Статьи о русском языке. 1. В.К. Харченко. Русский язык как родной: Новые оценки и перспективы использования. 2. В. М. Шаповалов. Обойма. Комментарий к статье В.К. Харченко.

Русский как родной.
Вера Константиновна Харченко
 
Русский язык как родной

Источник информации — http://www.belkult.ru/info/st_12_6 . Управление культуры Белгородской области.
 
 
 
Харченко Вера Константиновна родилась 4 августа 1949 года в г. Калинине (Твери). Окончила Новосибирский педагогический институт и аспирантуру по кафедре русского языка Ленинградского ордена Трудового Красного Знамени государственного педагогического института им. А. И. Герцена. С 1973 года кандидат филологических наук, с 1990 года — доктор филологических наук. В 1978 — 1979 гг. работала в Ханойском педагогическом институте иностранных языков, награждена медалью Социалистической Республики Вьетнам. Отличник народного просвещения. Почётный работник высшего профессионального образования. Член-корреспондент Петровской академии наук и искусств.
Харченко Вера Константиновна работает в БелГУ (в те годы БГПИ им. М. С. Ольминского) с 1 ноября 1973 года, пройдя должности ассистента, старшего преподавателя, доцента, профессора. Заведует кафедрой русского языка и методики преподавания. Победитель внутривузовского конкурса «Лучшая публичная лекция» (2004 г.).
Под руководством В. К. Харченко в 1995 году защищена первая в истории вуза кандидатская диссертация. В. К. Харченко — первая женщина (из числа работавших в БелГУ), защитившая докторскую диссертацию. Всего профессором В. К. Харченко подготовлено 2 доктора наук и 14 кандидатов наук.
Занималась гносеологией метафоры, проблемами изучения детской речи, языком художественных текстов, вопросами элитарной речевой культуры. В. К. Харченко — автор 374 печатных работ, в числе которых 30 книг (словари, монографии, учебные пособия). За Словарь богатств русского языка в 2004 году награждена Медалью ВВЦ (ВДНХ). Дважды выигрывала конкурс грантов по ФФЦ «Русский язык». Организовала и провела 4 научные конференции.
Председатель диссертационного совета Д 212.015.03 по трём специальностям. Член диссоветов в Твери и Курске. Выступает оппонентом в других городах, составляет отзывы о диссертациях.
Много внимания уделяет пропаганде русского языка, борьбе со сквернословием, выступает с лекциями в библиотеках, школах, музеях, публикуется в СМИ. Информация о В. К. Харченко помещена в 26-м выпуске Биографического указателя «Outstanding People of 20th Century» (International Biographical Centre Cambridge CB2 England).
 
 
РУССКИЙ ЯЗЫК КАК РОДНОЙ: НОВЫЕ ОЦЕНКИ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ
 
Интерес к родному русскому языку с особой силой вспыхнул в 2007 году, объявленном президентом страны Годом русского языка. Укрепляет свои позиции ежегодное, приходящееся на 24 — 25 мая празднование Дней славянской письменности и культуры. Объявляют о Годе русского языка в Болгарии, в Китае (перечень стран можно продолжить). Казалось бы, всё и так ясно: многое, очень многое можно сделать в защиту русского языка официально. А неофициально, на уровне усилий отдельно взятого филолога, учителя-словесника и просто заинтересованного человека? Чтобы возникла мотивация усилий по укреплению доверия к родному языку со стороны членов социума, надо знать не только то, о чем пишут и говорят, но и нечто «сверх» общеизвестного. О таком знании и пойдет речь ниже.
В последние как минимум два десятилетия намечается тенденция раннего приобщения детей к английскому языку по принципу: чем раньше — тем лучше. Родители гордятся, когда чадо может досчитать по-английски до десяти, назвать животное или какой-либо фрукт, ответить на вопрос об имени, возрасте. Родительская мысль здесь проста: раз меня учили английскому языку, но так и не выучили, значит, надо начинать заблаговременно. Приезжавший не так давно в Белгород доктор филологических наук рассказывал мне, как с младенчества, буквально с нуля, говорил с сыном только по-английски. На маму это не распространялось: она общалась с Петей по-русски. Мальчика возили на конференции по проблемам билингвизма в качестве экспоната, наглядного пособия по раннему в параллель освоению двух языков. Папа повествовал об этом с гордостью, а мне было жаль чужого мальчика, начисто лишенного «папиного» русского языка. У отцов свой язык. Отцы семейств по-другому и утешают, и шутят, и поощряют, и сердятся. У наших детей и без того с отцами дефицит, а тут еще «минус родной язык в папином исполнении». Случилось так, что из того же города через месяц приехали другие лингвисты и, к слову, про ту семью рассказали, что идиллии там нет, а есть тлеющий конфликт между папой и мамой, между папой и взрослым уже сыном, между мамой и сыном. Цена эксперимента?
Я бы не стала начинать статью с грустной этой истории, если бы не всеобщее увлечение английским в ущерб русскому, родному языку. Современных, продвинутых как-то мало беспокоит степень владения ребенка… родным языком. Мобильник, плейер, компьютер — это в чести, дети наловчились управлять техникой. Масса интересных развивающих игр, дивные книжки, серии игрушек на запоминание тех же динозавров (разве мы знали хоть одно название: стегозавр, игуанодон… А современные дети знают!). «Трудные» слова в устах детей наводят на мысль, что с родным языком у нас все в порядке, никуда он не денется, всё о’кей! Между тем в гуще, сгустке технических средств обучения и общения так важно не потерять заботу о запасе слов родного языка.
Если слово усвоено в детстве, оно попадает в оба полушария, если в более позднем возрасте, то слово оказывается только в левом полушарии.
Известный философ, энциклопедист (в России, однако, проходящий по другому ведомству, более известный как педагог) Константин Дмитриевич Ушинский чрезвычайно заботился о том, чтобы учить детей — нет, не философии, а родному языку. Сам составлял учебники и хрестоматии «Родное слово», сочинял сказки.
О родном языке как основе детского мышления заботились в XIX веке многие. В известной хрестоматии А. Я. Острогорского «Живое слово» (14-е издание, 1918 г.) отрывки из художественных текстов даны «без адаптации», но с пояснением слов, которые могут быть неизвестны ребенку. Таких пояснений… более 1000 в книге. Мы подсчитали число комментариев к словам для аналогичной хрестоматии, адресованной нашему юному современнику: в десять раз меньше! Приведем примеры, как толковал для детей то или иное слово родного языка Анатолий Яковлевич Острогорский. Сколько любви к слову в таких комментариях! И вот что еще интересно: встретившееся в одном классическом тексте слово (арена) иллюстрируется примерами… тоже из классики. Создается объемность восприятия слова.
Подвернуться, подвертываться — случайно очутиться, попасться кому. Кто ему под руку подвернется, тот и виноватый. — Случай такой подвернулся. Употребляется также в буквальном смысле: Нога подвернулась.
Ярус — в театре, ряд мест на одной высоте. Город, местность расположены ярусами.
Арена (лат.) — 1, в древнеримском амфитеатре круглая площадь, где происходили бои гладиаторов с дикими зверями (гладиатор — римский публичный боец); ристалище. А на арене две белеющие тени ждут, обнимаясь, льва (Майков). — Торжественно гремит рукоплесканьями широкая арена (Лермонтов); 2, место разных публичных состязаний или представлений; вообще поприще деятельности. С некоторого времени наш край поистине сделался ареной отрадных явлений (Салтыков «Помпадуры»). — Арена деятельности.
Ребенку нужен запас слов, потому что запас слов очень понадобится потом выросшему «ребенку», взрослому.
Богатейший запас слов был у Шекспира. Шекспир умел писать так, что его язык был понятен и простому труженику, и самому рафинированному философу. В настоящее время, согласно исследованию Ю. А. Лысиковой, Шекспира за рубежом цитируют даже чаще, чем Библию (1960 цитат против 1591)1.
А. С. Пушкин владел 21 тысячей слов (обычный человек использует 4 — 5 тысяч). Такой запас слов создал почву для гениального пушкинского творчества, но еще и почву для гениально прожитой жизни.
Запас слов… Пусть всего один раз понадобится нам старинное слово «полно» в значении утешения (Не плачь, полно, успокойся!), но ради этого одного раза можно знать и любить это слово. А пословицы? Они, кстати, тоже входят в запас лексикона. Женщина-профессор, вспоминая, как негладко складывались поначалу отношения с мужем, привела слова своей бабушки (родители в то время уже умерли). Бабушка тогда сказала взрослой внучке: «Ты, моя дорогая, одна на ветру. Держись за мужа. Знаешь, худой плетень, да подпорок! Одна детей разве поднимешь?» (5 июля 2009 г.). Теперь эту пословицу о «незаметной» ценности второй половинки эта женщина адресует не только своей дочери, но и своим аспиранткам.
А вот формула Ф. М. Достоевского в утешение неизлечимо больного человека. Князь Мышкин говорит Ипполиту: «Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье». Много таких формул таится в недрах отечественной классики, но с первого чтения их и не заметишь. Почему для полноты усвоения слова в объеме его ассоциаций так важно перечитывание художественного текста. Филолог вынужден напоминать при случае о старом, старинном требовании, о том, как замечательно читать вслух (в десятый, двадцатый, сороковой раз — если уж что-то понравилось!), никогда не спрашивая о впечатлении: семья не школа, и чтение процесс личностный, интимный.
Литература перетекает в язык, язык работает на литературу, культуру, повседневность, современность…
В родном языке есть ключи для решения, по-видимому, всех проблем, тем более что родной русский язык до последнего нашего часа, естественно, остается с каждым из нас.
Филолог-прикладник вынужден, не уставая, напоминать родителям, как важно подолгу и по-хорошему беседовать с детьми. И не столь важно, о чем. Школа иногда не прочь переложить собственные функции на семью, но и родителей понять можно: как не помочь ребенку по всем предметам! Однако существует опасность чрезмерной редукции, вплоть до утраты чисто семейного начала в общении. Наши соотечественники на интуитивном уровне осознают психологическую ценность того, что неуважительно называется «болтовней».
[Ночью в поезде беседуют две молодые женщины о подготовке ребенка к школе:] Говорит: вы больше с ним разговаривайте! А мы с ним много говорим, но все не по делу! Надо: опиши животное, а я угадаю, какое. Длинные уши, ест морковку… [Из картотеки записей разговорной речи: 16 янв. 2006г.].
Нелишне также напомнить, как важно петь певучие советские (или старинные) песни: ведь именно они хорошо поются… «Утро краси-ит нежным свето-ом стены древнего-о Кремля…», «То не-е ветер ве-е-етку клонит, не-не дубра-а-ву-ушка-а-а шумит…».
До сих пор мы говорили преимущественно о «детской дидактике». Однако есть и дидактика для взрослых, и здесь в отношении родного русского языка проблем не меньше и они острее.
Так что же необходимо предпринимать филологу-профессионалу, чтобы язык еще больше помогал и коллективному, и индивидуальному своему носителю-пользователю? Каким образом добиваться, чтобы не только материальные ценности, но и общенациональный язык сокровенными, священными своими смыслами реально влиял на качество жизни, увеличивая ее продолжительность, сохраняя и множа краски каждого дня и часа?
Вопрос запредельно широк, поэтому попробуем выделить лишь два направления разговора на заявленную тему. Первое направление можно обозначить как оценочно-статусное.
Заслуженный деятель науки РФ, профессор Курского государственного университета А. Т. Хроленко считает своим долгом рассказывать (далеко не только студентам!) полученную на основе интернет-сайтов информацию о том, как буквально в самые последние годы отношение к русскому языку изменилось по неожиданной причине. В США, Израиле, Франции русский язык стали признавать… оптимальным инструментом мышления.
Так, в Соединенных Штатах было замечено, что если отчет о результатах работы лаборатории высоких технологий идет на английском языке, то, как только возникает сложность решения проблемы, участники дискуссии, ученые, хоть немного владеющие русским языком, сразу же переходят на русский язык как более тонкий для обсуждения сложных вопросов. Оказалось, на интуитивном уровне было выявлено, что русский язык более пригоден, более удобен для обсуждения и «камней преткновения», и трудно выразимых, ускользающих «невыразимостей», то есть наиболее закрытых и загадочных перипетий той или иной проблемы.
Примерно в это же время в другой точке планеты обратили внимание на неравновесность успехов детей. «Израильские ученые оценили силу русского языка» — под таким заголовком была опубликована информация об успехах владеющих русским языком израильских школьников, причем успехах во «всех остальных» сферах знания.
Во Франции давно присматриваются к студентам. Там выбор для изучения одного из четырех — пяти языков по традиции является свободным, но из года в год обнаруживается, что русский язык при всей его исключительной трудности каждый год выбирают наиболее сильные студенты. Талантливые студенты предпочитают изучать именно русский язык.
Кстати, сказанное подтверждают и совсем недавние публикации о ситуации с иностранными языками в той же Америке. Русский язык учат около 25 тысяч студентов — примерно столько же, сколько и десятилетие назад. При этом по уровню популярности русский язык проигрывает французскому, немецкому, итальянскому, японскому, китайскому, латыни и даже языку жестов. «Сейчас русский язык обходит иные языки лишь по одному важному показателю: рекордно много студентов изучают его на продвинутом этапе» (Знание — сила. — 2008. — № 5. — С. 104).
В своем докладе на конференции в Славянске-на-Кубани (29 июня 2007 г.) профессор А. Т. Хроленко также подчеркнул, что помимо количества слов (здесь мы проигрываем английскому языку, подбирающемуся по запасу слов почти к миллиону!) есть понятие качества слова, его ассоциативной мощи. И вот тут-то русскому языку нет равных. Слова выхолащиваются, такова их особенность, но неспешное, в охотку, «для себя» чтение книги незаметно наполняет образовавшиеся пустоты вновь обретенными смыслами.
Занимаясь свыше двадцати лет сбором детских высказываний, я едва ли не ежедневно становлюсь свидетелем преодоления ребенком катастрофических трудностей процесса усвоения русского языка, бесчисленных непопаданий в норму, повторяющихся, почти неизбежных ошибок. Конструкции с отрицанием, предложно-падежные формы, расколосье глагольного формотворчества — мало не покажется! Но, выходит, все это, преодоленное и усвоенное, впоследствии может замечательно окупиться… качеством мышления.
К слову, крупнейший специалист по детской речи Стелла Наумовна Цейтлин рассказывала на конференции в Орле (24 апреля 2006 г.), что при усвоении английского языка как родного нет для ребенка столь долгой и запутанной дороги к норме. Понимание грамматической сложности родного русского языка, проекция в перспективе на более гибкую, более глубокую грамматику мышления, а также мягкое, песенное, внутрисемейное общение имеют целью сохранять, удерживать полноценный язык в структуре языковой личности. Однако у прикладной филологии может быть и более радикальная задача — менять восприятие того или иного слова, через ревизию некоторых концептуальных понятий пытаться… управлять языком.
В этом плане мы бы выделили как минимум семь типов возможной коррекции восприятия слова, актуальнейших в свете задач повседневности, а ведь это по определению — главные наши задачи.
Начнем с РЕКОНСТРУКЦИИ УТРАЧЕННЫХ КОНЦЕПТОВ. В Белгородском государственном университете с 2002 г. идет исследование языка семейных родословных: собирается банк данных, публикуются статьи, защищены три кандидатские диссертации (А. А. Павловой, Н. Н. Рухленко, Е. М. Черниковой). А началось все очень интересно. Нужно было сформулировать тему зачетной творческой работы по предмету «Русский язык и культура речи» так, чтобы ушлый студент не мог скачать в Интернете или не написал бы того, что пишут абсолютно все опрашиваемые (о плохой речи окружающих, плохой речи политиков, начальников в столь же декларативной тональности!). Такая тема, на которую не выловишь чужой текст и которая вызывает «изнутри» лучшие слова, была придумана: «История моей семьи».
Читая сочинения студентов, мы не только восхищались самим языком, но неожиданно для себя вышли на проблематику утраченных концептов. Можно выделить такие концепты, как СВЕРХМНОГОДЕТНОСТЬ (десять и более детей в семье), СВЕРХДОЛГОЛЕТИЕ (перешагивание 90-летнего рубежа), ЛИЧНЫЙ ГЕРОИЗМ (скрытое от глаз окружающих, неизвестное за пределами узкого круга мужество ухода за тяжело больным родственником, мужество несения креста инвалидности, стойкость в заботе об обеспечении семьи), ПРОФЕССИОНАЛИЗМ (о профессионализме в ситуации рынка с неизбежной его конкуренцией стали говорить меньше или перестали говорить вообще). Сочинения «История моей семьи» дали благодатный материал по анализу утраченных понятий, требующих озвучивания, рассказа о них, подбора примеров — таких, которые стимулируют мужество, терпение, выносливость, настраивая на запредельность жизненных задач.
Спрашивается: зачем рассказывать, если это совершенно исчезло из жизни? Исчезло ли? В Ростове-на-Дону живет 36-летняя матушка Наталья и растит в своей семье 13 детей. «Матушка, а вы не устали?» — спрашивает ее знакомая, мать троих детей. — «Сейчас немножко устала!» — прозвучал ответ. Помню сочинение студентки-казашки о маме, помогавшей семье и потому поздно вышедшей замуж — в 38 лет, но… родившей десятерых. Двенадцать детей растут в семье Виктора Андреевича Классена и его супруги Ольги Александровны, работающей в Белгородском государственном университете. «Маргарита, Елизавета, Анита, Эльвира, Яков, Валентин, Альвина, Тавифа, Виктор, Андрей, Вениамин, Филимон — вот такие красивые и редкие имена звучат каждый день в доме у Ольги Александровны».
Можно сосчитать детей в чужой многодетной семье, но невозможно сосчитать тех, кто родился вторым, третьим ребенком только потому, что БЫЛИ ПРИМЕРЫ многодетности и сверхмногодетности. Как-то в троллейбусе довелось услышать: «Племянница ходит пятым ребенком». Аналогичными примерами употребления такой конструкции полны семейные родословные. Существовало, получается, и такое значение творительного падежа, которое можно обозначить как «творительный беременности». Когда мама была беременна Васей… Естественно, если кроме Васи никого в семье не появилось, то и падеж «свернулся».
Восхитительно, как язык «обслуживал сверхмногодетность» и на уровне паремий (Бог даст его — даст и на него. Где два — там и третий. Носи дитя, пока маленькое: вырастет — не поносишь!), и на уровне передаваемых по наследству сентенций (Мама говорила: женщина не должна себя наказывать!). Отказ от возможного ребенка расценивался в этой семье, сохраняющей традиции казачества, как… наказание. Вот и растут в Белгороде рядышком, в одной семье Света, Саша, Сережа, «Вован» и Виталик. Еще один «секрет» облегчения тяжелейшей ноши, сохранившийся на уровне клише. Был разговор о какой-то проблеме на работе, и вдруг сравнение: Это как в многодетной семье: третьего родишь, а дальше уже их не замечаешь.
Сверхмногодетность связана с тоже утраченным концептом сверхдолголетия. «Наличие» здоровой бабушки может стать решающим фактором пополнения семьи еще одним человечком. Спрашивается: кто вживил в наше сознание среднюю продолжительность жизни с отметкой на семидесяти? Ах, наука, статистика! А ведь это опасное знание! Тексты семейных родословных СИСТЕМНО свидетельствуют, что в условиях революции, голода, раскулачивания, войны, еще более страшного голода, потери близких наши предки ухитрялись многочисленными рядами перешагивать 90-летний рубеж. И это в условиях России с тяжелым, «непредсказуемым» для хлеба насущного климатом! В плане установки на сверхдолголетие русский язык и тут спешит на помощь: Умирает не старый, а поспелый.
Двумя этажами ниже меня живет бывший судья. Ему 97. Судья всю жизнь делает зарядку, только и всего. Наше тело — самый благодарный наш друг. Немного заботы, но какая отдача! Может быть, мы жизнь не только получаем, но и задаем? Собирая детскую речь, я иногда спрашивала шести-, восьмилетних: «Как думаешь, старость — это плохо или что-то в старости есть и хорошее?». Увы и ах: позитива дети не говорили. А ведь это весьма чревато, что от далекого будущего человек ничего хорошего не ждет. Психологи сравнивают жизнь с художественным текстом, тем более хочется, чтобы интересная книга подольше бы не кончалась. Кстати, в исследовании М. В. Новиковой (Тамбов, 2004) отмечено, как много в древнерусском языке было форм будущего времени. Мы стали бояться загадывать, мечтать, строить долгосрочные планы, что и отразилось на оскудении грамматики языка.
Что касается личного героизма, то именно семейные предания содержат много примеров исключительной заботы о близких людях, например, о спокойной, даже веселой женщине на дощечке (без ног), посвятившей жизнь сестре и ее семье. Священны для отечественной лингвистики судьбы выдающихся ученых, беззаветно служащих еще и тяжело больным детям. Такое служение  — национально значимое мужество сегодняшнего (не только вчерашнего и позавчерашнего!) периода отечественной истории.
Представленный план, а значит, и темп статьи не разрешает подолгу останавливаться на каждом пункте. Итак, следующий, второй тип коррекции концептов в коллективном бессознательном предполагает СОЗДАНИЕ ТОГО, ЧЕГО НЕТ. Попытки участвовать в языковом эксперименте широко известны. Это словотворчество В. Маяковского. Наиболее известные, модельные примеры: «серпастый», «молоткастый» советский паспорт. Это Велимир Хлебников, предложивший, например, слово «красавда»: красота + правда. Слово это не прижилось, не так просто предложить что-либо языку, и тем не менее попытки были. Это великие лексикографы прошлого, прежде всего Владимир Иванович Даль, включивший в свой словарь не один десяток придуманных слов: ловкосилие — гимнастика, побудка — инстинкт, истинник — капитал.
Из современных лингвистов отметим Михаила Эпштейна, приглашающего через Интернет участвовать в обогащении русского языка (есть слово «любовь», но спектр употребления слова столь широк, что автор предлагает не существующее пока в языке более узкое:«любь»). Но мы будем говорить о другом, социально более злободневном словотворчестве.
Логично спросить: а чего, собственно, русскому языку не хватает? Есть известное мнение: остро недостает обращения к не очень молодой женщине и не очень молодому мужчине. Некорректно обращаться к человеку по признаку пола: Же-енщина! Мужчи-ина! Вооружимся, однако, терпением: социальные перестройки покушаются в первую очередь на так называемую гонорифическую систему языка, систему почтения, и необходим протяженный временной срок, чтобы обществу вновь привыкнуть, приспособиться к словам господа, сударь, сударыня, дамы и господа. Не так давно в маршрутном такси довелось услышать, как женщина лет 50 обратилась к попутчице лет сорока: Сударыня, на следующей Ваша! [25 апреля 2009]. Не совсем правильное высказывание: здесь налицо так называемая контаминация. На следующей выходить и следующая ваша. Однако нам дорого это высказывание тем, что возвращается обращение сударь / сударыня.
Нужно время, чтобы если не восстановить из руин, то «придумать» новые обращения. В последние десятилетия активизировалось обращение: коллеги! Но сейчас, повторяем, мы планируем говорить о других «отсут­ствиях». Как это ни странно, в языке нет слова, обозначающего ЧЕЛОВЕКА, ВЕДУЩЕГО ЗДОРОВЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ. Иногда в подтексте «прочиты­вается» чуть ли не «эгоист»: Ишь бегает, себя бережет! Лучше б пол подтер! Писательница Татьяна Владимирова в одном из рассказов изображает подобную ситуацию: «Гуляете? А вы что, больная? У нас всегда так: если гуляет, значит больной. Если в церковь пошел, значит стряслось что-то».
Обратимся к фактам истории языка. Поднимался он ранешенько, умывался он белешенько! Это былины. Существовал и такой эпитет, как бел-румян. Вместо этого сентенция: Красное лицо — синий диплом, синие лицо — красный диплом (да и не «лицо» говорят, а используют синоним похуже, похлеще!). Каким веселым ощущением здоровья наполняет старинная пословица «В зимний холод всякий молод!» Так поищем еще примеров?
Наверное, должно появиться слово «СВЕРХТРЕЗВОСТЬ» как абсолютный отказ от всех вариантов употребления спиртного. Нам известны такие люди. «По жизни» они есть, а вот слова для их обозначения, для выделения такой поведенческой установки нет.
Нет слова, которое обозначало бы СОБИРАТЕЛЬНИЦУ или СОБИРАТЕЛЯ СЕМЬИ, то есть члена семьи, письмами, расспросами, встречами скрепляющего, собирающего семью. Согласимся, что все это более чем злободневно.
Третий тип «управления языком» касается противоположного действа: определения концептов и соответственно слов, эксплуатировать которые весьма нежелательно. Искусство не-говорения, ЗАМАЛЧИВАНИЯ некоторых вещей напоминает «пустоты» в кружеве, и эти пустоты могут сделать обычную речь изящной и привлекательной. Но замалчивание — это далеко не только отказ от издевки, резкости, тем паче от сквернословия. Грубые, оскорбительные слова лежат как бы на поверхности запрещающей стратегии, а мы копнем чуть глубже. Оказывается, нельзя объявлять о МИРОТВОРЧЕСКОЙ миссии: миссия будет провалена. Нельзя ВЫЯСНЯТЬ ОТНОШЕНИЯ, поскольку «Каждый человек внутри себя прав». Нет, выплакать обиду, объясниться можно («В огне ссоры сжигается мусор обид»), но все же чем меньше говорится в таких ситуациях, тем лучше. А всего лучше сказать лишь одно слово: «Проехали!» — и приниматься за насущные дела. Выше говорилось о сверхдолголетии. Такая внутренняя установка запрещает эксплуатировать слово «ДАВЛЕНИЕ», рефрен «В МОЕМ ВОЗРАСТЕ», запрещает даже в шутку говорить о СТАРЧЕСКОЙ ЗАБЫВЧИВОСТИ. Утрата в языке форм и значений отдаленного будущего, о которой говорилось выше, связана и с боязнью сглаза, и чем меньше будет этой (коммерчески организуемой!) общей боязни, тем реальнее будет то самое сверхдолголетие. Попробуем не будем говорить «А то сглазят!»; «Как бы не сглазили!» и т. п. — и проверим, ухудшилась ли жизнь. Страх за ребенка — серьезнейшее условие продолжения рода, но он может быть столь великим, что сама мать, объятая страхом, в таких случаях становится причиной детского недомогания.
Я не знала этого и портила себе материнство. Только после знакомства с идеями Маргарет Мид (Над тканью хорошего надо работать; Кто внушил, что счастье не может быть долгим?) до меня дошло, что о сглазе лучше не говорить и даже не думать. Здесь нелишне сказать и о жанровых потерях: очень многие «пугающие» приметы помимо событийной и прогнозной частей имели еще и страховочную часть: что предпринять, чтобы плохое не случилось. Если уж мы верим в некоторые приметы, то будем применять и страховку незатейливым действием на случай плохого прогноза: посмотри в зеркало, переверни головной убор, расскажи сон воде и т. п.
Давно напрашивается отступление о праве на статью — не столько традиционное, «лирическое», сколько драматическое. В идеале автор всего этого материала должен быть весьма и весьма здоровым человеком, с нормальным (хоть в космос лети!) давлением, в возрасте как минимум 91 года, к тому же имеющий …надцать детей и внуков. А поскольку этого нет, то спрашивается: кто дает моральное право диктовать другим сверхтребования и сверхустановки? Ответим: во-первых, такое право дает наметившееся сейчас в обществе педалирование иных, противоположных, весьма и весьма тревожных внутренних установок. Вместо блаженства мечты о втором ребенке — сентенция: Зачем плодить нищету? Вместо дальнобойных планов на следующее десятилетие — «мораль»: Зачем быть кому-то в тягость? Вместо заботы о здоровье — бесконечное обсуждение «экологии». Заботу о себе отметаем по принципу «Всё или ничего!» (бинарная культура, по Ю. М. Лотману!), а поскольку «всё» невозможно (забота о положительных эмоциях, зарядка, полноценный сон, обливание, массаж, обилие фруктов на столе и далее со всеми остановками!), тогда (тоже по-русски: Пусть мне будет хуже!) — тогда вообще ничего! Во-вторых, право публикации дает и такая особенность мечты, как ее запредельность. Энергия мечты срабатывает только тогда, когда новорожденная мечта дух захватывает. «Мы можем больше того, что можем», — говорила совсем еще юным пианистам замечательный педагог Анна Артоболевская.
Вернемся к типам коррекции русского языка через рассказы о словах, выражающих определенные понятия. Следующий, четвертый тип коррекции касается витающих над словом эмоций, оценок. Некоторые концепты и соответственно слова требуют ИЗМЕНЕНИЯ «МИНУСА» НА «ПЛЮС». Д. С. Лихачёв восхищался старинными словами, пытался восстановить их права. Благоразумие, смиренномудрие, кроткий. Дети на вопрос: «Кто такой «кроткий» — как ты понимаешь?» отвечали, не задумываясь: «Боль­ной!». Прекрасно слово «СМИРЕНИЕ»! Смирение отличается от «терпе­ния»: терпим мы вынужденно, а вот смиряемся добровольно, осознанным усилием ума, памяти, воображения, души. Когда женщина становится свекровью, то регулятором речевого поведения может стать внутренняя установка на смирение. Отнюдь не случайно возникла метафора про отрезанный ломоть…
Изменения «минуса» на «плюс» требуют и такие слова, как деньги, достаток, материальная сторона жизни. Нет ничего предосудительного в стремлении обеспечить семью, получше обставить квартиру, позаботиться о даче, нарядиться, наконец. Чрезмерное педалирование отрицательного регистра: погоня за материальными благами, одни тряпки на уме, вертится перед зеркалом, еще один дом построили, на трех работах, все в дом тащит — для слабого восприятия может обернуться мыслью, что куда спокойнее лежать на диване, чем строить, рисковать, зарабатывать.
Соответственно более положительным должно стать и слово «бережли­вость». Существовали пословицы: Бережливость лучше прибытка, Деньги любят тишину, Люди на рынок, а мы в клеть.
Обратимся и к заимствованному слову «рефлексия», которое ассоциируется с самокопанием, гамлетизмом, бездействием, унынием, безысходностью, тогда как искусство «плюсового прочтения» слова «рефлексия» может приучить человека грамотно выходить из состояния тревоги и печали. Отпустить или не отпустить шестнадцатилетнего сына одного за границу? Стоит правильно поставить перед собой вопрос: страх или развитие? — и ответ приходит сам собой.
Семья на грани развала, конфликты, обиды. Займемся рефлексией: а ты что, хотела стопроцентного счастья, чтоб счастливее всех быть? Само слово «стопроцентный» помогает переживать тяжелое время: сегодня выдержали, сохранили ниточку, и завтра выдержим, по дням перетерпим. Управление собственными эмоциями (не в плане их сдерживания — не очень-то их и сдержишь! — а в плане направления их по другому руслу) — жизненно необходимое искусство.
Есть и противоположный вектор коррекции, переключения: некоторое ОСЛАБЛЕНИЕ «ПЛЮСА» в восприятии, например, концепта СЧАСТЬЕ. Рынку, торговле нужны праздники. Непременный атрибут праздника — поздравления, но, поздравляя, мы обязательно желаем счастья, и начинается тяжелое ожидание того, что будто бы у других есть, а у тебя нет того, что лучше называть «ПОБОЧНЫМ ПРОДУКТОМ правильно организованной жизни». Кстати, и сам концепт ПРАЗДНИК тоже требует учета того, что неотъемлемой частью праздника (об этом писала, в частности, Татьяна Чередниченко) является… разочарование. Любой праздник разочаровывает, такова особенность праздника, но как сладостно его ожидание, предвкушение.
Слово «БОЛЕЗНЬ» в нашей русской ментальности приобрело издавна оттенок и уважительности, и сочувствия. Не оттого ли столько больных? Не будем валить на «экологию». Помню, пришла я к врачу с жалобами на жестокие головные боли. Мой собеседник, кандидат медицинских наук Виталий Николаевич Легкий разговор начал с вопроса: «Итак, сколько времени в течение дня вы занимаетесь своим здоровьем?». Все стало ясно и без анализов.
Снижения позитива требует, конечно же, понятие и соответственно слово «ДИЕТА». Хорошее настроение, захватывающие дух планы — действительно панацея от всех болезней, но отнюдь не эксперименты по усечению разнообразия рациона.
Шестой вектор управления языковым богатством — СНЯТИЕ ЮМОРИСТИЧЕСКОЙ СОСТАВЛЯЮЩЕЙ с трактовки ряда концептов, например, такого, как ПЬЯНСТВО. В журнале «Знамя» (2006, № 9) помещена горестная статья журналистки Елены Холоповой, впервые оспаривающей истину: Смеясь, люди расстаются со своим прошлым.
Страшная судьба спивающихся не только деревень, но и городов налагает вето на ставшую устойчивой юмористическую компоненту изображения ситуаций пьянства. Появились анекдоты и о наркоманах. Конечно, с анекдотами не все так однозначно. Социологи установили, что этнические анекдоты про русских, евреев, китайцев, немцев, подчеркивающие поведенческие стереотипы, как это ни парадоксально, чувства вражды отнюдь не усиливают. Но одно дело инаковость другой нации, а другое — опасность, исходящая от внутринационального пьянства, будто бы приемлемого в малых дозах и ужасного, когда «возврата уже нет». Но и здесь можно найти не юмористические, а высокие слова. Так, разговор о СВЕРХТРЕЗВОСТИ хорошо иллюстрируется судьбой Федора Углова — врача, хирурга, занесенного в Книгу рекордов Гиннесса, поскольку этот человек, абсолютно отказавшийся от всех видов и форм вливаний, в свои сто лет продолжал оперировать! Столетие Ф. Углов отметил 5 октября 2004 года.
Снятия или хотя бы уменьшения юмористической компоненты требует и концепт ВОРОВСТВО. Некогда существовало очень точное обозначение пристрастия к этому занятию. Герой романа Алексея Слаповского «Анкета» восхищался пословицей из сборника В. Даля: «Вворовавшись, не вдруг отстанешь от привычки». (Какое слово! — Вворовавшись!).
Последний, седьмой по счету тип коррекции некоторых понятий и соответственно слов родного языка связан, наоборот, с ПРИДАНИЕМ СЛОВАМ ЮМОРИСТИЧЕСКОЙ КОМПОНЕНТЫ. Например, мы излишне трагично относимся к слову «дисциплина» или слову «терпение», тогда как Леонид Пантелеев (помните известный рассказ «Честное слово»?) вспоминал, что его мама учила его в детстве веселому терпению. Веселого — не по телевизору, а по жизни! — нам как раз не хватает.
Все то, о чем мы сейчас вели речь (а мы говорили о словах «смирение» и «счастье», «сверхдолголетие» и «сверхтрезвость», «личный героизм» и «бере­жливость»), имеет самое непосредственное отношение к тому драгоценному пространству, которое очерчено словом «СЕМЬЯ». Таковы, как нам представляется, некоторые задачи прикладной филологии, от решения которых может зависеть и качество жизни, и социальное здоровье нации в целом.
Теперь спросим себя: а кто может рассказывать о словах с НЕКОТОРОЙ ПОПРАВКОЙ ИХ ВОСПРИЯТИЯ? Журналисты? Отнюдь. В мире ежедневно происходит столько сенсаций, что работник современной прессы едва успевает справляться с потоком очередных ЧП. Думается, что, рассказывая о словах (есть такой незатейливый жанр публичных выступлений), именно филолог может мягко влиять на то самое коллективное бессознательное, от которого зависит если не всё в социуме, то очень и очень многое.
Компьютерный томограф, фантастический по мощи электронный микроскоп, да что там, даже самый простой прибор — прикладная филология имеет ли ко всему этому отношение? Ответим так. В век интенсивного развития техники еще больше нужно умных, талантливых специалистов-филологов. Нам жизненно важно «подключить язык», настроить исследователей, профессионалов не только считывать показания приборов, но на языковом уровне научиться передавать тончайшие оттенки пульса, цвета кожи (в медицине), типа пейзажа (в географии), тембра голоса (в криминалистике).
Увы, мы все еще слабо развиваем язык в этом направлении. Я сейчас работаю над словарем цветовых оттенков. Цветущий зверобой — желтого цвета, но ведь и коровяк (Адамова свеча) желтый, и лютик желтый, и куриная слепота, и подмаренник, и золотарник. Можно ли «факты жизни» обозначить словами так тонко и точно, чтобы и на вербальном уровне различать оттенки, дарованные нам природой?
За рубежом, в Сан-Диего, собирают (по всему миру!) английский язык, фиксируя каждое его новое слово. Количество слов приближается уже к миллиону. Конечно, русский язык отстает, если считать чисто количественно. Но относимся к трем странам, где много читают (Франция, Япония, Россия), и слова у нас полны ассоциациями, то есть качественно русский язык, как считают многие лингвисты, превосходит другие языки. И тем не менее нам тоже не помешало бы расширить границы родного русского языка за счет издания полнокровных, интереснейших толковых словарей.
Мы бываем недовольными однообразием телевизионного юмора, но, может быть, филологу-прикладнику записывать юмористическую компоненту разговорной речи? Иду по улице, ярко светит солнце и ярко горят включённые фонари. Я б этих фонарей и не заметила, если б не услышала сзади себя, как женщина сказала приятельнице: «Переэкономили!» [апр. 2008]. Восхитительна тонкость родного юмора!
Кстати, когда я в поезде, на вокзале записываю то, что показалось интересным, окружающие принимают меня… за счетного работника. «Вы что-то все считаете?». По-видимому, непосредственная запись ассоциируется в нашем обществе исключительно с решением финансовых проблем. Серьезное я тоже записываю. Доцент, мой коллега Виктор Петрович Кичигин в разговоре сказал: «Но надо делать свет! Я долго не понимал слово «филоло­гия». А потом понял, что все делается словом. Слово как рождающий источник. Слово само все рождает, поэтому его трудно объяснить».
 
Как прививать любовь к родному языку? Да изданием полнокровных, интереснейших словарей, чтобы в них было не только, например, темно-красный, но и смугло-алый (рассвет), стеариново-белая (лысина), янтарно-зеленоватый (виноград), серно-желтый (трутовик).
Любовь к родному языку можно прививать пропагандой целого ряда выразительных, но не самых известных метафор.
МЕТАФОРА ИГА БЛАГОГО. «Все мы устали, всем нам некогда, всем нам надо работать, все мы хотим спокоя. И далеко непонятны нам слова об «иге», которое надо взять на себя для того, чтобы обрести покой душе. Если бы в нашей душе жили покой и жалость, если бы мы горевали о том, какая жизнь у них будет, мы терпели бы беспокойство от них, не тяготились бы усталостью. Мы почувствовали бы, что дети «иго благое и бремя легкое» (Б. Шергин).
ЛОДКА С ДВУМЯ ГРЕБЦАМИ. «Ведь брак — это как лодка с двумя гребцами. Когда одному кажется, что другой слишком перегнулся в сторону бодрости, он инстинктивно пытается уравновесить опасный крен, перегибаясь в сторону грусти. И если они вовремя не спохватятся, то это перегибание в разные стороны приведет в какой-то момент к такому крену, что они — один за другим или оба вместе — вывалятся из лодки. Что и происходит с тысячами браков, распадающихся каждый день вокруг нас» (Д. Ефимов. Суд да дело. Роман).
ЗАМОРАЖИВАНИЕ ДЕЙСТВИЯ ПОДГОТОВКОЙ. «Самое элементарное действие у нас стремятся превратить целым рядом особых, специальных подготовлений, мер, предварительных действий во что-то необычайно важное и особенное. Конечно, результатом этого является замораживание действия. Действие хорошо, когда оно под влиянием порыва; у нас же о порыве столько начнут заботиться и так будут обсуждать его, что он испарится, пока придет черед действию, и поэтому ни одно действие не вырастает естественно; везде и всегда тепличная атмосфера» (Из письма П. А. Флоренского матери 7 января 1903 г.)
НАПРЯЖЕНИЕ — ФИЛЬТР СОЗНАНИЯ. Диалог на переменке между парами сначала не предвещал никаких открытий. На обычное: «Как дела?» я ответила обычной своей жалобой: «Да напряженка каждый день!» И вот тут, желая меня поддержать, мой визави доцент Белгородского государственного университета Виктор Петрович Кичигин вдруг произнес: «Но ведь это хорошо! Самая чистая радость, когда трудно. Напряжение — это фильтр. Фильтр сознания, оно очищает…» [9 апреля 2008 г.]. Теперь я счастливый человек: у меня чистое сознание от постоянных встрясок!
Статью мы начали с того, что деток учат английскому языку. Любой иностранный язык — это путь к сокровищам другой культуры для обогащения собственной. «Языки чужды нам потребны для того, на них читать на русском нет чего», — писал А. П. Сумароков. К сожалению, до такой степени, чтобы читать и брать на вооружение для себя, у большинства из нас, изучающих иностранный язык, дело обычно не доходит. Если же с этих позиций взглянуть на русский язык, то мы сами повторяем и даже акцентируем мысль о том, что «сейчас читать нечего», отечественная литература переживает глубокий кризис. Это не совсем верная мысль.
Назовем современных писателей, интересных и по содержанию создаваемых ими произведений, и по языку, которым они написаны: Федор Абрамов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Борис Екимов, Петр Краснов, Виктория Токарева, Дина Рубина, Нина Горланова, Сергей Есин, Фазиль Искандер, Татьяна Толстая, Людмила Улицкая. Но чтение — это всегда немного геология: находишь иногда то, чего не ждал. Недавно в журнале «Новый мир» опубликовали повесть молодого прозаика Андрея Тихолаза «Старик, посадивший лес» (Новый мир. – 2009. – № 3). Я прочитала. Потом еще раз прочитала. И еще. Это о том самом личном, скрытом героизме, присущем, наверное, любому человеку, но не всегда реализуемом. В защиту родного русского языка мы можем поделиться только что прочитанным, достойным того, чтобы это произведение прочитали и наши друзья.
Повышение престижа русского языка должно сопровождаться повышением престижа профессии филолога, учителя-словесника. Обычно наблюдаются волны то усиления, то спада престижности, но филологии стойко не везёт. На корабле вместе с Магелланом плыл… филолог, точнее литератор один такой, над которым всё посмеивалась вся команда. Но что бы мы знали о Магеллане, если бы этого слабака не было, если бы именно этот человек не написал о путешествии? Задача филолога-прикладника состоит в том, чтобы рассказывать о «не-филологах» тоже.
Пафос всего сказанного: русский язык лучше, чем мы о нем думаем, но это «лучше» тоже требует капиталовложений души и со стороны профессионального филолога, и со стороны филолога-любителя, а таких, искренне любящих свой язык и свою культуру, немало.
Когда объявляется тема дискуссии «В защиту русского языка», то наши ожидания начинают вращаться вокруг… (читатель догадался, каких проблем!).
Мы же сейчас сделали ставку на позитив, попытавшись хотя бы частично охарактеризовать тот потенциал положительного, который есть в языке, знакомом нам с детства. Но позитив требует большой работы, и хочется сказать в заключение: вот он, деятельный родной русский язык, когда мы, с одной стороны, ищем неизвестные, забытые его сокровища и смело пользуемся ими (а почему, собственно, мы должны «говорить, как все»?), а с другой — кое-что отважно корректируем, не идя на поводу у банальности и внося свое понимание актуальных задач повседневности в живую ткань слова.
 

 

В. М. Шаповалов
 
Комментарий к статье В.К. Харченко
 

ОБОЙМА

 
Статья Веры Константиновны Харченко научно обоснована, с целым рядом ярких жизненных примеров, в познавательном плане будет полезна широкому кругу читателей и особенно молодёжи.
 
Но я позволю себе сделать несколько замечаний, чтобы некоторые выкладки, приведённые в работе уважаемого учёного, не завели в заблуждение читателя, особенно молодого, неискушённого.
 
В былые времена целая армия так называемых советских литераторов космополитического толка привольно паслась на русской классике, выдавая на-гора томища своих «исследований» творчества того или иного знаменитого писателя. В своих оценочных рассуждениях они выстраивали целый ряд великих имён и подстёгивали к этому ряду своих соплеменников. Таким образом была изобретена известная в прошлом «обойма», которая кочевала из одного печатного органа в другой, и уж если кто попал в эту «обойму», то мог считать себя классиком. Пусть даже и советским.
 
Позже она стала и номенклатурной «обоймой». Делалось это до примитива просто: выстраивался ряд имён более-менее талантливых авторов, скажем, Фёдора Абрамова, Василия Белова, Валентина Распутина, и к ним подстёгивалась низка посредственностей: Анатолий Ананьев, Александр Чаковский, Анатолий Рыбаков… Таким образом мастера поддела творили из бездарей гениев, особенно если впереди стояли имена Толстого, Тургенева, Чехова.
Например, в кратком биографическом словаре «Русские писатели и поэты» (2000 г., М., «Рипол Классик»), составленном по алфавиту, между Н. С. Лесковым и М. В. Ломоносовым стоят имена Владимира Германовича Лидина, Семёна Израилевича Липкина, Инны Львовны Лисянской. Подстёгнутые, в основном, были не только людьми бесталанными, но и идеологически ущербными, о которых ещё Александр Сергеевич Пушкин сказал: «В Москве родились и воспитывались… для коих ubi bene, ibi patria (где хорошо, там и родина), для них всё равно: бегать ли им под орлом французским или русским языком позорить всё русское –– были бы только сыты», что ярко выявили времена «перестроек и реформ» — все они оказались космополитами и диссидентами: Василий Аксёнов и Евгений Евтушенко (Гангнус) уметнули в США, Владимир Войнович –– в Германию, Виктор Некрасов –– во Францию, совершенно бездарный детский писатель Анатолий Алексин –– в Израиль, список необъемлемый. Все они, по признанию одного из них, тоже уметнувшего в Америку, ранее занимавшего высокую номенклатурную должность главного редактора самого популярного многомиллионного по тиражу журнала «Огонёк» Виталия Коротича: «Я разрушал Советский Союз за его же деньги» — занимались тем же.
 
К сожалению, не избежала старых стереотипов номенклатурно-советской обоймы и уважаемая мною Вера Константиновна: «Назовём современных писателей, интересных и по содержанию создаваемых ими произведений, и по языку, которым они написаны: Фёдор Абрамов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Борис Екимов, Пётр Краснов, Виктория Токарева, Дина Рубина, Нина Горланова, Сергей Есин, Фазиль Искандер, Татьяна Толстая, Людмила Улицкая».

Скажу помягче: неудачность этой обоймы состоит не только в том, что к известным именам подстёгнуты личности, ничего не значащие в русской литературе, а и в идеологической несовместимости всей обоймы.
 
В Советском Союзе существовала одна писательская организация — Союз писателей СССР. В результате необольшевистского переворота 1991—1993 годов в писательской среде произошёл раскол по идеологическим убеждениям. Ранее целостная писательская организация разделилась в основном надвое, образовав почвенно-патриотический Союз писателей России и либерально-демократический Союз российских писателей. Первые выступили против режима, установленного англо-американо-израильскими мондиалистами при помощи доморощенных предателей Родины, другие поддержали «реформы» Ельцина и его сообщников. Смешение имён двух Союзов является приёмом сокрытия несовместимости и непримиримости двух течений в одной культуре, одна из которых брошена государством на произвол судьбы, а другая подкармливается. Например, газеты и журналы «демократи­чес­кого» направления получают подпитку; ещё пример: скажем, Белла Ахмадулина пустила слезу, что ей «трудно» живётся, президент сразу бух ей пять миллионов рублей на педикюр, о чём ни один член Союза писателей России даже мечтать не может.
 
Более того, члены Союза российских писателей вошли в масонский Пен-центр, в том числе и упомянутые в статье В. К. Харченко Фазиль Искандер, Татьяна Толстая, академик Дмитрий Лихачёв. А мы знаем, кто такие масоны от времён декабристов до времён ельцинистов. По сути –– это пятая колонна внутри государства, прямые враги русского народа. Образно выражаясь, это гнилостный червь внутри сочного розового яблока. Читатель должен знать, что масоны убили Пушкина и Лермонтова, убили и Есенина, и Талькова — список можно продолжить, –– и должен знать, какой урон России и её народу, культуре они нанесли!
 
Выдающийся современный учёный Олег Анатольевич Платонов, издавший несколько фундаментальных исследований о масонстве, называя масонов «мастерами государственной измены», даёт им такую характеристику:
 
«Масонство — тайное преступное сообщество, преследующее цель достижения мирового господства на началах иудаистского учения об избранном народе».
 
Не иначе относится к масонам и наша православная церковь: «Масонам, оккультистам, спиритам, чародеям и всем, иже не Богу Единому веруют, но бесов почитают, и не Богу смиренно живот свой предают, но чародейным бесов призыванием грядущее ведати тщатся –– Анафема! Анафема! Анафема!»
(Из чина анафемативования масонам, оккультистам, теософам, экуменистам и другим врагам Русской Православной церкви — произносится в службу торжеству православия).
 
Да сами масоны признают, что они носители злого духа –– сатаны, бесов. Мастер ложи Лессинг говорил: «Мы, масоны, принадлежим к роду Люцифера, т. е. сатаны».
 
Во время государственного переворота в октябре 1993 года целая свора упомянутых ранее литераторов из масонского «Пен-центра», когда ещё не были убраны с улиц Москвы трупы полутора тысяч русских людей, протестовавших против незаконного захвата власти «демократами», обратилась к Ельцину с позорным преступно-подстрекательским письмом-доносом, требуя зверской расправы над защитниками Дома Советов, а также выступила с требованием запретить все русские партии, закрыть все русские органы печати, провести суд по типу военного трибунала над всеми участниками сопротивления преступному режиму.
 
В этом письме-доносе образца расстрельного 1937 года запятнали свои имена и упоминаемые в статье В. К. Харченко «мастера государственной измены», поставив под ним свои подписи.
Писатель как художник состоит из двух начал: владение словом и владение умом. Убеждениями. Живя в России, надо и быть за одно с русским народом, в противном случае ты никогда не станешь русским писателем. Да и гражданином Отечества.
«Теперь мы знаем — от Николая Данилевского, от Достоевского, Ивана Ильина, от иных ли, что искусство всегда национально. И что если не таково, то и не искусство оно вовсе, а так –– беспочвенная левитация концентрированного тщеславия. Как только начинает слепо заимствовать чужие мысли, оно грозит растворить саму первооснову этноса, разрушая геном народа и алгоритм передачи исторической информации… Искусство национально и по содержанию, и по форме», –– говорит учёный Геннадий Старостенко.
Не может человек иной национальности передать менталитет, дух русского народа, это не дано природой, и в этом случае мы имеем не русскую литературу, а литературу, написанную на русском языке инородцами, иначе — русскоязычную.
Существует языковый порог, барьер, который никому из инородцев не переступить, какой бы национальности это ни касалось. По этой причине наша литература оказалась двухполюсной: русской и русскоязычной.
Сначала обратимся к непререкаемым авторитетам, не вызывающим ни у кого сомнения. Вот что пишет Марина Цветаева своему другу немецко-язычному поэту Рильке: «У Гёте где-то сказано, что на чужом языке нельзя создать ничего значительного, — я же всегда считала, что это неверно. (Гёте никогда не ошибается в целом, он прав в итоговом смысле, поэтому сейчас я несправедлива к нему)».
Следующий пример. Речь идёт о поэте Генрихе Гейне. Этот человек вырос в Германии, он любил говорить: «Мы, немцы…». Но по сути он был немецкоязычным литератором, что точно определил наш известный литературовед конца позапрошлого — начала ХХ века Овсянико-Куликовский: Г. Гейне — немецкий поэт по языку, но «по основным чертам своего духовного склада» — «наследник еврейского народа».
Это признаёт и немецко-еврейский критик Макс Брод. Он считает, что «творчество Г. Гейне следует рассматривать в русле не чисто немецкой литературы, а еврейско-немецкой традиции».
«Г. Гейне был непревзойденным имитатором. Он смог очень тонко усвоить немецкую народно-песенную манеру и с её помощью создавать произведения, которые разрушали содержание традиционной немецкой культуры. Г. Гейне поёт о рыцарях, замках, русалках, использует сюжеты немецкого средневековья, но с помощью неожиданной иронической концовки, насмешливого комментария уничтожает их очарование и возможность положительного воздействия на читателя».
Очень резко, но верно о манере Г. Гейне сказал русский поэт В. А. Жуковский, знавший и любивший немецкую культуру: «Это — свободный собиратель и провозгласитель всего низкого, отвратительного и развратного, это — полное отсутствие чистоты, нахальное ругательство над поэтической красотой… Это не падший ангел света, но тёмный демон, насмешливо являющийся в образе светлом, чтобы прелестью красоты заманить нас в свою грязную бездну».
Возьмём, наконец, примеры из более близкого для нас времени. Вот что писал известный всему миру своими конъюнктурно-политическими литвывертами, которые выдаются за художественную литературу, тоже русскоязычный писатель — А. Солженицын о В. Набокове:
«Я его считаю гением. Когда он оказался в эмиграции, он написал ряд блестящих романов на русском языке. Надо сказать, что русским языком он владел очень хорошо. Но те книги его, даже потом переведённые, настоящего успеха на Западе не имели. Затем Набоков, поняв, что он не найдёт пути к западным читателям, и пользуясь своим блистательным знанием английского языка, совершил ломку писательского пути, невероятный в истории случай! Сменил язык. И он действительно имел мировой успех. Но уже потеряв всю особенность и сочность русских корней».
Ещё об одном нашем русскоязычном современнике говорит А. Солже­ницын: «…сказал я Вознесенскому когда-то: «Нет у вас русской боли». Вот нет — так нет. Не страдает его сердце ни прошлыми бедами России, ни нынешними… Деревянное сердце, деревянное ухо».
И ещё Солженицын о «русско-еврейском поэте И. Бродском: «…лек­си­ка его замкнута городским интеллигентским употреблением, литературным и интеллигентским. Слой глубокого народного языка в его лексике отсутствует. Это облегчает его перевод на иностранные языки и облегчает ему самому быть как бы поэтом интернациональным. И естественно, что он пользуется на Западе таким большим успехом».
 
По этому поводу очень интересную и объективную мысль высказал бывший советский, русско-еврейский, а ныне русско-еврейский американский, живущий в США, писатель Аркадий Львов:
 
«У меня есть две книги — о Мандельштаме и Пастернаке, в которых я убедительно доказываю, что по своему генезису, по глубинной духовной сути они никакие не русские, а еврейские писатели. По пониманию жизни, по мышлению, по своей онтологической сущности… Ну а то, что писали на русском языке, что из этого? Власть духа сильнее, чем власть языка».
 
К сожалению, этого не понимают многие современные литературоведы.
Собственно национальный компонент и определяет искусство, а в ином случае идёт подмена национальной культуры безнациональной суррогат-культурой.
 
Скажу больше. Казалось бы — музыка. Звуки одни и те же, одинаковые для всех народов. И ноты для всех одинаковые. А исполнение музыкальных произведений носит чисто национальный характер. Это подтверждает и такой авторитет в искусстве, как известный дирижёр Федосеев: «Нам, русским музыкантам, трудно играть Штрауса, потому что у Штрауса музыка народная, а поскольку она народная, то у каждого народа заложено своё, национальное, и передать это может только тот народ, чья это музыка».
Что же говорить после этого о литературе, о языке, который передаётся с молоком матери. Ничто так не национально, как художественная литература. Я долго думал: в чём здесь суть? Можно надеть национальный костюм эстонца или кастильца — и ты будешь похож на эстонца и кастильца внешне, но никогда не станешь ими. Можно «надеть» русский язык, но русским писателем никогда не станешь. Поэтому литература — это прежде всего природа. А если литература национальна, то она интернациональна в том смысле, что доступна всему миру. Общий вывод какой? Не следует нерусских писателей подвёрстывать к русской литературе. 
 
К сожалению, в статье В. К. Харченко, поднимающей важнейшие проблемы языка и художественного творчества, не прозвучало ни одного имени
белгородских литераторов. Филологи Белгородского государственного университета лоб в лоб не хотят видеть нас, они исключили наших прозаиков и поэтов из языкового процесса. А между тем если бы белгородские учёные мужи паслись не только на именах классиков, где затишно и безопасно, да и доходно, бесконфликтно, а попытались открыть новое имя местного автора, поднять белгородскую литературную целину, то они бы обнаружили, что и в родной провинции «есть свои пророки». Достаточно упомянуть хотя бы одно имя, к сожалению, уже ушедшего Владимира Васильевича Михалёва — наше национальное достояние. В Японии для таких людей, как Володя Михалёв, существует звание «Живущее национальное сокровище». К сожалению, уже не живущее, а для белгородских филологов и не жившее…
 
И тут возникает законный вопрос: а сколько в Белгородском университете (бывшем институте) защищено диссертаций по творчеству наших земляков?
То-то!..
 
В значительной степени тенденция отношения к «местному» материалу закладывается теми, кто управляет «процессом», и в результате местные прозостихотворцы варятся в своём соку, а местные учёные — в своём.
 
Да что там диссертации, ишь чего захотели! Писаки, называются!Белгородские университетчики не хотят видеть белгородских писателей даже в своих аудиториях! За последние тридцать лет меня как автора многих книг и литературных премий ни разу не пригласили хотя бы на филологический факультет, чтобы я выступил перед студентами да и перед дюже учёными преподавателями, поделился бы своими мыслями, творческими планами — а мне уже восемьдесят пятый… Контакт (и то с отобранными) осуществляется только официально по команде во время проведения литературно-номенклатур­ных мероприятий. А между тем сейчас русская литература, в основном, прирастает не космополитическими столицами, а национально-патриотической провинцией, чего не хотят знать в университете.
 
Ещё раз подчеркну, что статья Веры Константиновны Харченко заслуживает особого внимания со стороны массового читателя, а для студентов –– и изучения её положений, что трудно переоценить её значение, надеюсь на дальнейшее наше сотрудничество в журнале «Звонница», а, может, и на открытие дискуссии по актуальнейшим вопросам языковой современности, так ярко освещённых в работе уважаемого автора, в статье «Русский язык как родной», за что мы ей искренне благодарны.
 

 

Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!: