Сборник статей. Статья 1. Николай Малишевский. Как жилось белорусам в «польском раю» и как они его лишились. Статья 2. Игорь Мельников. Что принес западным белорусам «советский рай»? Статья 3. Сергей Шиптенко. Эпизод исторической амнезии: истинная цена мифа о «польском рае» для белорусов. Статья 4. Сергей Шиптенко. История и псевдоистория Западной Белоруссии.

Николай Малишевский: "По отношению к оккупированным на Востоке территориям Пилсудский проводил жесткую политику полонизации. 17 июня 1934 года по его приказу был открыт спецконцлагерь для политических заключенных в Березе Картузской. Белорусские школы и культурные организации преследовались".

 Статья 1

Николай Малишевский

Как жилось белорусам в «польском раю» и как они его лишились

Источник информации — http://zapadrus.su/zaprus/istbl/423—l-r-.html  (Западная Русь, 24.08.2011 13:14) 
   

Редакция ЗР: "В преддверии дня освобождения Западной Белоруссии 17 сентября 1939 года активизировались как польские, так и отдельные белорусские СМИ.  Проект «Западная Русь» и ранее обращался к теме освободительного похода Красной Армии. Однако в этом году этот вопрос начинает приобретать особую остроту. Очевидно, это связано с подготовкой к открытию Института Польской истории при посольстве Польши в Минске.   Судя по всему работа этого института, будет больше связана с «политической историей»,  а не с объективными и не подтасованными фактами. В связи с этим проект «Западная Русь» разметит ряд статей из различных изданий, сгруппировав их вместе под одной тематикой. (Из цикла  «День освобождения Западной Белоруссии 17 сентября 1939 года» )

3 июля в современной Беларуси отмечают главный праздник — день освобождения, ставший поистине национальным праздником. Казалось бы, прошло лишь несколько лет с момента появления этого праздничного дня в календаре, а уже традицией и обязательными атрибутами главного праздника республики, отмечаемого 3 июля, стали парады и народные гулянья. К сожалению, не многие помнят, что этот праздник в белорусской истории впервые появился задолго до 1990-х. Тогда, спустя полвека с момента его первого празднования, он лишь возродился. Еще в далеком августе 1945 года было принято постановление ЦК КП(б)Б "О подготовке и проведении празднования 17 сентября — Дня воссоединения белорусского народа в едином Белорусском государстве". Именно в этот день — 17 сентября, совместивший в себе две даты — освобождения и воссоединения, был впервые отмечен день освобождения Беларуси. Именно тогда состоялись первый парад и народные гулянья, завершившиеся торжественным салютом в честь освобождения нашей республики.

Накануне празднования первой годовщины освобождения, на сессии Верховного Совета БССР проходившей 3-5 июля 1945 года, председатель СНК БССР П.Пономаренко выступил с заявлением: "Актам гiстарычнага значэння з’яўляецца… прызнанне з боку Аб’еднаных нацый i Часовага Урада Польшчы заходнiх гранiц БССР, i прызнання такiм чынам гiстарычнай для Беларусi падзеi ўз’еднання беларускага народа i ўключэнне Заходняй Беларусi ў састаў адзiнай Беларускай дзяржавы назаўсёды". К сожалению, вскоре, чтобы не обижать "братскую Польшу", 17 сентября — тогдашний "красный день календаря" превратили в обычный. В связи с этим, рассмотрим, чем же этот день столь значим для каждого белоруса, искренне любящего свою Родину.

Начнем с начала, т.е. с появления Польши. Не успело это, разумеется, исключительно миролюбивое государство появиться на карте Европы, как будущий польский диктатор, маршал Пилсудский, напал в марте 1919-го на лежащую в руинах из-за гражданской войны и интервенции Россию. Это был настоящий блицкриг. В июне того же года в Польшу прибыла 70-тысячная польская армия, созданная во Франции и сформированная в значительной степени из американцев польского происхождения. К весне 1920 года Франция прислала своих генералов и обеспечила поставки в Польшу 1494 орудий, 2800 пулеметов, 385,5 тыс. винтовок, 42 тыс. револьверов, около 700 самолетов, 10 млн. снарядов, 4,5 тыс. повозок, 3 млн. комплектов обмундирования, 4 млн. пар обуви, средства связи и медикаменты. И сразу же после этого Польша совместно с петлюровскими бандами вновь напала на Россию, собираясь включить в свой состав Украину и Белоруссию. Наполовину ей это удалось.

17 августа 1920 года в Минске начались советско-польские переговоры, а Пилсудский втайне от сейма подготовил и произвел захват части литовских территорий. Все попытки Лиги Наций возвратить Литве оккупированные Польшей земли успеха не имели. И тем более пустым звуком оказался протест советского правительства, домогавшегося в это время мира с Польшей. За день до подписания Рижского мирного договора все польские дипломатические миссии за границей получили характерные указания: "Следует и дальше поддерживать враждебные Советской России элементы, как русские, так и украинские, белорусские и кавказские. Наши интересы на востоке не кончаются по линии наших границ… Нам небезразлична судьба земель исторической Речи Посполитой, отделенных от нас будущим Рижским договором".

По отношению к оккупированным на Востоке территориям Пилсудский проводил жесткую политику полонизации. 17 июня 1934 года по его приказу был открыт спецконцлагерь для политических заключенных в Березе Картузской. Белорусские школы и культурные организации преследовались. Вот несколько цитат из докладной записки белостокского воеводы Осташевского в министерство внутренних дел Польши ("Проблемы укрепления польского владеющего положения в Белостокском воеводстве"): "Рано или поздно, белорусское население подлежит полонизации. Они представляют из себя пассивную массу, без широкого народного сознания, без собственных государственных традиций. Желая этот процесс ускорить, мы должны одолеть древнюю белорусскую культуру" (ГАОО ГО, ф.6195, оп.1, д.28, л.16).

"В сельских волостях, где живет белорусское население — должна быть, безусловно, поднята до высшего уровня материальная культура поляков. Это одно из принципиальных условий польской экспансии… Необходимо принять решение, чтобы всякий запас земли или частная парцелляция польских имений происходила при условии передачи земель в руки поляков и, если возможно белорусским элементам, то только проявляющим тенденции ополячивания. Пролетаризирующийся белорусский элемент, идущий из деревни в город, подлежит там вообще более быстрой ассимиляции чем в деревне… Речь идет о том, чтобы не уменьшать земельных владений поляков, ибо с точки зрения политики страны — стоят выше те, в чьих руках земля" (ГАОО ГО, ф.6195, оп.1, д.28, л.4).

К середине 30-х годов около 43% белорусов были безграмотными, а студентов-белорусов не насчитывалось и двухсот человек. Свидетельствуют польские документы: "Выражаясь кратко, наше отношение к белорусам может быть сформулировано так: мы желаем одного и настойчиво требуем, чтобы это национальное меньшинство думало по-польски — ничего взамен не давать и ничего не делать в ином направлении". В случае если возникнет необходимость "этому населению что-нибудь дать и чем либо его заинтересовать", — это может быть сделано лишь с целью "чтобы оно мыслило по-польски и училось по-польски в духе польской государственности" (ГАОО ГО, ф.6195, оп.1, д.28, л.16).

Массово закрывались не только учебные заведения, но и православные храмы. В 1938 году был принят специальный декрет президента Польской республики, зафиксировавший, что польская политика в отношении православия должна "последовательно привести к нивелированию русского влияния в православной церкви и тем самым ускорить процесс ополячивания среди так называемых белорусов" (ГАОО ГО, ф.6195, оп.1, д.28, л.7-8). До оккупации в Западной Белоруссии действовало около 400 белорусских школ, 2 учительские семинарии и 5 гимназий. К 1939 году все школы были окончательно преобразованы в польские, а две трети православных храмов превращены в костелы.

"Крэсы всходные", как величали белорусские земли поляки, были всего лишь аграрно-сырьевым придатком их страны, а еще служили источником пушечного мяса. Причем использовать его храбрые паны планировали как на Востоке, так и на Западе задолго до 1939 года. В протоколе совещания № 25 от 3.10.1935 года у начальника главного штаба Войска Польского отмечено, в частности: "Правилом является — разрабатываем "Восток", а после этого попытаемся решить "Запад" в рамках плана "Восток"." (План "Восток" — план войны с СССР, план "Запад" — план ведения войны с Германией.).

В датированном декабрем 1938 года докладе 2-го (разведывательного) отдела польского Генштаба подчеркивалось: "Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке… Поэтому наша возможная позиция будет сводиться к следующей формуле: кто будет принимать участие в разделе. Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно… Главная цель — ослабление и разгром России" (Z dziejow stosunkow polsko-radzieckich. Studia i materialy. T.lll. Warszawa, 1968. S.262, 287).

Международный фонд "Демократия" в Москве выпустил в 1998 г. сборник документов "1941 год", в котором приводятся советские оперативные планы. Например, в плане 1938-го сплошь и рядом такого рода прогнозы: "…главные силы германской армии мы встретим, по всей вероятности, в районе Свенцяны-Молодечно-Гродно. Если будет немцами нарушен нейтралитет Латвии, то, возможно, что часть германских сил поведет наступление к северу от Двины. Барановичское направление будет занято поляками…"; "наиболее выгодным направлением главного удара будет проведение его по обоим берегам р. Немана с задачей разгрома сосредоточивающихся здесь германо-польских сил"; "Прорыв фронта противника позволит нам или развить операцию ударом по германской группировке на территории Литвы, или же нанести удар по Барановичской группировке поляков…".

Что касается Запада, то еще 18 августа 1939 года польский посол во Франции Лукасевич в беседе с министром иностранных дел Франции Ж.Бонне отважно заявил, что "Не немцы, а поляки ворвутся вглубь Германии в первые же дни войны!". "…Одетые в сталь и броню, ведомые Рыдзом-Смиглы, мы маршем пойдем на Рейн…", — распевали в Варшаве… Панство не ограничивалось пышными фразами. К маршу и на Восток, и на Запад готовилось достаточно основательно. 4.03.1939 польское командование после длительных экономических, политических и оперативных исследований закончило разработку плана войны против СССР. В протоколе совещания у начальника главного штаба Войска Польского № 94 от 4.03.1939 года говорится: "Приступаем к разработке "Запад" ("Захуд"). Эта работа может и должна продвигаться быстрее, чем предыдущая, так как принципы и методы испытаны во время разработки плана "Восток".

25 сентября 1938 г. в беседе со своим американским коллегой тот же Лукасевич заявил: "Начинается религиозная война между фашизмом и большевизмом, и в случае оказания Советским Союзом помощи Чехословакии Польша готова к войне с СССР плечом к плечу с Германией. Польское правительство уверено в том, что в течение трех месяцев русские войска будут полностью разгромлены и Россия не будет более представлять собой даже подобия государства".

22 марта 1939 года в Польше было объявлено о начале первой частичной и скрытой мобилизации (5 соединений) с целью обеспечения прикрытия мобилизации и сосредоточения главных сил польской армии! Начальник генштаба сухопутных войск Германии Гальдер 15 августа сделал в своем дневнике запись: "Последние данные о Польше: Мобилизация в Польше будет закончена 27.08. Следовательно, мы отстанем от поляков с окончанием мобилизации. Чтобы закончить мобилизацию к тому же сроку, мы должны начать ее 21.08. Тогда 27.08 наши дивизии 3-й и 4-й линий также будут готовы". Поскольку немцы начали мобилизацию только 26 августа и закончили ее уже с началом войны, то, как видим, поляки в осуществлении мобилизационных мероприятий и в развертывании армии сильно их опередили. В общем, польские уланы уже вовсю готовились взять пики и сабли "в длонь" (в ладонь). Однако почему-то уже через несколько дней эти мужественные кавалеристы (лучшие в Европе) быстро устали рубить "в капусту" немецкие танки. И, после того, как окончательно убедились в том, что "они не из фанеры", сдали "истинным арийцам" землю "от можа до можа" (от моря до моря), образно говоря, за два дня и две недели.
В первый же день войны, 1 сентября 1939 года, из Варшавы скрылся президент Польши Мосцицкий. 4 сентября стало паковать чемоданы, а на следующий день удрало и все правительство. Но этому предшествовала директива, которую 3 сентября дал польской армии ее главнокомандующий (сменивший Пилсудского на посту диктатора Польши маршал Рыдз-Смиглы): "В связи со сложившейся обстановкой и комплексом проблем, которые поставил ход событий в порядок дня, следует ориентировать ось отхода наших вооруженных сил не просто на восток, в сторону России, связанной пактом с немцами, а на юго-восток, в сторону союзной Румынии и благоприятно относящейся к Польше Венгрии…".

Данный приказ, как правильно заметил российский исследователь Ю. Мухин, автор увлекательнейших расследований "Катынский детектив" и "Антироссийская подлость", поразителен даже не тем, что всего на третий день войны речь пошла не об уничтожении прорвавшихся немецких колонн и даже не об отводе войск на рубеж Нарев-Висла-Сан, а просто о бегстве! Дело в том, что закуток польской территории у "союзной Румынии" (она была союзницей против СССР, а не против Германии!) был шириной едва ли 120 км и не имел ни естественных, ни искусственных рубежей обороны.

Речь заведомо шла не о том, чтобы сохранить там остатки государственности, а о том, чтобы удрать. И с военной точки зрения этот приказ поражает. Для того, чтобы с западных границ отвести польские дивизии на юго-восток, им нужно было двигаться вдоль фронта наступающих (на северо-восток — к Варшаве) немецких 10-й и 14-й армий. А польским дивизиям у Восточной Пруссии надо было отступать на юг — навстречу наступающим немцам. Немцы с первого дня войны посылали авиаразведку в тревоге, не ведутся ли окопные работы на рубеже Нарев-Висла-Сан, но их тревоги оказались напрасными: поляки сходу драпанули в Румынию. А 11 сентября уже и до немецкого генштаба дошла от румын информация: "Начался переход польских кадровых солдат в Румынию".

Причиной столь долгой задержки стало лишь то, что благодаря объявленной в конце августа 1939 года всеобщей мобилизации, сформированные из белорусов (барановичский, слонимский, лидский и др.) полки, были вынуждены первыми принять на себя смертельный удар германских войск на западных рубежах польской "Ойчызны".

Остается вопрос, зачем Рыдз-Смиглы отдал этот, мягко говоря, странный, невыполнимый приказ? Ответ прост: ему и правительству нужен был повод к бегству. Если бы войска отходили на рубеж Нарев-Висла-Сан и закреплялись там, а руководство удрало бы в Румынию, то как бы это выглядело? А так польская шляхта могла смело драпать за границу под предлогом того, что к Румынии, дескать, вся армия отступает.

Представитель французской армии при польском генштабе 10 сентября докладывал в Париж, что "здесь царит полнейший хаос. Главное польское командование почти не имеет связи с воюющими армиями и крупными частями… Не имеет ровно никакой информации о продвижении неприятеля и даже о положении своих собственных войск информировано очень неполно или вовсе не информировано. Генеральный штаб распался на две части… Польская армия собственно была разгромлена в первые же дни".

А ведь за две недели до начала боев Гальдер записал в дневнике оптимистическую оценку Гитлером времени, необходимого для победы над Польшей: "Необходимо, чтобы мы в Польше достигли успехов в ближайшее время. Через 8-14 дней всему миру должно быть ясно, что Польша находится под угрозой катастрофы. Сами операции естественно, могут продлиться дольше" (6-8 недель)". Никаких "6-8 недель" ждать не пришлось, уже 10 сентября Гальдер ломал голову над дневником в поисках эпитета, который бы точно охарактеризовал масштабы немецких побед. И, наконец, записал, выделив шрифтом: "Успехи войск баснословны". Немцы не разгромили польскую армию, они польскую армию просто разогнали. Не полотенцами, правда, но разогнали (Подробнее см.: Мухин Ю. Антироссийская подлость. — М., 2005).

17 сентября, когда тогдашнее польское правительство, бросив свой народ, просто сбежало, а германская армия подходила к Бресту и Львову и штурмовала Варшаву, начался поход Красной Армии, закончившийся присоединением к Советскому государству Западных Белоруссии и Украины и воссоединением белорусов (и украинцев). До этого дня польско-советская граница проходила в 40 км от Минска, в 140 км — от Витебска, в 120 км от Мозыря. После территориального переустройства осени 1939-го, расстояние от Минска до границы отодвинули на 320 км, от Витебска на 310 км, от Мозыря — на 280 км. В Виленской области граница проходила в 30 км от Полоцка; стало 500 км. Летом 1941-го немцам пришлось с боями проходить эти дополнительные сотни километров. Сегодня известно о катастрофе первых месяцев войны и стремительном продвижении немцев. Можно только представить, куда могли бы дойти гитлеровцы и чем бы вообще закончилась война, если бы не было 17 сентября 1939 года.

Английский политический деятель Д. Ллойд-Джордж писал польскому послу в Лондоне осенью 1939 года, что "…СССР занял территории, которые не являются польскими и которые были силой захвачены Польшей после Первой мировой войны…Было бы актом преступного безумия поставить русское продвижение на одну доску с продвижением Германии". В высшей степени показательно, что поначалу намечалась иная, проходившая намного западнее граница — по рекам Сан и Висла, — но по воле СССР этого не произошло (также как не произошло и включения в его состав после 1945 года социалистической Польши несмотря на навязчивые просьбы ее тогдашнего руководства). Американский историк У. Ширер писал в 1959 году о решенииСталина отказаться от собственно польских территорий: "Хорошо усвоив урок многовековой истории России, он понимал, что польский народ никогда не примирится с потерей своей независимости".

Как отмечает еще один американский историк Дж. Гросс, в то время, когда Советская Армия вступила на Западную Белоруссию и Украину, польская администрация на этих территориях была совершенно дезорганизована в результате поражения польских войск и наплыва беженцев. Ввиду враждебного отношения к польским оккупантам местного населения, они начали создавать отряды "гражданской самобороны". В качестве примера их действий можно привести подавление восстания местного населения в Гродно и Скиделе в сентябре 1939 года. Восстания начались когда Польши, как государства, уже не существовало, а ее армия была разогнана военной машиной фашисткой Германии.

18 сентября восставшие скидельцы арестовали польский гарнизон и заняли все важные объекты города. Польских военнослужащих, разоружив, отправили восвояси. В восставший город были направлены карательные отряды. Как свидетельствуют документы, во время подавления восстания, пленных, с криками "это польская земля!", заставляли есть землю, изуверски издевались над ними, вырезали звезды на теле, всего "карателями были зверски убиты 29 партизан, причем сам факт убийства сопровождался беспримерными издевательствами, в частности: партизанам выкалывали глаза, вскрывали жилы, вырывали языки, ломали конечности, рубили на мелкие части… При зверской расправе с партизаном Коток (вырвали язык, выкололи глаза и рубили по частям) каратели под угрозой смерти заставили жену последнего быть очевидцем этой расправы… Били оружием по голове и топтали ногами. Дома, в которых проживали восставшие, каратели обливали керосином и поджигали, а также бросали в направлении окон и дверей гранаты" (ГАОО ГО, ф.6195, оп.1, д.90, л.235-236).

Свидетельствует советская хроника: "С утра 19 сентября из танковых батальонов 100-й и 2-й стрелковых дивизий и бронероты разведбатальона 2-й дивизии была сформирована моторизованная группа под командованием комбрига Розанова… В 7 часов 20 сентября ей была поставлена задача наступать на Гродно. Продвигаясь к городу, мотогруппа у Скиделя столкнулась с польским отрядом (около 200 человек), подавлявшим антипольское выступление местного населения. В этом карательном рейде были убиты 17 местных жителей, из них 2 подростка 13 и 16 лет. Развернувшись, мотогруппа атаковала противника в Скиделе с обоих флангов. Надеясь остановить танки, поляки подожгли мост, но советские танкисты направили машины через огонь и успели проскочить по горящему мосту, рухнувшему после прохода танков, на другой берег реки Скидель".

Трагедия, аналогичная скидельской, произошла в те дни и в Гродно. После того, как стало известно о том, что Красная Армия вступила на территорию Западной Белоруссии, рабочие города начали формировать красногвардейские отряды и вместе с освобожденными из местной тюрьмы политзаключенными, приступили к разоружению полиции. Повстанцы засели во рвах противотанковой обороны на площади Батория, фактически блокировав центр города и дороги, ведущие к основным шоссе. Но силы были не равными. Быстро опомнившиеся поляки перешли в наступление. По воспоминаниям одного из них, используя звонницы возвышавшихся над площадью костелов (иезуитского и гарнизонного), восставших забросали гранатами (Grzelak C. Wilno-Grodno-Kodziowce 1939. — Warszawa, 2002. — s. 106). Дом профсоюзов, в котором располагался штаб восстания, был взят штурмом. Несколько человек (повстанцы и члены их семей) были сожжены в собственных домах. Всего за 2 дня было убито 26 человек, раненых и избитых — около ста.

Агония созданного Пилсудским режима для жителей Гродно и Скиделя обернулась кровавыми побоищами. Как смертельно раненый зверь, даже уходя из политической жизни, он приносил человеческие жертвы своим амбициям, мстя белорусам за поражение в войне с фашистской Германией. По словам историка А.Д. Маркова, практически везде на востоке бывшей Речи Посполитой "украинцы, белорусы и евреи организовывали повстанческие отряды… нападая на отступавшие от немцев польские части… Непольское население превращало польские знамена, отрывая от них белые полосы, в красные, засыпало цветами колонны Красной Армии… указывало места, где поляки прятали оружие, участвовало в обезвреживании небольших польских частей". и т. д. Это "непольское" население составляло по разным источникам от 67 до 90 процентов!

Зам. начальника штаба польской армии генерал Ю. Яклич в те дни писал в дневнике: "Большевики на рассвете перешли границу танковыми и моторизованными частями. Танки идут открыто с белыми флагами… Наша армия дезориентирована. Одни оказывают упорное сопротивление, другие пропускают советские войска. Те обходят их и продвигаются дальше". Там где польские военнослужащие оказывали сопротивление (например, в Гродно), местные жители корректировали огонь советской артиллерии, показывали дорогу танкам и т.д. (Grzelak C. Wilno-Grodno-Kodziowce 1939. — Warszawa, 2002. — s. 111, 121).

Все западные исследователи констатировали, что инциденты во время вступления частей Красной Армии имели локальный характер и широких размеров не принимали. Отмечался также и тот факт, что советские войска продвигались нарочито медленно, что давало возможность польским частям отходить к румынской границе. Гитлеровцы (как признавал впоследствии германский посол в Бухаресте) "были в ярости от того, что русские не постарались как можно быстрее закрыть румынский коридор для польских властей и армии…". Большинство этих же исследователей приходит к выводу, что действия Советского Союза ничего не могли изменить, поражение Польши в войне с Германией было практически свершившимся фактом. 22 сентября 1939 года английским и французским генштабами был подготовлен рапорт, квалифицировавший действия СССР по отношению к Германии как упреждающие и отмечавший, что они были предприняты лишь тогда, когда стало очевидным окончательное поражение Польши.

Таким образом, произошедшее 17 сентября 1939 года было в своем историческом смысле не агрессией против Польши, а ликвидацией польской агрессии. И это событие достойно того, что бы вновь занять свое по праву одно из самых значимых мест в белорусской истории и литературе и календаре памятных и праздничных дат.

Впервые опубликовано в двух частях ИА REGNUM

Статья 2

Игорь Мельников

 Что принес западным белорусам "советский рай"?

Источник информации — http://www.regnum.ru/news/1429294.html

Прочитав статьи Николая Малишевского, посвященные событиям 1939 года (часть первая и часть вторая — ИА REGNUM), поймал себя на мысли о том, насколько все еще силен советский догматизм в отечественной исторической науке и публицистике. Всем известно, что у любого исторического события, как и у медали есть две стороны. И если уж историк или публицист берется характеризовать то или иное событие, то он должен делать как можно более глубокий и всесторонний его анализ.

Что ж, попытаемся представить более полную историю Западной Беларуси. Надеюсь, что после этого многие по другому взглянут на "день освобождения Беларуси 17 сентября 1939 г."

…На дворе стоял март 1921 года. Только что закончилась кровопролитная Варшавская битва, в которой бравым красноармейцам Тухачевского, который, к слову, всю битву пересидел в штабном вагоне в Минске, так и не удалось сокрушить польских панов, и теперь уже польская армия стоит в Минске, Заславле и Каменце-Подольском. "Вождь мирового пролетариата" товарищ Ленин отправляет в столицу Латвии, где идут польско-большевистские мирные переговоры, своего ближайшего соратника Адольфа Иоффе, снабжая его особыми инструкциями. В чем же они заключались? Советская сторона была готова отдать Польше почти всю Беларусь с ее столицей Минском, обосновывая это тем, что, мол, в Минске живет значительная польская диаспора.

Но поляки испугались такой щедрости. В польском правительстве в это время шла настоящая война между "федералистами", сторонниками Ю. Пилсудского, желавшими строить новую Речь Посполитую на принципах автономии национальных меньшинств, и "националистами" Р. Дмовского, которые выступали против всяких свобод для национальных меньшинств. Станислав Грабский, неформальный руководитель польской делегации и соратник Дмовского, четко заявил, что в Риге нужно положить конец всяким играм в "федерализм". Остальные члены польской делегации также поддержали Грабского. Так Минск, Заславль и Бобруйск с его крепостью (которую так часто вспоминал потом польский генерал Ю. Довбор-Мусницкий) остались на советской стороне, а половина этнически белорусских земель вошла в состав Второй Речи Посполитой.

А теперь подумайте, чем же на самом деле были переговоры в Риге? С точки зрения международного права — заключением мирного договора. Но с человеческой точки зрения, большевики и поляки просто разделили Беларусь между собой, руководствуясь своими интересами, причем, как видно выше, тогда, в 1921 году, наши восточные соседи торговали белорусскими поветами, словно колбасой на рынке.

В период с 1921 по 1939 гг. Западная Беларусь жила своей особенной жизнью. Не сказать, чтобы там было очень хорошо и сладко, но и утрировать, подчеркивая "полонизаторские замашки" режима "санации" тоже не стоит. Безусловно, были и те, кто считал белорусов "сырой этнографической массой", кто призывал к тотальному ополячиванию "крэсовых" народов. Но при всем при этом, когда сегодня беседуешь с обычными белорусскими крестьянами, которые жили "за панским часам", начинаешь понимать, что советская трактовка истории Западной Белоруссии не выдерживает никакой критики.

Недавно мне удалось повстречаться с одной очень интересной старушкой, живущей в Мядельском районе, Минской области. Бабушке Марии уже 90 лет, но ее памяти позавидуют многие молодые люди. Ее рассказ о тех временах — лучшее документальное свидетельство о той эпохе. Родилась Мария "за панским часам" в семье белорусского крестьянина. Жили небогато, но с протянутой рукой не ходили. Земли было 4 гектара, корова, свиньи, сад и огород. В результате травмы отец стал инвалидом, а мать за него получала пенсию. Девочка ходила в школу, новое здание которой построили в 1930-х годах. "Семилетка" находилась в деревне Слобода. По воспоминаниям моей собеседницы, школьное здание было большим, красивым, светлым. Всего в нем училось 250 школьников, а учителей было всего четверо. Но зато это были настоящие профессионалы. На их занятиях, по признанию старушки, было очень интересно и познавательно. В школе вместе учились и поляки, и белорусы. Бабушка Мария вспоминает, что с ней за партой сидел сын польского полицейского, с которым она очень хорошо ладила. Между собой говорили то по-польски, то "па-тутэйшаму", т.е. по-белорусски. И все друг друга понимали.

"Нынче любят ругать поляков и панские времена, а я скажу так. Если семья была бедной или малообеспеченной, то польские власти платили пособие с учетом того, чтобы родители могли прокормить каждого ребенка. У нас в семье было трое детей, мама получала пособие с учетом покупки питания для каждого из нас. Вот как было", — отмечает моя собеседница.

В деревне вместе жили и поляки, и белорусы. По признанию бабушки Марии, жили мирно и дружно. "Так, чтоб у поляков блат, какой был, или что "по знакомству" для них делали, не припомню. Для нас белорусов и для них все одинаково было. И в образовании, и в жизни. Работали на пана, ну так он же оплачивал эту работу. Приезжал управляющий нанимать рабочую силу на "жниво". Мы все шли, потому что знали, что этот пан и заплатит и кормить будет неплохо. Кому не хватало земли, уезжали на заработки в Прибалтику. Многие ехали в Латвию и Эстонию. Можно ж было свободно выезжать", — говорит бабушка Мария (а в это время крестьяне в БССР уже жили за "железным занавесом" — И.М.).

В деревне был костел и церковь. Польские власти не притесняли православных, а ксендза и батюшку можно было часто видеть вместе идущими по улице. Православных учеников-белорусов в церковь водила учительница, кстати, католичка, по вероисповеданию. Почти каждую неделю в школу приезжал батюшка и проводил занятия по религии. К католикам, в свою очередь, приезжал ксёндз. Если был какой православный праздник, белорусским деткам разрешали не приходить в школу. Как можно "у свята" заниматься?

Была распространена хуторная система. Приезжал землемер и осуществлял разметку земли. Так, каждое хозяйство получало свою полоску земли. Некоторые крестьяне переносили и свои жилища поближе к выделенным земельным наделам.

Бабушка Мария хорошо помнит войта Мядельской гмины. "Простой такой человек был. Не бедный, конечно, но своим богатством не кичился. А к белорусам относился с большим уважением. Звали его Альфред Войцеховский. Помню, всегда нас на бричке подвозил в школу. Идем мы по дороге, а войт с кучером едет. Брал нас, сколько было на дороге, сажал полную "фурманку" ребятни и вез в школу. Кстати, в здании гмины был один на район телефон. Детей из школы водили на экскурсию туда, и секретарь, пан Мачульский, давал школьникам послушать этот диковинный аппарат. "А потом, как сейчас помню, поили нас кофе с булочками", — рассказывает моя собеседница.

А вот как те времена вспоминает Антон Борисевич, пенсионер из деревни Рубежевичи: "В 1930-г. вся наша деревня занималась мелкой торговлей. Крестьяне производили колбасу, гнали самогон и все это продавали восточным соседям. Польские пограничники не цеплялись к контрабандистам, разрешали торговать. А вот когда пришли Советы, любая торговля сразу оказалась "вне закона". Но ведь надо же было как-то жить. Нужны были деньги, а как их заработать? Землю забрали в колхоз. А попробуй сказать что-то против советской власти, сразу приедет "черный ворон" и нет тебя. Другая жительница Рубежевич Юзефа Тростянка рассказывала, что вся деревня работала на "панской" земле. "Пан" приезжал из Варшавы. "А что, все работали на его земле. Он ведь давал работу, хлеб", — отмечает старушка. А когда пришли Советы, дом "пана" сожгли". Стало очень бедно.

Кстати, у бабушки Марии из Мядельского района свои воспоминания по поводу 17 сентября 1939 года. В этот день, вместе с другими ребятами Мария шла в школу и вдруг увидела солдат. Их форма отличалась от той, в которой ходили поляки, а на фуражках были большие красные звезды. "Дети, а где здесь помещики живут? Покажите нам?", — обратился к школьникам один из солдат. "А мы и слова такого не знали, помещик. Не понимали, чего эти люди от нас хотят", — говорит старушка. Придя в школу, дети увидели плачущую учительницу. Ее мужа, директора, только что забрали солдаты. На глазах испуганных детей те же люди, которые искали помещиков, с примкнутыми к винтовкам штыками, вывели из школы оставшихся учителей и повели по большаку в неизвестном направлении. С арестованными мужчинами пошла и учительница. Она была после родов, недавно у женщины родился сын. Войта также арестовали. Правда, Альфреду Войцеховскому, в каком-то смысле, повезло. Его сослали в Казахстанскую ССР, а в 1941 г. после договора Сикорский-Майский, бывший Мядельский войт вступил в армию генерала Андерса и воевал против нацистов на фронтах Второй Мировой. После войны этот человек вернулся в Польшу.

НКВД арестовало и местного лесника. За что? А был представителем, как теперь принято говорить, польской "вертикали власти". Всю семью этого человека в 1940-м отправили в Сибирь. "Как кто был зажиточным, имел чуть больше чем у других, так его сразу и записывали во враги", — рассказывает старушка. Еще вчера мирная деревня вдруг раскололась на "своих" и "чужих". Советские активисты составляли списки "неблагонадежных" и "врагов народа". Часто при составлении таких документов нечистоплотные люди руководствовались банальной завистью к более успешному соседу. Людей стали насильно переселять с хуторов. "У нас было не много земли, но то, что имели, было нашим. А потом все вдруг стало общим. И у всех землю позабирали. Вот так я помню те сложные времена", — заканчивает свое повествование моя собеседница.

Участник Великой Отечественной войны, гродненский писатель Алексей Карпюк так вспоминает те события. "Я был врагом польского "режима санации". Участвовал в коммунистическом подполье. Но вынужден сказать. Если "при панах" человека арестовывали по политической статье, на следующий день об этом писали во всех газетах. И, что самое главное, писали с разных точек зрения. Когда были судебные процессы над коммунистами, то во всех газетах были стенограммы судебного заседания. Когда был процесс над Сергеем Притыцким (деятель КПЗБ), то о процессе все узнавали из газет. Вся Польша бастовала. А что стало после сентября 1939 года? В моей деревне Страшево вместе с семьей был арестован деятель западно-белорусского комсомола Сергей Лебядинский. НКВД уничтожило его вместе с родственниками. Арестовали и других комсомольцев. Если бы эти аресты произошли "за польским часам" вся деревня бы взбунтовалась, а тут ничего. Все боялись. И за что мы боролись?".

Если уж после 17 сентября 1939 года арестовывали западнобелоруских коммунистов и комсомольцев, то что говорить о военнослужащих Войска Польского, польских полицейских, сотрудниках польской администрации. Эти категории польских граждан советская власть априорно ставила вне закона, присвоив им названия "враги народа" и "конрреволюционные элементы". В период с 17.09.1939 по 22.06.1941 на территории Западной Беларуси было арестовано 44 981 человек. Большинство из этих людей впоследствии будут расстреляны, либо окажутся на стройках ГУЛАГа. На территории западных областей БССР в период с 1939 по 1941 год было проведено четыре волны депортаций. Последние эшелоны с депортированными покидали БССР в июне 1941 года уже под бомбами немецких самолетов. До сих не найден печально известный "Белорусский катынский список", документ, содержащий фамилии около 4 тыс. польских граждан (в основном полицейских и военнослужащих Войска Польского) уничтоженных НКВД в Минске в 1940 году. Сейчас специалисты в Польше и Беларуси занимаются реконструкцией этого документа. Важно понимать, что среди уничтоженных тогда польских граждан значительное количество составляли этнические белорусы. Важно понимать, что "катынская" трагедия — это не только боль Польши и поляков. Это также трагедия и для белорусов.

Еще одним аспектом истории "воссоединения" БССР и Западной Беларуси, является история того, как грабились белорусские национальные исторические ценности, находящиеся в белорусских воеводствах Польши. Читаешь документы, и диву даешься. Советская власть пришла в Западную Беларусь словно медведь в посудную лавку, словно варвар в картинную галерею, круша и разворовывая все на своем пути.

Несмотря на то, что после сентября 1939 года между западной и восточной частью Беларуси продолжала сохраняться граница, на запад хлынуло огромное количество разнообразных ответственных и уполномоченных товарищей, выполняющие "важные" задания. Посмотрите на фотографии довоенных жителей Западной Беларуси. Красивые пальто, широкие шляпы, меха, шикарные платья, сшитые по европейской моде. Люди ездили на европейских и американских автомобилях. В магазинах продавалось почти все и не было очередей. Жившие уже 20 лет при советской власти восточные белорусы, которым посчастливилось оказаться в Западной Беларуси сразу после ее присоединения к СССР, глазам своим не могли поверить, увидев те магазины, "цукерни", кафе и "уженды". Буквально сразу же после окончания боевых действий в Западную Беларусь устремились эмиссары Московских и Ленинградских музеев, ищущие ценные и раритетные экспонаты. В 1940 году Московский исторический музей заполучил значительное количество интересных экспонатов из западной части Беларуси. Центральный музей атеизма получил два вагона древних книг и церковной утвари (около 30 тыс. экспонатов), которые ранее принадлежали Пинской церковной семинарии. Был ограблен и замок Радзивилов в Несвиже. Часть предметов увезли в Минск (в архив и библиотеку АН БССР), другие дальше, на Восток. Некоторые картины из замка попали в Государственную галерею БССР, коллекция исторического оружия попала на белорусскую киностудию. Охотничья коллекция оказалась в Белостоке, а мебель поехала в театр Оперы и балета в Минск. Впрочем, к моменту отправки раритетов из Несвижского замка, многие вещи оттуда уже были похищены местными представителями советской власти.
Rambler-Новости

  В те дни минские базары были переполнены вещами с Запада. Освободители продавали все, что удалось вывезти из бывшей Восточной Польши. По подсчетам польских историков, материальные потери в сфере культуры на территории Западной Беларуси составили сумму ок. 2 млрд. современных злотых. Вот лишь некоторые факты о том, с чем пришел к западным белорусам "советский рай". Безусловно, 17 сентября 1939 году произошло одно из важнейших событий в истории Беларуси. Сформированные тогда географические очертания нашей страны с незначительными изменениями (Белостокская область после Второй Мировой была передана Польше) дошли до наших дней. Но вместе с красными флагами в Западную Беларусь пришли и советские реалии, проявившиеся в массовых репрессиях, русификации, антирелигиозной политике и уничтожении белорусского исторического наследия, которое поляки за двадцать лет своей независимости не только сберегли, но и приумножили.

Игорь Мельников. Заславль, Беларусь. 25.07.2011.

 

 Статья 3

Сергей Шиптенко

Эпизод исторической амнезии: истинная цена мифа о "польском рае" для белорусов

Источник информации — http://zapadrus.su/zaprus/filzr/424—q-q-.html    4.08.2011

Статья Игоря Мельникова "Что принес западным белорусам "советский рай"?", опубликованная ИА REGNUM 26 июля, несмотря на свой явно антинаучный и откровенно пропагандистский характер, вносит заметный вклад в белорусскую историографию. Данный текст, является ответом на статьи Николая Малишевского, посвященные политике II Речи Посполитой в межвоенный период и жизни Западной Белоруссии до 1939 года, опубликованные ранее ИА REGNUM. Статья Мельникова показывает, как попытка обличения "советского догматизма в отечественной исторической науке и публицистике" трансформируется в генерацию исторических мифов — антисоветских, антибелорусских, полонофильских.

Заявив о том, что "историк или публицист берется характеризовать то или иное событие, то он должен делать как можно более глубокий и всесторонний его анализ", Мельников и не попытался следовать собственному правилу в попытке "представить более полную историю Западной Беларуси". Нет в тексте Мельникова ни глубины, ни всестороннего анализа. Но есть интересные свидетельства (их достоверность предлагается принять на веру, без подтверждения) некоей 90-летней "бабушки Марии" и других знакомых автора.

 Подобного рода подходы очевидно антинаучны и свидетельствуют, максимум, о персональном опыте знакомых г-на Мельникова, но уж никак не об истории разделенного в межвоенный период белорусского народа, часть которого проживала до воссоединения в 1939 году в Западной Белоруссии ("восточных окраинах" II Речи Посполитой). Автор надеется на то, что после ознакомления с его текстом (судя по месту опубликования — в т.ч. и в России) "многие по другому взглянут на "день освобождения Беларуси 17 сентября 1939 г.". Публикация Мельникова, ввиду ее вышеозначенного характера, не заслуживает ответа в духе академической науки. Она бы не заслуживала внимания вовсе, если бы не демонстрировала в чистом виде концентрацию нелепых утверждений, выработанных когортой "свядомых" публицистов за 20 лет варения в соку лимитрофного гетто и растиражированных далеко за пределы Белоруссии. Если такие авторы, как Александр Татаренко и Захар Шибеко утруждают себя более-менее обстоятельным изучением темы, за которую они берутся, то ревизионисты типа Игоря Мельникова не считают нужным прочитать даже популярную литературу, элементарно пролистать разделы учебников по истории Белоруссии, энциклопедии, справочники и даже словари, не говоря уж про описи дел в архивах.

Новое слово в науке попытался сказать Мельников, описывая советско-польские переговоры в Риге 1921 года. В его творческой, не замутненной знанием истории интерпретации причиной раздела Белоруссии на Западную и Восточную является испуг, пережитый поляками при предложении советской делегации включить в состав Польши не часть Белоруссии, а все белорусские земли. Т.е., по версии Мельникова, после поражения войск Тухачевского под Варшавой (советско-польская война), побежденные напугали победителей щедростью. "Советская сторона была готова отдать Польше почти всю Беларусь с ее столицей Минском, обосновывая это тем, что, мол, в Минске живет значительная польская диаспора. Но поляки испугались такой щедрости", — пишет Мельников. Однако, автор не развивает мысль дальше возложения вины за разделение белорусского народа на большевиков.

Интересная особенность: излагая свой взгляд на события, Мельников оперирует терминами "поляки" и "большевики", противопоставляя этническое и политическое. Автор замечательного во всех отношениях текста постоянно апеллирует к некоему примитивизму, бытовому, аллегорическому и даже метафорическому восприятию истории как таковой, истории конкретного народа, интерпретации общеизвестных, доказанных фактов в тесном переплетении с собственными вымыслами. В повествовании Мельникова в 1921 году "с человеческой точки зрения, большевики и поляки просто разделили Беларусь между собой, руководствуясь своими интересами, причем, как видно выше, тогда, в 1921 году, наши восточные соседи торговали белорусскими поветами, словно колбасой на рынке".

"В период с 1921 по 1939 гг. Западная Беларусь жила своей особенной жизнью", — утверждает Мельников, слабо знакомый не только с исторической наукой, но и азами политических наук. До столь категоричного утверждения не дошел ни один историк — ни советский, ни польский, ни российский, ни белорусский. Например в "Эканамiчнай гiсторыi Беларусi" (издана в Минске, в 1993 году) развитие Западной Белоруссии излагается в контексте событий как в самой II Речи Посполитой, так и с параллелями развития БССР. Вузовский двухтомный учебник (базовый в 90-е для истфака БГУ и других вузов) "Нарысы гiсторыi Беларусi" (см. т.2, издание Института истории АН Белоруссии, 1994 год) или шеститомника "Гiсторыя Беларусi" (см. т.5, Минск, 2006 год) придерживаются такого же подхода. И не только подхода, но и изложения событий, их оценки (о чем говорят хотя бы названия глав, параграфов и подзаголовков раздела 4 упомянутого шеститомника). Специфику подчеркивали все, кто обстоятельно изучал данную тему, но именно так вычленить Западную Белоруссию из исторического контекста, из истории Польши, и именно так ее охарактеризовать осмелился лишь Мельников.

У Мельникова своеобразное представление о методах исторической науки, отношение к источникам: кроме устных свидетельств вымышленных или реальных людей он вообще ни на что не ссылается. По мнению подающего надежды источниковеда, рассказ 90-летней "бабушки Марии" о жизни в Западной Белоруссии ("восточных окраинах" II Речи Посполитой) — "лучшее документальное свидетельство о той эпохе". На такой доказательной базе построена вся конструкция автора. Что делают эти безумцы в архивных хранилищах? Чем заняты остепененные люди на кафедре источниковедения Белгосуниверситета? Кого готовят в БГУ 5 лет на стационаре, еще столько же — в магистратуре и аспирантуре? Диктофон, карандаш в руки — и к бабушкам в деревню! А то понаразводили борменталей, как блох у Шарикова…

"Если семья была бедной или малообеспеченной, то польские власти платили пособие с учетом того, чтобы родители могли прокормить каждого ребенка", — цитирует Мельников "бабушку Марию". По ее словам, при инвалидности отца семейства белорусы получали пенсию от польского правительства. Кому и какие выплачивались пособия во II Речи Посполитой, прекрасно изложено более авторитетными исследователями, нежели Мельников, основывавшихся на более серьезных источниках, нежели воспоминания некоей бабки из Мядельского района (при всем уважении к угрям и костёлам этого края). Польские и белорусские исследователи давно закрыли ту тему, которую Мельников с "бабушкой" пытается открыть (см., напр.: Грузiцкi Ю.Л. Эканомiка Заходняй Беларусi у складзе Польшы (1921-1939 гг.) / Эканамiчная гiсторыя Беларусi. — Мiнск: Экаперспектыва, 1993. — С. 188-201).

"Заработки в Прибалтике", о которых упоминает Мельников (точнее — "бабушка Мария"), явились прямым следствием крайне тяжелого, отчаянного положения крестьян в Западной Белоруссии, вследствие чего десятки тысяч белорусов покинули историческую родину. Не от хорошей жизни белорусские крестьяне массово мигрировали по Польше, отправлялись на заработки в Прибалтику и в более дальнее зарубежье. О причинах этого явления подробно повествовала польская пресса межвоенного периода — как католическая, так и светская либеральная (коль уж скоро исследования советских историков, подкрепленные статданными, некоторыми отвергаются с порога). Причины этого явления известны даже школьнику: безземелье подавляющего большинства крестьянских хозяйств Западной Белоруссии, крайне низкие заработки батраков, "комасация" и ликвидация сервитутов, насаждение осадничества и др.

"Польские власти не притесняли православных", — утверждает Мельников (или его бабушка). Но есть и иные, более авторитетные и не голословные свидетельства. Архиепископ Афанасий (Мартос), откровенно враждебно настроенный к Советской власти, в своей книге "Беларусь в исторической, государственной и церковной жизни" (издана в 1966 году в Буэнос-Айресе) пишет о политике польских властей в Западной Белоруссии: "Государственные власти называли украинцев русинами. Белорусской национальности вообще не признавали. При выдаче документов белорусам графа "национальность" не заполнялась. То же самое делали с анкетами во время народной переписи, производившейся каждые десять лет. По программе польского правительства белорусы являлись объектом полонизации, а Западная Беларусь называлась "Крэсамi Всходнiмi" — т.е. восточными окраинами Польши. Другие национальности признавались". Поясняя причины сокращения вдвое количества православных приходских церквей и монастырей в Западной Белоруссии к уровню 1914 года, Мартос пишет: "Разница объясняется тем, что польские власти закрыли все церкви в учебных заведениях, госпиталях и тюрьмах; отняли у православных более 100 приходских церквей, некоторые отдали католикам, а часть оставили закрытыми; более десятка церквей разрушили. Из 13 мужских и женских монастырей довоенного времени осталось 5. Остальные 8 монастырей (6 мужских и 2 женских) переданы католикам или использованы на государственные нужды. Особенно пострадали в этом отношении Подлясье и Холмщина. Земли и многие дома монастырские и церковные были конфискованы. На приходскую церковь выделялось только 33 гектара земли, около того оставлялось и за монастырем". Священник пишет о бесправии Православной церкви в Польше, о вмешательстве польских властей в ее дела.

В т.5 шеститомного исследования "Гiсторыя Беларусi", авторов которого трудно заподозрить в симпатии к большевизму или русофилии (в т.ч. редактора М. Костюка), в разделе "Римско-католическая церковь и окатоличивание населения" подтверждается описанное архиеп. Мартосом, а в разделе, посвященном Православной церкви, со ссылкой на архивные документы констатируется: "В конце 20-х началось уничтожение православных святынь. В ходе "ревиндикации" в отобранных православных храмах ломали иконостасы, уничтожали произведения скульптуры, декоративно-прикладного искусства. Наблюдались акты вандализма на православных кладбищах… польские власти стремились превратить православную церковь в инструмент полонизации западнобелорусского населения".

Можно и нужно в процессе научной дискуссии ссылаться на исследования авторитетных исследователей, польский официоз, архивные документы, альтернативные личные свидетельства. Только в случае с текстами, подобными тем, которые презентовал Мельников, такой необходимости нет, т.к. он сам задал соответствующий тон.

Чем дальше Мельников описывает быт западнобелорусских крестьян, тем более фантастическими аргументами он оперирует. Например: "каждое хозяйство получало свою полоску земли". Здесь Мельников (или "бабушка Мария"?) явно путает БССР и Западную Белоруссию. В Западной Белоруссии землю не "получали", а покупали. А вот в соседней БССР земля являлась общенародной собственностью, не являлась предметом купли-продажи; в БССР семьям колхозников выделялись небольшие наделы под огороды.

После эпизода с "получением земли" в Западной Белоруссии (словно в собесе), Мельников приводит прелюбопытнейшее воспоминание "бабушки Марии": войт с кучером развозили детей в школу на своей "фурманке", работники гмины устраивали экскурсии с прослушиванием телефона и угощениями. "А потом, как сейчас помню, поили нас кофе с булочками", — цитирует Мельников бабушку. Подобные пассажи достойны самых резких оценок, т.к. Мельников вызвался "представить более полную историю Западной Беларуси", причем сделать это при максимально глубоком и всестороннем анализе. Стоит напомнить Мельникову, что в этот же период миллионы жителей Западной Белоруссии и Западной Украины недоедали, тысячи белорусских детей умирали от голода и сопутствующих ему болезней. Поэтому "кофе с булочками" от "бабушки Марии" выглядит как откровенное кощунство. Возможно, подобный эпизод имел место в отдельно взятом населенном пункте. Но преподносить его как норму жизни детей Западной Белоруссии — это не только антинаучно, но и аморально.

Что касается школьного образования, то власти II Речи Посполитой действительно уделяли ему большое внимание в контексте политики полонизации. Нельзя сказать, что повсеместно строились новые школы и уж тем более будет против правды сказать, что строились школы для белорусских детей. Школы строились, но для будущих поляков, для перевоспитания белорусских детей и их ополячивания. Общеизвестные цифры: в Западной Белоруссии к 17 сентября 1939 года не осталось ни одной белорусской школы, ни одной белорусской гимназии, ни одного белорусского театра, ни одной белорусской публичной библиотеки, ни одного белорусского журнала. Т.е. около 400 белорусских школ и гимназий (в Вильно, Новогрудке, Несвиже, Клецке, Радошковичах и др.) были закрыты или перепрофилированы в польские. Это была целенаправленная политика польского правительства, что убедительно доказали не только белорусские историки на цифрах, фактах, документах, но и польские историки — на данных польской периодики 20-30 годов, польских статданных, цитируя официальные документы польской администрации. Авторы вышеупомянутого шеститомного исследования по истории Белоруссии (под ред. М.Костюка), в гл.3 "Духовная жизнь в условиях полонизации", ссылаясь на польское статистическое исследование 1937 года, пишут: "В 1931 году 43% населения края было безграмотным, а в Полесском воеводстве этот показатель достигал 50%". Говоря о школьном образовании, авторы констатируют: "Польские школы не могли обеспечить обучение всех детей хотя бы на уровне начального образования. Согласно данным официальной статистики, в 1937/38 учебном году в Виленском, Новогрудском и Полесском воеводствах школу посещали лишь около 80% детей в возрасте 7-13 лет. Однако на самом деле контингент детей, не посещавших школу, был большим". Со ссылкой на архивные и академические источники, авторы констатируют: "Студентов вузов белорусской национальности в стране в 1937/38 учебном году насчитывалось всего 218 человек".

Мельников по каким-то своим соображениям, руководствуясь своеобразным пониманием глубины и всестороннего анализа исторического факта замалчивает очевидное, стремится нелепыми зарисовками в духе "одна бабка сказала" опровергнуть давно доказанные факты, вывернуть белорусскую историю наизнанку. Даже польские историки, критично настроенные к России и СССР белорусские историки не решились представить ситуацию в подобном свете. Если бы Мельников обратил внимание на энциклопедическую литературу, на широко известные работы типа "Нарысы гiсторыi Беларусi" (в 2 т.) или "Гiсторыя Беларусi" (в 6 т.), то сделал бы ряд важных оговорок. Но Мельников не сделал их, представляя положение белорусов "за польским часам" в виде рая неземного, лубка.

Элементарное сопоставление изложенных Мельниковым деталей в рассказе "бабушки Марии" о том, как польские власти строили новые школы для белорусских детей (в которых могло учиться 250 школьников при 4 учителях) вызывает закономерный вопрос: при таком соотношении учителей и школьников может ли быть обеспечено хотя бы подобие учебного процесса? Описанное Мельниковым со слов "бабушки" — отсталость даже по меркам XVIII века, сколь бы не была светла школа, сколь бы не был восхитителен "настоящий профессионализм" этих 4 учителей. Т.е. Мельников вместе с "бабушкой Марией" откровенно издеваются над историей белорусского народа, над историками, над читателями.

"Польские пограничники не цеплялись к контрабандистам, разрешали торговать", — приводит Мельников свидетельство некоего пенсионера Антона Борисевича. Подобное утверждение также противоречит всему, что знает историческая наука о деятельности польской погранслужбы в межвоенный период. Одним махом Мельников отправляет в мусорную корзину архивы польских госучреждений, мемуары офицеров пограничной стражи, комплексы документов советских архивов — вообще всё, что было предметом внимания польских, белорусских, германских историков-архивистов. Польские пограничники предстают в образе какого-то сброда разгильдяев, праздно шатающихся среди торговцев самогоном и колбасой, флегматично глядящими на потоки контрабанды. Судя по описанию бойкой приграничной торговли, советские пограничники тоже где-то спали в кустах, сочиняя оперсводки на тему борьбы с контрабандой, бандами "белополяков", агентами дефензивы. История ареста Бориса Савинкова и вовсе выглядит какой-то нелепостью.

Еще одна "бабушка" из деревни Рубежевичи — Юзефа Тростянка — "рассказывала, что вся деревня работала на "панской" земле. "Пан" приезжал из Варшавы. "А что, все работали на его земле. Он ведь давал работу, хлеб", — отмечает старушка. А когда пришли Советы, дом "пана" сожгли". Стало очень бедно". Здесь показания интервьюера путаются: ранее он утверждал, что "каждое хозяйство получало свою полоску земли", а Тростянка свидетельствует о том, что "все работали на его земле" (т.е. пана). По складывающейся картине выходит, что каждое хозяйство белорусских крестьян обрабатывало полоски не своей земли, а земли польского пана и тем самым добывало хлеб насущный. Между делом крестьяне гнали самогон и изготавливали колбасы для контрабандных поставок "восточным соседям". Проясняется этимология пресловутой "чарки и шкварки", но причины падения жизненного уровня западнобелорусских крестьян от сожжения панского дома остаются неразъясненными. И где же заявленная сходу Мельниковым "глубина" изучения события?

Мельников утверждает, что НКВД арестовало мядельского лесника только лишь за то, что он являлся представителем "польской вертикали власти". Автор не поясняет, по каким критериям власти II Речи Посполитой подбирали кандидатов на должность лесника, почему такое внимание именно к лесникам проявляли сотрудники НКВД и партизаны Западной Белоруссии (о них Мельников вообще не говорит ни слова). Он тут же ссылается на пояснения пресловутой "бабушки Марии": "Как кто был зажиточным, имел чуть больше чем у других, так его сразу и записывали во враги". Оставим последнее утверждение на совести "бабушки" (или Мельникова). Что касается роли лесников, осадников и прочих представителей "польской вертикали власти" в Западной Белоруссии, то на эту тему издано немало сборников документов и материалов, мемуаров, серьезных научных монографий. Например: "Накануне. Западный особый военный округ (конец 1939 г. — 1941 г.): документы и материалы" (Минск, Национальный архив РБ, 2007), "НКВД-МВД СССР в борьбе с бандитизмом и вооруженным националистическим подпольем на Западной Украине, в Западной Белоруссии и Прибалтике (1939-1956)" (сборник документов, издан в Москве в 2008 году), монография брестского историка Василия Ласковича "Подвиг Коммунистической партии Западной Белоруссии (КПЗБ) 1919-1939гг.: исторический очерк" (издана в Бресте в 2002 году, сам Ласкович — участника партизанского движения в Западной Белоруссии), статьи гродненского историка Михаила Василючека (также живой свидетель жизни "крессов всходних", кандидат исторических наук, преподает в Гродненском университете) и мн. др. Но зачем Мельникову утруждать себя, ездить в архивы или изучать хотя бы изданные и вполне доступные сборники документов? У Мельникова есть "бабушка Мария".

У Мельникова есть странный знакомый — гродненский писатель Алексей Карпюк, заявляющий о том, что во II Речи Посполитой была свобода слова: "Если "при панах" человека арестовывали по политической статье, на следующий день об этом писали во всех газетах. И, что самое главное, писали с разных точек зрения". Поразительно, но Ласкович, Василючек и многие другие заявляют о том, что ничего подобного не было: свирепствовала цензура, белорусские издания (даже нейтральные) преследовались, закрывались и, в лучшем случае — издавались подпольно. Об этом написано множество работ — как академических (в т.ч. т.5 шеститомника "Гiсторыя Беларусi"), так и публицистических (Георгий Атаманов и др.). По Мельникову выходит, что Сергей Притыцкий и Вера Хоружая, Василий Ласкович и Николай Орехво, Василий Корж и многие другие неадекватно оценивали происходящее, а "бабушка Мария" и прочие, на которых ссылается автор — "истина в последней инстанции". По Мельникову выходит, что произведения писателя Максима Танка (также деятель компартии Западной Белоруссии, участник событий, автор известного "Миколка-паровоз") — плод больного воображения? Филипп Пестрак при написании романа "Встретимся на баррикадах" тоже, мягко говоря, фантазировал на отвлеченные от реальности темы?

Мельников откровенно лжет, утверждая, что военнослужащих Войска Польского, польских полицейских, сотрудниках польской администрации "советская власть априорно ставила вне закона, присвоив им названия "враги народа" и "конрреволюционные элементы". Автор или не понимает написанного им же, или сознательно искажает контекст событий. На самом деле "вне закона" в 1939 году уже никто не объявлялся (Мельников, видимо, не понимает смысла термина "вне закона", как и термина "грабеж"). Репрессии были, подозреваемыми в неблагонадежности являлись, в первую очередь, польские военнослужащие, сотрудники полиции, чиновники, помещики и буржуазия. Но далеко не все они были репрессированы. Мельников не утруждает себя ссылками на документы или авторитетные исследования (например, Виктора Земскова), расстановкой акцентов, а просто утверждает: "В период с 17.09.1939 по 22.06.1941 на территории Западной Беларуси было арестовано 44 981 человек. Большинство из этих людей впоследствии будут расстреляны, либо окажутся на стройках ГУЛАГа". Судя по контексту, Мельников пытается представить арестованных и депортированных невинными жертвами. Были ли среди расстрелянных те, кто совершал чудовищные преступления против пленных красноармейцев в польских концлагерях, осуществлял акты откровенного геноцида белорусов во время подавления крестьянских восстаний (о чем пишут белорусские историки Василий Ласкович, Владимир Егорычев и мн. др.) — ревизионисту дела нет.

Мельников не цитирует ни одного документа, не ссылается ни на одну публикацию, пытаясь представить себя знатоком темы, за которую взялся: "Читаешь документы, и диву даешься. Советская власть пришла в Западную Беларусь словно медведь в посудную лавку, словно варвар в картинную галерею, круша и разворовывая все на своем пути". Какие документы читал Мельников, чтобы сделать такой, мягко говоря, странный вывод? Воспоминания "бабушки Марии"? О какой "картинной галерее" речь в этом мельниковском королевстве кривых зеркал?

Ненависть ко всему советскому, белорусскому, русскому — вот причина появления "кофе с булочками" и "американских автомобилей". Для монохромного взгляда Мельникова на жизнь в Западной Белоруссии характерен уникальный контраст: белое — сытая, вольная, жизнь "за польским часам", черное — "советские реалии, проявившиеся в массовых репрессиях, русификации, антирелигиозной политике и уничтожении белорусского исторического наследия, которое поляки за двадцать лет своей независимости не только сберегли, но и приумножили". Но это не историческая близорукость, а, как минимум, историческая амнезия. Как говорит народная мудрость, "кто старое помянет — тому глаз вон, а кто забудет — тому оба". В этом смысле Мельников не только слеп на оба глаза, но также страдает историческим беспамятством, невежеством и обскурантизмом.

Сказки про "русификацию" Мельников может рассказывать "бабушке Марии" — они давно уже не актуальны даже для таких "сознательных" историков, как Михаил Костюк и Леонид Лыч. Пока Мельников застрял на уровне мифов, характерных для местечковых публицистов 90-х годов прошлого века, молодое поколение белорусских историков (Евгений Миранович и др.) ушли далеко вперед в реконструкции событий Западной Белоруссии. Не выказывая пиетета к советскому прошлому, они, тем не менее, не склонны идеализировать жизнь белорусов на "кресах всходних" и демонизировать советские реалии после воссоединения белорусского народа 17 сентября 1939 года.

Стремясь доказать неправоту Малишевского, обвиняя его в догматизме, Мельников опровергает тезисы белорусской историографии начала 90-х, явленные в трудах "свядомых" историков, отнюдь не питающих симпатий к БССР, Советской власти, выступающих с прозападных позиций, демонстрирующих умеренно-русофобские пассажи в своих трудах. Мельников пытается опровергнуть тезисы, явленные в вузовских учебниках и академических трудах современных белорусских ученых. Делает он это неумело, антинаучными методами, безуспешно и позорно.

Р.S.

Моя ныне покойная бабушка Мария, всю жизнь прожившая в деревне Минской области, заставшая и польского пана (местного помещика), и советскую коллективизацию, не жаловавшаяся на память, свидетельствовала о прямо противоположном, нежели "бабушка Мария" Мельникова. Дочь Георгиевского кавалера, бывшего старостой в годы Великой Отечественной и руководителем колхоза при советской власти, она позитивно восприняла бегство в Польшу пана и коллективизацию, позволившую жителям деревни обустроить свой быт. Ее поколение, благодаря советской власти (которую моя бабушка отнюдь не идеализировала) перестало считать кожаную обувь роскошью, стало есть досыта и полностью избавилось от безграмотности (образование получила на белорусском языке). Сама она была из бедной многодетной семьи, ее муж (мой дед) — сирота, познавший прелести жизни на Западе во Франции. Вместе с двумя другими белорусскими подростками в годы Великой Отечественной он кормил свиней у "французского бауэра", ел со свиньями из одного корыта и спал рядом с ними. Дед не любил вспоминать войну и о том, что он был "гастарбайтером" не в Германии ("как все остальные"), а во Франции, рассказала уже бабушка, после его смерти. Со слов деда (в пересказе бабушки) просвещенная французская мадам гуляла под зонтиком, а дети тайком наблюдали эту идиллическую параллельную реальность. Знала ли мадам о том, что представляют собой голодные свиньи, с которыми живут белорусские "гастарбайтеры" — осталось невыясненным. Но представление об этом имеет каждый, кто имел дело с этими животными (выросшим в городе рекомендуется кинофильм "Snatch", режиссер Гай Ричи).

Когда идиллии французской семьи стал наступать нечаянный конец вследствие наступления союзников, дед "приписал" себе годы, чтобы его взяли в Красную армию. После войны водитель фронтовой полуторки женился и построил дом при помощи "репрессивной" (судя по тексту Мельникова, а также ревизионистов из РФ) Советской власти. Затем, не без помощи колхоза, построил еще один дом — в два раза больше прежнего, т.к. в семье было пятеро детей. Он был простым шофером, 25 лет отработавшим в колхозе и удостоенном медали "Ветеран труда" (которую никогда не носил). Но это частный случай одной из многих белорусских семей, который так и остался бы в моих воспоминаниях, если бы г-н Мельников не обратился к личным воспоминаниям как самому надежному аргументу в дискуссии, при попытке "делать как можно более глубокий и всесторонний его анализ". Каким бы ни был персональный опыт моей бабушки Марии или Марии из другого района той же Минской области — это опыт конкретных людей, а не история всего народа.

Сергей Шиптенко
Впервые опубликовано ИА REGNUM

 
Статья 4

Сергей Шиптенко

История и псевдоистория Западной Белоруссии

Источник информации — http://belarus.regnum.ru/news/1438172.html

Реакция Игоря Мельникова на критические замечания по поводу его псевдоисторической и антинаучной заметки (Сергей Шиптенко. Эпизод исторической амнезии: истинная цена мифа о "польском рае" для белорусов) ), как и ожидалось, носила также крайне поверхностный, антинаучный и пропагандистский характер. Мельникову следовало бы обратить внимание на необходимость изучения истории Белоруссии до того, как браться за написание "сравнительного анализа" или возражения по существу выдвинутых антитезисов. Отсылки к конкретным работам конкретных авторов, общеизвестным датам и событиям, учебникам, справочникам, персоналиям и т.д. не являются для Мельникова вескими аргументами — как и для любого псевдоисторика, профана.

Еще раз стоит повторить Игорю Мельникову: персональный опыт отдельных людей (семей) — не история всего народа, отдельные эпизоды определенного периода (тем более — неполно представленные, с сомнительной трактовкой) не дают полного и объективного взгляда на эпоху. С чем трудно не согласиться, так с утверждением о том, что если уж "историк или публицист берется характеризовать то или иное событие, то он должен делать как можно более глубокий и всесторонний его анализ". Но именно этого нельзя сказать о предыдущей публикации "покорного слуги" (Игорь Мельников. "Что принес западным белорусам "советский рай"?"). Лучше с аргументацией в очередном тексте (Игорь Мельников: Западная Беларусь vs. БССР: сравнительный анализ), но она также не поражает глубиной и всесторонностью анализа.

Стоит напомнить Игорю Мельникову о необходимости более обстоятельного изучения историографии по проблематике переговоров 1921 года в Риге. Так, как он это сделал в свое предыдущей публикации — неприемлемо даже для студента I курса истфака. В каждом учебнике по истории в соответствующем параграфе, в каждой энциклопедии (советской, польской, российской, белорусской) в специальной статье, где речь идет о данном событии, указаны стороны переговорного процесса и предмет переговоров. Поэтому "напоминания" о том, что Советская Россия участвовала в переговорах — как минимум излишни и содержат прямой намёк на то, что читатели не знают основных дат отечественной истории. Было бы неплохо напомнить об этих датах, но не так, как это сделал Мельников в своей предыдущей публикации. Также следует приветствовать стремление автора быть в курсе современной польской историографии, но предметом рассмотрения являлась не статья Богуслава Кубиша, а текст Игоря Мельникова "Что принес западным белорусам "советский рай"?", демонстрирующий антинаучный подход.

На аргументы Мельникова были выдвинуты контраргументы. Ни один из тезисов Мельникова не был придуман, каждый антитезис содержит прямую ссылку на утверждения автора с цитированием (по возможности). Что касается якобы "нехватки доводов": неужели недостаточно отсылки к академическим трудам, статистике, общеизвестным фактам? Или надо было перепечатать параграфы вузовских учебников, статьи из энциклопедий, пособие по методологии исторических исследований? С каким из контраргументов Мельников не согласен по существу?

Публикации Игоря Мельникова — очень разные по уровню, но предыдущая была откровенно ненаучной, пропагандистской, и автор, судя по ответной публикации, не согласился с такой оценкой. Что мы видим в его возражениях на это раз? Мельников не доказывает своей правоты, а уводит дискуссию в сторону, пытается оспаривать факты ссылками на что-то невразумительное.

Например, повествуя в ответной статье об "экономических вопросах", Мельников снова уходит от сопоставления уровня экономического развития Западной Белоруссии с Восточной (БССР), с уровнем развития региона до 1921 года. Есть статистические сборники — в т.ч. польские, есть академические исследования, на которые внимание Мельникова обращалось в ответной публикации. И пока автор не сочтет необходимым ознакомиться хотя бы с ними, дальнейшая дискуссия представляется бесперспективной.

Какие "экономические вопросы" можно серьезно обсуждать с автором, который элементарно не может сопоставить численность промышленных предприятий в Западной Белоруссии по состоянию на 1939 год с 1921 годом и численностью промпредприятий в БССР в 1939 году? К 17 сентября 1939 года можно подвести итог экономического развития Западной и Восточной Белоруссии — по отраслям, численности предприятий и их работников, номенклатуре производимой продукции, уровне производства и т.д. К чему эти ссылки на качество древесины в лесах "восточных окраин" Польши? О каких "позитивными моментах" для экономики региона идет речь, когда Мельников повествует о государственных капиталовложениях в военную инфраструктуру и промышленность? Сколько заводов открыто, сколько тысяч рабочих мест создано, насколько выросла производительность труда, насколько выросли реальные доходы населения Западной Белоруссии в сравнении с уровнем до 1921 года, с уровнем БССР в то же время, с уровнем Центральной Польши — об этих и иных важнейших социально-экономических показателях Мельников не говорит ни слова. А очень зря. Потому как на поверку оказывается, что тем самым автор не знаком с реальным положением дел в Западной Белоруссии. Именно из незнания исторического контекста всплывают воспоминания "бабушки Марии", "кофе с булочками", "американские автомобили", а также "красивые пальто, широкие шляпы, меха, шикарные платья", и т.д.

Едва ли Мельников не знаком с работами современных исследователей проблематики Западной Белоруссии. Есть основания считать, что он прекрасно ознакомлен и со статистическими, и с иными данными по Западной Белоруссии межвоенного периода, которые не вписываются в его концепцию. Видимо, отсюда игнорирование очевидного, ссылка на какие-то третьестепенные и косвенные данные, совершенно не имеющие отношения к проблематике призывы Битнера и Людкевича. Если бы все зависело от благих пожеланий польских публицистов межвоенного периода, то мы бы знали иную историю и тогда, возможно, тексты Игоря Мельникова были бы более востребованы, нежели работы Адама Прухника, Яна Чарковского, Станислава Гломбиньского, Наталии Гонсёровской, Северина Журавицкого и др.

Практически все польские публикации межвоенного периода подчеркивают тяжелейшее положение крестьянских масс "крессов всходних". Советским историкам не надо было придумывать страшилок про "панскую Польшу" — достаточно было ознакомиться с прессой (см.: Освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии // Проблемы экономики. — 1939. — № 6. — С. 3-9): "Помещичья газета "Слово" в номере от 9/XI 1936 г. сообщала: "И в этом году деревня начала голодать с наступлением первых холодов. В связи с голодом в Виленщине и в Полесье свирепствует голодный тиф".

В монографическом описании деревни Ажевичи, Западной Белоруссии, известный сподвижник Пилсудского генерал Желиговский вынужден был констатировать: "Потребление деревни находится на чрезвычайно низком уровне. Нищета и голод являются постоянными гостями восточных районов. Хлеб с примесью мякины и древесной коры — вот чем питаются в наших деревнях. Многие крестьяне большую часть года сидят обычно без хлеба. Только в наиболее урожайные годы деревня в Виленском районе имеет достаточно хлеба".

Польская печать сообщала о голоде в западноукраинской и западнобелорусской деревне и в 1937 и 1938 гг. На почве голода физическое истощение крестьян дошло до крайних пределов. В изданном польским государственным "Институтом социальной экономики" сборнике крестьянских писем можно встретить такие сообщения: "Народ до того ослабел, что во время последней косьбы в имении помещика косари падали в обморок. Огромная часть крестьян больна туберкулезом". В особенно жутких условиях находились дети: "Уже в первые месяцы своей жизни, — писала в 1938г. газета "Роботник", — крестьянский ребенок испытывает чувство голода. Усталая от работы и изголодавшаяся мать быстро теряет молоко. Лишь только прорезываются у ребенка первые зубы, картофель начинает служить ему единственной пищей, даже сухой хлеб является роскошью. Вследствие недоедания, ужасающей грязи и кошмарных жилищных условий среди деревенской детворы распространены туберкулез, трахома, скарлатина, дифтерит и тиф".

О том, почему Игорь Мельников считает ниже своего достоинства ознакомится с исследованиями Юрия Грузицкого (см.: Грузiцкi Ю.Л. Эканомiка Заходняй Беларусi у складзе Польшы (1921-1939 гг.) / Эканамiчная гiсторыя Беларусi. — Мiнск: Экаперспектыва, 1993. — С. 188-201) не сложно догадаться. Ведь Грузицкий прекрасно изложил социально-экономическую ситуацию в Западной Белоруссии — на основе статистики, со ссылками на вполне заслуживающие доверия источники. Он, а также Эдмунд Ярмусик, Иван Ковкель и многие другие белорусские историки убедительно доказывают: к 17 сентября 1939 года Западная Белоруссия по уровню промышленного производства не достигла уровня 1913 года. Упоминание о наличии "127 фабрик" выглядит просто карикатурно на фоне БССР и откровенно трагично, если присмотреться, какова была численность рабочих на этих "фабриках", какую продукцию они выпускали на каком оборудовании, во что превратилось большинство этих предприятий к 1939 году (например, спичечное производство на Полесье). Для сравнения: "В конце 1939 года в западных областях БССР уже действовало 392 промышленных предприятия с количеством рабочих более 20 человек каждое. На них работали более 40 тысяч человек" (Ковкель И. И., Ярмусик Э. С. История Беларуси с древнейших времён до нашего времени. — Минск, 2001).

В то время, как в БССР колхозники пересаживались на трактора, в Западной Белоруссии массово переходили от плуга к сохе. При всех недостатках "палочек-трудодней", колхозники не умирали от "голодного тифа" — а в Западной Белоруссии умирали. Как отмечает Грузицкий, в 1929 г. правительственная "Газета Польска" писала о массовом голоде в Виленском воеводстве, когда тысячи крестьянских семей готовились к голодной смерти, закрывались в хатах "вместе с женами и детьми лежали, ожидая, когда смерть сократит их голодные муки". Также Грузицкий указывает на распределение земель в Западной Белоруссии, численность безработных, размер пособия по безработице, стоимость продуктов питания, причины массовой нищеты крестьянства Западной Белоруссии и много другой заслуживающей внимания информации. О жуткой нищете и отсталости населения Западной Белоруссии пишет и современный автор Евгений Миронович (см.: Мiрановiч Я. Науноушая гiсторыя Беларусi. — Спб., 2003. — С.78-81.).

В БССР к 1939 году было покончено с безграмотностью, все дети (за крайне редким исключением) ходили в школу, каждый мог получить средне специальное или высшее образование — бесплатно. Мельникову нелишне будет сопоставить численность вузов в Западной Белоруссии и БССР, численность медучреждений и врачей на душу населения в Западной Белоруссии и БССР, численность библиотек и театров в Западной Белоруссии и БССР по состоянию на 17 сентября 1939 года.

Если Мельникова так интересует древесина, то нелишне ему будет напомнить: с 1919 по 1939 гг. в Западной Белоруссии было вырублено 589,2 тыс. га леса, из которых более 70 % в необработанном виде вывозилось за границу (80 % польского экспорта древесины). В то же время естественный прирост леса составил менее 42 тыс. га (к вопросу об экологии). Массовая вырубка леса, вывозившегося "кругляком" на переработку в центральные и западные воеводства, а также на экспорт сопровождалась уничтожением флоры и фауны, ограничивалось собирательство как форма пропитания нищенствующих крестьянских хозяйств.

Миф о "русификации" БССР в межвоенный период, продвигаемый Мельниковым, лишен какой-либо доказательной базы. Ни один из контраргументов в публикации от 29.07.2011 Мельниковым не опровергнут. Вместо этого автор тиражирует новые мифы — о "русификации БССР" и др. Он уходит от им же заявленной проблематики Западной Белоруссии на излюбленную поляну русофобов, антисоветчиков, нацдемов-эмигрантов и пишет: "Дальше в ход пошло физическое устранение всех, кто был связан с национальной белорусской культурой и языком". Неужели никого не осталось? Вот такими откровенно нелепыми заявлениями, противоречащими не только исторической науке, но и здравому смыслу напичкан очередной текст Игоря Мельникова.

В ответной публикации ("Эпизод исторической амнезии….") не отрицался факт репрессий в БССР. Внимание Мельникова обращалось на корректное использование терминов, которыми он оперировал, демонизируя "советские реалии, проявившиеся в массовых репрессиях, русификации, антирелигиозной политике и уничтожении белорусского исторического наследия, которое поляки за двадцать лет своей независимости не только сберегли, но и приумножили". Мельникову вполне ясно было дано понять: "Репрессии были, подозреваемыми в неблагонадежности являлись, в первую очередь, польские военнослужащие, сотрудники полиции, чиновники, помещики и буржуазия. Но далеко не все они были репрессированы". Были репрессии в БССР. И в годы так называемой "белорусизации" они были — будет ли Мельников отрицать это? Современная белорусская историография не отрицает факта репрессий в БССР, в т.ч. в период "белорусизации". Не отрицает репрессивного характера "украинизации" и современная украинская историография (см.: Андрей Ваджра. Украинизация: как и зачем большевики наладили массовое производство "украинцев"). Но о "белорусизации" — чуть позже. Начнем с "русификации".

Не брезгует Игорь Мельников откровенным плагиатом, испытывая очевидные проблемы с аргументацией. Причем "сдувает" псевдоисторик с текста "Википедии", не ссылаясь на нее. Школярам и ПТУшникам подобное тоже непростительно, но в случае с Мельниковым, призывающим к всесторонности и глубине анализа, подобное ни в какие ворота не лезет. В статье Мельникова читаем: "Практическим завершением тогдашней кампании русификации белорусского языка стало правительственное постановление Совета народных комиссаров БССР от 28 августа 1933 года "Об изменениях и упрощении белорусского правописания", которая касалась не только орфографии, но и фонетических и морфологических особенностей белорусского языка. С середины 1930-х годов и до начала Великой Отечественной войны в регионах с компактным проживанием белорусов за пределами собственно БССР происходило массовое закрытие белорусских школ, так, к примеру, только в Смоленской области РСФСР за этот период были закрыты либо переведены на русский язык обучения все 99 ранее созданных белорусских школ. В самой же Советской Беларуси русский язык уже господствовал везде".

Сравниваем со статьей из "Википедии": "Практическое завершение первого этапа кампании русификации белорусского языка стало правительственное постановление Совета народных комиссаров БССР от 28 августа 1933 года "Об изменениях и упрощении белорусского правописания", которая касалась не только орфографии, но и фонетических и морфологических особенностей белорусского языка". И далее: "С середины 30-х годов и до начала Великой Отечественной войны в регионах с компактным проживанием белорусов за пределами собственно Белорусской ССР происходило массовое закрытие белорусских школ, так только в Смоленской области РСФСР за этот период были закрыты либо переведены на русский язык обучения все 99 ранее созданных белорусских школ[46]".

Сноску 46 Мельников зачем-то убрал. Хотя в случае с цитатой И.Климова ссылку приводит (и в "Википедии", и в статье Мельникова — одна и та же цитата с одной и той же ссылкой). По сноске 46 мы выходим на заметку, где речь должна идти о закрытии 99 белорусских школ в Смоленской области РСФСР (А.В. Корсак. Белорусы на Смоленщине — http://admin.smolensk.ru/history/raion/book/-B-.htm). Читаем:

"…Количество белорусов Западной области (далее З.О.), образованной в 1929 г., составляло 83000 человек (21%). Они проживали в Монастырщинском, Хиславичском, Невельском, Стародубском, Суражском, Клинцовском, Новозыбковском районах и составляли 1,3% всего населения З.О. (6600000 чел.).

Центральным пунктом белорусизации было развитие образования на белорусском языке. Планы и система мероприятий разрабатывались подотделом национальных меньшинств, при котором была организована белорусская секция. В 1927-28 учебном году в губернии числилось 36 белорусских школ 1-й ступени и 4 школы повышенного типа. К середине 30-х гг. сеть белорусских школ насчитывала 84 начальных (8190 учащихся) и 15 школ повышенного типа (2000 учащихся). Для подготовки и переподготовки учителей белорусских школ организовывались специальные курсы в Смоленской губернии, З.О. и в Минске. Руднянский белпедтехникум в 1932 г. обучал 165 учащихся; имелось три отделения: дошкольное, подготовительное и школьное.

Работники культуры и образования готовились на белорусских отделениях Смоленского педрабфака. Было открыто белорусское отделение при Соболево-Воробьевском педтехникуме. В 1929 г. отдел народного образования организовал консультативно-методические бюро в т.ч. и для белорусских учителей. Для повышения квалификации белорусских работников образования создавались программы курсов-конференций. В целях улучшения учебно-методической работы, хозяйственного и финансового состояния в 1927 г. была введена должность районных инструкторов по национальной школе обширным кругом полномочий.

Несмотря на развернутую работу по белорусизации, в результате инспекторских проверок, смотров работы по национальному образованию были выявлены недостатки. Анализ их был проведен на Первом (он же и последний) съезде национальных меньшинств З.О. в 1932 г. Было отмечено, что многие белорусские школы работают на русском языке, что организация их проходила без соответствующей подготовки и учета местных условий. Многие учителя, работающие в этих школах, плохо знают белорусский язык. Состояние белорусских школ далеко от благополучия. Об истории создания белорусских школ в Смоленской губернии говорится: "В 1927 году в Шумячском районе открыли 11 белорусских школ <…> начали переводить на белорусский и насаждать белорусские школы, что происходило с большим сопротивлением окружающего населения". Следует сказать, что были и случаи, когда "учащиеся охотно занимались на белорусском языке;…> белорусская школа имеет авторитет". Но таких было явное меньшинство.

В середине 30-х гг. большинство белорусов, проживавших в З.О. говорили либо на русском, либо с более-менее значительной примесью белорусских слов. Документы говорят, что "белорусское население в большинстве относится к родному языку индиферентно". На съезде были отмечены недостатки и в других сферах белорусизации: крайне незначительное количество культурно-просветительных учреждений, отсутствие белорусских национальных советов. Наличие всего двух белорусских колхозов (из 115 национальных) скорее показатель не достижений, а недостатков работы. Так и не были открыты кафедры белорусоведения при Смоленском университете, белорусский клуб в Смоленске.

Несмотря на разработанные в высших инстанциях ближайшие и перспективные планы белорусизации, вплоть до середины 30-х гг., работа стала сворачиваться уже в начале 30-х гг. Первыми из национальных стали закрываться белорусские школы с формулировкой: "Ввиду того, что ряд белорусских школ <…> фактически работает на русском языке, вследствие отсутствия базы для их коренизации и учитывая требования населения". Последние белорусские школы в З.О. были закрыты накануне Великой Отечественной войны. В настоящее время (2001 г.) из более чем 20 национальных обществ, движений, землячеств не оформлено ни одного белорусского, хотя смоленско-белорусские экономические и культурные связи интенсивно развиваются".

Из вышеприведенного текста с очевидностью следует, почему "белорусизация" на Смоленщине провалилась. Собственно, об этом пишет и Климов в своей статье (Клімаў І. Два стандарты беларускай літаратурнай мовы // Мова і соцыум. (TERRA ALBA. Том ІІІ). Магілёў, ГА МТ "Брама". — http://mab.org.by/materyjaly/publikacyi/dva-standarty-bielaruskaj-litaraturnaj-movy). Автор, кандидат филологических наук (непонятно почему Мельников не упоминает ученую степень автора — в "Википедии" она указана) рассуждает об условиях "многостандартности литературных языков" (действительно заслуживающий внимания текст).

"Нормативные предписания часто приобретали официальную санкцию и в обязательном порядке навязывалась обществу через школу, печать, пропаганду. Вопросы развития языка и совершенствования правописания стали объектом пристального внимания партийных властей", — подчеркивает Климов роль политического руководства страны в насаждении белорусам "беларускай мовы". И далее он же пишет: "Из политических и пропагандистских целей власти были вынуждены и впредь поддерживать обиход белорусского языка в высоких сферах коммуникации — от науки и театра до пропаганды и делопроизводства, — но теперь они стремились развивать ее по своим новым нуждам". То есть "русификация" зашла настолько далеко, что созданную в начале XX века "мову" поддерживали искусственно, всей мощью административного аппарата, в т.ч. госагитпропа. Неплохо знакомый с белорусской историей XX века, Климов делает вывод о лингвистических манипуляциях режима большевиков, в результате чего "беларуская мова" стала жертвой такой политики и в дальнейшем ее развитие, как отмечает филолог, "осуществлялось не в результате внутренней необходимости или реального употребления, а предопределялась политической конъюнктурой советского государства".

"Белорусизация" проводилась насильственными методами и далеко не всегда встречала поддержку в народных массах. Об этом свидетельствуют документы (см.: Беларусізацыя: 1920-я гады: Дакументы і матэрыялы / Пад агульнай рэд. Р. П. Платонава і У. К. Коршука. — Мінск: БДУ, 2001.). Авторы-составители ссылаются на неприятие "насильственной белорусизации" и навязывание "искусственно созданного в подражание польской терминологии языка" со стороны полоцких заявителей в центральные газеты и руководящие органы партии. В этом же сборнике мы находим и такое сообщение: "В дер. Рудное Копыльского района на собрании крестьян было вынесено постановление: "Ликвидировать белорусский язык и потребовать от власти быстрого его уничтожения". (Инф. отчет Слуцкого окружкома на 1/VI-1926 г.)". В сборнике много совершенно разных документов.

Аналогичные процессы происходили на Украине, являлись прямым продолжением политики партии большевиков. Данная тема не столь проста и привлекает внимание интеллектуалов не только польских и белорусских историков (см.: Элен Каррер д’Анкосс. Евразийская империя. История Российской империи с 1552 г. до наших дней. — М., 2010.). Но все вышесказанное имеет косвенное отношение к ситуации в Западной Белоруссии ("восточных окраинах" польского государства). Мельников пытается увести предметное обсуждение в сторону, добравшись до Смоленской области РСФСР, но тем лишь ухудшает свое положение. Да, в РСФСР закрывались белорусские школы и в "кресах всходних" II Речи Посполитой польской они тоже закрывались, но по разным причинам.

Говоря о репрессиях в БССР, Мельников описывает брутальные случаи. Он, видимо, не в курсе, что далеко не все из репрессированных были расстреляны или заканчивали свои дни в лагерях. Стоило бы автору обратиться, например, к биографии академика Гавриила Горецкого (см.: Зинова Р.А., Швецов А.А. Г.И. Горецкий — К 100-летию со дня рождения. http://nasb.gov.by/rus/publications/natres/nr00_1b.php). Если мы обратимся к биографии академика Дмитрия Лихачева, то увидим еще более любопытный факт — награждение Сталинской премией бывшего политзека. Такие случаи были далеко не единичными (стоит уточнить, что высылка практиковалась и в конце 30-х, и в 40-х, когда дефицита мест в лагерях не наблюдалось). Несомненно, заслуживает внимания количество оправдательных приговоров в годы "сталинских репрессий". И уж ни в коем случае нельзя забывать о том, как будущие жертвы ОГПУ способствовали приходу большевиков к власти, какие методы нацдемы использовали в период "белорусизации". Известно ли, например, Мельникову о том, почему и как Евфимий Карский покинул БССР, какие "интеллектуалы" заняли его место в Белоруссии, как нацдемы не без помощи чекистов расправлялись со своими оппонентами?

В своих публикациях Мельников последовательно игнорирует неудобные ему факты, старательно отбирает лишь те ссылки, которые могут послужить подпорками в его концепции. Такой подход нельзя назвать научным, он ничего общего не имеет с методологией исторических исследований (и не только исторических). Против Мельникова свидетельствует не только современная белорусская историография, но и белорусская 20-х годов, периода "белорусизации". Например, Горецкий в своей монографии (Горецкий М. "Границы Западной Белоруссии в Польше (национальный состав населения Западной Белоруссии). — Минск, 1928) пишет о колонизаторской политике польских властей по отношению к Западной Белоруссии, превращении ее в аграрный придаток Центральной Польши, о национальном и социально-экономическом угнетении белорусского крестьянства и т.д. Кстати, об этом писали практически все исследователи в БССР в 20-30-е годы, об этом же пишут современные белорусские исследователи, с трудами которых Мельников не ознакомился перед тем, как сесть за написание очередного текста.

Вопрос о репрессиях не так прост, как это может показаться некоторым. Только примитивный человек может искренне считать, что у Советской власти были одни лишь горячие сторонники и не было внутренних врагов, практиковавших теракты, саботаж, контрпропаганду и т.д. Проявляли активность и иностранные спецслужбы — об этом написано достаточно серьезных исследований, мемуаров разведчиков и контрразведчиков по обе линии "невидимого фронта", изданы архивные документы. Не менее примитивный подход был продемонстрирован огульной реабилитацией "жертв сталинских репрессий", многие из которых сознательно, героически погибли в борьбе с Советской властью. В их числе были люди разных сословий, вероисповеданий, национальностей. Но крайняя степень примитивизма — это непонимание терминологии, о чем вообще идет речь, кого и на каком основании можно отнести к "репрессированным".

По Мельникову выходит следующая картина по состоянию на 17 сентября 1939 года: "Пока поляки "полонизировали" и "окатоличивали" западных белорусов, большевики всю белорусскую интеллигенцию, священнослужителей и значительное количество простых белорусов отправили в расстрельные ямы, религию "отменили", а образование русифицировали". Из этого следует, что Я.Колас, Я.Купала, П.Бровка, М.Танк и многие другие писатели были расстреляны до дня Воссоединения белорусского народа. Видимо, и народное просвещение с 17 сентября 1939 было сплошь на русском.

По правде говоря, юношеский максимализм Мельникова принимает крайние формы. Все эти абсолютно бездоказательные заявления про "русифицированное образование", священнослужителей и т.д. откровенно утомляют. Становится как-то неприятно от того, что некто Мельников городит какую-то чушь, позиционируя себя как историка (?), причем — белорусского историка, которому вроде как положено знать причины, по которым КПЗБ была разгромлена в Западной Белоруссии несколько ранее, чем за ее ликвидацию взялись в СССР и Исполкоме Коминтерна. "Все члены КПЗБ, которые жили на территории СССР, были репрессированы. А перебежчики из Западной Беларуси, которые по своей наивности поверили в социалистический рай, в основной своей массе, после нечеловеческих пыток, расстреливались без всякого суда. Часто прямо на западной границе БССР. Таким образом, в 1938 году было репрессировано более 200 активистов КПЗБ. Среди них и секретарь ЦК КПЗБ А.Славинский. Повторяю свой вопрос, за что боролись?", — вопрошает Мельников. И что ему ответить? Отправить в библиотеку? Посоветовать сборники документов, монографии и статьи, которые он снова проигнорирует и снова напишет про качество древесины и "свежины", о "русифицированном образовании" и немилосердно умерщвленных перебежчиках?

Постоянный адрес новости: belarus.regnum.ru/news/1438172.html
22:42 23.08.2011

 

 

Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!: