народах» и их «здоровом прошлом». Видимо, истину следует искать где-то посередине. Что же можно сказать конкретно о тех, кто покорил Рим? Прежде всего, народы эти отличались полиэтничностью, т. е. были смешанными, а не «целыми» народами.

По словам Прокопия Кесарийского, их было немало, этих племен, носивших обобщенное наименование – «варвары». Самыми значительными из них были готы, вандалы, визиготы, гепиды. Внешне они походили друг на друга: «Белы телом, имеют русые волосы, рослые и хороши на вид; у них одни и те же законы и исповедуют они одну и ту же веру» (все они ариане и говорят на одном языке). Точнее, говорили они на нескольких языках, но использовали их вперемешку. Римлянам их язык казался бормотанием и бессмысленным шумом, ибо, по их мнению, никоим образом не походил на человеческую речь. Песни «варваров» для «просвещенных» ушей римлян звучали столь же ужасно, ибо разбивали классические каноны атничного стихосложения. Их религия казалась римлянам если и не диким язычеством, то испорченным христианством, ибо те поклонялись своим богам. В бою варвары были смелы и отважны, но военное искусство постигали с некоторым трудом. Ели они одну и ту же пищу, довольно однообразную, так как их племенная экономика была дефицитной. «Их жажда золота непомерна, их пьянство не знает границ». Если кто-то из них оказывался богаче других, имея часть «прибавочной стоимости» племенной экономики, он «мог купить золото и повесить его на шею себе, своей лошади и своей жене».

В их обычае обнимать по-братски, целовать друг друга. Правда, они вероломны по отношению к иноплеменникам. Ко всему прочему, «варвары», как считал Прокопий, будучи «двуногими животными», в своем первобытном состоянии не признавали королей и не способны жить по писаному праву. Зато мужская сила варвара неистощима. Северный климат мест, как и долгие ночи, способствуют стремлению к быстрому размножению. Когда один варварский народ повержен или уничтожен, тут же «из глубин болот и лесов Германии или из великой скифской степи появляется еще один». Народы разрастаются, как дикая полынь.

Пленные перед римским императором

 

Речь шла не о новых варварских народах, но об отпрысках одних и тех же племен. Между этими племенами постоянно возникает вражда. Причем врагом является не только народ, живущий по другую сторону обширной пограничной зоны, но даже соседняя деревня, ближайший клан или род того же племени. У варваров первыми людьми считаются лишь те, кто ловок, силен, кому в войне сопутствует успех. Тот, кто показал себя настоящим воином, тот и господин, а кто работал, будь то крестьянин, купец и искусный ремесленник, как правило, был и оставался рабом. Приводится в пример судьба двух римских пленников, попавших в плен к гуннам. Один из них, богатый купец, смог изменить образ жизни и стать хорошим воином. В итоге он добыл себе богатство, вступил в «гуннский брак» и сделал военную карьеру. Другой, выдающийся архитектор, бывший рабом у гунна, создал для своего повелителя удивительно красивую баню из паноннской военной добычи. Когда ее сооружение было завершено, архитектор не получил желанной свободы, но гунн превратил его в раба самого низкого сорта – в банщика для себя и семьи. Если это так, то где причина их успеха? Почему король готов Теодорих Великий сумел все же овладеть Римом?

Галльская пленница

 

Понятно мнение европейцев (и прежде всего гуманистов романских народов, особенно итальянцев), их вражда и ненависть к «варварам». На долгие годы все готское, отмечает Х. Вольфрам, «стало ругательством, символом враждебности культуре и образованию, символом недостатка воспитания и классического образа мышления, монашеского лицемерия и дремучего невежества». Однако можно ли принять столь одностороннюю оценку? Конечно, многие из тех черт, что выше отмечены историками, были присущи «варварским» племенам, куда входили как германские, так и негерманские народы (в том числе и скифы). Но у этих людей были и заметные достоинства, о которых и помыслить не могли те же образованные римляне… Так, по словам Прокопия, «эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве (демократии), и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим». Их строй в VI в. н. э. представлял собой «военную демократию», что в принципе означало более сильную, дружную и здоровую организацию, чем рабовладельческая система Римской империи… Речи о том, что у этих племен якобы «нет законов» и «царей», также представляются абсолютно вздорными. К тому же многочисленные находки современных археологов заставляют нас совершенно иначе взглянуть на германские и славянские племена. У них уже в то время существовала весьма развитая культура, материальная и духовная. Так, в болотах Шлезвига обнаружены разнообразные изделия ткачей, кожевенников, металлургов, стеклодувов и гончаров, которые относят к эпохе древнего Рима.

Кельтский шлем

 

Если вожди Римской империи демонстрировали все признаки вырождения, то во главе «варваров» все чаще появлялись замечательные личности и великие воины… В отношении одного из них, Теодориха, Эннодий писал в панегирике: «Кто увидел тебя на войне – был повержен; кто в мире – ничего не устрашился. И слово твое всегда было твердо, а натиск в сражениях не знал колебаний». Хотя иные из них были еще очень далеки от прометеевского огня просвещения. Знания понимались ими своеобразно, лишь как навыки и опыт в военном деле. К примеру, когда дочь Теодориха захотела научить своего сына Атанариха азам культуры и письменности, готы поспешили сделать замечание, что она неверно воспитывает юного короля, так как умение читать и писать не есть показатель храбрости. Воину нужны совершенно иные качества; а тот, кто привык учиться из-под палки надзирателя, тот никогда не станет хорошим воином. Теодорих и сам не позволял мальчикам ходить в школу, и завоевал большое государство, не умея ни читать, ни писать. Однако со временем веяния цивилизации коснулись и варваров. Так, грек Ульфила, создав германскую письменность, затем перевел Библию и сам с успехом стал обращать в христианство живших на Дунае готов. Заметнее и успехи медицины.

Научный консилиум медиков

 

У племен «варваров» (славян, готов, проч.) были и иные преимущества. Ведь они были воспитаны в традициях племенного равенства и братства… Прокопий писал о Теодорихе (Теодерихе), который являлся одним из примеров такого короля-военачальника, получившего власть над италийцами и готами: «Он не пожелал принять ни знаков достоинства, ни имени римского императора, но продолжал (скромно) называться и в дальнейшем именем rex (так обычно варвары называют своих военачальников); подданными своими он управлял твердо, держа их в подчинении, как это вполне подобает настоящему императору. Он в высшей степени заботился о правосудии и справедливости и непреклонно наблюдал за выполнением законов; он охранял неприкосновенной свою страну от соседних варваров и тем заслужил высшую славу и мудрости и доблести. Сам лично он не притеснял и не обижал своих подданных, а если кто-либо другой пытался это сделать, то он не дозволял этого… По имени Теодорих был тираном, захватчиком власти, на деле же самым настоящим императором, ничуть не ниже наиболее прославленных, носивших с самого начала этот титул; любовь к нему со стороны готов и италийцев была огромна, не в пример тому, что обычно бывает у людей». При всей пышной риторичности фразы слова знаменательные.

Вождь сенонов. Ок. 300 г. до н.э.

 

Помимо сведений историков (в объективности которых, впрочем, у нас нет оснований сомневаться) известны и законы вестготов. Сравните их с римскими. Так, закон вестготов (Lex visigothobum) гласил: «Если войсковые начальники, подкупленные взятками, разрешат кому-либо во время похода вернуться домой или не заставят людей выйти из своих домов, если тысячник (тиуфад) будет подкуплен взяткой, которую ему даст кто-либо из его тысячи (тиуфы) для того, чтобы он ему разрешил вернуться в свой дом, то пусть он полученное вернет в девятикратном размере комиту той области, на территории которой находится… Если сборщики, собирая войско против врага, осмелятся взять и унести что-либо из домов тех людей, которых они собирают… и если это может быть доказано перед судьей, то пусть они без промедления вернут это в одиннадцатикратном размере тому, у кого взяли… Если войсковые начальники, прекратив военные действия, вернутся домой или же разрешат другим вернуться, если какой-либо сотник (центенарий), распустив свою сотню перед неприятелем, убежит к себе домой, то он (они) подлежит высшей мере наказания (смертной казни). Если же он найдет прибежище у святого алтаря или, может быть, у епископа, то пусть уплатит 300 солидов комиту той области, на территории которой он находится. А за жизнь свою пусть не боится… Если сборщики войска, получив взятку, разрешат кому-либо, кто не болен, остаться дома, если слуги господина, которые собирают войско идти против врага, разрешат кому-нибудь от них откупиться, то пусть их принудят уплатить полученное в девятикратном размере комиту области. А если их кто-либо просил, будучи здоровым, чтобы его не брали на войну, даже если они никакой взятки от него не брали, пусть их заставят в том случае, если они его освободили, уплатить за него комиту области 5 солидов… Мы признали справедливым, чтобы те, кто поставлен раздавать паек, комит области или раздатчик пайка в отдельных областях или крепостях, приказывали бы полностью выдавать по области или в крепости тот паек, который должен быть там выдан, и немедленно восстанавливали бы полное количество. Если случится, что сам комит области или аннонарий (раздатчик пайка) по своей небрежности – не имея, а может быть, и не желая – не выдаст им часть пайка, то пусть подадут жалобу комиту их войска, что раздатчики не захотели им выдать паек… И тогда пусть сам комит области или аннонарий (раздатчик пайка) из своих собственных средств, независимо от его желания, в четверном размере возместит им за то время, что он им сокращал обычный паек». При прочтении этого закона становится понятным, почему «варварское» войско в конечном итоге оказывалось более боеспособным и крепким, нежели римское. Ведь оно строилось на более демократических принципах, чем армия цивилизованного Рима. Также и советская армия была построена на принципах справедливости, равенства и уважения к военнослужащим, поэтому она была сильнее, гуманнее, чем нынешняя армия, порождающая не только героев, но и преступников. Ведь солдаты и офицеры приходят в нее не с Марса, а с Земли и видят, что тут делается.

Группа римских воинов вспомогательных сил

 

Если в I–II вв. н. э. общее положение Империи и римской армии в целом было еще достаточно благоприятным, то к III в. н. э. ситуация начинает осложняться. Известно, что Септимий Север (193–211 гг. н. э.), прадед которого был пунического, карфагенского происхождения, провозглашенный императором его легионами, предпринял важную военную реформу. Он распустил гвардию преторианцев, что привыкла распоряжаться властью как своею собственностью. Если ранее их комплектовали из италийцев или уроженцев Испании и Галлии, то теперь новых преторианцев набирали из придунайских и сирийских легионеров. Преторианцы лишились многих прежних привилегий. До Севера средний офицерский состав подбирался почти исключительно из одних италиков, в центурионы выбирали в основном преторианцы. При Севере положение остальных легионов уравняли с преторианской гвардией. Отныне любой солдат мог надеяться на продвижение по службе, если он проявил себя достойно в сражении или в ином серьезном деле. Он мог стать не только центурионом, но даже всадником. В итоге процесс «варваризации армии», куда в большом количестве пошли служить варвары или даже вожди ряда диких племен, ускорился. Север позволил солдатам вступать в законный брак, он стал раздавать отличившимся небольшие участки земли. Это был важный поворот в политике комплектации, да и вообще в армейской жизни. При всех плюсах тут были и свои минусы (меньшая мобильность, зависимость от семьи, большая роль варварских легионов, их командиров при определении судеб Рима).

Предводитель варваров в плену. Лувр

 

К середине III в. н. э. Диоклетиан заменил принцип качества принципом количества. Это при его царствовании численность армии значительно возросла (Лактанций говорит об ее увеличении в четыре раза). Такой переход к народной армии опять же имел плюсы и минусы. Среди плюсов – распространение прав гражданства и римской культуры среди прочих народов… Со времен Аврелия, когда он по окончании Маркоманнской войны потребовал от германцев поставить 8 тысяч рекрутов и послал 5 500 из них в Британию (по условиям мирного договора), возник обычай требовать от побежденных найма известного числа воинов на службу в римскую армию. Тогда некоторые германские вожди добровольно пошли на службу Риму. Племена получали землю для поселения и обязаны были служить императору, тем самым и связи между отдельными провинциями и племенами Римской империи становились крепче. Воины стали поселенцами, и в случае надобности их можно было довольно оперативно привлекать к охране границ. Разумеется, служба по охране границ требовала оплаты или ежегодной дани. Как отмечает историк: «И вот по всем границам империи, как на Рейне и Дунае, так в области Евфрата, верхнего Тигра и на границах сирийских степей и пустынь Африки (где они назывались gentiles), пограничные племена состоят в положении федератов, и их услуги оплачиваются деньгами». Порою эти отряды принимали участие в серьезных военных компаниях. Скажем, при Константине Великом готы, участвовавшие в его войнах с Лицинием, поставили по договору сорок тысяч человек воинов.

Убитый галл

 

Что же касается минусов, то миграция вела к тому, что империя переставала быть единым национальным организмом, становилась рыхлой и многоязыкой. Пришельцы по большей части остались чужды римским обычаям и культуре. К тому же они не всегда были надежными союзниками. Сенаторы же самого Рима (по мере роста угроз) стали увиливать от военной службы. Так изменялся состав римской армии. Вследствие этого пришлось рекрутировать офицерство Рима не из элит, что, безусловно, сказалось на качестве. Уже при Феодосии количество варваров в некоторых частях было настолько велико, что император, боясь, что те найдут общий язык с их соплеменниками, а затем перейдут на их сторону, вынужден был передвигать отдельные части далеко на Восток. Яркий пример того, насколько может быть опасен для империи такой союз, – приход вестготов на земли Рима. Когда страх перед гуннами побудил их просить разрешения поселиться в пределах империи (375 г. н. э.), император дал согласие. Но союз с ними оказался в итоге очень непрочным: и Валент погиб в битве при Андрианополе (378 г. н. э.).

Порабощенный галл

 

Армия Рима все более стала походить на армию ландскнехтов. Уже говорили, что во II–III вв. римская армия стала профессиональной. Но ведь профессионалы требуют денег, и немалых, а империя клонилась к упадку, экономика хирела, рабский труд был не эффективен, да и труд полусвободных общинников не приносил желаемых результатов (из-за тех кабальных условий, что возлагались на них латифундистами). Во второй половине IV в. рим-ское войско состояло уже преимущественно из варварских племен. После эпохи Септимия Севера легионы набирали по месту жительства. Те более или менее успешно защищали свою землю, но перебросить их в другие места для отражения внеш-них врагов, подавления восстаний было дело проблематичным. Мало того. Легионеры часто и сами становились головной болью для центральной власти. Рим целиком и полностью зависел от военных поселенцев и их вождей. Такое решение привело к катастрофическим последствиям и множеству злоупотреблений. Римские чиновники за весьма солидные взятки оставляли готам оружие, как оставили российские взяточники оружие в Чечне… При этом одновременно они выделили варварам минимум продовольствия, рассчитывая при этом еще продать им хлеб по завышенным ценам. Чтобы не умереть с голоду, готы вынуждены были продавать в рабство своих детей. Естественно, они возненавидели Рим и в конце концов восстали (во главе с Алавивом), а затем к ним присоединились и другие.

Коммод, сын Марка Аврелия

 

Римская империя становилась заложником армии, все более терявшей собственно римский, национальный облик. Ее войско, по словам М.И. Ростовцева, «разбило своими собственными руками государство, в корне подорвало его экономическую жизнь, разрушило его многовековую культуру, открыло границы соседним варварам». Но почему это произошло? Ведь в предыдущие века войско было надежной опорой и гарантом крепости римского государства. Виной тому извечные распри и политическая борьба, это массовое безумие, когда на смену одному властителю-честолюбцу стремится прийти другой, не думая об интересах народа и нуждах отечества. Тогда армия превращается из инструмента защиты и поддержания порядка в меч грабителя и разбойника, из скальпеля хирурга в топор мясника, используемый не для разделки туш быков, а для расчленения государства. Существует понятное соотношение: чем больше денег вынуждено тратить то или иное государство на армию и солдат, тем больше вероятность разорения трудящегося населения. Это и происходило в Риме с пугающим постоянством, особенно начиная с III в. н. э. Правда, жалованье солдат росло, но зато снижалась покупательная способность денег. Ростовцев пишет: «Правда, им позволялось грабить, насиловать и бесчинствовать, но зато их окружала бесконечная ненависть населения. Они, конечно, были хозяевами положения, но все их хозяйничанье сводилось к тому, что вместо одного императора ими командовал другой. А стоило им это удовольствие дорогого: тысячами гибли они в гражданской борьбе, на границах, от чумы и других болезней. Большинство попадало на службу не по своему желанию, а принудительно, по набору. Доля солдата, очевидно, не была сладка! Об этом так ярко свидетельствует восстание Матерна и дезертиров в Галлии в правление Коммода. Ряд больших городов в Галлии и Испании были ими безжалостно разграблены. Все солдаты имели родственников и близких и знали, как тяжко им живется в городах и деревнях… Уже Коммод оперся на войско и, когда встретил оппозицию сената к своей политике, и главным образом ко внешней политике, при помощи войска жестоко с ними расправился. Всем известно, как резко формулировал свою связь с войском Септимий Север в своем предсмертном слове к сыновьям: «Живите в согласии, обогащайте солдат, об остальном (или об остальных) не заботьтесь». Известна и та связь, что существовала между солдатами и императором Каракаллой. Тот, по словам Диона, часто говаривал: «Никто, кроме меня, не должен иметь денег, чтобы я мог дарить их солдатам». Политика обогащения солдат, их покупки, стала политикой почти всех без исключения императоров III в. Хотя было ясно, что подобная политика чревата многими опасностями для Рима. Во-первых, возросшие военные расходы, которые шли на внешние и гражданские войны, стоили огромных усилий, подрывая экономическое равновесие бюджета. Во-вторых, все имеющиеся средства уходили в военную пасть, оставляя голодными или полуголодными рты остального населения. Участились разного рода поборы и натуральные повинности на нужды войска, подарки императорам и военным начальникам. В-третьих, ощутимым грузом ложился на плечи населения и чрезвычайный рост расходов на тайную полицию. Жертвами налогов и грабежей стали не только простые граждане, но и богачи. Говоря о правлении Максимина, Геродиан пишет: в Риме и провинциях наблюдается повальное истребление богачей. «Каждый день можно было видеть вчерашних богачей сегодня нищенствующими. Такова была жадность тирании под предлогом постоянной необходимости денег на оплату солдат». Пока это делалось с отдельными лицами и бедствие касалось только ближайших двору слоев населения, остальное население об этом мало заботилось. Массы не проявляли интереса к катастрофам, постигшим тех, кто в их представлении являлся зажиточным или богатым. Завистники только радовались таким событиям. Но затем Максимин стал вовсю тратить общественные деньги. Все украшения, дары, всё, из чего можно делать деньги, всё шло в переплавку. Говоря об этом, Ростовцев называет Максимина «достойным предшественником русских большевиков». Итоги подобной политики военных императоров были поистине печальны и трагичны для Рима.

Военная сцена с колонны Траяна

 

Римские гарнизоны не смогли противостоять войску готов. Пришлось двинуть против них главную армию во главе с императором Валентом. Решающая битва между готами и римлянами произошла в 378 г. н. э. при Адрианополе. Причем римлян было больше на несколько тысяч. Вот как описал ее профессиональный солдат Аммиан Марциал, «солдат и грек». На рассвете 9 августа войска Валента быстро двинулись вперед. Весь обоз и вьюки были оставлены с охраной у стен Адрианополя. Долго шли войска по каменистым неровным дорогам, и знойный день стал близиться к полудню. Наконец, около 2 часов дня стали видны телеги неприятеля, которые, как доносили лазутчики, были расставлены в виде круга. Варвары затянули дикий и зловещий вой… Римские вожди стали выстраивать войска в боевой порядок. Правое крыло конницы выдвинули вперед, а большую часть пехоты оставили в резерве (позади). Левое крыло конницы выстроили с большим трудом, так как большинство предназначенных для нее отрядов были в пути и спешили к месту боя быстрым аллюром. Крыло это вытягивалось, не встречая пока противодействия. Варвары пришли в ужас от страшного лязга оружия и угрожающих ударов щитов один о другой, но главное: часть их сил с Алафеем и Сафраком, вызванная ранее, находилась далеко и пока не прибыла.

Изображение битвы

 

Чтобы выиграть время, те направили послов… Но император из-за их простого вида отнесся к послам с презрением, требуя, чтобы для заключения договора были присланы знатные люди. Готы медлили, чтобы за время перемирия могла вернуться их конница, которая, как они надеялись, должна была сейчас явиться, а с другой стороны, чтобы истомленные летним зноем римские солдаты стали еще больше страдать от жажды. Вся широкая равнина заблистала пожарами. Подложив дров и всякого сухого материала, враги разо-жгли повсюду костры. К этому бедствию прибавилось и другое: людей и лошадей стал мучить страшный голод… Стрелки и скутарии, которыми тогда командовали ибер Бакурий и Кассион, в горячем натиске прошли слишком далеко вперед и завязали бой с противником: как не вовремя они полезли вперед, так и осквернили начало боя трусливым отступлением… А готская конница между тем вернулась, с Алафеем и Сафраком во главе, вместе с отрядом аланов. Она спустилась с крутых гор и, как молния, пронеслась в стремительной атаке, сметая всё на своем пути.

Со всех сторон слышался лязг оружия, неслись стрелы. Беллона, неистовавшая со свирепостью, превосходившей обычные размеры, испускала бранный сигнал на погибель римлян. Те начали было отступать, но остановились, услышав крики из многих уст. Битва разгоралась, как пожар. Ужас охватил солдат, когда сразу многие были пронзены копьями и стрелами. Наконец, оба строя столкнулись наподобие сцепившихся носами кораблей и, тесня друг друга, заколебались, словно волны. Левое крыло римлян подступило к самому табору варваров, и если бы ему была оказана поддержка, могло бы двинуться и дальше. Но оно не было поддержано остальной конницей, и враг всей массой надавил на левое крыло. Казалось, на римлян обрушилась вода, прорвавшая плотину. Конница их была опрокинута и рассеяна. Пехота осталась без прикрытия, и манипулы были стиснуты на столь узком пространстве, что трудно было отвести руку и пустить в ход меч – свои же и мешали. От облаков пыли не было видно неба. Несшиеся отовсюду стрелы, дышавшие смертью, попадали в цель, нанося жуткие раны. От них нельзя было уклониться. Когда же несчетные отряды варваров стали опрокидывать людей и коней, в страшной тесноте нельзя было очистить места для отступления. Давка не давала возможности уйти. В отчаянии римляне снова взялись за мечи и стали рубить врага. В свою очередь, варвары своими секирами пробивали шлемы и панцири. Можно было видеть, как варвар в своей дикости, с искаженным лицом, подрезанными подколенными жилами, даже с отрубленной правой рукой или разорванным боком, грозно вращал свирепыми глазами уже на самом пороге смерти. Так сцепившиеся враги и валились вместе на землю. Вся равнина сплошь покрылась распростертыми на земле телами убитых. Стоны умиравших и смертельно раненных раздавались повсюду, вызывая ужас.

Х. Мадрасо. Смерть испанского повстанца

 

В страшной сумятице пехотинцы, уставшие и истощенные от невероятного напряжения и опасностей, когда у них не хватало уже ни сил, ни умения, чтобы понять, что им делать, а копья у большинства уж были разбиты от постоянных ударов, стали бросаться лишь с мечами на густые отряды врагов, не видя уже никакой возможности уйти с поля боя и не помышляя вовсе о спасении жизни. Покрывавшаяся ручьями крови земля делала неверным каждый шаг. Римляне старались подороже продать свою жизнь и с таким остервенением нападали на неприятеля, что порой иные из них страдали от мечей товарищей. Все кругом покрылось черной кровью, и куда бы ни обратился взор, повсюду громоздились горы убитых. Сражающиеся нещадно топтали павшие тела. Высоко стоявшее солнце палило римлян, без того истощенных голодом и жаждой, обремененных тяжестью оружия. Наконец, под напором силы варваров боевая линия римлян окончательно расстроилась, и люди… беспорядочно побежали кто куда мог.

«Варвар»

 

Пока все те, кто разбежался, отступали по неизвестным дорогам, император, среди всех этих ужасов, покинув поле битвы, с трудом пробирался по грудам мертвых тел, к ланциариям и маттиариям, что стояли несокрушимой стеной, пока можно было выдерживать натиск численно превосходящего врага. Увидев его, Траян закричал, что императору не спастись, если вместо разбежавшихся телохранителей не вызвать для его охраны какое-нибудь подразделение. Это услышал комит Виктор и бросился к находившимся в резерве батавам, но не нашел их на месте и сам покинул поле боя. Его примеру последовали комиты Рихомер и Сатурнин. Метая молнии из глаз, шли варвары за римлянами, у которых кровь холодела в жилах. Одни падали неизвестно от чьего удара, других опрокидывала на землю тяжесть напиравших, некоторые же гибли от ударов своих товарищей. Варвары сокрушали всякое сопротивление и не давали пощады никому из сдавшихся в плен. Кроме того, дороги были преграждены множеством полумертвых людей, жаловавшихся на муки, испытываемые от ран, а вместе с ними заполняли равнину целые валы убитых коней вперемежку с людьми. Конец этим невосполнимым потерям, столь дорого обошедшимся римскому государству, положила ночь, не освещенная ни одним лучом луны. Поздно вечером император, находившийся среди простых солдат, пал, опасно раненный стрелой, и вскоре испустил дух. Это – только лишь предположение, поскольку никто не утверждал, что сам это видел или при том присутствовал.

Битва с германцами

 

Во всяком случае, его труп так и не был найден (выражаясь современным языком, можно было бы сказать, что император Валент пропал без вести на поле сражения под Адрианополем). Так как шайки варваров бродили долго по тем местам, чтобы грабить мертвых, то никто из бежавших солдат и местных жителей не рискнул явиться туда… Среди большого числа высокопоставленных людей, павших в той страшной битве, на первом месте следует назвать Траяна и Себастиана. С ними пали 35 трибунов, командовавших полками и свободных от командования, а также Валериан и Эквиций, первый заведовал императорской конюшней, а второй – управлением дворца… Уцелела, как известно, только треть войска. По свидетельствам летописей, только битва при Каннах была столь же кровопролитна (Марциал). Согласно оценкам численность римского войска составляла 23–25 тысяч человек, тогда как общая численность готского войска равнялась примерно 30–35 тысяч человек. Взятых в плен римлян, если верить Марциалу, не было. Это указывает на ожесточенный характер сражения. Как считают, битва стала началом последней стадии упадка Римской империи.

Гонорий с супругой. Римская камея

 

Вражда и ненависть между римлянами к германцами еще более усилилась… Часто германцев линчевали или убивали. Так, Гонорий убрал за его немецкое происхождение Стилихона (408 г. н. э.), а перед тем римские войска поубивали всех германских вождей из его окружения. По всей Италии италики проклинали солдат-варваров (из числа федератов). Понятно, что соответствующей была и реакция варваров. Одним из вождей был Аларих (365 или 370–410 гг. н. э.) – вождь крупного объединения варварских племен, среди которых преобладали готы. Он выдвинулся на службе в качестве предводителя на службе императора Феодосия I. Затем последовавшие за ним племена провозгласили его «королем» («рексом»). Однако захватив власть, Аларих повел свою собственную политику: развязал войны в Македонии и Фессалии, совершил походы до Пелопоннеса и двинулся в Италию, рассчитывая захватить Рим. Сюда он совершил два похода (в 401–403 и в 408–410 гг. н. э.). Похоже, после захвата древней столицы, центра империи, он все же намеревался увести свои племена в Африку и на Сицилию, где было достаточно хлеба и много земли. Он трижды осаждал Рим (в 408, 409 и 410 гг. н. э.). Это было лишь началом. Волны варваров накатывали на Рим одна за другой, и в разных комбинациях. При сыне Феодосия, Гонории (395–423 гг. н. э.), варвары обрушивались раз за разом на империю. Услышав об их приближении, Гонорий покинул Рим и в страхе и смятении бежал в укрепленную Равенну. Фактически Рим оказался брошен на произвол судьбы. Прокопий Кесарийский, забыв о прошлом, в «Войне с вандалами» не жалеет черных красок, описывая, как вели себя варвары в границах империи: «Поскольку варвары не встречали никакого сопротивления, они показали себя самыми жестокими из всех людей. Те города, которые они взяли, они разрушили до такой степени, что даже до моего времени (т. е. около 550 г. н. э.) от них не осталось никакого следа, особенно от тех, которые были расположены по эту сторону Ионийского залива, разве что случайно сохранилась кое-где одинокая башня, или ворота, или что-либо подобное. Попадавшихся им людей они всех убивали, …и старых, и молодых, не щадя ни женщин, ни детей. Поэтому-то еще и доныне Италия так малолюдна. Они разграбили богатства всей Европы, особенно же в Риме они не оставили ничего ни из государственных, ни из частных богатств и удалились в Галлию».

Стилихон с супругой Сереной и Гонорием

 

Коренное население Италии менялось – и отнюдь не в лучшую сторону. Куда только девались мужество, верность долгу, дисциплина, честь… Чужестранцы, с их спайкой, их особыми нравами, глубокой, хотя часто и умело скрываемой ненавистью к жителям столицы, быстро меняли облик Рима. Да и угнетаемые откупщиками римские граждане, терпя ужасные вымогательства, ненавидели свое собственное государство больше варваров и убегали к ним. Французский историк Ж. Бодэн пишет: «При этом теперь никто не может затмить римлян в их пренебрежении дисциплиной. Если раньше они превосходили все народы своей репутацией справедливых людей и славных воинов, то сейчас почти все народы превзошли их в этом». То, что Рим вконец одряхлел, видно было хотя бы уже из того, что послед-ним самым успешным защитником Рима был даже не римлянин, а вандал Стилихон. После его казни в 408 г. сопротивляться войскам Алариха было практически уже некому. Когда германца Стилихона римляне убили у входа в церковь, то его соотечественники отказались защищать Рим… Свидетельством полнейшего краха стало то, что Рим вынужден был выплатить другому германцу, Алариху, уйму золота (40 кентариев, что-то около 32,7 кг) за то, что тот фактически отказался от нападения на Италию, направив войска на завоевание Иллирика. Сумма была значительной (для сравнения скажем, что императрица Евдоксия пожертвовала в 401 г. на построение церкви 2 кентария, и это считалось весьма внушительной суммой). Показательным было и то, что великий Рим откупался золотом в страхе перед варварами, да еще и просил у них пощады. Римские послы спрашивали Алариха: «Что же ты оставишь нам?» Аларих презрительно им бросил: «Жизнь». Бросил так же, как некогда Бренн бросил на весы судьбы римлян свой меч… Когда войска Алариха в 410 г. вошли в Рим, началось нечто невообразимое. Сенат находился в полной прострации. В городе вспыхнул голод. Народ метался в отчаянии. Многие рабы перешли на сторону Алариха и при третьей осаде они-то и открыли варварам Саларийские ворота.

Блудница

 

То, как Рим погружался в волны набегов и в пламя пожарищ, – это картина, достойная кисти великого Брюллова… Имена Алариха, Атиллы, Гейзериха или Теодориха будут на слуху у италийцев добрых пару сотен лет. Понятно, что приход варваров в Рим не добавил спокойствия на площадях и улицах. Траян был прав, некогда опасаясь того, что вступившие в лоно Рима народы не станут квиритами (римлянами), но навяжут Риму свои обычаи. Это ускорит его конец. Олимпиодор в «Истории» описывал эти события: «Аларих, предводитель готов, которого Стилихон пригласил охранять для Гонория Иллирик… узнав об убийстве Стилихона и не получив обещанной платы, осадил и разрушил Рим. Он увез оттуда неисчислимое количество денег и взял в плен сестру Гонория, Плацидию, находившуюся тогда в Риме». Взяв город, он, в довершение позора, сделал «императором» Рима свою марионетку – Аттала. Орозий описывает, что он «издевался над ним как над мимом и лицезрел в нем посмешище империи». Он то «наущал его, то возвышал, то бросал». Иначе говоря, ставленник Алариха был «пустой видимостью империи» и не более, как ее «тенью». Ограбив город, вытреся из него богатства, Аларих ушел столь же неожиданно, как и появился…

Катастрофа повлияла на обитателей Империи самым угнетающим образом. «В августе 410 г. Аларих, представитель готов (сам христианин, но последователь ереси Ария), захватил и опустошил Рим, вырезав часть его жителей. С точки зрения войны и политики, это событие, несмотря на его трагичность, не было катастрофой (для всей страны), так как столица находилась в Милане. Но (эта) весть потрясла Империю… Как и следовало предполагать, это беспрецедентное событие было истолковано в религиозных, культурных и политических кругах рим-ского язычества как кара за отступление от традиционной религии и принятие христианства». Психологический шок от такого события был, безусловно, огромным.

Иные обитатели Средиземноморья, жители Африки и Востока, привыкшие веками смотреть на Рим как на победоносного владыку, как на опору всего мироздания, почувствовали: наступает конец света. Примерно в том духе, апокалипсически, говорит о событии св. Иероним: «Сердце горит во мне, голос мой пропадает, и рыдания прерывают слова. Факел мира потух, и в одном сраженном городе погибает весь мир человеческий». И это с учетом, что христиане взирали на Рим как на чудовище, на вселенского грабителя и блудницу, что хуже вавилонской.

Итак, империю, как писал Монтескье, погубило не какое-то одно определенное нашествие, но все нашествия вместе. «Таков был конец Западной империи. Рим возвысился благодаря тому, что он всегда вел одну войну вслед за другой; ибо, к его несказанному счастью, один народ начинал с ним войну тогда, когда другой уже был побежден. Рим был разрушен потому, что все народы сразу напали на него и растерзали его на части». Но мир еще не знает случая, когда бы собственные властители, словно дикие звери, напали сами на себя, отгрызая себе части тела… Правда, даже после того, как гунны, получавшие от Восточной империи, по сути дела, огромную дань золотом, обратили свой взор на Западную империю, желая получить дань и от нее, а известному римскому полководцу Аэцию удалось разбить их в «битве народов» на Каталунских полях, они вновь вторглись в Италию, взяв Аквилею, Милан, ряд городов (452 г.). Таким образом, неуклоннное падение Римской империи продолжалось, хотя и «без грохота», без вавилонского столпотворения.

Аттила с бичом и мечом правосудия

 

Немалую лепту в это падение внесли гунны, повергавшие Европу в трепет на протяжении восьми десятков лет… В 444 г. во главе гуннов стал Аттила, «Бич Божий», как его будут называть готы и римляне. Ему удалось объединить гуннов и другие покоренные им племена варваров. Он почти двадцать лет возглавлял их полчища, пришедшие из Мезии и Паннонии, и с Северного Причерноморья.

Феодосий I и его семья – Гонорий и Аркадий

 

Что же представляли собой гунны и откуда они пришли? Всё указывает на то, что они явились из глубин Азии, с берегов Волги, из центральной России. Это был азиатский народ. Говорили даже о двух народах, имевших, видимо, общие корни: «белых гуннах», вышедших к берегам Каспийского моря, и «черных гуннах», более смуглых гуннах, занимавших западные склоны Уральских гор. Черные гунны, как отмечают историки, в 374 г. переправились через Волгу и, возглавляемые своим вождем Баламиром, обрушились на аланов, кочевавших в степях меж Волгой и Доном. Те частью бежали через Днепр, частью покорились гуннам. Вся эта масса двинулась на европейский запад, действуя как давильный пресс. Гунны и аланы теснили остготов, те сгоняли вестготов, вест-готы давили на другие германские племена. Шла битва и за обладание Восточной Европой. Баламир разбил ост-готов, создавших империю на сарматских и скифских равнинах от Дона до Балтики, король остготов Эрманарих покончил с собой, а его племена покатились на запад. Войско гуннов, в союзе с аланами и другими племенами Русской равнины, было столь могучим, что даже отважные остготы и вест-готы поняли всю бесперспективность сопротивления им. Выход был один – уйти на земли Римской империи. Испросив разрешение Рима на поселение, они обосновались на землях Римской империи. Гунны захватили территорию от Борисфена (Днепра) вплоть до Дуная. Гунны представляли собой чрезвычайно пестрый союз племен, соединенный одним общим интересом – набеги и войны. Они не умели возделывать землю и жили большей частью за счет грабежей или службы в наемниках. Учитывая эти особенности гуннов, ими можно было до поры до времени манипулировать, сталкивая одни племена с другими, порождая зависть, подкупая и перекупая. Так и поступал император, опытный Феодосий I (347–395 гг.), в прошлом сын полководца армии Валентиана I, провозглашенный императором в 379 г. Именно он заключил мир с вестготами и расселил их в качестве федератов южнее нижнего течения Дуная, заставив нести воинскую повинность. Он отказался от арианства в пользу ортодоксальной христианской религии, преследовал приверженцев язычества, запретил их культы, а заодно и Олимпийские игры. При его власти приверженцы христианства разрушили храм язычников в Александрии (храм Сараписа). За активную помощь вере Церковь назовёт его «Великим». Перед смертью Феодосий разделил Империю на две части между сыновьями (Аркадием и Гонорием), что в дальнейшем привело к краху единой Империи. Говорят, что в день смерти Феодосия в деревянном дворце на берегу Дуная родился Аттила. Его отцом, видимо, был доблестный воин, один из тех князей или «суверенных вождей», что возглавляли большой племенной союз.

Аттила с детства учился ездить верхом, владеть луком и кинжалом. У него была большая голова, заостренный подбородок, выступающие скулы, крупный и длинный нос, вероятно, каштановые волосы, вы-крашенные в рыжий цвет. По словам современников, он был небольшого роста – не более метра шестидесяти сантиметров. Щеки его, на которых не было шрамов (воины иных народов тогда специально делали уродливые шрамы для устрашения противника в битвах), покрывала редкая растительность. Аттила имел узкую клинообразную бороду, у него были черные и весьма проницательные глаза. Весь его облик свидетельствовал скорее об уме, нежели о первобытной дикости. В детстве он освоил азы латыни, а затем стал изучать и греческий язык. В его судьбе чрезвычайно важную роль сыграл юный аристократ Аэций, которого римляне в 405 г. прислали в ставку к гуннам.

Там Аэций и познакомился с Аттилой. Они оба прониклись друг к другу симпатией. Аэций и вызвал учителя латыни для гунна, а затем приобщил его к изучению греческого языка. Итогом этого пребывания Аэция стал союз между гуннами Роаса и Феодосием II. Император Востока платил гуннам по 350 фунтов золота в год.

Портрет Аттилы

 

Следует добавить, что вскоре и сам Аттила будет отправлен в Рим – к двору императора Западной Римской империи Гонория, где оказался в положении то ли «почетного заложника», то ли посла-посредника, то ли просто в роли принца варварского народа. М. Бувье-Ажан в книге «Аттила» пишет… И вот Аттила – при дворе Гонория, то в Риме, то в Равенне. Какая перемена! Он видит роскошь, разврат, пороки и интриги. С ним обходятся как с юным принцем, каким он, в сущности, и был, каким его воспринимали эти «римляне», все больше полагавшиеся на «суверенных» и прочих вождей варваров в деле защиты и укрепления столь обветшавшей Империи! Какой разительный контраст! Из деревянного терема – в мраморный дворец, от сырого мяса к изысканнейшим блюдам, из звериных шкур в тогу, от вони гуннского кочевья к благовониям римского двора, от размахивающих руками и орущих воинов Роаса к эротическим танцам и песням артистов Гонория! Принял Аттила все это или отверг? Историки утверждали как то, так и другое. Истина скорее всего находится посередине…

Вероятно, он должен был приспособиться к окружавшей среде в силу необходимости. Однако при этом одевался просто, на римский манер, ограничивался только самыми простыми блюдами императорской кухни, заводил новых друзей, говорил очень медленно (на примитивной, но правильной латыни), занимался греческим, став неплохим эллинистом. Какой огромный культурный разрыв между Аттилой и его отцом, дядьями! Атилла наблюдает и оценивает общество Империи времен упадка, легко усваивает историю Рима и Византии, постигает все надежды и страхи Империи в отношении варваров. Он узнает, в чем сила Империи и в чем ее слабость. Оставаясь для придворных тайной за семью печатями, он учится разбираться во всех их устремлениях, менталитете, сомнениях, ожиданиях, тайном соперничестве в борьбе за власть… Пребывание Аттилы в Италии сыграло для него поистине неоценимую роль в последующем его становлении как вождя и в дальнейшей судьбе. Он узнал многое из того, что могло помочь ему в будущей борьбе с Империей. Прежде всего познакомился с влиятельными людьми, начиная с самого Гонория и заканчивая министрами, фаворитами, полководцами, дипломатами. Тут он смог развить присущее ему врожденное чутье дипломата, о котором особенно писали все его биографы.

Аттила, стилизованный под бога Пана

 

Можно ли сказать, что, пригласив к себе Аттилу, Рим тем самым допустил в свои владения как бы «троянского коня»? В какой-то степени это именно так. Но, вынося подобное суждение, надо учитывать время и эпоху. Скажем, если в наше время другой «император» пошлет своего наместника или премьера в Европу (ознакомиться с жизнью европейского «двора»), это вовсе не значит, что он хочет «погубить Европу». Такое пребывание пошло бы скорее на пользу как тем, так и другим – в том случае, если «посол» предан делу своего государя.

К тому времени Римская империя уже была поделена на две части – восточную и западную империи. Гуннов нередко представляли чудовищами: по мнению готов, они произошли от браков ведьм с нечистыми духами и пришли с берегов Азов-ского моря, устья Дона. Истории звучат устрашающе: «Скорее это двуногие животные, а не люди, или каменные столбы, грубо вытесанные в образе человека; на своих лошадях, нескладных, но крепких, они точно прикованы и справляют на них всякого рода дела. Начиная битву они разделяются на отряды и, поднимая ужасный крик, бросаются на врага. Рассыпавшись или соединившись, они и нападают, и отступают с быстротой молнии. Но вот что особенно делает их наистрашнейшими воинами на свете: это, во-первых, их меткие удары стрелами хотя бы и на далеком расстоянии, а во-вторых, когда в схватке один на один дерутся мечами, они с необыкновенной ловкостью в одно мгновение накидывают на врага ремень и тем лишают его всякого движения… Они не больше зверей понимают, что честно и бесчестно. Сам разговор они ведут двусмысленно и загадочно. Язык их едва напоминает человеческий язык».

Портрет Аэция. С гравюры XVI в.

 

Став вождем, Аттила жил скромно, в простом деревянном доме, был храбрым и умным политиком. Он никогда не объявлял войны, пока мир мог дать такие же выгоды. Варваров к войне, видимо, побуждала не только жажда богатств, но и голод. Что же касается нравов, то они у всех были далеко не христианскими. Царь вандалов, Гейзерих, женил своего сына на дочери готского царя, а потом, отрезав ей нос за какую-то малую провинность, отослал ее обратно домой. Царь готов (в подобном случае) приказал разорвать на части жену царя роксаланов, несчастную Сонильду, привязав ее к диким лошадям. Готский король, Винитар, захватив одного из князей гуннов, в целях устрашения приказал распять его с сыновьями и семьюдесятью старейшинами на крестах. Российские историки в гуннах видят наших соплеменников. Нечволодов в «Сказании о Русской земле» писал о них: «Так опять, соединившись вместе под рукой храброго и искусного вождя – Валамира (Баламира), снова входят в силу и славу славянские племена, населяющие нашу родину, – на этот раз под новым общим именем гуннов. По всем немецким или, как тогда называли, готским областям разнесся слух о появлении неведомого диковинного народа, который то как вихрь спускался с гор, то будто вырастал из земли и все, что ни попадалось на пути, опрокидывал и разрушал». Далее автор подтверждает, что, по его мнению, если откинуть все ужасы и крайности, которые приписывают гуннам их непримиримые враги, то «увидим в гуннах прямых потомков наших удалых предков, ходивших еще при пророке Иеремии под Иерусалим и изгнавших гордого персидского царя Дария из наших черноморских степей». И действительно, Библия упоминает об этом.

Монета в честь победы Аэция над Аттилой

 

Аттила видел в лице гуннов «третью силу», которая будет способна обуздать происки обеих империй – Западной и Восточной Римских империй. Страшная битва на Каталунских полях (451 г. н. э.) знаменовала собой столкновение двух миров – Европы и Азии. Первый был представлен римлянином Аэцием, талант-ливейшим военачальником, второй – Аттилой, столь же воинственным и ярким полководцем. Предсказатели сообщили Аттиле, что его враг (а еще в недавнем прошлом хороший друг) должен будет пасть на поле боя. В войске Аэция вместе с галло-римлянами и готами бились вспомогательные отряды из франков, сарматов (аланов), саксонов, бургундцев, аморианцев и вестготов, во главе с королем Теодорихом. Поэтому битва и была названа «битвой народов». Валентиан III отказал Аэцию в помощи римских и романизированных легионов. Аттила перед битвой обратился к своим воинам с речью: «…Нападем смело на неприятеля, кто храбрее, тот всегда нападает. Смотрите с презрением на эту массу разнообразных народов, ни в чем не согласных между собою: кто при защите себя рассчитывает на чужую помощь, тот обличает собственную слабость перед всем светом… Итак, возвысьте свою храбрость и воспламените свой пыл. Покажите как следует гуннам свое мужество». А еще он сказал им: «После побед над таким множеством племен, после того как весь мир – если вы устоите! – покорен, я считаю бесполезным побуждать вас словами как не смыслящих, в чем дело». И зажженные этими словами, пишет Иордан, гунны устремились в бой. И началась «лютая, переменная, зверская, упорная» битва.

Результатом этой битвы стала смерть примерно 175 тысяч людей, а по другим сведениям – 300 тысяч человек. Аттила потерпел поражение, но, сражаясь, как лев, он наводил ужас на победителей. Аэций также не возобновлял сражения, ибо его оставили готы, желавшие похоронить их старого короля – Теодориха. Аттила смог выбраться из окружения. Его огромное полумиллионное войско уменьшилось в численности, но по-прежнему представляло собой грозную силу. В каком-то смысле битва на Каталунских полях означала закат карьеры Аттилы.

Однако финал истории впереди. Пока Аттила был еще грозен. Пополнив свои силы, расширив парк баллист, призвав в ряды новых воинов, он пошел на Рим, решив взять Аквилею, самый крупный и красивый порт на Адриатике. Это был город-страж. Богатый, неприступный, стоял тот на перекрестке, являясь ключом к сердцу Империи, ключом к Риму, Равенне, Константинополю и даже ко всей Галлии. После трех месяцев осады в ходе жестокого штурма город был Аттилой взят. За этим последовали неизбежные резня и убийства, грабежи и поджоги.

Святой Луп упрашивает Аттилу пощадить город Труа

 

Гунны не щадили никого, видимо, мстя Риму за позор недавнего поражения на Каталунских полях. Итальянские города скоро опустели. Все бежали куда глаза глядят. Страшным опустошениям подверг-лись Ломбардия, Пьемонт, Лигурия, десятки городов. Рим ожидал неизбежного конца. Император (еще живой) готов был на любые уступки Аттиле. В качестве посла к нему решили послать папу Льва I, семидесятилетнего тосканца с седой бородой. Его направили к Аттиле, надеясь не столько на его ум (он имел прозвище «здравие ума»), сколь на чудо.

Миссия принесла успех… Проспер Аквитанский писал: «Папа положился на помощь Господа, который не оставляет тех, кто служит справедливому делу, и его вера принесла успех». Император Западной Римской империи обещал в пять лет выплатить разумную дань, а Аттила, в свою очередь, отказался от попыток вторгнуться в Галлию и Италию. Аттила заявил папе, что для него большая честь принимать у себя самого мудрого человека в мире. При этом он пожелал ему долгих лет жизни. Они обнялись. Подлинная причина ухода Аттилы до сих пор вызывает споры. Но всё говорит в пользу того, что причиной казалось бы столь неожиданного поступка был трезвый расчет, а также здоровье Аттилы.

Аттила чувствовал приближение конца. Он ощущал, как силы покидают его. Все чаще преследовали боли в голове, кровотечения и обмороки. Пока он мог скрывать болезнь, он делал это и держался. Некоторые говорят об умственном расстройстве вождя гуннов (и даже о шизо-френии). Вот как Иордан описывал кончину грозного вождя варваров… Ко времени своей кончины, как передает историк Приск, Аттила взял себе в супруги – после бесчисленных жен, как это в обычае у этого народа, – девушку замечательной красоты по имени Ильдико. На свадьбе, отяжелев от вина и пресытившись любовью, Аттила, видно, перенес удар. Но никто не решился нарушить покой счастливого супруга… Вероятно, обильные рвотные выделения не давали ему дышать. Горлом шла кровь. Вся эта масса привела к удушью. Он лежал, плавая в крови, что лилась отовсюду. Так пьянка принесла постыдный конец прославленному королю и воителю. Только на другой день слуги стали подозревать что-то неладное. После громкого зова и стука они взламывают двери – и обнаруживают в постели мертвого Аттилу. На теле вождя не видно ни одной раны, которая могла бы привести его к смерти. Обнаружили плачущую испуганную девушку, спрятавшуюся под покрывалом.

Костер Аттилы. Гравюра XIX века. Париж

 

Следуя обычаям их племен, воины отрезали часть их волос, обезобразили лица уродливыми глубокими ранами. Согласно их традиции великий воин должен был быть оплакан и омыт не воплями и слезами женщин, но кровью мужчин. Говорили, тогда произошло чудо: напуганному Маркиану, императору Востока, что со страхом ожидал его участи, предстало во сне божество и показало – в эту ночь – сломанный лук Аттилы. Надо сказать – хоть немногое из многого – и о том, как его племя почтило останки вождя. Среди степей, в шелковом шатре, лежало тело Атиллы. Начался обряд – поразительное и торжественное зрелище.

Отборнейшие всадники гуннского племени, пишет Иордан, объезжали кругом место, где он был положен наподобие цирковых ристаний. В погребальных песнопениях они так поминали его подвиги: «Великий король гуннов Аттила, рожденный от отца своего Мундзука, господин сильнейших племен! Ты, который с неслыханным дотоле могуществом один овладел скифским и германским царствами, который захватом городов поверг в ужас обе империи римского мира и, – дабы не было отдано и остальное на разграбление, – умилостивленный молениями принял ежегодную дань. И со счастливым исходом совершив все это, скончался не от вражеской раны, не от коварства своих, но в радости и веселии, без чувства боли, когда племя пребывало целым и невредимым. Кто же примет это за кончину, когда никто не почитает ее подлежащей отмщению?» Затем друзья устроили пир, похоронив его в кургане. Тело великого воина поместили в золотой гроб, поставив внутри серебряного, а тот, в свою очередь, поместили в железный. В гробницу, что согласно легенде находилась в русле специально отведенной реки, поместили его бесчисленные сокровища. В сказаниях, песнях народов долго будет сохраняться память о нем.

Аэций

 

Конечно, были среди римлян мудрые политики типа Аэция. Этот величайший полководец эпохи, ставший в 429 г. главнокомандующим (magister militum), а в 454 г. в четвертый раз консулом и зятем императора Валентиана III, с исключительным искусством и тактом вел дела с германцами. Видя все его достоинства, мужество, честность, простоту, те уважали и ценили римлянина. Полную ему противоположность представлял император Валентиан III. Слабый и распутный, он не сумел приобрести в 34 года ни разума, ни самообладания. Он был еще и настолько туп, что даже не понял той решающей роли, что играл в сохранении его власти великий патриций Аэций. Он из-за низкой зависти к славе и положению Аэция, которого превозносили презираемые им «варвары», а также из опасения, что тот может стать наследником (через помолвленного на его дочери сына), убил Аэция. Гиббон писал, что в то время как Аэций – быть может, с чрезмерной горячностью – настаивал на бракосочетании своего сына, Валентиан обнажил свой меч, до тех пор еще ни разу в битвах не выходивший из своих ножен, и вонзил в грудь полководца, спасшего империю; а его царедворцы и евнухи постарались превзойти один другого в подражании своему повелителю, и покрытый множеством ран Аэций испустил дух в присутствии императора. В одно время с ним был убит преторианский префект Боэций, и, прежде чем разнесся об этом слух, самые влиятельные из друзей Аэция были призваны во дворец и перебиты поодиночке (454 г. н. э.). Об ужасном злодеянии, прикрытом благовидными названиями справедливости и необходимости, император немедленно сообщил солдатам, своим подданным и своим союзникам. Даже народы, не имевшие дела с Аэцием или видевшие в нем врага, все ж великодушно сожалели о постигшей героя незаслуженной участи. Варвары, состоявшие при нем на службе, скрыли свою скорбь и жажду мщения, а презрение, с которым давно народ относился к Валентиану, внезапно перешло в глубокое и всеобщее отвращение. И весьма показательно, что когда император постарался узнать мнение простого народа об этом преступлении, некий солдат честно ему заявил: «Мне неизвестны, ваше величество, какие соображения или обиды заставили вас так поступить; я знаю только то, что вы поступили точно так же, как тот человек, который своей левой рукой отрезал себе правую руку». Могла ли продолжать существование столь тупая, бессовестная, неблагодарная власть?! Понятно, что Рим стали ненавидеть не только недруги, но и друзья, те, кто десятилетиями служил ему не за страх и даже не за деньги, а за совесть. Возмездие истории неотвратимо!

Галла Плацидия и ее молодой сын Валентиан III

 

Как мы видели, и победа Аэция не принесла ему славы, но лишь привела к гибели. Валентиан III послушал советника Максима Петрония, завидовавшего Аэцию. Валентиан был ничтожнейшей личностью, и свою миссию он видел в том, чтобы непрерывно менять любовниц… Особенно обожал император блудниц и девственниц. В последние годы пристрастился к тому, что совращал супруг приближенных к нему особ, а опозоренным мужьям за понесенный моральный ущерб щедро платил. Однажды он «положил глаз» на жену своего советника, приказал ее связать – и изнасиловал, а потом осыпал брильянтами. Та в ярости бросила брильянты в лицо его пособникам (те преспокойно их подобрали). Жена бросилась к мужу и, рыдая, сообщила ему о поругании своей чести. Тот направился в покои императора, поприветствовал его, как подобал этикет, – и зарезал, а после смерти сам назначил себя императором. Но, проявив алчность, подлость, некомпетентность, он лишь год был на троне и пал жертвой толпы. Римляне забили правителя камнями, а императором, разуверившись в своей продажной и мерзкой политической элите, предложили стать сильному человеку Гейзериху. И это несмотря на то, что у себя в Северной Африке он добился полной независимости от Рима, а романо-африканских землевладельцев подвергал унижениям и яростным нападкам. Германец не отказал себе в удовольствии и припомнил им слезы его народа. Как жаловался католический епикоп Северной Африки, Виктор из Вита: «Их намерения очевидны, они беспрерывно пытаются очернить славу и честь имени римлянина. Их сокровенное желание – не дать римлянам выжить. Если они и щадят их в том или ином случае, то только для того, чтобы использовать их в качестве рабов». Рим считал в порядке вещей делать других рабами, теперь пришел его черед почувствовать, каково носить на шее гнусный ошейник раба.

Мавр. Петербург

 

Самым поразительным было то, что он, по словам Макиавелли, пришел в Рим, якобы воспользовавшись советом супруги покойного императора Максима, Евдокии. Та, считая себя оскорбленной браком с простым гражданином (а она была из императорского рода), в «жажде мести за поругание» и призвала короля Гейзериха, «расписав ему, как легко и как выгодно будет ему завладеть Римом». В 455 г. из Африки, с территории Карфагена и явился Гейзерих… Его корабли пересекли Средиземное море и встали на якорь в устье Тибра, на виду всего Рима, на них – многочисленное и грозное войско – вандалы и мавры… Гиббон писал, что на третий день после суматохи Гейзерих смело выступил из порта Остии и подошел к воротам беззащитного города. Вместо римского юношества, готового драться, из ворот вышла безоружная и внушительная процессия. В ней участвовал епископ вместе с подчиненным ему духовенством. Бесстрашие Льва, его авторитет и красноречие чуть смягчили свирепость варварского завоевателя.

Гейзерих

 

Царь вандалов обещал, что пощадит безоружную толпу, запретит поджигать дома и не позволит подвергать пленников пытке. Хотя эти приказания не были серьезны и не исполнялись в точности, все-таки заступничество Льва покрыло того славой и было, конечно, полезно для отечества. Но Рим и его жители все равно стали жертвами бесчинства вандалов и мавров. Удовлетворяя страсти, те словно мстили за старые унижения, понесенные когда-то Карфагеном. Грабеж Рима продолжался четырнадцать дней и ночей, и все, что было ценного в руках общественных учреждений и частных людей, «все сокровища как духовенства, так и мирян были тщательно перенесены на Гензериховы корабли» (Гиббон). Варвары накатывались волна за волной. Когда уходили одни, тут же приходили другие. Причем никто из варваров не желал в Риме задерживаться, но «всегда предавали его (Рим) разграблению, а селились в какой-нибудь иной стране». Евдоксия же, которая и позвала Гейзериха, уехала с варваром в Африку. Так сей варвар, чье происхождение относят к народам, жившим на берегах Балтийского моря, отомстил за смерть и унижение миллионов тех несчастных «варваров», которых на протяжении восьми веков, в свою очередь, грабил и уничтожал Рим.

К. П. Брюллов. Нашествие Гейзериха на Рим

 

О последних годах Римской империи говорят многие источники… В 476 г. Ромула заставили отречься от престола. Этот год будет канонизирован учеными Византии, Италии эпохи Возрождения и восемнадцатого века как последний, эпохальный год заката и падения Западной империи. Есть какая-то злая ирония судьбы в том, что имя легендарного основателя Римской империи, жившего двенадцать столетий тому назад, и имя ее последнего императора одно и то же – Ромул. Римляне переделали его имя в «Моммула» (маленький позор), но и это не раскрывает всей глубины трагедии и глубочайшего потрясения основ. Мир был потрясен тем, как рухнул, словно карточный домик, великий Рим. Казалось, вновь ожили видения Исайи о гибели Вавилона. Откуда-то явилась непроглядная мгла, окутавшая всё туманом, затем разразилась страшная буря, и Рим вдруг исчез. Вспомните, как описывает Тит Ливий исчезновение первого царя – Ромула. Казалось, говорит историк, «царь был унесен ветром». Так вот и Рим был унесен ветром истории!

Его ждала участь некогда поверженного и разграбленного Вавилона. И вожди ничем не напоминали Сципионов, Цезаря, Августа. Расплата была неотвратима. Многое из его красот и сокровищ будет беспощадно сожжено, разрушено, разграблено… Некоторые памятники древнего Рима истреблены нероновским пожаром (63 г. н. э.), затем пожаром при вторжении галлов (390 г. н. э.). Многое из того, что восстановят, исчезнет при вторжении вестготов (410 г. н. э.), вандалов (455 г. н. э.), остготов (546 г. н. э.). И хотя Атилла погиб, все более было признаков, указывавших, что час крушения Рима близок. Ждать оставалось недолго. Кто-то вспомнил мрачные пророчества и победоносного Сципиона, когда римлянин стоял перед охваченным пламенем Карфагеном. Он произнес строки из «Илиады»: «Будет некогда день, и погибнет священная Троя». Когда Полибий спросил, что тот имеет в виду, Сципион признался, что боится за судьбу родины. Все в этом мире преходяще, а потому: кто знает – не ожидает ли и Рим подобная участь?!

Видение Исайи о разрушении Вавилона

 

И вот давнее предвидение, ужасный образ объятого пламенем Рима, стало явью. Римский император при нашествии вестготов Алариха повел себя как жалкий трус, прячась за стенами града. В один из таких приступов осажденные римляне пытались отразить варваров, бросая мраморные статуи с гробницы Адриана им на головы. Известно, что к разрушению Рима приложили руку римские рабы, выжигая известь из мраморных скульптур. Можно себе представить, что стало с бесценными историческими, философскими и литературными трудами при захвате домов знати Рима. В пламени пожаров они горели тысячами, как свечи!

Хоть иногда лампады Рок гасил,
Рим до конца исполнил труд владыки,
Он был свершен, когда, под вопль
и крики,
Сонм варваров Империю свалил…

В. Брюсов

Горнист

К тому же у «варваров», осаждавших Рим, оказалось и немало сторонников среди низ

ших слоев римского общества. Так, то же готское войско, по словам Х. Вольфрама, издавна «притягивало» к себе бедняков и угнетенных, да и другие правители «варваров» быстро находили общий язык с эксплуатируемой массой. Скажем, Тотила (541–552 гг. н. э.) не только принимал в готское войско, – и очевидно, в больших количествах, – римских рабов, зависимых крестьян, но «мобилизовал и тех и других против их господ-сенаторов, обещая свободу и собственность на землю». Тем самым он позволял римским низам делать то, к чему они из-за их отчаянного экономического положения психологически были готовы уже с III в. н. э., а именно – к «превращению в готов». Слова эти (более чем что-либо еще) указывают, что Рим погублен его же собственной недальновидной политикой, приняв в свои границы огромные массы обслуживающего рабского населения. Если кто-то проявляет явное желание завезти «рабов», которые будут на него работать за гроши (или просто за пищу и кров), он должен быть готов и к тому, что эти «рабы» при первой же удобной возможности начнут крушить дворцы…

Ничто на земле не проходит бесследно – особенно войны и людские потери. Все меньше возможностей и ресурсов оставалось у Рима для сопротивления набегу варваров. Война с готами в Италии длилась 18 лет, а население Италии за это время уменьшилось в 5 раз! Юстиниану, властителю Восточной Римской империи, какое-то время удавалось отбивать их натиск. Так, после того как готы в 546 г. вновь захватили Рим, разграбили его и покинули за ненадобностью Юстиниан отправил в Италию огромную армию (более 30 тысяч человек) под руководством императорского евнуха армянина Нарсеса. Готы были разбиты, а Тотила убит. Около Везувия остатки их войск были уничтожены окончательно. В 554 г. Юстиниан выпустил «Прагматическую санкцию», где им все решения Тотилы отменялись: земля и рабы возвращались прежним хозяевам. Но былой силы Римская империя (Западная) не могла достичь уж и с помощью Византии.

Император Юстиниан

 

Кстати, и Византия пошла по проторенному Римом пути – по пути грабителей, захватчиков и завоевателей. Прокопий Кесарийский отмечает: когда Велизарий, византийский полководец, овладел Карфагеном вандалов (царством Гензериха), он обнаружил крепости и дворцы, полные несметных сокровищ. По его словам, количество отчеканенных там монет превышало все, что когда-либо находили ранее. Немыслимое скопление драгоценных металлов он объясняет как частыми вторжениями вандалов и их постоянными грабежами ослабленного Рима, что в свою очередь накопил за века эксплуатации и насилия огромнейшие богатства, так и плодородием африканской почвы. По словам Прокопия, почти за сто лет владычества вандалов они перевезли к себе огромное количество золота, но в силу благоприятных условий земледелия на землях Карфагена могли позволить себе не касаться богатств. Все это попало в руки Велизария и перекочевало в Византию – массивные золотые троны, статуи, вазы, груды драгоценных камней.

Европа в правление Юстиниана

 

Но если Август все же отстроил новый Карфаген, и тот, по словам Страбона, был «так же многолюден, как любой другой город Ливии», то вот во времена владычества Юстиниана эта часть Африки превратилась в огромную пустыню, в которой, путешествуя несколько дней, нельзя было встретить ни одной живой души. По его мнению, виной тому являлось плохое управление областями. В итоге в царствование этого императора от голода или на войне погибло пять миллионов человек в Африке. Есть какая-то закономерность в гибели и крахе тех, кто нажился на грабежах и гибели. Затем рок судьбы настигнет Византию.

Мавзолей Галлы Плацидии в Равенне

 

Отчаянные попытки правителей Западной Римской империи сохранить хотя бы малые остатки былой империи, закончились неудачей. Пока они могли еще действовать в духе известного девиза «Разделяй и властвуй», они побеждали варваров. Но вечно так продолжаться не могло. Силы шли на убыль. Варвары же вновь и вновь пополняли их ряды. Их было даже не то чтобы больше, просто они были более приспособлены и неприхотливы. Они жили в условиях суровых, были готовы к походам и боям. Владыки варварских племен типа Атиллы, даже распространив их власть от Дуная до Рейна, продолжали жить скромно в простом деревянном доме. В результате эти люди, кого римляне призвали для охранения империи, меняли ее суть, ее нутро, ее генетическую и политическую матрицу. Рим переставал быть Римом, становясь обителью варваров, ветхим мавзолеем.

Западная империя пала первой… Восточная империя, заключив с варварами союз, не хотела его нарушать и отказала в помощи своим собратьям. Население Западной империи уменьшилось. И надо было думать уже не о завоеваниях, а о самосохранении. Правда, иногда восточные собратья Рима, в лице Юстиниана и полководца Велизария, приходили на помощь, но их действия обусловливались меркантильными интересами. Тот же Велизарий, выступив против вторгшихся в Италию варваров, писал императору, что он прибыл в Италию, как тот повелел. Завоевав большую часть страны, он захватил Рим, вытеснил отттуда варваров. На смену счастливым дням пришли последующие бедствия. Может случиться, что их вытеснят из Рима, Кампании и Сицилии. Тогда из всех несчастий самое легкое – его грызло бы сознание, что «мы не смогли сделаться богатыми за счет чужого достояния». Кроме того, вам надо обратить внимание и на то, что Рим никогда не мог долгое время защищаться даже при гарнизоне во много десятков тысяч человек, так как Рим занял большую площадь и, не будучи приморским городом, он отрезан от подвоза съестных припасов. «Римляне сейчас относятся к нам дружественно, но если их бедственное положение, как это и естественно, будет продолжаться, они не задумаются выбрать то, что для них лучше. Ведь те, которые недавно с кем-нибудь заключили дружбу, обыкновенно сохраняют ему верность, не перенося бедствия, но получая от него благодеяния». Римлянам приходилось думать уж не о своих восточных коллегах, а о собственной шкуре.

Большое блюдо из Милденхоллского клада

 

Возможно, правы те, кто советует нам более реалистично и спокойно взирать на то, что произошло тогда с Римской империей и Европой. Они утверждают, что процессы, охватившие весь европейский регион, правильнее рассматривать как «трайбализацию» или федерализацию бывшей империи. По мере того как процесс цивилизации захватывал все новые и новые области, юг и север Европы должны были найти формы существования, которые отвечали бы реалиям тех лет. По мере ослабления италийских сил произошло то, что и должно было в любом случае произойти: англосаксы взяли в свои руки Британию, откуда ушли римляне; франки завоевали Галлию; лангобарды селились в Италии; германцы, которые уже в то время выступали во многом как решающая сила (императорская армия пополнялась за счет германцев), закрепились в Германии. Иначе говоря, после битвы под Адрианополем Европа все решительнее устремилась к созданию ряда независимых государств на базе закрепления и огосударствления старых племенных союзов.

Обстановка внутри Европы кардинально изменилась… Если германские или иные варварские племена и шли на службу к правителю Рима или Византии, то они уже преследовали собственные далеко идущие цели. Так, король остготов Теодорих Великий вступил в Италию по приказу императора Зенона в качестве его воина, или «действительного начальника воинов», но вскоре он и сам стал правителем, надел корону и стал конкурировать с Юстинианом, императором Восточной Римской империи. Ш. Диль отмечал, что германские вожди стали получать не только высшие военные должности, но «добрались и до высших гражданских постов». При Феодосии консулами станут Рихомер, Меробауд и Бауто. Затем наверху объявилось по крайней мере еще пять герман-ских имен. И когда канцелярия, гордость императора, перешла в руки варваров, стало ясно, что «былая исключительность исчезла, и германцы завоевали прямой путь в сердце империи задолго до того, как прогремели их главные дела». Вандал Гейзерих, находившийся во главе правления в течение половины столетия, с презрением отверг скромную роль наместника императора в Риме. Он, как уже ранее сказано, самостоятельно организовал династическое королевство, издал закон о престолонаследии, а затем полностью подчинил Рим его власти. Он взял его, ограбил и изнасиловал, подобно тому как на протяжении веков и сам Рим грабил и насиловал сотни народов. «Гензерих, нагрузив корабли свои золотом, серебром и другими вещами из императорского имущества, вернулся в Карфаген. Он не оставил во дворце ни меди, ни какого-либо другого металла. Ограбил он и храм Юпитера Капиталийского, сняв с него половину крыши. Это была замечательная и великолепная крыша, из лучшей меди и вся густо вызолоченная», – отмечал Прокопий Кесарийский. Роли переменились… Теперь варвары брали в плен римское население, обращая его по мере необходимости в рабство. Так, вандалы Гейзериха угнали в Африку тысячи римлян, обратив их в рабов. Они забрали с собой императрицу Евдоксию и двух ее дочерей. Одна из них вынуждена были выйти замуж за сына Гейзериха, Гуннериха. Рим пустел, более напоминал собой не великую имперскую столицу, а покинутое кладбище.

Надгробный памятник Цецилии Метеллы

 

Теперь даже некогда знатные роды и семьи влачили жалкое существование: «…семьи большинства сенаторов были доведены до нищеты; население Рима уменьшилось, так как народ частично был обращен в рабство, а частично – бежал. За сорок пять лет, которые прошли со времени вторжения Алариха в Рим, его население убавилось на сто пятьдесят тысяч, если не больше. Многие древние роды исчезли совершенно, другие (оставшиеся) – влачили бедственное существование и гибли, как гибли храмы языческих богов, (ныне) покинутые и разрушающиеся. Большие дворцы опустели, и все в них было мертво, римляне двигались, как привидения, по городу, который был слишком велик для их замиравшей жизни. Если раньше, во времена (былого) расцвета империи, обширные пространства Рима, застроенные храмами, базиликами, аркадами и всякого рода зрелищными сооружениями, вызывали в человеке изумление, то теперь, с середины V в. н. э., Рим должен был представлять картину торжественного умирания города, в величественных пространствах которого уже не катится волна народного движения, и повсюду воцаряется могильная тишина».

Хотя войска Гейзериха не разрушали Рима, тот не только терял былой блеск, но превращался в строительный материал, мусор. Правда, когда варвары Майориан, Авит, Рицимер стали императорами, иные из них старались, как могли, сохранить Рим. Но напрасно император Майориан издал грозный эдикт, в котором говорилось: «Мы, правители города, решили положить конец бесчинству, благодаря которому обезображивается вид почтенного города и которое давно уже вызывает у нас отвращение. Нам известно, что общественные здания, которые составляют всю красоту города, подвергаются разрушению из-за преступной снисходительности властей. Под тем предлогом, что камень нужен для возведения общественных зданий, древние величественные сооружения подвергаются разрушению, и таким образом уничтожается великое лишь для того, чтобы построить где-то что-то ничтожное. А затем доходят уже до такого злоупотребления, что для постройки частного дома берут необходимый строительный материал, разрушая общественные здания. А между тем то, что составляет блеск города, должно было бы оберегаться гражданами с любовью. Поэтому мы устанавливаем как общеобязательный для всех закон, что все те здания, которые были воздвигнуты в древности для общего блага и для украшения города, будут ли то храмы или иные памятники, не должны быть никем разрушаемы, и никто не должен к ним прикасаться». Нарушивший этот закон судья подлежал штрафу в пятьдесят фунтов золота (20 кг золота). Если должностные лица Рима согласились бы исполнить противозаконный приказ судьи о разрушении здания, если они не окажут ему сопротивления, то за это «они будут подвергнуты наказанию плетью и им будут отрублены руки, так как они вместо того, чтобы оберегать памятники, оскверняют их». Как видите, уже в те времена римляне весьма решительно боролись с попытками самозахвата и разрушения.

Надгробье галла и его жены

 

Шло время… Некогда порабощенные, галлы и германцы стали устанавливать свои правила, требуя от Рима высших постов и большей доли в разделе земель. Одоакр сместил последнего римского императора за то, что римляне не соглашались отдать треть земель империи германцам. Вскоре вестготы и бургунды захватили две трети земель римлян. При этом надо помнить, что варвары вовсе не были земледельцами. Они были и оставались воинами. Правда, иные подчеркивают, что готы столетиями занимались земледелием и скотоводством, их лишь соблазны городов вовлекли в длительные войны. Чем дальше углубляемся в германские источники, писал Г. Гюнтер, тем более убеждаемся, что языческие германцы были не менее миролюбивы, чем современные вестфальские крестьяне. Уже тогда немцы умели ценить мир и дружбу. Была даже такая поговорка: мир питает, а война съедает. Все понимали, какие страдания приносят долгие распри. Но мир любой ценой и дружба с кем попало – «это не только не было идеалом, это вообще было невообразимо» (Неккель. Древнегерманская культура, 1925). Такой идеальный германец выглядел в глазах немцев как «щедрый, смелый, бесстрашный, дружелюбный, свирепый к врагам, верный друзьям, откровенный со всеми» (Грёнбек). Автор уверяет нас, что таковы «правильные представления о древних германцах». Бесспорно, в немцах есть и эти отмеченные выше черты. Однако характер нации всегда имеет две стороны. В условиях, когда войны и захваты, грабежи и насилия составляли повседневную жизнь, рисовать римлян, немцев, американцев, китайцев, англичан, русских «ангелами» просто смешно.

Как вы помните, Платон призывал к установлению царства любви, говоря, что любовь и эрос поселяются в сердце человека, но не в каждом сердце. Там, где живет жестокость, они отступают. Их величайшая сила и слава – в том, что они не могут ни поступать дурно, ни позволять этого. Сила никогда не идет с ними бок о бок, так как люди служат им добровольно. Кого коснется крылом любовь, уверял он, те «не ходят в потемках». Нигде так отчетливо не виден идеализм Платона, как в таких утверждениях. Всё, что мы видели в политике античного мира, сей тезис опровергает. У народов, окружавших Рим, не могло быть любви к зверю, выросшему на крови, грабежах и преступлениях, являвшемуся причиной их мучений, трагедий и слез. Конечно же, и Рим, где правили сила, жестокость, алчность и ненависть, никак не мог существовать в социуме по законам святой любви.

Смерть как символ эпохи

 

Любовь и рабство, так же несовместимы, как справедливость и тирания. В труде философа, историка, экономиста XVI в. Ж. Бодена содержится великолепный анализ того, что представляли собой древние народы с точки зрения требований гуманизма и цивилизованности. Жестокое отношение к противнику или пленникам тогда было в порядке вещей. О карфагенянах этот автор пишет: «Именно от карфагенян идут все эти казни: выдавливание глаз, разрывание конечностей, сдирание заживо кожи, медленное поджаривание и сажание на кол». Это-то и показали Пунические войны, о которых Полибий писал, что они «по жестокости и всем видам преступлений» превзошли все войны, о которых знали прежде.

Ритуальное кровопускание в Южной Америке

 

Однако и другие народы и племена следовали сей печальной традиции. Фукидид назвал фракийцев «самым безжалостным народом». Колесование шло от германцев, а их жестокость была сравнима только с их жадностью и алчностью. Тацит сказал о немцах: «У них вошло в привычку убивать, не сдерживая себя, из-за вспышки ярости, как убивают врага». Как писал Алкиатти, немцы, подобно скорпиону, готовы ужалить сами себя. Таковы же и галлы. Прокопий говорил, что жажда золота у галлов и германцев столь велика, что за золото они готовы продать жизнь, не задумываясь, а за деньги с легкостью развяжут любую войну. Датчане и норвежцы в жестокости превосходили немцев, а уж об англичанах и говорить нечего: те в своей гражданской войне ухитрились уничтожить 12 из 40 королей, не говоря о бесчисленном количестве принцев (около сотни за тридцать лет). Британцу убить противника, все равно что выпустить воздух. Римляне и греки в этом плане вели себя даже «более цивилизованно»: римляне казнили топором, лишая жизни отрубанием головы, позднее распространился способ уморения голодом, наконец, была разрешена пожизненная ссылка, тогда как среди греков традиционно использовался яд цикуты (яд даже разводили водой, чтобы смерть не была мучительной). У южных американцев принято было сосать кровь убитых и пировать на их растерзанных телах. Боден говорит о том, что жестокость южан (европейцев) заметно отличается от скифской, так как «последние впадают в ярость под влиянием импульса, а в мщении способны показать себя не только добродетельными, но и великодушными – они легко вспыхивают, но и легко успокаиваются». Иное дело европейцы: будучи враждебны, они атакуют врага «с хитростью лисицы и упорным, но не явным неистовством». И горе тому, кого они одолевают: «поверженного врага они подвергают ужасным и болезненным пыткам». Трансильванцы же (венгры, румыны) практиковали разрубание тел на куски и скармливание его останков пленным. В европейцах все время кипит желчь, которая отравляет их мозг и убивает душу. Вероятно, Ж. Боден прав, говоря, что «люди сходят с ума легче, чем животные», но от такого «легкого метода познания истории», согласитесь, становится как-то тяжеловато на сердце («Метод легкого познания истории»). Пусть лучше тяжко на сердце, но ясно в уме.

Известно, что мировой исторический процесс, как и судьбы человечества, в прошлом воспринимались многими в рамках теории смены великих мировых монархий – Вавилонской (Ассиро-Вавилон-ской), Персидской, Эллинской, или Греческой, и, наконец, Римской. Последняя империя обычно вопринималась как завершающая глава мировой истории, как финальный аккорд цивилизационного оркестра. Во многом теория эта основана на словах пророка Даниила, в которых он истолковывает сон царя Навуходоносора, и на видениях четырех зверей самому пророку. Царь, задумываясь над тем, а что же будет после него, увидел во сне огромного истукана с головой из чистого золота, грудь и руки его – из серебра, чрево и бедра – медные, голени – железные, ноги – частью железные, частью глиняные. Царь видит, как от горы отрывается камень и ударяет в того великана. Глиняные ноги его подломились – и железный великан был повергнут в прах. Позже, во времена Римской империи (ок. 200 г. н. э.), Ипполит Римский написал: «Неужели мы не распознаем в этих событиях, предсказанных некогда Вавилону Даниилом, то, что в наши дни вот-вот свершится в мире? Так вот, статуя, описанная Навуходоносору, есть образ империи мира. В ту эпоху царили вавилоняне: они были словно золотой головой статуи. После них персы будут владычествовать в течение 245 лет, и это доказывает, что они представляют серебро. Господство переходит затем к грекам на 300 лет, начиная с Александра Македонского, это медь. А им наследуют римляне, это железные голени статуи, ибо они сильны как железо». Камень же, сокрушающий статую, по Ипполиту, это Христос; он сойдет с небес, «как камень, отделяющийся от горы без участия человеческой руки, чтобы ниспровергнуть царство этого мира, установить небесное царство Святых, которое никогда не будет разрушено, Самому стать горой и станом Святых, заполнив всю землю». Таким образом, четвертый зверь в видениях пророка Даниила символизировал собой Римскую империю. Империя – зверь воистину грозный и страшный, с железными зубами и медными когтями, безжалостный к своей жертве.

Король остготов Теодорих. Медальон. 500 г.

 

Но любой, даже самый грозный зверь стареет, теряет зубы и стесывает когти. И тогда уж нет ему спасения от более сильных хищников. Горе побежденным…

И тем не менее посылка не совсем верна. Рим пал, но вовсе не так, как некогда рухнул знаменитый Родосский Колосс. С приходом варваров мир не погиб, как того некоторые ожидали. И пророчество Даниила не осуществилось. Казалось, какие-то невидимые силы стали работать в пользу империи, что сгинула вроде бы навсегда. Не стоит думать, что «варвары» руководствовались в их действиях одним лишь инстинктом мести, грабежа и разрушения. Делались и кое-какие попытки упорядочить и даже спасти остатки римских законов. Король вестготов Эврих в 475 г. выпустил «Кодекс законов». Впоследствии тот оказал большое влияние на средневековое законодательство. Сам король не очень хорошо знал латынь, но он использовал знания языка и законов канцлером Львом, которого сравнили с Тацитом и Горацием. Кодекс Эвриха составлен римскими юристами, и те, безусловно, взяли многое из всей римской юридической практики и законодательства. В документе зафиксирована изоляция германцев и римлян. И это произошло за год до окончательного крушения Западной Римской империи.

Позволим себе небольшое отступление, подтверждающее, сколь серьезным и мощным было воздействие римской культуры на варваров, и прежде всего на германцев… Поэт Возрождения Конрад Цельтис посвящает гражданам Трира стих, где говорит, что он, глядя на улицы и площади Трира, словно видит Рим: «Как будто снова Рима развалины воочью вижу, глядя на эти вот колонны, портики, ворота…» Спустя века Гёте как-то дал характеристику Винкельману, всю жизнь мечтавшему повидать чужие страны. Наконец он пришел к мысли о необходимости поехать в Рим. Там он почувствовал, насколько его пребывание в Вечном городе соответствовало всем его устремлениям. На него, как и на многих других, Рим произвел неизгладимое впечатление. Гёте приводит слова одного из друзей: «Рим – это место, в котором, по нашему мнению, сосредотачивается воедино вся древность, и потому нам кажется, что всё, что заставляют нас чувствовать древние поэты, древние государственные устройства, всё это в Риме мы не только чувствуем, но даже созерцаем. Подобно тому как Гомера нельзя сравнивать с другими поэтами, так Рим нельзя сравнивать ни с каким другим городом, а римские окрестности ни с какими другими». Рим воспитал целые поколения европейцев, включая и нас, русских. Точно так же Россия столетиями воспитывала народы ойкумены. Надо быть очень недалеким (скажу прямо, глупым шакалом), чтобы пинать льва, который еще и не выпустил когти.

Король остготов Теодорих счел себя преемником римской государственности и довольно успешно стал управлять двумя народами – римлянами и готами. В созданном им государстве языком законодательства и управления, как и языком культуры, стала латынь. Он с пониманием относился и к чувствам верующих, говоря: «Мы не можем предписывать веры, ибо нельзя силой заставить человека верить». Эдикты Теодориха были буквально пронизаны идеями римского права. Обращаясь к своим подданным, Теодорих совершенно искренне призывал: «Вам следует без сопротивления подчиниться римским обычаям, к которым вы вновь возвращаетесь после длительного перерыва, ибо должно быть благословенным восстановление того, что, как известно, способствовало процветанию ваших предков. Обретая по божественному соизволению древнюю свободу, вы опять облачаетесь в одеяния римских нравов…» И хотя оба этих народа (римляне и готы), разумеется, не слились в единое целое, но то, что они часто руководствовались в жизни и деяниях римской культурой, не вызывает никаких сомнений. Когда король Теодорих посетил Рим (около 500 г. н. э.), он настолько был поражен красотой и величием Вечного города, что выделил немалые средства на поддержание архитектурных ансамблей – театра Помпея, амфитеатра Тита и форума Траяна.

Специальный архитектор должен был следить за состоянием городских стен, акведуков, дорог и т. д. При нем столица его государства, Равенна, украсилась новыми великолепными постройками, а красота резиденций и садов вызывала зависть и была на слуху у всей Европы. Довольно насыщенной была и духовная жизнь короля, ближайшего его окружения. В той атмосфере казалось абсолютно естественным, что Теодорих привлек к управлению страной образованнейших людей того времени – знатока римской истории Симмаха, дипломата и писателя Кассиодора, педагога, ритора, поэта Эннодия и, конечно, философа, писателя и блестящего переводчика Боэция (ок. 480–524).

Укрепленная Равеннская гавань

 

То был век, когда жили и творили последний великий историк античности Аммиан Марцеллин, философ Боэций, великий римский поэт Авсоний, политик и писатель Кассиодор. Приходится только сожалеть, что от Симмаха-оратора почти не сохранились его речи (лишь нескольких отрывков и три панегирика императорам Валентиниану и Грациану), да еще реляция об алтаре Победы («Relatio de ara Victoriae»). Реляция характеризует Симмаха как приверженца старых традиций и старой религии. Большой интерес представляет сборник его писем (которые собрал и издал после смерти Симмаха его сын), проливающий яркий свет на культурную, религиозную и идейно-политическую жизнь в Риме и Римской империи конца IV в. Переписка Симмаха включает 900 писем и 219 донесений императору и бесспорно является ценным источником для анализа событий конца IV – начала V вв., поскольку автор непосредственно в них участвовал. Симмах был квестором, претором, верховным жрецом, правителем нескольких провинций и, наконец, префектом Рима и консулом. Большую часть жизни он провел в Риме, являясь участником многих исторических событий, хотя и называет себя «человеком, не склонным к общественным делам». Трудно переоценить значение как исторического источника донесений Квинта Аврелия Симмаха императору. В 384 г., когда автор был префектом Рима, им отослано 49 донесений (Relationes). В них затронуты различные вопросы, касающиеся жизни «вечного города». Из донесений Симмаха мы узнаем о политической, культурной и экономической жизни в Риме, о настроениях знати и плебса. Мы знакомимся с плачевным положением «вечного города», зависящего от милостыни императора, и одновременно видим надежды на возрождение идеи о вечности и несокрушимости Рима. С 60-х гг. IV в. Симмах пользуется репутацией одного из лучших римских ораторов. В 369 г. он послан со специальным поручением сената во главе делегации к императору Валентиниану I в Трир, где отмечали победу над германцами. Видимо, его ораторские способности были оценены по достоинству императором, перед которым Симмах выступил тогда с тремя речами. К той же эпохе относится жизнь и деятельность Кассиодора.

Сцена из школьной жизни в Древнем Риме. Рельеф из Трира

 

Симмах интересен еще и тем, что, находясь на другой стороне политико-религиозного лагеря, он стоял во главе той языческой знати, что боролась за восстановление языческого культа. Широта его интересов и воззрений, высокая культура и коммуникабельность сделали это имя известным среди самых разных адресатов. Симмах переписывался более чем с 60-ю корреспондентами. Среди них были как язычники, так и христиане, как римляне, так и варвары, как консулы, так и малоизвестные люди, поэты, писатели, историки, правители провинций, приближенные императоров и сами императоры. Из его писем мы видим, сколь непросто складывались взаимоотношения между язычниками и христианами. Особый интерес представляет оценка социально-экономического состояния империи, положение народа, вождей, аристократии. Атаки варваров на Рим становились все яростнее. Это порождало настроения упадничества и отчаяния среди аристократии и народа, вело к дезорганизации жизни империи. Как свидетельствуют письма Симмаха, римская знать вела себя неприглядно: при первых же признаках мятежа или какой-либо серьезной опасности она тут же покидала город. Как только замечались в Риме признаки недовольства, аристократия немедленно удаляла из города свои семьи, а затем, если дело принимало серьезный оборот, сенаторы и сами покидали «Вечный город». Когда-то Рим прославился тем, что в избытке давал плебсу и народу хлеба и зрелищ. Теперь префект Рима и знать зачастую уже не в состоянии разрешить существенный для города продовольственный вопрос. Ни отъезд из Рима, ни частые пожертвования хлебом и мясом не могли надолго успокоить население. Чувствуя бессилие, префект вынужден обращаться за помощью к императору: «Только вы, – пишет Симмах в 384 г., – можете прийти на помощь «Вечному городу», лишенному доходов и средств к существованию. Если провинции перестанут платить ему денежные субсидии, то есть основания думать, что с сокращением доходов город будет лишен необходимого». В сенате позиции Симмаха как крупнейшего оратора и авторитетнейшего сенатора были подкреплены тем, что именно ему было поручено прочитать послание нового императора Грациана, в котором тот уведомлял сенат о смерти своего отца и излагал свою политическую программу. В 382 г. начинается самый яркий период в жизни Симмаха: разворачивается его борьба за алтарь Победы. Император Грациан, действуя по указанию Медиоланского епископа Амвросия, велел удалить из Римской курии, где заседал сенат, статую и алтарь богини Победы, конфисковал средства, выделяемые на жертвоприношения, на содержание жрецов и весталок, а также передал все земли жреческих коллегий и весталок в государственную собственность. Когда в Риме стало известно о решении императора, сенат направил в Медиолан делегацию во главе с Квинтом Аврелием Симмахом. Правда миссия Симмаха оказалась неудачной. Делегация даже не была принята при дворе. Но в 383 г. Грациан был убит, и в 384 г. Симмах снова едет в Медиолан. Ему удается, видимо, как пишет цитируемый нами историк П.П. Шкаренков, произнести яркую речь перед императорским консисторием, но активное противодействие Амвросия Медиоланского свело на нет первоначальный успех его выступления. Неудачей, постигшей Симмаха в его борьбе за сохранение в Римской курии языческого алтаря, алтаря Победы, воспользовались недовольные им городские куриалы, и Симмах был вынужден оставить свой пост, уступив его христианину Пипиану. В 387 г. Симмах принимал участие в торжествах, посвященных третьему консульству императора Валентиниана II, но вскоре приветствовал узурпатора Максима: в 387 г. Максим вторгся в Италию, и Симмах написал ему панегирик, за что в 388 г. и был назначен консулом. Вскоре выяснилось, что поставив на Максима, он совершил политическую ошибку: Максима разбил Феодосий, а Симмаху пришлось искать убежище в христианском храме. Сократ Схоластик сообщает, что Симмах даже был вынужден принять христианство, чтобы заслужить прощение императора. В 389 г., во время визита Феодосия в Рим, Симмах написал ему панегирик и в 391 г. стал консулом. Будучи консулом, Симмах снова возбудил дело об алтаре Победы, но успеха не добился. В 402 г., когда на востоке империи началось наступление готов, Симмаха отправляют послом сената к императорскому двору в Медиолан, где он просит вернуть алтарь Победы, но получает вновь отказ. Последние его письма датированы 402 г. н. э. Очевидно, оставшийся не у дел и этот «последний римлянин» вскоре умер.

Боэций перевел на латинский язык сочинения Аристотеля и Порфирия, произведения Евклида и Никомаха. Теодорих придерживался христианского вероучения, хотя и арианского духа. Отец Боэция, Флавий Маенлий, был консулом в Риме в 487 г. при германском наемнике Одоакре, который и лишил власти Ромула, последнего официального римского императора. Рано оставшись сиротой, Боэций был усыновлен знатным патрицием Симмахом, консулом, главой сената, префектом города Рима. Затем он женился на его дочери. Выходец из аристократического рода Анициев (среди них много консулов, два императора и даже папа) Боэций получил блестящее образование, видимо, обучаясь в школах Рима, Равенны (прямых указаний нет). Главным источником его знаний была его домашняя библиотека, где собраны были книги многих выдающихся умов ойкумены и о которой позже он с грустью вспоминал в тюрьме, работая над «Утешением философией»… Знаменательно, что сей блестящий ум, принадлежавший к семейству, которое было в родстве с византийским императором, станет и первым министром при дворе короля Теодориха.

Кассиодор (сенатор, консуляр) долгие годы вел переписку Теодориха. Будучи начальником консулярии, он составил собрание посланий короля, куда вошли и письма к Боэцию. В одном из них король просит его подобрать кифареда. В другом – просит сделать для бургундского короля водяные часы. В частности, в одном из писем говорится: «Нам известно, что искусства, которыми обычно занимаются несведущие, ты испил в самом источнике наук. Ведь ты вошел в школы афинян, находясь далеко от них, и таким образом к хорам плащеносцев ты присоединил тогу, чтобы учение греков сделать наукой римской… Ты передал потомкам Ромула все лучшее, что даровали миру наследники Кекропса. Благодаря твоим переводам музыкант Пифагор и астроном Птолемей читаются на языке италийцев; арифметик Никомах и геометр Евклид воспринимаются на авзонийском наречии; теолог Платон и логик Аристотель рассуждают между собой на языке Квирина. Да и механика Архимеда ты вернул сицилийцам в латинском обличии… Всех их ты сделал ясными посредством слов, понятными – посредством точной речи, так что если бы они могли сравнить свои творения с твоими, то, возможно, предпочли бы твое». О талантах Боэция свидетельствует и то, что им написаны трактаты по арифметике, геометрии, астрономии, музыке.

Церковь Св. Аполлинария в Равенне

 

Взгляд на музыку как важнейшую часть системы знаний был распространен в античном обществе. Эрудит Марк Теренций Варрон считал, что музыка должна изучаться наряду с геометрией, астрономией, арифметикой и философией. Цицерон ставил ее в один ряд с геометрией и грамматикой, а Элий Спартиан – с грамматикой, риторикой, геометрией, живописью. Фабий Квинтилиан (I в. н. э.) указывал в своем трактате на важную роль музыки в воспитании и образовании ораторов. В его «Музыкальном установлении» Боэций рассматривает «науку» и «искусство» – disciplina и ars – как взаимодополняющие друг друга понятия. В одном из фрагментов хроники, относящейся к началу VI в., сказано, что Боэций написал книгу о Святой Троице, несколько глав по догматике и книгу против Нестория. Он сочинил буколическую поэму, а в диалектике и математических науках был столь силен, что, по мнению иных, был равен или даже превосходил древних авторов.

Вовсе неудивительно, что такой универсальный ученый, каким был Боэций, стал светочем мысли для королевского двора остготов, а затем уже и мостиком от античности к последующей эпохе («учителем Средневековья»). Позже по его наставлениям будут учиться студенты Оксфорда и в XVII в. Он полагал, что математика подготавливает ум к занятиям философии, науки наук. Философию он называл «своей кормилицей». Сегодня мы ее можем в лучшем случае назвать «утешением». В работах Боэция содержится и мысль о том, что «истины веры должны быть подкреплены доказательствами разума». Такой подход был очень важен в ту эпоху, когда вера стала всё более претендовать на роль «госпожи мыслящего мира». Пренебрегающий знанием человек, говорил он, попадает сразу же в трясину незнания. И там его начинают терзать «дикие страсти», что, подобно гарпиям, раздирают на части его натуру. Боэций большое значение придавал и фортуне, видя в ней не только великую богиню, но и мировую силу, посредством которой организуется миропорядок. Он пишет, что Фортуна может стать жестокой к тиранам, ранее устрашавшим народы, но милостива к тому, кто был повержен, хотя чаще всего она равнодушна и холодна. «Она не слышит несчастных и равнодушна к рыданиям, смеется над стенаниями, которые сама же и вызывает». Боэций не сомневался в том, что мир разумен и гармонично устроен, видимо, даже не представляя себе, сколь пророческими окажутся его же слова об игре Фортуны. Тем более что он занимал такой важный пост, как пост министра финансов (комита священных щедрот) Остготского королевства. Жизнь внесла коррективы.

Но когда Боэций и его тесть Симмах стали первыми лицами в государстве, это вызвало зависть среди соперничающих кланов. В 522 г. Теодорих назначил его на пост «магистра всех служб» (фактически сделал премьер-министром). Оба его сына назначаются консулами. Боэций начинает активную деятельность: поддержал разоряющихся от грабежей и податей провинциалов, спас от голодной смерти Кампанию, выручил из беды сенатора Павлина и т. д. Будучи честным и прямодушным человеком, он был чужд интриганства, не мог предусмотреть коварства противников, с которыми пришлось вступать в столкновение. Конфликт, видимо, был все же неизбежен.

Патриций Боэций. Миниатюра из рукописи XII в.

 

Римский клир и сенат начали вести оживленную переписку с византийским двором. Стало ясно, что кое-кто мечтал вернуться в лоно единой Римской империи. И когда в 524 г. Юстин (не без ведома папы Иоанна I) издал эдикт против ариан, доносчики сообщили Теодориху о том, что некоторые влиятельные лица у него в правительстве настроены провизантийски. Последовал донос на влиятельного сенатора и вице-консула Альбина, входившего, вероятно, в круг друзей Боэция. Учитывая враждебный характер отношений между остготами и Византией, меж Востоком и Западом, это рассматривалось как государственная измена. Всех их обвинили, поместили в заточение, вместе с Симмахом казнили (525 г.). Иные историки считают возможным наличие влиятельной антиготской партии в правительстве Теодориха, действовавшей против его «regnum» и мечтавшей с помощью императора Восточной Римской империи Юстиниана вернуться к «libertas Romana». Иначе просто трудно объяснить, почему король, который в течение тридцати лет, с 493 по 523 г., был исполнен «ко всем доброй воли», установил «мир среди племен», «не совершал плохих поступков», в результате чего «благополучие наступило в Италии», вдруг резко поменял выигрышную и успешную политику. В анонимной хронике об этом событии, жертвой которого стали Альбин, Симмах и Боэций, сказано о наступившем переломе в отношении к итальянцам Теодориха: «Дьявол нашел путь, чтобы забрать под свое влияние человека, правившего государством без придирок», и тогда как бы ни с того ни с сего «начал король вдруг яриться на римлян, находя для этого случай». Может быть, следовало спросить себя: «Не нашел ли дьявол путь прежде в другой лагерь?»

Гибель Ниобидов. Римская копия

 

Свою лепту в конфликт внесли и религиозные моменты. Ранее императоры Византии шли на уступки разным течениям (монофизитам и несторианам) и старались затушевать религиозные различия. В 482 г. император Зенон даже издал «эдикт о единстве», в котором допускались отступления от халкидонской формулы (Халкидонский собор в 451 г.). Монофизиты считали, что у Христа одна природа – божественная, а не человеческая. Взяв под свое покровительство отпавших от Византии западных римлян, Теодорих преследовал собственные цели, готы исповедовали арианство. Когда политика Византии изменилась и начались гонения на имперских ариан (единоверцев Теодориха и готов), когда стали закрываться их храмы, готы отреагировали крайне болезненно. К этой религиозной настороженности добавились еще и политические подозрения.

Гробница Теодориха Великого в Равенне

 

Так погиб тот, кого называют «послед-ним римлянином». Перед смертью он написал произведение «Утешение философией». Крупнейший историк XVIII в. Э. Гиббон назвал ее «золотой книгой». «Утешение» было им написано в редко встречающейся в античной литературе форме сатуры, своеобразного сочетания прозы и стихов. Философия предстала перед Боэцием в видениях, в образе прекрасной женщины, что в правой руке держит книги, а в левой – скипетр. Эти образы символичны, ибо и вся Боэция жизнь состояла из постоянной смены двух родов занятий, заполнявших ее. Философия открывает ему, что же представляет собой это обманчивое счастье. «Теперь, если ты обрел проницательность, наступило время раскрыть, в чем состоит суть истинного счастья. – Из твоих рассуждений, – ответил я, – вижу, что невозможно получить ни достатка через богатство, ни могущества – посредством царской власти, ни уважения – с помощью почестей и чинов, ни знаменитости через славу, ни радости – посредством наслаждения». Всему виной человеческое заблуждение. Это оно уводит его от истинного и совершенного к временному, вторичному, ложному и несовершенному. Боэций считает, что все указанные вещи, взятые в комплексе и единстве, все ж могут доставить счастье. Нехватает лишь одного – «надо восславить Отца всего сущего», то есть обратиться к Богу… На могиле последнего римлянина неизвестный поэт написал эпитафию: «Здесь покоится Боэций, толкователь и питомец Философии, стяжавший славу, достигшую звезд. Его превозносит Лациум (Рим), о нем скорбит поверженная Греция. Но не погиб ты от чудовищного злодеяния тирана. Твое тело принадлежит земле, но имя переживет века!» По преданию, прах Боэция вначале находился рядом с местом его заключения, у старой церкви Святого Павла, но в 721 г. по приказу лангобардского короля Лиутпранда перенесен в собор Чьельдоро в Павии. О его наличии там писал Данте в «Божественной комедии». В раннем Средневековье возникает и культ Боэция как мученика церкви. Его образ был запечатлен во многих миниатюрах, а также на портале Шартрского собора. Смерть Боэция показала, как трудно шел процесс ассимиляции римской и варварской культур.

Г. Бальдунг. Три возраста человека

 

Судьба не была благосклонна к убийце… Через год король заболел и умер. О том, что Теодорих чувствовал несправедливость содеянного, говорят сведения, что приводит Прокопий Кесарийский: «Симмах и его зять Боэций были оба из старинного патрицианского рода; они были первыми лицами в римском сенате и консулярами. Оба они занимались философией и не меньше всякого другого они отличались справедливостью; многим из своих сограждан и иноземцев они облегчили нужду благодаря своему богатству; этим они достигли высокого уважения, но зато и вызвали зависть у негодных людей. Послушавшись их доносов, Теодорих казнил обоих этих мужей, будто бы пытавшихся совершить государственный переворот, а их состояние конфисковал в пользу государства. Когда он обедал несколько дней спустя после этого, слуги поставили перед ним голову какой-то крупной рыбы. Теодориху показалось, что это голова недавно казненного им Симмаха. Испуганный таким ужасным чудом, он весь похолодел и стремительно ушел в свой покой к себе на ложе… Затем, рассказав всё, что с ним случилось, своему врачу Эльпидию, он стал оплакивать свой ошибочный и несправедливый поступок по отношению к Симмаху и Боэцию. Раскаявшись в таком своем поступке и глубоко подавленный горем, он умер…»Теодорих все же оставил о себе добрую память… Хотя королевство остготов просуществовало лишь 30 лет, о нем слагались песни и народ наградил его титулом «Великий». Затем на Италию обрушились лангобарды (длиннобородые), подвергшие страну страшному разгрому. Про них тогда говорили, что они «дикие более страшной дикостью, чем обычно бывает дикость германцев». Христианство тем не менее постепенно цивилизующе влияло на варваров, и те меняли привычки и нравы.

Собор Св. Софии в Константинополе

 

Римляне, бесспорно, оставили ярчайший след в истории цивилизации и культуры. И все же то, что почти вся их культура, образно говоря, «оделась в одежды Марса», сыграло роковую роль. Имя бога войны, стоило бы тут напомнить, этимологически произошло от корня «mor», связанного с понятием смерти в индоевропей-ских языках. Римляне не только захватили земли у многих народов, они растоптали их культуру. Автор книги «Мифология и религия этрусков» А. Наговицын говорит: «Ранняя римская история изобилует описаниями подобного поведения римлян. К сожалению, традиция захвата чужой земли сохранялась в Риме до его падения, что явилось катастрофой для культуры всего древнего мира, во многом уничтоженной римлянами». Часы Римской империи показывали: время ее безвозвратно ушло…

Агрикола приносит плоды наук и искусств в Англию

 

Даже уходя с исторической сцены как главное действующее лицо, Рим будет находиться на авансцене истории, хотя и в самых различных ролях – советника, управленца, учителя. Поэтому он и не погиб… Некогда Августин в проповеди, говоря о судьбах Рима, отмечал, что великий город и раньше терпел бедствия, хотя и сам порабощал и эксплуатировал народы. И все же «Roma non pereat si Romani non pereant!» («Рим не погибнет, пока живы римляне!») Следствием описанных сложных процессов стало лишь завершение важнейшего периода истории, античности, с которым заканчивался первый акт великой трехчастной драмы и трагикомедии, имя которой Цивилизация. Упадок средиземноморской цивилизации, начавшийся, как иные считают, с III в. н. э. и продолжавшийся необратимо, хотя и с некоторыми перерывами, до конца V в. н. э., привел к ряду важных моментов.

Во-первых, произошла романизация былого варварского мира. Через столетия немцы станут почти что властителями Европы, а пуританизм одержит ряд побед над католицизмом. Север как бы отпадет от Западной Европы, а немцы (Карл и Фридрих) будут громить ставшие изнеженными и сибаритствующими южные племена италиков. Шубарт тогда скажет: «Прометеевская культура уже не ищет дружбы с культурами Средиземноморья, они противны ей, и она старается от них отделаться. «Прочь из Рима» – вот ее лозунг. Новая культура – это культура нордическая». Что это как не запоздавший во времени отклик былой вражды! Другим важнейшим качеством древних было сочетание природной мудрости и душевной силы, позволявшее стоически переносить неудачи и поражения, квинтэссенция мудрости, находчивости и силы. Мужество позволяло им легче перносить удары судьбы. Сенека даже утверждал, что бедствие дает повод к мужеству. Плавт считал спокойствие в несчастьях отличной приправой к жизни. В чем-то они правы, как герои трагедии Софокла, восклицающие: «Много есть чудес на свете, человек – их всех чудесней». Ученым и исследователям следует воспитать в себе готовность идти за доводами и доказательствами, куда бы они их ни привели (Платон). Политикам желаем в полной мере отвечать критериям: «Быть и витией в речах, и в делах деловым человеком» (Гомер. «Илиада»).

Во-вторых, римская культура «переехала» из Европы на земли Малой Азии, создав новую столицу Восточной Римской империи – Константинополь. Тут уж греко-римский синтез дал выброс новой энергии, что было подхвачено, близко воспринято всем массивом скифско-азиатского мира. В-третьих, христианство (после крушения старого Рима) овладело Римом новым, а с ним, в значительной мере, Европой и поднимавшейся Русью. В-четвертых, основы великой римской культуры станут на долгие века источниками просвещения и развития искусств во всей ойкумене.

Русский писатель и поэт В. Брюсов в романне «Алтарь Победы» устами одного из героев определил историческое назначение Рима как своего рода культурной центрифуги или плавильного котла, соединившего в своих недрах и, конечно, под его властью многие народы и культуры: «Рим, мой дорогой, – говорил мне Ремигий, словно изъясняя урок непонятливому ученику, – средоточие мира. Рим так велик, что взором обнять его нельзя. В городе, где бы ты ни был, ты всегда оказываешься в середине. Что в других странах находится по частям, в нем одном соединено вместе. Ты в Риме найдешь и утонченность Востока, и просвещенность Греции, и причудливость далеких земель за Океаном, и все то, что есть в нашей родной Галлии. Жители всех провинций и народы всех других стран смешиваются здесь в одну толпу. Рим – это в сокращении мир. Это – океан красоты, описать который не в силах человеческое слово. Кто однажды побывал там, не захочет никогда жить в другом месте». Океан красоты, да, возможно, но при этом созданный на морях крови и пота рабов и побежденных народов.

В-пятых, римская цивилизация в дальнейшем обрела, как некое бессмертное божество, новое рождение, дав восхитительный и ни с чем не сравнимый плод Ренессанса. Хотя Дю Белле и сказал о Риме: «Что вечным мнилось – рухнуло, распалось», Италия вновь стала притягательным центром для народов и культур мира. Однако новый подъем – триумф не великой Империи, но триумф человека, индивидуала, триумф свободной vita nova.

Образ «Спасение римского народа»

 

Возможно, одной из причин того, что Римская империя царила и процветала так долго (дольше, чем любая другая), были прагматизм и реализм, соединившиеся с пониманием роли силы в мировой политике. И здесь выявляется любопытная особенность. Римляне были материалистичным народом, изначально не верившим ни в какое божественное сотворение мира. У них напрочь отсутствуют космогонические сюжеты, история об основании Рима заменяет рассказ о сотворении мироздания. Дюмезиль писал: «В эпоху расцвета римляне не имеют своей мифологии… римская история от основания города заменяла мифологию людям, для которых все ценности определялись их городом, и ни окружающий его мир, ни времена, которые ему предшествовали, не представляли особого интереса». Давайте же подумаем. То, к чему идет «развитая часть» мировой цивилизации (общий правитель, единая структура управления, общий рынок, одна армия, обустройство всех регионов по «римской модели», почитание «чужеземных богов»), римляне опробовали уже две тысячи лет тому назад. Модель эта в целом все же оказалась успешной (во всяком случае, в культурном плане нет более успешной и долговременной). Но ведь она все-таки не выдержала длительного испытания временем. Народы, при всех плюсах единой власти Империи, всё же предпочли разойтись по своим домам.

Уроки античной истории для России

 

Государи не имеют право жаловаться ни на какую ошибку, совершаемую народом, правление которым находится в их руках, потому что они происходят всегда лишь от их недосмотра или вследствие того, что сами они виноваты в тех же заблуждениях. Если проследить историю народов, которые отличались в наше время грабежом и другими подобными пороками, то можно видеть, что все произошло от тех, которые управляли и характер которых походил на их характер…

(Никколо Макиавелли)

Пусть будет сотня, тысяча таких портретов, схваченных живо с натуры, – и разве, просматривая их, рассуждая, сближая не только теперь, но через 50 лет, через два века, читатель не увидит перед своими глазами общества данного времени?..

(А. П. Башуцкий)

С годами Рим не только стал важнейшим vademecum (лат. – путеводителем) по древнему искусству, но своего рода божеством, вердикт которого означал consensus omnium (лат. – единодушное согласие). Важны изучения и военно-политического и социально-культурного опыта великого Рима. Не желая быть «Третьим Римом», тем не менее, мы призываем вас внимательнее изучить опыт возникновения, существования и гибели «Первого Рима». Кто знает, возможно, внимательный анализ античных уроков древних цивилизаций (и наших параллелей к ним) поможет нам избежать гибели, создать на Руси достойное настоящее и будущее.

Цицерон задумал написать всю отечественную историю, включив события из истории Греции, и с добавлением греческих рассказов и мифов, но его удержали многочисленные общественные дела, да и личные неприятности. Мы поставили схожую, но более скромную задачу: создать всемирное полотно, удержавшись и от ряда мирских соблазнов, политическую ношу оставив тем, кто более достоин и умен. Поверьте, менее всего хотелось бы, чтобы кто-то бросил в наш адрес упрек, некогда высказанный в адрес ученых Руссо: «С ученым видом роются во тьме веков (эти ученые и писатели); вас торжественно проводят перед лицом народов древности; перед вами последовательно разворачивают картины Афин, Спарты, Рима, Карфагена; засыпают вам глаза песком Ливии, дабы помешать увидеть происходящее вокруг вас». Напротив: показывая прошлое мира, хотим, чтобы четче поняли проблемы настоящего и нашли пути их решения в России. Возможно, поэтому труд сей заслужит внимание и пойдет на пользу. Хотелось бы надеяться, что его не ожидает судьба тех мудрецов, о которых Хайям писал:

Мужи, чьей мудростью был этот
мир пленен,
В которых светочей познанья видел он,
Дороги не нашли из этой ночи темной,
Посуесловили и погрузились в сон.

Рим чрезвычайно интересен тем, что позволяет и ныне заглянуть в сердцевину общества, с его людскими страстями, вожделениями, надеждами и страхами. Вы словно бы оказываетесь в некой огромной научной лаборатории, где материалы исследования дают возможность проводить самые сложные, интересные опыты. Он замечателен еще и тем, что его история «повторяется» в будущих сценариях.

Воинская сцена. Иран. 1330-е гг.

 

Правда, мы никогда и не были в положении Цинцинната. Тот оставил власть – и встал за плуг… Увы, разделить его судьбу не пожелал не только Цицерон, но даже народолюбец Саллюстий, писавший в прологе к «Заговору Катилины», что был бы счастлив, обретя досуг, уйти от политической жизни. Мы сочли более полезным для общего дела вообще не покидать ни нашего «плуга», ни «земли».

Иные горячие головы представляют русских былинными героями, что своими знаниями и подвигами облагодетельствовали чуть ли не все народы… «В новом, «послепотопном» мире особая роль – миссия возрождения – выпала на долю арийцев, чей континент был разрушен. Они вынуждены были мигрировать на юг, причем в разных направлениях. Древние русы, например, расселились на огромных территориях, от Европы до Азии. Они стали «культурными героями» – то есть народом, который нес «одичавшим южанам» развитые знания и умения во всех областях. Говорят, ими, начиная с IX тысячелетия до н. э., были созданы первые «настоящие города» на островах Средиземноморья, в Северной Африке, Палестине, Малой Азии и в дельте рек Тигра и Евфрата. Поэтому нет никаких оснований считать IX тысячелетие до н. э. временем диким и «доисторическим», ведь именно тогда были заложены основания для развития всех последующих цивилизаций. От цивилизации древних русов культурный импульс передавался дальше: например, от Убейда – к Шумеру, от Шумера – к Вавилону и Ассирии. Или от Древнего Египта – к Греции и Риму. Впрочем, это вовсе не означает, что русы существовали на этих территориях только в глубокой древности, а затем ушли отсюда навсегда. По мнению В. Калашникова, «русской землей» была и Малая Азия, которая в значительной мере взрастила и цивилизацию Эллады, а через этрусков – и Древнего Рима. Не правда ли, какая дерзкая и безумная идея!? Но имеет ли она право на жизнь? Возможно, но не для прошлого, а для будущего… И то только при одном условии… Если то, чего не смогли достичь древние греки и римляне, евреи и египтяне, шумеры, персы, арабы, французы, англичане и американцы, то, что, как представляется, не по силам даже могучей и объединенной современной Европе и Америке, – государственное воспитание феноменальной интеллектуальной личности – будет сделано в России! Эту цель следует поставить в качестве главной и первостепенной задачи в новой России.

Раскопки в Эфесе

 

Это же касается и античной цивилизации в целом… В. И. Вернадский в работе «Научная мысль как планетное явление» писал: «Чудо» эллинской цивилизации – исторический процесс, результаты которого ясны, но ход которого не может быть прослежен, был таким же историческим процессом, как и другие. Он имел прочную основу в прошлом. Лишь результат его по своим следствиям – темп его движения – оказался единичным во времени и исключительным по последствиям в ноосфере. Ход научной мысли нашего времени, XX столетия – по вероятному результату – может привести к еще более грандиозным следствиям, но по своему ходу он явно и резко отличается от того, что происходило в маленькой области Средиземноморья, – побережья Малой Азии, островов и полуостровов Греции, Сицилии, Южной Италии и отдельных городов Средиземного, Эгейского, Черного, Азовского морей, куда проникла эллинская культура, причем в это время научная творческая мысль сосредотачивалась главным образом в Малой Азии, Месопотамии и в Южной Италии, тогда греческой по культуре и языку. Резкое отличие научного движения XX века от движения, создавшего эллинскую науку, ее научную организацию, заключается, во-первых, в его темпе, во-вторых, в площади, им за-хваченной – оно охватило всю планету, – в глубине, затронутых им изменений, в представлениях о научно доступной реальности, наконец, в мощности изменения наукой планеты и открывшихся при этом проспектах будущего. Эти отличия так велики, что позволяют предвидеть научное движение, размаха которого в биосфере еще не было». Ход цивилизации всегда в той или иной мере носит скачкообразный характер, а резкие расслабления и периоды покоя (пусть вынужденного) служат подготовительным периодом для новых скачков. На эти слова хотели бы обратить особое внимание. Сегодня меняется весь ритм жизни. Меняются старые скрижали прогресса. Меняются схемы существования человека и общества. Неизбежно должны смениться сами типы и образы власти.

Сегодня задача историка, учёного и писателя состоит в том, чтобы подсказать народу и его правительству наиболее верный путь развития страны и надежные способы кардинального решения острых и болезненных проблем. Они должны выступить в роли бога врачевания Асклепия, став главными врачами нации. При всех различиях у человечества одно тело, ум, речь и наука. На заре цивилизации важнейшие открытия были сделаны едва ли не всеми народами: около 3000 лет до н. э. видим первые зачатки астрономических наблюдений в Китае, Египте, Вавилоне; затем в 1100 г. до н. э. китаец Чу Конг дает определение наклонения эклиптики к экватору; в Вавилоне в VII–VI вв. до н. э. происходит установление сароса, то есть цикла солнечных затмений; наконец, в Греции возникло учение о шарообразности Земли (Пифагор). Но если тысячи лет назад усилиями умов тех, кто зачастую и не знал о существовании друг друга, достигался прогресс, ныне, тысячелетия спустя, подкрепленная необходимостью логика требует еще более масштабной координации знаний, наук, финансов, энергии, культуры. Ведущие страны мира должны принять участие в этом великом и новом «открытии наук».

Мавзолей Мавсола

 

В то же время необходимо передать знания, опыт и мудрость древних, как и осознание их трагических ошибок современникам… Греки – это народ народов, стремившийся ответить едва ли не на все мировые вопросы. Говоря словами Исократа, они умели довольствоваться настоящим, думая о будущем! Возьмем их любознательность и проницательность, черты, о которых писал Ювенал. Нам порой не мешает быть и похитрее, как изворотливый Одиссей. У римлян стоило бы унаследовать силу, отвагу, глубокое уважение к предкам… Любое общество без подобных людей обречено на гибель и разложение. «Пусть встречу смерть, но да возобладает истина!» – девиз героических сынов великих народов. В конце IV – начале III в. до н. э. примерно так же выскажется Феодор-Безбожник: «Мудрец не должен видеть препятствий ни в законах, ни в обычаях, ни в верованиях на пути овладения истиной». Будем римлянами в приверженности (не только в теории, но и на практике) к праву и законам империи августовского типа, провозвестником которой стал Цицерон. Будем свято следовать законам, как это делали те же римляне, но при этом чаще вспоминать гениальную фразу Цицерона, сказанную в адрес законника Катона: «Я люблю нашего Катона… Однако он ведет себя так, словно находится в идеальном государстве Платона, а живет он среди подонков Ромула». Вот также и мы в России. Мир пытается нас насильно втиснуть в прокрустово ложе «демократии», уверяя, что нет на земле ничего справедливее (хотя на деле власть при «демократах» часто оказывается в руках подонков). Но Русь, с каждым годом становясь мудрее, понимает, что ей навязали гибельный строй. Да и жить нам приходится не только среди светлых умов, но и среди тех людей, рядом с которыми даже далеко не идеальный Ромул кажется «чистым ангелом». Говоря о римлянах, остережемся самонадеянности и их тяги к мировому господству. Лактанций вполне справедливо пишет: «Но в какой мере польза расходится со справедливостью, дает понять сам римский народ, который, объявляя войны при посредстве фециалов, нанося обиды законным путем, всегда желая чужого и захватывая его, завладел всем миром».

Старинные боевые ладьи предков на пути к Царьграду, Афинам, Риму

 

Мы говорили о Риме, а думали о России… Не корите нас за такое прочтение истории. Как-то легендарный Моммзен признался Герцену, что многие его даже упрекали за весьма «современный тон» его Истории. Объясняя методу, великий немецкий историк сказал, что он хотел «свести древних с того фантастического пьедестала, на котором они появляются, в реальный мир». И утверждал, что его «намерение вполне законно». А разве менее законно наше стремление бросить греческих или римских героев в бой – за Россию?! Каковы плоды деятельности Рима? Что черпали историки из его давнего прошлого? Одни не могли сдержать слов восторга и восхищения, глядя на величественное здание Римской империи, повторяя слова Овидия, – «в золотом обитаем мы Риме». Другие не жалели слов проклятий или осуждения. Нам кажется, ближе к истине все же те, кто подобно Ф. де Куланжу заметили, что на Рим «не следует ни писать… сатиры, ни делать его апологии». Судить о римском устройстве и народе надо по взглядам тех лет и по отношению к нему тех, кто жил тогда, в том мире. Тем более что от пяти веков существования империи осталось большое число фактов и документов (сочинения историков, произведения поэтов, трактаты философов и юристов).

И. Бодаревский. Князь Олег прибивает щит на врата Царьграда

Страницы учебника «Элоквенции и Поэтики»

 

Не смогли миновать образов Рима и русские… Словно пушкинский медный всадник, Рим преследует Россию по пятам. В решающие моменты истории он является нам, подобно тени отца Гамлета. Уже при Иване III в обиход у нас вошла формула «Москва – Третий Рим». Мысль о переходе к Москве функций Третьего Рима впервые прозвучала в «Послании на звездочетцев» псковского монаха Филофея. Исследователи данного послания пишут, что тогда Филофей, отмечая гибель обоих Римов, пришел к убеждению, что функции «ромейского царства», той державы, в пределах которой обретается и находит наиболее полное воплощение истинная христианская церковь, – переходят отныне к единственной, «не потопленной неверными» и осененной «благодатию христовой» стране – московской Руси. Тот же Филофей подчеркивал при этом, что Латинский Рим утратил свое значение, ибо в нем, хотя «стены и столпове… не пленены, но душа их от диавола пленены быша», затем и второй Рим – Константинополь – был пленен и, «агаряне внуцы секирами и оскордьми разсекоша двери» церквей Константинополя, а истинным Римом христианского мира стала Москва… Впрочем, и Петербург строился с явными притязаниями на «Последний Рим», что видно хотя бы из откровенно римской эмблематики герба Петербурга, общего патрона Петра у двух столиц (апостол св. Петр). Даже в риторических похвалах Петербургу слышны горациевские нотки. В декабре 1756 г. за скрытой монограммой «А.П.» публикуется «Похвала Петербургу», где автор торжественно, с восторгом признает: «Ты Риму стал подобен». Имя царя Петра, первого русского императора и создателя Петербурга, все чаще ставится в один ряд с именем Августа, первого римского императора. Ранее и царь Иван Грозный требовал от европейских монархов, чтобы те вели его происхождение от Августа. Желая подтвердить сходство великих кесарей, в качестве аналогии вспоминали и миф об основании Константинополя, когда равноапостольному царю Константину явился орел и указал ему место для основания города. Поэты Сумароков и Державин, обращаясь к Екатерине, намекали ей, что она «новый строит Рим». Видимо, с такой оценкой она была вполне согласна, коли распространила римские принципы «регулярного строительства» на главные города ее империи.

Рюриков возводили к римскому императору Августу

Петр I. Гравюра Гюнста с потрета Г. Кнеллера. 1697 г.

 

Мы отдали дань греческим статуям и римскому стилю. Если до Петра русские воздавали честь «только писаным иконам, а не изваяниям» (И. Корб), то вскоре возникает интерес и к скульптуре. По приказу царя Петра Великого в 1721 г. в Петербург была привезена из Рима, со всеми предосторожностями, античная статуя Венеры. Вначале римские власти ее конфисковали, но затем возвратили царю. Кабинетный секретарь А. Макаров писал, что статуя оказалась русскому царю «зело угодна». Победив шведов, царь перенял у Рима практику создания триумфальных врат. Те первые арки до нас не дошли, но рисунки указывают, что в их оформлении активно использовались античные образы. В оформлении арок преобладали герои античной мифологии – боги Марс, Минерва, Нептун, Юпитер, Геркулес. На офорте Зубова «Триумфальный вход русского войска в Москву после побед при Лесной и под Полтавой» (1711 г.) шествие войск нашей армии проходит на фоне триумфальных арок, как будто бы вынесенных из города в поле. Одновременно в обществе вообще стал наблюдаться огромный интерес к мифологии античного мира. Разного рода алллегории в рисунках, скульптурах, триумфальных арках требовали от тех, кто их созерцал, хотя бы элементарных познаний в художественной области. Конечно, лишь малая часть образованного общества усвоила кое-что из античного наследия. Видимо, в их числе был и сам царь Петр. Известно, что с 1715–1716 гг. Петр стал планомерно вести закупку художественных произведений пластики в Западной Европе, чему способствовало и познавательное посещение им Европы. В Париже он побывал в Люксембургском дворце и в Королевской академии живописи и скульптуры, осмотрел парки и фонтаны Версаля, в Берлине Петр изучал собрание античных статуй, обратив особое внимание на изображение Приапа «в очень неприличной позе».

Адонис. Петербург. Летний сад

 

Царь Петр стал заказывать не только скульптуры, но и мрамор для резки статуй. Говоря о Летнем саде в Петербурге, он высказал свою мечту: «Если проживу три года, буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля». Факты из античности и мифологии были ему неплохо знакомы. Любопытно, что Петр I даже и своих собак стал именовать на античный манер. Кобелей он предложил назвать – «Пирроис, Зоис, Аетон, Флегон», а сук – «Паллас, Нимфа, Венера». В обиход русской жизни входили арки и фейерверки. Хотя не всем эти «античные штучки» нравились. Особенно резко выступали против него те, кто видел в этих действиях волю «царя-антихриста»… И. Голиков рассказывал, что митрополит Митрофаний Воронежский настолько был возмущен языческой скульптурой (статуями Юпитера, Нептуна, Минервы, Венеры, Геркулеса, Адониса и т. д.), украшавшей дворец Петра I на реке Воронеж, что решительно отказывался войти в дом царя. Петр даже угрожал ему смертью. Митрополит стоял на своем и был непреклонен в отношении этих символов языческой культуры. Пришлось царю убрать «знаки антихристовы». Дело в том, что Митрофаний отождествил эти статуи с языческими идолами, видя в них религиозное начало, ересь, а потому готов был принять смерть, подобно мученикам раннего христианства, только бы сохранить «душу невинную», не оскорбляя взор «безобразием». Ему было неведомо, что есть на свете и некая высшая религия, которой служит истинный художник.

Портрет Екатерины II на прогулке в Царскосельском парке

 

Когда же обсуждался перенос столицы России из Москвы в Петербург, далеко не всеми такой перенос воспринимался со знаком плюс. Вспоминали и то, что случилось с Римом, когда его императоры стали выбирать иные города для их резиденций. Многие отмечали: «Говорят, что это место (Петербург) менее, чем Москва, подходит для господства над империей и что это предприятие Петра Великого похоже на предприятие Константина, который перенес в Византию престол империи и покинул Рим, (причем) римляне не знали, где искать свою отчизну, и так как они не видели более всего того, что в Риме воодушевляло их усердие и любовь к отечеству, то их доблести мало-помалу падали и, наконец, совершенно уничтожились». Этого же опасались многие римляне и в эпоху Нерона, когда тот непомерно увлекался всем греческим. Характерно, что даже француз Дидро понимал всю опасность переноса столицы из центра на окраину. Хотя он и посоветовал Екатерине обнести Петербург поясом стен, «достойным римлян», он все же сказал ей в итоге: «…если бы французский двор перенес столицу королевства из Парижа в Марсель, то весь физический уклад страны был бы нарушен… Август пытался создать центр своей империи в Малой Азии. Если бы он выполнил этот проект, продиктованный страхом, то он облегчил бы варварам исполнение их замысла». Тем не менее некоторые параллели все же прослеживались. Подчеркивали то, что окраска ряда домов Невского проспекта в желтый («царский») цвет «имитировала Золотые дома нероновского Рима».

К. П. Брюллов. Гений искусства

 

По тому же пути пошла и Екатерина II, духовная «дщерь Петрова»… Многие «воздушные замки», которые обретут реальность в архитектуре царской России, имели своим основанием античность… Так, в 1770-х годах у Екатерины II возник замысел «выстроить… греко-римскую рапсодию в моем Царскосельском саду». Далее был представлен развернутый план этого замысла: «…Требуется, чтобы один или несколько… художников поискали в греческой или римской античности, чтобы найти там дом с полной обстановкой… Следует создать резюме века Цезарей, Август