Александр Гельевич Дугин
Деконструкция демократии
Источник информации — http://konservatizm.org/konservatizm/konservatizm/071112131204.xhtml (07.11.2012).
Понятие «демократии» не нейтральный и не само собой разумеющийся концепт. Демократия сегодня не может обсуждаться объективно. Это не нейтральный концепт: за «демократией» как политическим режимом и соответствующей ценностной системой стоит Запад, Европа и США.
Для них «демократия» является формой секулярного культа или инструментарием политической догматики. Поэтому, чтобы быть принятым в западное общество на полных основаниях на Западе, необходимо быть по умолчанию «за» демократию.
Тот, кто ставит ее под сомнение, выпадает из поля политкорректности. Если это маргинал, то это терпимо, если нечто чуть большее, чем маргинал, то демократия запускает маховик репрессий против своей альтернативы (как и любой режим, любая идеология, любая доминирующая религия). Поэтому нельзя говорить о «демократии» беспристрастно. Поэтому в рассуждениях о демократии надо сразу сказать – мы в целом за или в целом против.
Отвечу с предельной откровенностью: я против. Но против только потому, что Запад – за. Я не собираюсь бездумно и некритично принимать нечто на веру, даже если в это верят все. А тем более не собираюсь, если это сопровождается давлением и скрытой (или явной) угрозой.
Вы предлагаете мне опираться на собственный разум, не так ли? Я начну с того, что разум советует мне отринуть любые предложения. Свободу никто не может нам дать. Либо она есть, либо ее нет. Раб и свободу превратит в рабство или как минимум в свинство, а свободный даже в кандалах никогда не будет рабом. (Платон от своего пребывания в рабстве не стал ни менее Платоном, ни менее свободным; а вот имя тирана Дионисия мы до сих пор произносим с презрением – так кто из них раб?)
Кроме того, как гласит рыночный учебник по техническому анализу : «The majority is always wrong».
Только такая критическая дистанция в отношении «демократии» дает поле для ее концептуального осмысления. Мы ставим «демократию» под сомнение, под вопрос, бросаем ей вызов как догме. Так мы завоевываем право на дистанцию. Но только так мы способны прийти к достоверному и обоснованному результату.
Не верить в демократию не значит быть ее противником. Это значит не быть ее пленником, не находиться под ее гипнозом и ее суггестией. Отталкиваясь от такого неверия и сомнения, вполне возможно мы придем к тому, что демократия это нечто ценное или приемлемое, но, может быть, и не придем. Кстати, точно также надо мыслить и обо всех остальных вещах. Только это философия. Никаких априорных эвиденций для философа. Точно также и для политического философа.
Следует напомнить, демократия не само собой разумеющийся концепт. Демократия может быть как принята, так и отвергнута; как установлена, так и снесена.
Существовали прекрасные общества без демократии, и омерзительные — с демократией. Но было и наоборот. Демократия — человеческий проект, конструкт, план, а не судьба. Она может быть отвергнута или принята. Значит, она нуждается в обосновании, в апологии. Если не будет апологии демократии, она утратит смысл.
Недемократическая форма правления не должна заведомо браться как худшая. Формула «меньшее из зол» — пропагандистская уловка. Демократия не меньшее из зол… Может быть она вообще не зло, а может быть и зло. Все требует переосмысления.
Только с этими двумя допущениями, можно взвешенно рассматривать демократию. Это не догмат, ее навязывание от нее только отталкивает, и у нее возможны вполне релевантные и эффективные альтернативы.
Возведение ее в догмат и отказ ей в альтернативах закрывает саму возможность свободного философского дискурса.
1. Демос в «демократии»: этимология и Аристотель
Обратимся к этимологии слова «демос», так как «демократия» означает «власть демоса». Чаще всего это слово переводят словом «народ». Однако в греческом существовало много синонимов слова народ – «этнос», «лаос», «фюлэ» и т.д. «Демос» было одним среди них и имело специфические коннотации. Изначально «демос» описывал население, то есть людей проживающих на конкретной вполне определенной территории. По мере расширения городов, эти территории стали нарезаться внутри города, как современные районы или старорусские «городские концы». Поэтому «демосом» называли население того или иного района.
В индо-европейском этимологическом словаре Юлиуса Покорного мы видим, что греческое «демос» восходит к индо-европейскому корню, означающему «делить», «разделять». С формантом "mo-" это дает греческое «демос», а с формантом «lo- немецкое teilen (делить) и русское «делить».
Итак, в самой этимологии «демоса» лежит отсылка к чему-то разделенному, нарезанному на отдельные фрагменты и размещенные на определенной территории. Лучше всего по смыслу подходит русское слово «население», а отнюдь не народ, так как народ предполагает и культурное и языковое единство, и общности исторического бытия, и наличие определенной судьбы. Население (теоретически) вполне может обойтись без этого. К населению относится всякий, кто поселился или был поселен на данной территории. А не тот, кто связан с этой землей корнями или признаком гражданства.
Аристотель, который ввел понятие «демократии» относился к нему крайне отрицательно, имея в виду именно этот совершенно греческий оттенок смысла.
По Аристотелю, «демократия» практически тождественна «власти черни», «охлократии» (власти толпы), так как население городского района состоит из всех подряд. «Демократии» как худшей модели правления, Аристотель противопоставляет не только монархию и аристократию, соответственно власть одного или власть лучших, к которым он относится, напротив, положительно, но и «политию» (от греческого «полис», «город»). Как и «демократия», «полития» — это власть многих, но только не всех подряд, а квалифицированных, власть сознательных граждан, отличающихся от остальных как культурными, генеалогическими, так и социальными и экономическими показателями.
Полития – это самоуправление граждан города, с опорой на традиции и устои. Демократия – это хаотическое волнение взбунтовавшейся черни.
Полития предполагает наличие культурного единства, общей историко-религиозной и культовой базы у горожан. Демократия может быть установлена произвольным набором атомарных индивидуумов, «поделенных» на случайные сектора.
Аристотель, правда, знает и другие формы несправедливого правления, кроме демократии – это тирания (власть узурпатора) и олигархия (власть замкнутой группы богатых подлецов и коррупционеров). Все отрицательные формы правления связаны между собой: тираны часто опираются именно на «демократию», равно как к «демократии» часто апеллируют олигархи.
Цельность, столь важная для Аристотеля, на стороне монархии, аристократии и политии. Разделение, дробление, расчленение на атомы – на стороне тирании, олигархии, демократии.
2. Метафизические основания демократии. Гипотезы «Парменида»
Обратимся к метафизическим основаниям демократии. Для этого привлечем платоновский диалог «Парменид». В нем принято выделять 2 тезиса и 8 гипотез. Первый тезис утверждает Единое, и вытекающие из него 4 гипотезы (неоплатоники добавляли, правда, пятую, но это сейчас не принципиально). Первый тезис о Едином и вытекающие из него 4 гипотезы могут быть применены к описанию государства, основанного на иерархии, берущей свое начало в идее, в высшем начале.
Мир, построенный на допущении Единого, строится сверху вниз, от Единого ко многому. Точно также и государство, воспроизводящее структуру мироздания. Во главе такого государства монарх и жрецы, как служители Единого. Такая священная монархия является одновременно и моделью космоса, и основной государственного устройства. Тезис о Едином и вытекающие из него гипотезы описывают нам спектр политических моделей традиционного общества, где доминировал принцип целостности, авторитета и сакральной природы власти и божественного закона.
Социолог Луи Дюмон называет такой подход 1-го тезиса и первых 4 гипотез «методологическим холизмом», так как понимание общества основано на убежденности в его органичной, целостной природе.
Второй тезис из диалога «Парменид» и вторые 4 гипотезы исходят из утверждения Многого, другого, нежели Единое. Здесь в основе взгляда на мир лежит не единство, но множественность, атомизм, игра фрагментов. Такой взгляд приводит нас к атомистскому взгляду на космос (теория Демокрита) и к обоснованию политических режимов как раз «демократического» типа, то есть построенных не сверху вниз, но снизу вверх, не на основе перехода Единого во многое, а наоборот, в обратном направлении. Сам Платон считал атомизм Левкиппа и Демокрита «еретическим» учением, и даже, по некоторым источникам, поощрял в своей Академии сожжение его трудов. Поэтому и общество, построенное на принципе Многого (не-Единого) в платоновском понимании мира можно считать «политической ересью».
Нам интересен сейчас именно этот второй тезис «Парменида» о Многом и выведенные из него 4 гипотезы (с учетом первых четырех, относящихся к монархическому космосу – их принято называть соответственно 5, 6, 7 и 8-ой гипотезами «Парменида»). Если мы рассмотрим их внимательнее, то получим 4 типа демократии, которые легко обнаружить в теории или на практике в окружающем нас мире.
3. Гипотезы «Парменида» и типы демократии
5-ая гипотеза «Парменида» строится на утверждение того, что хотя Единого и нет, а есть многое, Единое может быть помыслено (=реализовано) через отношения внутри Многого. Упрощенно это можно истолковать так: хотя начинаем мы с множества атомарных индивидуумов, они могут создать нечто цельное, которое будет, однако, составным, коллективным, сконструированным. В политической философии мы видим классический пример социализма или социал-демократии (в крайней форме – коммунизм), как теорию, предлагающую из отдельных индивидуумов сложить солидарное, «целостное» (но искусственно целостное) общество, которое в таком случае будет первичным в отношении индивидуума, будет воспитывать этого индивидуума и формировать его. Так мыслили себе политическую цель как социалисты, так и первые социологи (в частности, О.Конт). Лозунгом такого подхода может служить известный девиз: Ex pluribus unum.
Помимо социал-демократии этот же принцип применим к политической форме Государства Т.Гоббса, его «Левиафана», при этом сам Гоббс ничего не уточняет о форме политического режима Государства, ограничиваясь утверждением того, что оно создается через социальный контракт людей, стремящихся предотвратить неизбежную иначе войну всех против всех. Этот принцип — Единое как продукт договора множеств — лежит, таким образом, и в основе современных теорий Государства. В социал-демократии он осмысляется наиболее четко. Концепция «Etat-Providance», дорогая для сердца современного европейца или американское «Wellfare State» обобщает оба концепта (Государства и социальности).
6-ая гипотеза гласит, что есть Многое, а вот Единого нет, ни самого по себе, ни в своих отношениях. Этот отказ от конструирования Единого (искусственного и собирательного, механического) составляет сущность другого типа демократии – либеральной демократии. Характерно, что либеральная демократия оспаривает как предложение создания нормативной модели общества, отстаиваемое социалистами и социал-демократами, так и (в далекой перспективе) само существование Государства. Не надо делать из Многого Единое (Ex pluribus unum), это совсем не обязательно; Многое вполне может оставаться Многим, а атомарный индивидуум вполне может удовлетвориться своей полной свободой. Итак, Многое, отрицающее Единое, дает нам либерализм.
7-ая гипотеза «Парменида» гласит: есть Многое, и через отношения в нем есть другое Многое. Иными словами, отдельные атомы, фрагменты могут обосновать существование других атомов, фрагментов, через отношения между собой. Мы получаем социальные и политические модели, основанные на диалоге и коммуникациях. Единое в таком случае не конституируется социальным контрактом, но множество атомов конструирует другое множество атомов, которое тем самым наделяет бытием. Так возникает проблема «Другого», диалога с ним, отношения с ним, кто составляет сегодня важнейший центр философской проблематики. «Другое» и «Другой» появляются из отношений Многого. Такую модель «демократии» можно назвать «понимающей демократией» или «демократией диалога». Такая демократия вполне может быть либеральной, то есть в отличие от социализма не признавать общества как сконструированного Единого. Вместо общества может существовать коммуникационная сеть, структурирующаяся в зависимости от спонтанных траекторий свободных диалогов отдельных атомов друг с другом в поле «открытого общества». Это модель «гражданского общества». Приблизительно так представляют себе положение вещей представители Чикагской школы социологии, в частности, Дж.Г.Мид (символический интеракционизм).
И наконец, 8-ая гипотеза самая «зверская». Она гласит: Единого нет, но Многое не создает «другого» Многого, не конструирует его даже в процессе отношений внутри Многого. Здесь мы получаем крайнюю форму либерализма, отказывающуюся совсем от фигуры «Другого». В политической философии этому соответствует «объективизм» Айн Рэнд и Алана Гринспена, самые крайние формы обесчеловеченного индивидуализма (характерные для многих российских либералов). Сюда же относятся концепции «суверенного человека» де Сада, разбираемые Ж.Батайем и М.Бланшо. В этой гипотезе есть только «Единственный» и его частная собственность; все остальное не только не обладает бытием, но и конструируется искусственно.
Показательно, что Платон подчеркивал, что эти последние 4 гипотезы являются умозрительными, и что Многое без Единого не может существовать. То есть первый тезис содержит в себе истину, а второй – ложь, основанную только на игре ума.
Переход от традиционного общества к современному, к Новому времени и к демократическим модернизированным государствам, с философской точки зрения и есть переход от 1-го тезиса Платона ко 2-ому ( от первых четырех гипотез) ко вторым. Со всех точек зрения – философской, социологической, культурологической и т.д. – современность основана на культе «методологического индивидуализма», противопоставляемого «методологическому холизму» (первый тезис и первые 4 гипотезы).
Именно отрицание Единого и признание первичности Многого является базовой догмой современности, главным постулатом Модерна. И в современном Постмодерне именно этот подход ни коим образом не оспаривается. Постмодерн представляет собой гипертрофированную экстравагантную версию последних гипотез «Парменида» – и в частности, 8-ой.
4. Политический платонизм
Платоновские гипотезы помогают нам понять код политической философии современности. В конце концов, все 8 гипотез могут быть рассмотрены как вполне рациональные модели мира и общества. И если отстраниться от гипнотических внушений прогресса, мы вполне можем сделать сознательный выбор в пользу любой из этих гипотез.
Это означает, что мы можем выбрать как демократию и какую-то версию демократии, встав на позицию второго тезиса, или выбрать не-демократию, если встанем на позицию первого тезиса и признаем Единство. И что интересно: выбор этот не только можно произвести сегодня, но он стоял и перед людьми Древней Греции, которые выбирали Атлантиду или Афины (платоновский диалог «Критий»), Афины или Спарту (Пелопонесская война, воспетая Фукидидом), философию монархистов Палтона и Аристотеля или либерал-атомистов Демократа и Эпикура. Пока человек остается человеком, он несет в себе, пусть смутно и отдаленно, но способность именно к философии. А значит, он несет в себе свободу выбора. И демократию, и какой-то ее тип человек может выбрать, а может и отвергнуть.
При этом если мы занимаем позицию Платона и платонизма, то на основании сопоставления демократии и гипотез «Парменида» приходим к выводу, что мы живем в космосе, которого не может быть; в обществе, построенном на абсолютно ложном догмате. Сторонниками демократии сегодня по умолчанию считаются все. Неплохо было всем этим «по умолчанию» осознать те философские принципы, к которым их автоматически (то есть, не спрашивая их самих) приписывают.
С другой стороны, всех противников демократии мгновенно зачисляют в разряд людей, исповедующих идеологию, само название которой давно стало ругательством, оскорблением, и нечистоплотные гипнотизеры пользуются этим приемом все дальше и дальше.
Вместо этого опостылевшего и обессмысленного слова, которое я даже произносить не хочу в этой статье, лучше назвать нас «платониками».
Да, мы носители политического платонизма. Мы строим наше представление о мире и обществе, исходя из первого тезиса «Парменида» и первых четырех гипотез. Кто-то строит, исходя из второго тезиса и вторых четырех гипотез «Парменида». Ради Бога, но только неплохо было бы об этом осведомиться заранее.
Будучи философами, то есть существами свободными, мы вполне можем сказать метафизическому статус-кво, состоящему в догматизации второй гипотезы «Парменида» (то есть демократии) «да», но можем сказать и «нет».
Я говорю методологическому индивидуализму и второму тезису платоновского «Парменида» «нет» и тем самым четко определяю место в строю. В армии сторонников Платона.
Платон жег книги Демокрита. Демократы – призывают жечь Платона (в частности, духовный гуру Дж. Сороса К.Поппер в своем катехизисе «Открытое общество и его враги»). Поппер говорит прямо: либо враги открытого общества (либеральной демократии, 2-го тезиса «Парменида»), либо друзья. Это настоящая война гипотез, битва эпистемологий, бой гносеологических парадигм, сражение идей.
Итак, для нас, платоников, демократия есть лжеучение, она строится на мире, которого нет, и обществе, которого не может быть.
А если так, то платоник приходит к выводу: демократия своей лживой претензией скрывает под собой нечто иное, но что-то в любом случае очень нехорошее, несправедливое и нездоровое – например, тайную олигархию или замаскированную тиранию. Но это тема отдельной статьи.
Александр Гельевич Дугин
Глава 11. Карфаген должен быть разрушен. Антиамериканское большинство
(Из книги: Философия войны. 2004.)
Источники информации — http://arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=1283 , http://www.arcto.ru/modules.php?name=News&file=print&sid=1287 .
1. Маниакальный рефрен Катона старшего
Многие смеялись в сенате над маниакальной привычкой римлянина Катона старшего (324 — 149 г. до н.э.) все свои речи начинать со фразы “Карфаген должен быть разрушен” (Carthago delenda est). Завершал же свои выступления, неважно чему они были посвящены бытовым проблемам обустройства Рима или спорам о жертвоприношениях богам, схожей параноидальной формулой — “поэтому я думая, что Карфаген должен быть разрушен” (“ceterum, censeo Carthaginem esse delendam”). Сенаторам это смертельно надоело, но история показала, что голосом Катона говорила история, что именно он проник в сущность борьбы цивилизаций, которая решалась в Пунических войнах. Не борьба за колонии и морские пути, не столкновение коммерческих интересов, не противостояние государственных притязаний было содержанием борьбы Рима и Карфагена. Речь шла о формулу будущего, которая предопределила бы всемирную историю по меньшей мере на несколько грядущих тысячелетий. Рим и Карфаген были двумя полюсами цивилизации, претендующими на универсальность, на основание мировой империи, на то, чтобы стать мерилом общечеловеческой этики.
Карфаген воплощал в себе торговый строй, “открытое общество”. В нем правил принцип рыночной экономики, индивидуализма, рационализма, абсолютизированного скепсиса. Этика была приравнена к богатству — богатый считался не просто “удачливым”, но “святым”. Низменность человеческой природы, склонность к коррумпированности и продажности, не ставились под сомнение. Все продается и все покупается. Хорошие дороги, разумная свободная торговля, максимальное использование морских коммуникаций, подкуп диких варварских народов, эксплуатация колоний — все это изобретено Карфагеном, внедрено в жизнь, доведено до совершенства. Максимальная прибыль извлечена. Карфаген был мировой державой, которая несколько раз ставила Рим на колени. А за всем этим блистательным фасадом — темный культ Молоха, темного божества, пожиравшего младенцев. Сотнями бросали карфагеняне маленькие тельца новорожденных малышей в огнедышащую пасть идола. Маленькие скелетики в невероятном количестве обнаружены на развалинах этого зловещего города.
Культ Молоха, теневая дань тотальной власти Капитала.
Если бы не Катон, две тысячи лет человечество прожило бы в совершенно иной реальности.
Рим изначально шел иным путем. Отнюдь не сказочный, не пасторальный, не добрый, напротив, часто жестокий и коварный, аскетичный и разрушительный, но ориентированный на радикально иной архетип.
Рим верил в честь и достоинство человека, в героизм и дисциплину, в самопреодоление и идеальное измерение человеческой личности. Вместо разлагающей стихии денег, прямое светлое насилие, вместо Молоха, пожирателя младенцев, высокомерные, но справедливые небесные боги, свободные в войне и империи, но не в торговле.
Рим нес идеал автократии и свободы, иерархии и аскезы, идеал воина, а не торговца, героя, а не банкира, добровольного самопожертвования, а не постыдного умерщвления новорожденных. Рим предлагал народам свою собственную модель. Не менее универсальную, но сущностно противоположную, не лишенную недостатков и пороков, но не сопоставимую с системой Карфагена.
Не случайно сам Спаситель сошел с небес именно на территории Римской Империи. Как знать, не было ли разрушение римлянами семитского чудовища в Северной Африке, тайным предуготовлением путей для Благой Вести?
Катон понимал это с поразительной ясностью. Будто видел будущее.
“Карфаген должен быть разрушен”. Раз и навсегда. Никогда не лишнее напомнить об этом. Это единственное, что мы должны знать наверняка. Мы, русские, наследники трех Римов. Последний из которых еще стоит.
2. Рим и Карфаген в ХХ веке
В настоящее время решается совершенно та же проблема. Новый Карфаген простирает над планетой свою зловещую тень. Будто призрак стертого с земли легионами Рима финикийский город поднимается из ада. Отчетливо звучит голос Молоха — “торговый строй”, “рационализация общества”, “хорошие дороги”, “открытое общество”, “морское могущество”… Правда иной масштаб. Вместо Средиземноморья — вся планета. Современный Запад — прямой идеологический наследник Карфагена. Конечно, так было не всегда. Большую часть двух последних тысячелетий доминировала все же римская линия — иерархия, этика духа и человеческого достоинства. Но видимо Карфаген сумел заразить Запад латентным вирусом, который дал о себе знать спустя много веков.
Начиная с Нового Времени, в эпохи Просвещения Запад и его цивилизация устремились к темному карфагенскому полюсу. На этом пути сегодня они достигли совершенства.
В ХХ веке борьба цивилизаций подошла к окончательной дуальной формуле. СССР воплощал в себе линию Рима, натовский блок во главе с США сознательно и последовательно отстаивал интересы Карфагена.
Власть Суши (социализм) против власти Моря (либерализм), евразийство против атлантизма, Труд против Капитала.
Между этими двумя законченными формулировками цивилизационных моделей болтались половинчатые варианты, фрагментарные и незаконченные (фашизм и его аналоги). Но общей картины это не меняло. История растянулась — как когда-то, в эпоху Пунических войн — между двумя осями, двумя ориентациями, двумя взаимоисключающими путями.
Новый Рим, Евразия против Нового Карфагена (атлантизм, США). — Вот единственное истинное содержание истории ХХ века, освобожденное от многослойных исторических теорий, которые призваны лишь отвести внимание от главного, запутать, сбить с толку. Мы подходим к границе столетия, к границе тысячелетия. Все яснее видится, что было сущностным, а что — второстепенным, что имело значение, а что оказалось эфемерным, что было сопряжено с духом истории, а что имело к ней самое далекое отношение…
Одна линия прослеживается четко и однозначно. Первый Рим, побеждающий Карфаген, расчищающий человечеству путь на века от заразы “торгового строя”.
Второй Рим — Константинополь, Византийская Империя. Римский идеал воцерковлен, Империя освящена Христом, превращена благодатной силой Святого Духа в “удерживающего”, в “катехона”, в преграду для прихода “сына погибели” (из второго послания к Фессалоникийцам св. Ап. Павла). Византия — тоже победа над Карфагеном, но Карфагеном внутренним. Второй Рим длится тысячу лет. Tausendjahrige Reich.
Запад отпадает от Православия. Он еще очень далек от нынешней мерзости запустения, но первые признаки апостасии налицо. Они внятны православным провидцам (патр. Фотий, св. Марк Эфесский и т.д.). Перенос миссии Рима на Византию не подлежит пересмотру.
Истинный Рим — понятие плавающее.
Но и этот цикл заканчивается. Византия падает, потому что идет на компромисс с Западом. Отступает от своей функции, и кара Господня в виде диких бешеных турков обрушивается на колыбель Православия.
Но на Севере Евразии восходит новое солнце. Последний Рим. Москва. Русь берет на себя миссию Рима. И того, который стер с лица земли ненавистный город, и того, кто осветил края земли истиной Христовой веры. Россия — ось истории, оплот сил Суши. Новый Рим эпохи последних времен.
С зигзагами и отступлениями, через парадоксы истории и уловки “мирового разума” идет Русь к финальной битве. Пути Запада и России различны. Противоположны. Мы идем от Рима и к Риму. Они предали Рим ради Карфагена и его золотого тельца.
“Свободный мир”, “цивилизованные страны”, “открытое общество” — так называют сегодня служителей Молоха. Отколовшись от Византии, Запад шел к одной цели — царству Капитала, к абсолютизации “денежного строя”. Последним броском была “царица морей” индустриальная Англия. Позже под знаменем этого чисто карфагенского идеала сложилась новая цивилизация — “американская мечта”, очищенный от истории, от последних следов древнего Рима — не избытых до конца Европой — искусственный лабораторный идеал карфагенского мирового порядка — Соединенные Штаты Америки. Они поставили перед собой дерзкую задачу — добиться мирового господства, подчинить планету единой модели — модели древнефиникийского морского могущества. Как реванш, как возмездие римской духовности, как месть ада высоким индоевропейским богам.
В 1991 году Последний Рим пал.
Сегодня Карфаген празднует планетарный триумф. Не все идет гладко, но на лицо победа. Не просто одной страны над другой, не просто одной экономической модели над конкурирующей, не просто одной культуры над альтернативной культурой. Нет все гораздо серьезней. Это победа Молоха, инфернального божества, пожирателя младенцев.
“И встал я на песке морском и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадем, а на головах его имена богохульные”.
И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, я языком и племенем.
И поклонятся ему все живущие на земле…”
3. Российская армия как последний субъект мировой истории
Вряд ли мы все способны понять глубинный смысл истории. Ведь и над Катоном смеялись. А его высказывание вошло в историю как образец “навязчивой идеи”.
Разные сектора общества в разной степени воспринимают ток бытия во времени. Так получилось, что те, кто отвечал за судьбу Рима на последнем советском этапе, оказались мягко говоря не на уровне, возложенной на них миссии. Кое-кто был слишком наивен, кого-то коррумпировала атлантистская машина. На лицо факт — политическая элита советского государства предала не только великую страну и уникальный народ, но отдала без боя уникальный цивилизационный проект, открыла завоевателям врата в третий вечный город. Это преступление не имеющее аналогов. Это коллаборационизм с Молохом, золотым тельцом. Трудно вообразить какой кары достойной такое деяние. Но Суд — дело иных времен. Сейчас надо осознать, что еще можно спасти, как нужно действовать, какую стратегию использовать?
Пожалуй, единственная сила, которая может осознать все масштабы случившейся катастрофы — это российская армия? Резонно задать вопрос — почему именно она? Ведь согласно общепринятым клише ее представители отнюдь не отличаются высоким интеллектуальным уровнем. Но есть одно обстоятельство, которое делает именно военных привилегированной кастой на данной периоде мировой истории. Оно заключается в следующем.
Американская военная доктрина и в эпоху холодной войны и в настоящее время целиком и полностью строится на одном принципе. — Русские (советские) являются не просто идеологическим, но историческим противником США и остальных стран Запада. Следовательно, дело не в идеологии или экономической модели, дело в геополитике, в географии, в истории. Эта мысль предельно ясно изложена у адмирала Мэхэна и Николаса Спайкмена. Это основоположники глобальной стратегии Штатов. Их прямым наследниками являются современные теоретики — Киссинджер, Бжезинский, Дэвид Рокфеллер.
Американская военная стратегия основывается на комплексном анализе исторических авторов и вытекает из ясного понимания универсального, планетарного значения американской модели. Если в других секторах западного общества существует некоторый разброс мнений и часто на первый план выходят иные сюжеты и темы, военная стратегия не меняется от светских мод. В этом залог американской мощи — независимо от политических программ все ведущие политические партии и мощные экономические корпорации — придерживаются единой геополитической стратегии, осознавая — как общий знаменатель — единство цивилизационного проекта.
Суть США в их геополитической стратегии. Здесь обнаруживается с невероятной ясностью то, что завуалировано в иных областях. Эта стратегия основана на борьбе против Суши, против Евразии, против континентальных моделей, отвергающих “торговый строй”. Одним словом, на борьбе против Рима. Все остальное — второстепенно. “Третий Рим должен быть разрушен” — не устают повторять американские стратеги. И они по своему правы.
В силу специфики своей профессии первыми в России американская военная стратегия осознается военными. Они первыми читают доклад американского под-секретаря Обороны, ответственного за политические вопросы, Пола Волфовитца от 1992 года, опубликованного в New York Times 8 марта 1992 года и в International Herald Tribune 9 марта 1992, где содержится перечисление основных приоритетов американской внешней политики, продиктованной стратегическими соображениями. Там утверждается, что все страны должны “отказаться от противодействия американскому лидерству или от постановке под сомнение превосходства нашего экономического и политического устройства”. В качестве основной опасности доклад Вольфовица указывает на “опасность для европейской стабильности, проистекающий из-за подъема в России национализма или попытки России снова присоединить к ней страны, получившие независимость: Украину, Белоруссию и другие”. Следовательно, именно российские военные являются тем социальным субъектом, который напрямую сталкивается с ясным недвусмысленным выражением глобальной воли атлантистского Карфагена.
Советская стратегия строилась на антитезе стратегии американской. Сегодня политическое руководство России — не будем сейчас обсуждать по каким причинам — отказывается даже признавать реальное положение дел, не говоря уже об адекватном ответе. Чиновники еще могут в оправдание сослаться на “неведение”. Но российские военные не могут. Они воочию наблюдают, что Запад нисколько не смягчает своего давления на Россию, несмотря на все идеологические уступки Москвы.
Карфаген успокоится только тогда, когда от нас ничего не останется. Это ясно (или должно быть ясно) любому российскому офицеру, с полной наглядностью и очевидностью. Отсюда — драма армии. Она осталась последним социальным субъектом, кто способен — более того, обязан отвечать на вызов истории. Все остальные устранились, забаррикадировались неведением, демагогией, бессмысленной экономической статистикой. На городской стене остался лишь преданный изнутри и раздавленный извне отряд. Не способный покинуть пост. Последние воины Рима. Российская армия.
На них, русских военных — не готовых, не компетентных решать глобальные политические вопросы — обрушилась история. Они оказались последними потомками, вошедшими в наследство Катона, в вечное наследие “Пунических войн”.
История дана им в карте расположения вражеских натовских частей, как черный рок приближающихся к нашим границам. Она исчисляется количество приобретенных ими, и уничтоженных нами боеголовок, подводных лодок, военных спутников-шпионов. Жуткая статистика планетарного поражения. Не просто советской системы, не только России и русского народа. Поражение миссии вечного Рима, поражение Суши.
Гибель богов.
Геббельс под советскими бомбами, обрушивавшимися на Берлин в последние дни Рейха говорил — “Вы думаете, это гибнет Германия? Нет, это гибнет дух…” С еще большим основание мы можем применить эту фразу к нам самим сегодня.
“Вы думаете это гибнет СССР? Нет это гибнет Рим… Это гибнет дух…”
4. Армия и геополитика
Интеллигенты, патриоты, оппозиция — все они безответственны и недееспособны. Они выясняют свои внутренние разногласия, раздувают полемики, межпартийные дрязги, фиктивные авторитеты, бездарных аналитиков. Это — сор истории, пассивный довесок активных разрушителей-либералов. Патриотическая оппозиция оказалась тайным союзником прозападных ликвидаторов.
У подлеца нет лучшего помощника, чем идиот.
Смотреть в эту сторону бессмысленно. Ждать от них нечего. Они провалили все, что им было доверено. Они дискредитировали себя и идею. Надо поскорее забыть о них, стряхнуть с себя бремя их поражения. Начать все снова.
Начать должна армия. Больше просто некому. То, что США и НАТО является нашим историческим врагом, это не произвольное утверждение той или иной партии, той или иной идеологии. Это — абсолютный факт, вытекающий из самой логики истории, независимо от теорий и концепций. Это — истина. Она прекрасно осознается Западом и особенно теми людьми, которые отвечают за военную стратегию Запада. Она должна с такой же ясностью осознаваться нами. В первую очередь теми, кто руководит армией.
Армия должна быть вне политики, но она не может быть вне истории, вне геополитики.
Относительно партий она должна быть безразлична, но относительно судьбы России, судьбы Евразии, судьбы Рима она не имеет права быть безразличной.
Это не просто армия наемников — служит тому, кто платит. Это армия России, а Россия не произвольная социально-административная единица. Это важнейший субъект истории. Один из двух полюсов.
Россия — это Рим. Последний Рим.
Поэтому Российская Армия может и должна предъявлять руководству страны — в ультимативной форме, если понадобиться — требование соблюдать геополитические интересы Государства и народа, исполнять геополитическое предназначение Евразии. В противном случае оружие должно быть повернуто против власти, как бы ни претил такой подход традиционной субординации и дисциплине. Дисциплина должна быть непререкаема, когда налицо соблюдение верности самой властью исторической судьбе своего Государства и своего народа. Предательство может быть и на самых высших эшелонах. В такой момент высшей формой дисциплины становится восстание.
Америка — наш абсолютный враг. Западная цивилизация — смертельна для нашего исторического пути. “Торговый строй”, “карфагенский порядок” не совместим с нашим римским наследием. Вопрос — в который раз в истории — ставится очень жестко — “Либо они, либо мы”. Пока мы существуем, они не смогут спать спокойно. Пока они идут, у нас нет, не может быть не минуты свободного времени.
“Америка — наш враг.” Это современный аналог фразы Катона. “Карфаген должен быть разрушен”. Это следует твердить на каждом офицерском собрании, в каждом военном училище, на каждом военном совещании. Эта формула должна упрямо повторятся во всех докладах армейского руководства политическим властям. Это весть — “Америка — наш враг” — весть, которую армия должна довести до всех, каким угодно способом. Сомнения могут быть во всем. Но только не в этом. Это — абсолют. Отрицать его может только дегенерат или предатель.
Могут спросить, как возродиться из пепла?
Если нашим единственным содержанием, как в случае того же римского сенатора, будет маниакальный, бескомпромиссный, тотальный, фанатический, безусловный антиамериканизм, если он полностью поглотит наше существо, вытеснит все остальные соображения и мысли, мы найдем способ быть предельно эффективными в реализации наших планов. Русские очень сообразительный и умный народ. У нас еще есть некоторый стратегический запас. Он быстро исчерпывается, но пока еще не все потеряно. Если Римская идея станет нашей единственной общей идеей, если геополитика будет принята и признана как главная дисциплина в армейской подготовке и военном образовании, мы найдем способ дать последний бой. Не будем забегать вперед. Детали выяснятся по ходу дела. Главное, чтобы вначале было слово. Слово Катона старшего.
5. Будущий русский Катулл
Карфаген сегодня предельно силен. Он вплотную стоит к неделимой ни с кем планетарной власти. К единому мировому правительству, к мировому господству. Но есть подозрение, что колосс рухнет от тех же самых причин, которые привели его к расцвету и могуществу. Это очень точно осознал Гилберт Честертон. Как актуальны сегодня его слова. —
"Почему практичные люди убеждены, что зло всегда побеждает? Что умен тот, кто жесток, и даже дурак лучше умного, если он достаточно подл? Почему им кажется, что честь — это чувствительность, а чувствительность — это слабость? Потому что они, как и все люди, руководствуются своей верой. Для них, как и для всех, в основе основ лежит их собственное представление о природе вещей, о природе мира, в котором они живут; они считают, что миром движет страх и потому сердце мира — зло. Они верят, что смерть сильней жизни и потому мертвое сильнее живого. Вас удивит, что люди, которых мы встречаем на приемах и за чайным столом — тайные почитатели Молоха и Ваала. Но именно эти умные, практичные люди видят мир так, как видел его Карфаген. В них есть та осязаемая грубая простота, из-за которой Карфаген пал. Он пал потому, что дельцы до безумия безразличны к истинному гению. Они не верят в душу и потом у в конце концов перестают верить в разум. Они слишком практичны, чтобы быть добрыми, более того, они не так глупы, чтобы верить в какой-то там дух и отрицают то, что каждый солдат зовет духом армии. Им кажется, что деньги будут сражаться, когда люди уже не могут. Именно это случилось с пуническими дельцами. Их религия была религией отчаяния, даже когда дела их шли великолепно. Как могли они понять, что римляне еще надеются? Их религия была религией силы и страха — как могли они понять, что люди презирают страх, даже когда они вынуждены подчиниться силе? В самом сердце их мироощущения лежала усталость, устали они и от войны — как могли понять человека они, так долго поклонявшиеся слепым вещам — деньгам, насилию и богам, жестоким как звери? И вот новости обрушились на них: зола повсюду разгорелась в пламя, Ганнибал разгромлен, Ганнибал свергнут… Карфаген пал, как никто еще не падал со времен сатаны."”
Снова как и 2 тысячи лет назад скепсис и деньги с одной стороны, фанатический дух восстания с другой.
[…]
Надо верить, что не бывает полностью проигранных войн. Когда кажется, что все потеряно, начинается самый серьезный и ответственный этап боя. У наших врагов шаткая почва под ногами. Они по видимости все рассчитали, все продумали, все реализовали. Но никогда не понять им “духа армии”. Духа Русской Армии, неистребимого, неуничтожимого голоса Вечного Рима, Третьего Рима, Светлого Града потаенной Руси. Я нисколько не сомневаюсь, что рано или поздно будущий русский поэт, скажет возвращаясь домой, в глубинку Орла, Тамбова или Омска, подобно древнеримскому Катуллу из Сирмиона — “Карфаген разрушен, Соединенных Штатов Америки больше не существует.” Но подговить гибель заокеанской “империи Зла” должны мы.
6. Антиамериканское большинство
Ничто не популярно сегодня так в России, как нелюбовь к Америке.
Антиамериканизм — это тотальное увлечение. Это символ веры. Антиамериканизм — это серьёзно.
Антиамериканизм является надежной платформой для прочной консолидации всего российского общества. На нем сойдутся и правый, и левый, и простолюдин, и интеллигент, и банкир, и художник, и кремлевский чиновник, и уличный бомж. Те, кто «против», составляют жалкую горсть. Тех, кто «за», — большинство; это антиамериканское большинство. Это большинство такое большое, что больше «путинского большинства» (Г. Павловский). Оно включает в себя и тех, кто молчит (поэтому оно «молчаливое», по словам С. А. Маркова), и тех, кто кричит (поэтому оно «крикливое»).
Россия шла всегда своим путем, полемизируя с Европой, отшатываясь от нее уже долгие столетия, так же, как сама Европа сегодня отшатывается от Штатов.
Россия отвергала Запад, мучительно искала свой путь — и в Киевской Руси, и в Московском царстве, и в романовской империи, и в Советском Союзе. В США сегодня воплотилось наглядно все то, чего упрямо сторонилась Русь веками и веками. Это индивидуализм, бытовой (субъективный) материализм, нарциссизм, эгоизм, лицемерие, фальсификация свобод.
Смысл истории России состоял в отторжении этого комплекса, в преодолении его. Либерализм был неприемлем и для монархистов, и для большевиков, и для эсеров, и для интеллигенции Серебряного века (см. А. Эткинда), и для православных традиционалистов в равной степени. США — это либерализм в его окончательном оформлении. Если отвержение либерализма составляло в течение веков русскую идентичность, значит, быть русским сегодня тождественно быть антиамериканцем. Антиамериканизм является сегодня важнейшей чертой нашей национальной идентичности. Поэтому мы ненавидим Америку.
Геополитически Россия — центр Суши, США — воплощение Мирового острова. Вся геополитическая история мира есть дуэль между этими полюсами — между сухопутным библейским чудовищем Бегемотом (это мы) и морским чудовищем Левиафаном (это они, американцы). Они душат нас, оккупируя береговую зону вдоль морских границ Евразии (стратегия Анаконды) — от Западной Европы через Средиземноморье и Ближний Восток к Индии и Индокитаю.
Мы стремимся прорвать блокаду и выйти к тёплым морям. Это длится долгие века: англосаксы (вначале англичане, сегодня американцы) против евразийского концерта наций (ось Москва — Берлин — Париж). Многие войны последних веков — включая две мировые — следствие этой битвы Суши и Моря. Одержав победу над Сушей в "холодной войне", Море хочет нас добить. Почему мы должны любить его? Мы хотим возродиться и восстать из пепла, мы хотим вернуться в историю. Поэтому мы ненавидим Америку.
Экономически: США стремятся быть (и оставаться) главной экономической силой планеты. Но они не могут быть (и оставаться) ею. Их экономика находится в трудном положении, ее развитие — во многом следствие приписок в отчетах и агрессивного планетарного PR. Чтобы выжить, США должны продолжать строить из себя процветающую державу. Поэтому они решают свои экономические проблемы путем политических ультиматумов другим странам и военными авантюрами. Не в состоянии побеждать в экономической конкуренции Евросоюз и новые бурно развивающиеся рынки Азии, они держат Европу и Японию в зависимости от арабской нефти самым грубым силовым образом — 6-й флот США в Средиземном море и постоянные провокации конфликтов на Ближнем Востоке и в самой Европе (бомбежки Югославии). Кроме того, они еще и противодействуют естественному развитию партнерских экономических отношений стран Евразии друг с другом: русские газ и нефть (плюс ядерное оружие) легко могут сделать Европу экономически (и политически) независимой, а европейские инвестиции и высокие технологии способны ускоренно возродить российское хозяйство (с Японией то же самое). США всячески противодействуют этому. Они хотят, чтобы мы все стагнировали, а они процветали. Поэтому мы ненавидим Америку.
Консервативные круги России не любят Америку, потому что транслируемая ею глобалистская культура безнравственна и порочна, она пестует извращения и подростковую олигофрению. Кровь, похоть, обман, прославление ловких мошенников и жестоких убийц, порностерв и прилизанных жиголо не имеют ничего общего с константами нашей собственной культуры и традиции, освященных жертвенностью, поиском правды и справедливости. Они пропагандируют «безопасный секс» и изменение пола, оскорбляя этим наше достоинство. Они осмеивают высшие достижения человеческого духа как архаику и «дикость», реформируют религии и культы на потребу глумящимся оглупленным ордам, свирепо ищущим развлечений. Поэтому мы ненавидим Америку.
Левые отвергают США, потому что это цитадель мирового капитализма. Это как наследие советского воспитания, так и вполне современный вывод о качестве капиталистической системы, с которой мы столкнулись не в учебниках и турпоездках, а в повседневности. Тот, кто потерял в либеральных реформах все, тот, кому плохо и трудно сегодня живется, справедливо возлагают вину на заокеанских промоутеров этого безобразия. В этом солидарны как обездоленные старой формации, так и молодые русские юноши и девушки, подыхающие от наркотиков, эскадроны проданных в рабство проституток, лишенные будущего студенты. Левые — это не только советский вчерашний день, это критический ответ на то, что есть сегодня, и несогласие с тем, что капитализм готовит нам на завтра. И ряды российских левых не редеют, а остаются как минимум такими же: на место выпадающего (по факту смерти) примерзшего к полу нетопленной иркутской квартиры ветерана встает студент в очках и черной кожаной фуфайке или небритый тракторист под 40. Поэтому мы ненавидим Америку.
Мы ненавидим Америку, мы хотим, чтобы ее не было, мы хотим закрыть ее снова, замкнуть засовами двух океанов.
Но если разобраться, мы ненавидим только ту Америку, которая вламывается к нам в дом, бомбит наших друзей сербов, отнимает наши доходы, навязывает себя из всей щелей, высокомерно учит нас жить, присылает в качестве обязательных шаблоны своей пошлейшей культуры.
Другая Америка — одноэтажная и подземная, сонная, жирно-белая с застрявшим между зубами полицейским хот-догом и отплясывающе-чернокожая, с каньонами и гниющими автомобилями, хайвэями и полочкой Apocalypse Culture в книжных магазинах, с клонированными сектантами, с черными вертолетами и синими чертями — нам безразлична.