Юрий Емельянов. Сталин перед судом пигмеев. Главы: Загадка смерти Сталина. 2. Загадка смерти Сталина. 3. Маленков против культа личности Сталина. 4. Перед XX съездом КПСС и в ходе него. 5. Миф XX съезда. 6. Оттепель оборачивается половодьем. 7. Зигзаги Хрущева в оценках Сталина. 8. Почему при Брежневе возникла ностальгия по Сталину? 9. Антисталинский синдром столичной интеллигенции. Глава. Stalin made in the USA.

Анатолий Краснянский: Ложь разъединяет, а истина объединяет людей. Эта книга - очередной опыт по отделению истины от лжи. Недостатком книги является: 1) нечетко сформулированные тезисы, 2) слабая аргументация этих тезисов.

Источник информации — http://read24.ru/fb2/yurky-emelyanov-stalin-pered-sudom-pigmeev/ .

 

Юрий Емельянов

Сталин перед судом пигмеев

 

Победителей можно и нужно судить

(Вместо предисловия)

 

 

Вечером 9 февраля 1946 года мои родители, моя сестра и я собрались возле радиорепродуктора. После объявления о начале трансляции собрания избирателей Сталинского округа репродуктор некоторое время томительно молчал. А затем раздались долгие аплодисменты, и чей-то голос объявил: «Слово предоставляется товарищу Сталину!» Опять долго звучали аплодисменты, и вот заговорил Сталин, В конце речи Сталин сказал: «Говорят, что победителей не судят, что их не следует критиковать, не следует проверять. Это неверно. Победителей можно и нужно судить, можно и нужно критиковать и проверять. Это полезно не только для дела, но и для самих победителей: меньше будет зазнайства, больше будет скромности. Я считаю, что избирательная кампания есть суд избирателей над Коммунистической «партией нашей страны, как над партией правящей. Результаты же выборов будут означать приговор избирателей». Словно подводя итог словам Сталина, моя мама сказала задумчиво: «Значит, завтра Сталина будут судить».

Видимо, я тогда еще не понимал многозначности слова «судить», а поэтому представил себе Сталина, сидящего на скамье подсудимых, так, как я мог это себе представить в свои восемь лет. И мне стало не по себе. Ведь в это время Сталин был самым главным и самым почитаемым человеком в том мире, в котором я жил. Восхищение Сталиным казалось единственно возможным способом отношения к нему. Еще с довоенной жизни я запомнил портреты Сталина в колоннах демонстрантов, которые проходили мимо нашего дома, небольшой гипсовый бюст Сталина, стоявший у нас на книжном шкафу, слова песни о том, как «борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет».

С середины 1943 года, когда мы вернулись из эвакуации в Москву, чуть ли не каждый вечер наш репродуктор неожиданно замолкал. После долгой паузы и начальных тактов песни «Широка страна моя родная» раздавался знакомый голос Юрия Левитана, который объявлял: «Говорит Москва! Передаем важное сообщение!» А затем зачитывался приказ о новой победа Красной Армии, венчавшийся словами: «Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза Сталин». Вскоре после этого небо озарялось салютами.

В первом классе школы в 1944 году мы заучивали наизусть «Быль для детей» Сергея Михалкова. В ней рассказывалось, что напавшие на нас гитлеровцы хотели, чтобы мы «красный галстук не носили, хлеб на улице просили у окон и у дверей, чтобы не было у моря пионерских лагерей, чтоб командовали всюду Гансы, Фрицы и Гертруды… чтобы дома по-немецки, — даже дома по-немецки! — говорили я и ты». Но ничего у Гитлера не вышло, потому что, как говорилось в «Были»: «И сказал народу Сталин: «В добрый час за мной, друзья!» и от немцев люди стали очищать свои края!» Так как часть «Выли» была переделана в песню, то последние строки мы пели на уроке пения.

Мы разучили и новый Гимн Советского Союза, в котором были слова: «Нас вырастал Сталин на верность народу, I» труд и на подвиги нас вдохновил!» О детстве Сталина мы прочли в первой книге для чтения «Родная речь». Мы знали, что настоящая фамилия Иосифа Виссарионовича Сталина была Джугашвили, Что в детстве его звали Coco, а в революционном подполье его называли «Коба». Во время школьных утренников один из наших одноклассников всегда выступал с чтением наизусть стихотворения про «заключенного Кобу-Джугашвили», который томился в царской тюрьме. По случаю праздничных событий преподаватели и директор школы завершали речи на школьных собраниях здравицами в честь Сталина. Распевая же на празднике веселую песню про новогоднюю елку, мы посылали в ней привет «бойцам Красной Армии и маршалу Сталину».

В наших детских делах имя Сталина (как и Ленина) было эталоном честности. Слова «честное ленинское», «честное сталинское» считались самыми надежными свидетельствами правдивости. Правда, прибегать к таким заверениям по пустякам считалось делом недостойным. В ответ на «ленинские» и «сталинские» клятвы можно было услышать слова осуждения: «Ленина не продают! Сталина не покупают!»

Поэтому сама мысль о суде над Сталиным представлялась мне кощунственной. В то время не только я, но и подавляющее большинство взрослых советских людей не знали, что еще в 1938 году в своем «Бюллетене оппозиции» Троцкий обещал устроить настоящий судебный процесс над Сталиным и завершить его суровым приговором. А вскоре в Мексике Троцким была предпринята попытка заочного суда над Сталиным.

Возникшие в ряде стран мира в ответ на московские процессы 30-х годов «Комитеты защиты Троцкого» создали «Международную комиссию по расследованию». Эту комиссию возглавил известный американский философ Джон Дьюи. Для удобства Троцкого комиссия заседала в Мехико. Троцкий объявил о своем намерении превратить заседание комиссии в «контрпроцесс», на котором Сталин будет осужден мировым общественным мнением.

Однако «контрпроцесса» не получилось. Сторонники Троцкого были разочарованы деятельностью комиссии и выступлениями их вождя. Горячий поклонник Троцкого Исаак Дейчер писал, что речи его кумира были путаными, неяркими и совершенно не походили на былые пламенные тирады «демона революции». Казалось, писал И. Дейчер, что «Демосфен выступал в суде, защищая свою жизнь, в ту пору, когда он еще не избавился от заикания, а его рот был забит камешками».

Причины Неудачных выступлений Троцкого и провала всей его затеи с «контрпроцессом» были, видимо, вызваны не столько тем (как утверждал И. Дейчер), что лидер 4-го Интернационала плохо владел английским языком, а Джон Дьюи слабо разбирался в вопросах советской истории. В ходе заседаний комиссии Дьюи Троцкий вынужден был оправдываться, стараясь доказать несправедливость обвинений, выдвинутых против него и других бывших вождей оппозиции на московских процессах 1936–1938 годов.

Более того, Троцкому приходилось оправдываться и за его деятельность в годы Гражданской войны в России. Неожиданно он сам стал обвиняемым. Западные газеты напоминали о «красном терроре» и «расказачивании», в осуществлении которых Троцкий сыграл значительную роль. Напоминали, и о приказах Троцкого, в которых слово «расстрел» звучало через каждую строчку. Писали о роли Троцкого в подавлении Кронштадте кого мятежа. Троцкий с раздражением замечал, что можно подумать, будто события в Кронштадте произошли вчера. Правда, порой Троцкий переходил в контрнаступление. Так, пытаясь отвергнуть обвинения в причастности себя и своих единомышленников к убийству Кирова, Троцкий поставил вопрос: «А не было ли убийство Кирова выгодно Сталину как предлог для уничтожения оппозиции?»

Однако международная обстановка того времени не позволяла западной общественности, представленной на заседаниях комиссии Дьюи, предпринять действия, направленные на дискредитацию Сталина. Значительную роль Сталина в судьбах тогдашнего мира был вынужден признать и сам Троцкий. В заключение своих выступлений Троцкий неожиданно заявил: «В настоящее время советские рабочие стоят перед выбором между Гитлером и Сталиным. Они предпочли Сталина и в этом они были правы: Сталин лучше Гитлера».

Хотя Троцкий упрощал причины, почему советские люди поддерживали Сталина, он достаточно верно определил исторический выбор, который стоял в те годы и не только перед «рабочими СССР», но и перед значительной частью населения земного шара. В конце 30-х годов многие люди, в том числе и в западных странах, прекрасно осознавали, что единственной силой, способной остановить Гитлера, был СССР, возглавляемый Сталиным. Видные деятели западной общественности старались заручиться поддержкой Страны Советов и Сталина в грядущем конфликте с гитлеровской Германией: Выражая взгляды западной интеллигенции, известный писатель Лион Фейхтвангер так оценивал деятельность Сталина перед войной: «Сталин… работал, он шел по правильному пути. Он объединил крестьян в артели, возделывал почву для социализма в Советском Союзе и строил социализм… Если Ленин был Цезарем Советского Союза, то Сталин стал его Августом… Действительность, создаваемая им, опровергала неопровержимые теории Троцкого». Мировая общественность не поддержала Троцкого, и его усилия по организации «контрпроцесса» провалились. Правда, вскоре после завершения работы комиссии Дьюи Троцкий приступил к написанию книги о Сталине, которая должна была стать обвинительным актом против вождя СССР. Хотя эта книга часто цитировалась, а многие положения этой книги легли в основу последующих атак на Сталина, убедительного и полномасштабного обвинения Сталина Троцкий не смог представить. Выпады Троцкого в адрес Сталина представляли собой голословные утверждения, нередко на уровне бытовых сплетен. Биография Сталина, которую писал Троцкий, осталась единственной книгой, не завершенной им. Вадим Кожинов отвечал, что книга о Сталине и другие антисталинские публикации Троцкого «гораздо более легковесны, чем «Преданная революция», о чем без обиняков говорится даже в апологетической книге Исаака Дейчера «Троцкий в изгнании». Хотя, как справедливо замечал Кожинов, «сегодняшние авторы, зациклившиеся на Сталине, ценят более всего именно «сталиниану» Троцкого», в предвоенном мире его филиппики не получили широкой поддержки. Попытки политического банкрота Троцкого «судить» Сталина потерпели крах.

Вступление СССР во Вторую мировую войну еще более изменило отношение антигитлеровских стран Запада к нашей стране и Сталину. Уже 22 июня 1941 года премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль объявил по радио о намерении правительства Его Величества предложить помощь СССР в совместной борьбе против гитлеровской Германии. Он говорил: «Никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я за последние двадцать пять лет. Я не откажусь ни от одного слова из сказанного мною о нем. Однако все это отходит на задний план перед развертывающейся сейчас драмой». Черчилль исходил из того, что германское «вторжение в Россию является не более чем прелюдией перед вторжением на Британские острова», и объявлял: «Угроза, нависшая над Россией, является угрозой и для нас, и для Соединенных Штатов».

Правда, руководители Великобритании и США не верили в способность СССР выстоять под ударами гитлеровского вермахта. Военные эксперты этих стран считали, что СССР сможет продержаться лишь пару месяцев от силы. Для того чтобы выяснить, стоит ли помогать СССР и не попадет ли поставляемое оружие германским армиям, в СССР были направлены правительственные миссии из Англии и США. В. Бережков, переводивший беседы представителей Англии и США со Сталиным, позже вспоминал: «В первые недели войны, когда казалось, что Советский Союз вот-вот рухнет, все высокопоставленные иностранные посетители, Начиная с Гарри Гопкинса, были настроены весьма пессимистически. А уезжали они из Москвы в полной уверенности, что советский народ будет сражаться и, в конечном счете, победит. Но ведь положение у нас было действительно катастрофическое. Враг неотвратимо двигался на восток. Чуть не каждую ночь приходилось прятаться в бомбоубежищах. Так что же побуждало Гопкинса, Гарримана, Бивербрука и других опытных и скептически настроенных политиков менять свою точку зрения? Только беседы со Сталиным».

Вернувшись в США после встреч со Сталиным, личный представитель президента США Рузвельта Гарри Гопкинс писал в журнале «Америкэн»: «Казалось, что говоришь с замечательно уравновешенной машиной, разумной машиной. Иосиф Сталин знал, чего он хочет, знал, чего хочет Россия, и он полагал, что вы также это знаете… Не было Ни одного лишнего жеста или ужимки… Ни разу он не повторился. Он говорил так же, как стреляли его войска, — метко и прямо… Его вопросы были ясными, краткими и прямыми. Как я ни устал, я отвечал в том же тоне. Его ответы были быстрыми, недвусмысленными, они произносились так, как будто они были обдуманы много лет назад… Если он всегда такой же, как я его слышал, то он никогда не говорит зря ни слова. Если он хочет смягчить краткий ответ или внезапный вопрос, он делает это с помощью быстрой сдержанной улыбки — улыбки, которая может быть холодной, но дружественной, строгой, но теплой… Кажется, что у него нет сомнений. Он создает уверенность, что Россия выдержит атаки немецкой армии. Он не сомневается, что у вас также нет сомнений». Итогом этих бесед был перелом в настроениях Гарри Гопкинса в пользу помощи СССР, в чем он и убедил президента США Ф.Д Рузвельта.

Понимание того, что от СССР и Сталина зависит судьба планеты, над которой нависла угроза нацистского порабощения и геноцида, привело к тому, что на Западе критика в адрес СССР была сведена к минимуму. Руководители Великобритании и США постоянно выражали свое восхищение деятельностью Сталина и заверяли в своей готовности поддержать СССР.

Вернувшись в Лондон после своей первой встречи со Сталиным в августе 1942 года, Черчилль в своем выступлении в палате общин 8 сентября 1942 года сказал: «Для России большое счастье, что в час ее страданий во главе ее стоит этот великий твердый полководец. Сталин является крупной и сильной личностью, соответствующей тем бурным временам, в которых ему приходится жить. Он является человеком неистощимого мужества и силы воли, простым человеком, непосредственным и даже резким в разговоре, что я, как человек, выросший в палате общин, не могу не оценить, в особенности, когда я могу в известной степени сказать это и о себе. Прежде всего, Сталин является человеком с тем спасительным чувством юмора, который имеет исключительное значение для всех людей» для всех наций и в особенности для великих людей и великих вождей. Сталин произвел на меня впечатление человека, обладающего глубокой хладнокровной мудростью с полным отсутствием иллюзий какого-либо рода. Я верю, что мне удалось дать ему почувствовать, что мы являемся хорошими и преданными товарищами в этой войне, но это докажут дела, а не слова».

Эти оценки разделяли и государственные деятели США. Сын президента США Эллиот Рузвельт засвидетельствовал, что после первой же встречи его отца со Сталиным последний произвел на него «сильное впечатление» и понравился ему.

Делясь своими впечатлениями о Сталине, государственный секретарь США Корделл Хэлл говорил: «Сталин — удивительная личность. Он наделен необыкновенными способностями и разумом, а также умением схватывать суть практических вопросов. Он один из тех лидеров, наряду с Рузвельтом и Черчиллем, на плечи которых ложится такая ответственность, какой не будет знать ни один человек в ближайшие 500 лет».

Посол США в СССР и крупный предприниматель Аверелл Гарриман, неоднократно встречавшийся со Сталиным, писал о нем: «У него глубокие знания, фантастическая способность вникать в детали, живость ума и поразительно тонкое понимание человеческого характера… Я нашел, что он лучше информирован, чем Рузвельт, более реалистичен, чем Черчилль, в определенном смысле наиболее эффективный из военных лидеров».

В годы войны резко поменялось отношение к советским руководителям и лично к Сталину даже со стороны тех деятелей Белого движения, долго и упорно не признававших Советскую власть и боровшихся против нее. Вождь кадетов Павел Милюков в передовой газеты «Последняя новость» от 23 июня 1941 года писал, что отныне вся русская эмиграция должна поддерживать Советский Союз и Сталина, ибо «если мы это не сделаем, мы предадим собственные идеалы периода Гражданской войны».

В эти годы А.Ф. Керенский писал: «Сталин — великий человек. Таких было двое — Петр Первый и он. Они превратили Россию в могущественную державу. Только деспотизм создает настоящее величие из хаоса и убожества. По-хорошему в политике ничего не добьешься. Я слишком поздно это понял. Насилие, железная дисциплина, прекрасная цель стоит мученичества. Сколько Россия находилась в состоянии дремоты. Он ее пробудил. Цена ничего не значит, когда речь идет о могуществе народа. Промышленный гигант, военный колосс. Это ее заслуга. Он провел народ через ад и дал ему ощущение достоинства. Сейчас вое считаются с Россией».

Разгром немецких войск и их союзников под Сталинградом заставил даже Гитлера признать сильные качества Сталина. Риббентроп вспоминал: «В те тяжелые дни после окончания боев за Сталинград у меня состоялся весьма примечательный разговор с Адольфом Гитлером. Он говорил — в присущей ему манере — о Сталине с большим восхищением. Он сказал: на этом примере снова видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных в 1941–1942 годах, вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Сталин — это именно тот крупный противник, которого он имеет как в мировоззренческом, так и в военном отношении. Если тот когда-нибудь попадет в его руки, он окажет ему все свое уважение и предоставит самый прекрасный замок во всей Германии. Но на свободу, добавил Гитлер, он такого противника уже никогда не выпустит. Создание Красной Армии — грандиозное дело, а сам Сталин, без сомнения, — историческая личность совершенно огромного масштаба».

Победа над гитлеровской Германией, решающий вклад в достижение которой внес СССР, еще в большей степени укрепила международный авторитет Сталина. 7 ноября 1945 года Уинстон Черчилль в своем выступлении в палате общин так говорил о Сталине: «Я лично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения, по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правившему судьбой своей страны во время мира и победоносному защитнику во время войны».

Однако в начале 1946 года официальные оценки СССР и его руководителей, которые высказывали лидеры западных держав, резко изменились. К этому времени США, овладев атомной монополией, стали наращивать арсенал ядерного оружия. 5 марта 1946 года в своем выступлении в университете города Фултон (штат Миссури) Уинстон Черчилль фактически объявил нашей стране «холодную войну». Это выступление было им согласовано с тогдашним премьер-министром Великобритании Клементом Эттли и произнесено в присутствии президента США Гарри Трумэна. К этому времени в штабах США уже были подготовлены планы ядерных бомбардировок СССР, предусматривавших уничтожение десятков миллионов советских людей. СССР был вынужден направить значительные средства на создание «ядерного щита» и других средств обороны от возможного нападения бывших союзников на нашу страну.

Вскоре были созданы НАТО и другие военно-политические блоки, направленные против СССР. Наша страна была окружена десятками военных баз США и их союзников. У советских границ постоянно летали американские самолеты с ядерным оружием. В радиопередачах, в газетах и журналах содержались многочисленные материалы, в которых СССР изображался агрессивной державой, угрожающей свободе остального мира.

И все же, когда в разгар «холодной войны» в 1949 году сторонник Троцкого Исаак Дейчер (порой его фамилию пишут у нас как «Дойчер») выпустил свой вариант биографии Сталина, ее автор не решился продолжить попытки Троцкого устроить «суд над Сталиным». В мире еще была «вежа память о вкладе Сталина в разгром гитлеровской Германии, а роль Сталина в послевоенном мире, даже расколотом «холодной войной», была слишком значительна.

Правда, будучи сторонником Троцкого, Дейчер призывал «очистить и перестроить деяния Сталина столь же решительно, как были очищены и перестроены деяния английской революции после Кромвеля и французской революции после Наполеона». В то же время он отметал попытки поставить Сталина в один ряд с Гитлером. Он писал: «Гитлер был лидером бесплодной контрреволюции, в то время как Сталин был одновременно лидером и эксплуататором трагической, внутренне противоречивой, но плодотворной революции. Как Кромвель, Робеспьер и Наполеон, он начал как слуга восставшего народа и стал его хозяином. Как Кромвель, он воплощал преемственность революции во всех ее фазах и метаморфозах… Как Робеспьер, он обескровил свою собственную партию. Как Наполеон, он создал свою отчасти консервативную, отчасти революционную империю и распространил революцию за пределы ее границ. Лучшая часть деяний Сталина переживает его самого, так же, как лучшие части деяний Кромвеля и Наполеона пережили их самих».

Несмотря на враждебное отношение к Сталину, Дейчер ставил Сталина в один ряд с величайшими людьми мировой истории и отдавал должное его деятельности по преобразованию великой страны. Дейчер писал: «Материальное производство, которое около 1930 года было ниже производства любой среднеразвитой европейской страны. Теперь же России стала первой индустриальной державой в Европе и второй в мире. Число школ всех ступеней многократно увеличилось. Вся страна пошла в школу… Жажда знаний, тяга к наукам и искусствам стимулировались правительством Сталина до такой степени, что их трудно было удовлетворить..» Нельзя игнорировать тот факт, что сталинский идеал… это не господство человека над человеком, расы над расой, но их равенство. Даже диктатура пролетариата рассматривается как простой переход к бесклассовому обществу; сообщество свободных и равных людей, а не диктатура, осталась источником вдохновения».

Сам Сталин постоянно напоминал о преимуществах советского социалистического строя, особо отмечая, что они обеспечили победу над гитлеровской Германией. В своем выступлении 9 февраля 1946 года Сталин указывал, что в партии существовала мощная оппозиция курсу на индустриализацию и коллективизацию. Сталин доказывал, что только благодаря модернизации народного хозяйства страна оказалась готовой к войне. Сталин подчеркивал, что наш народ одержал экономическую и моральную победу над врагом, а Красная Армия оказалась выше по своим боевым качествам по сравнению с германской армией.

Советские люди, слушавшие его выступление, прекрасно знали, что курс на ускоренное развитие страны был выдвинут Генеральным секретарем ЦК ВКП(б) Сталиным и реализовывался под его строгим контролем в годы первых пятилеток. Они знали, что за несколько недель до начала войны и в первые дни войны Сталин, заняв посты председателя Совнаркома СССР, председателя Государственного комитета обороны, народного комиссара обороны СССР, Верховного Главнокомандующего Вооруженными силами СССР, сосредоточил всю власть в своих руках. Было ясно, что победа советского народа над гитлеровской Германией и ее союзниками по блоку «оси», благодаря которой мир был спасен от порабощения и геноцида, была одержана под руководством Генералиссимуса Советского Союза Иосифа Виссарионовича Сталина.

В ходе выборов, которые Сталин назвал «судом избирателей», советские люди своим голосованием вынесли свой «приговор», выразив полную поддержку Сталину и возглавляемой им правящей Коммунистической партии. Советский народ был готов приступить к реализации планов возрождения нашей страны и дальнейшего его развития, объявленных Сталиным в своей речи 9 февраля, на последующие 10–15 лет. В послевоенные годы зазвучала песня, в которой говорилось: «В коммунизм великий Сталин нас ведет! Он дал нам счастье и свободу, и любит Сталина народ за то, что верен он народу!»

Празднование 70-летия Сталина в декабре 1949 года свидетельствовало о горячей любви и уважении советских людей. В многочисленных поздравлениях Сталина постоянно говорилось о его выдающейся роли в победах нашей страны в годы войны и мира. Перечень организаций, учреждений, заводов, колхозов, совхозов, институтов, школ, направивших приветствия Сталину, печатался в каждом номере газеты «Правда», и эти публикации продолжались до марта 1953 года. Подарки Сталину по случаю его 70-летия были экспонированы на выставке в нескольких залах Музея революции (затем в Музее изящных искусств имени Пушкина). Во время экскурсии на эту выставку на нас, учеников 6-го класса, особо сильное впечатление произвели экзотические подарки из различных стран мира; индейский головной убор из перьев, рисовое зернышко, на котором было написано послание Сталину (его можно было видеть лишь в оптический прибор). Поражало и огромное количество подарков, которые свидетельствовали о любви людейиз разных стран мира к Сталину.

В юбилейные дни по радио звучала «Кантата о Сталине» и другие песни о Сталине. В кинотеатрах демонстрировались фильмы на исторические темы, в которых роль Сталина часто исполнял Михаил Геловани. 70-летию Сталина были посвящены театральные постановки, очерки, стихотворения многих поэтов. В «Огоньке» были опубликованы стихотворений Анны Ахматовой «И Вождь орлиным взором» и «21 декабря 1949 года».

21 декабря 1949 года «Правда» опубликовала статьи, подписанные всеми членами Политбюро ЦК ВКП(б). Юбилейная статья Л.П. Берии открывалась словами: «После великого Ленина в мире не было и нет имени столь близкого сердцам миллионов трудящихся, как имя великого вождя товарища Сталина». Статья, подписанная Н.С. Хрущевым, завершалась словами: «Слава родному отцу, мудрому учителю, гениальному вождю партии, советского народа и трудящихся всего мира товарищу Сталину!»

На состоявшемся вечером 21 декабря в Большом театре торжественном собрании в честь 70-летия Сталина выступали руководители коммунистических партий различных стран мира, включая председателя Китайской компартии Мао Цзэдуна. Поэт М. Исаковский зачитал свое стихотворение, в котором говорилось:

«Спасибо Вам, что в годы испытаний Вы помогли нам устоять в борьбе. Мы так Вам верили, товарищ Сталин, Как, может быть, не верили себе… Спасибо Вам, что в дни великих бедствий О всех о нас Вы думали в Кремле, За то, что Вы повсюду с нами вместе, За то, что Вы живете на Земле».

Восторженные оценки были высказаны и наиболее авторитетными учеными нашей страны. По случаю 70-летня Сталина общее собрание Академии наук СССР приняло в декабре 1949 года обращение, в котором говорилось: «С каждым днем все яснее открывается перед трудящимися всего мира величие исторических подвигов, совершенных и совершаемых Вами в борьбе за победу дела социализма, мира и демократии, за создание счастливой и радостной жизни на Земле». Под обращением стояли подписи С.И. Вавилова, В.А. Обручева, А.Н. Несмеянова, П.Л. Капицы, М.М, Дубинина, Л.Д. Ландау и других академиков страны. Выступая по случаю собственного 90-летия, выдающийся химик страны академик Н.Д. Зелинский заявлял: «Я счастлив, что живу в эпоху Сталина Великого». Выдающийся ученый В.И. Вернадский писал еще раньше: «Мне вспомнились высказывания Ивана Петровича Павлова… Он определенно считал, что самые сложные структуры мозга — государственных деятелей. Божьей милостью, если так можно выразиться, прирожденных. Особенно ясно для меня становится это, когда в радио слышится Сталина речь».

Многие советские люди могли подтвердить свои высокие оценки конкретными примерами тщательно продуманных решений Сталина, его настойчивых действий, которые внесли огромный вклад в успехи Советской страны в годы войны и мира. В нашей семье отец не раз рассказывал о тех случаях, когда он был лично свидетелем того, с каким вниманием Сталин разбирал вопросы вооружений. Будучи одним из создателей литых башен танка Т-34 (за это он стал лауреатом Сталинской премии), мой отец участвовал в производственных совещаниях, проводимых Сталиным. Отец вспоминал, как Сталин внимательно выслушивал выступления участников танковых боев в Испании, а затем резюмировал их, указывая на типичные недостатки наших танков. Он рассказывал, как настойчиво Сталин требовал детальных технических характеристик танка Т-34, как Сталин лично проверял боевые качества броневого щитка для снайперов, давая при этом деловые советы. Хотя эти рассказы касались прозаических сторон производства, содержавшиеся в них точные детали больше подкрепляли мою веру в Сталина, чем юбилейные статьи членов Политбюро, в которых, как правило, содержались лишь общие фразы. Подобные истории рассказывали советские люди, которые встречались со Сталиным. Дорой такие истории в пересказах обрастали всевозможными дополнениями, часто неправдоподобными, и превращались в сказочные. Об этом было известно еще Лиону Фейхтвангеру, посетившему Москву в начале 1937 года. К сожалению, тогда публикации о подлинных встречах со Сталиным советских инженеров, ученых, хозяйственников» военных были крайне редкими. Среди исключений была, например, небольшая книжка авиаконструктора A.C. Яковлева «О великом и простом человеке». Может быть, по этой причине для многих советских людей Сталин оставался фигурой, окруженной ореолом легенд, но они мало знали подлинных фактов о его жизни и деятельности.

Внезапная болезнь и смерть Сталина в марте 1953 года потрясла советских людей. Утром 6 марта в вагоне метро, в котором я ехал в школу, стоявшие рядом со мной женщины рыдали навзрыд. В нашем девятом классе мужской школы никто не плакал, но царила гнетущая тишина. Если и разговаривали, то вполголоса.

Вечером в этот день по радио объявили состав комиссии по организации похорон Сталина. Председателем комиссии был назначен секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев. В сообщении комиссии говорилось, что «гроб с телом Иосифа Виссарионовича Сталина будет установлен в Колонном зале Дома союзов. О времени доступа в Колонный зал Дома союзов будет сообщено особо». Но, не дожидаясь этого уведомления, сотни тысяч жителей Москвы и окрестных городов направились к Колонному залу.

На первых страницах своего романа «Битва в пути» Галина Николаева запечатлела картины московских улиц в ночь с 6 на 7 марта: «Пожилые женщина и мужчина шли, тесно прижавшись друг к другу. Подняв залитое слезами лицо, женщина говорила: «Мы привыкли: победа — это он! Гидростанция — это он! Лесные полосы — это он!»… С разных сторон, из разных домов, переулков, улиц шли и бежали люди и группы людей, обгоняя друг друга… К ночи скопище людей на улицах не уменьшилось, а разрослось. Беспорядочная людская лавина, захлестнув и мостовые, и тротуары, безостановочно катилась родном направлении… Безжизненные жестянки ослепших светофоров висели не мигая, и не они, а иная сила направляла движение в одну сторону — к центру. Народная лавина была слишком молчалива и трагична для демонстрации, слишком стремительна и беспорядочна для траурного шествия».

Уже вечером 6 марта стало ясно, что число людей, стремившихся попрощаться со Сталиным, так велико, что все центральные улицы оказались заполнены. Власти старались отгородить центр города от наплыва людей. Многие улицы были перегорожены грузовиками с песком. В город были введены дополнительные войска и людей оттесняли в узкие переулки центральной части столицы. Г. Николаева писала: «Броневики с юпитерами сплошной шеренгой преградили улицу». Герой ее романа инженер Бахирев поразился «пустоте, внезапно окружившей его», когда он, преодолев кольцо оцепления, подошел к Дому союзов. В этой пустоте «была настораживающая нарочитость». Бахирев думал: «Искусственно созданный вакуум… Вакуум в данном случае работает как амортизатор. Но что «амортизируется»? Амортизируется напор чувств человеческих? Зачем?!» Он понимал, что надо ввести в русло стихию этих чувств, и все же не покидало его ощущение противоестественности «вакуума», кем-то созданного здесь и охраняемого».

Покинув Дом союзов, герой романа становится свидетелем того, как волны народа разбивались о стену оцепления. «Снова цепи грузовиков, гул моторов, лязг железа, напряженные лица бойцов и торопливое движение людских потоков… Сила людского напора была так велика, что железные, массивные, запертые болтами ворота ближнего двора вздрагивали и скрипели, грозя сорваться с петель». На глазах героя романа лошадь милиционера ударила копытом молодого человека по голове, а затем толпа опрокинула лошадь и смяла ее. В эти часы много десятков людей были раздавлены в толпе.

Искусственно созданная стена отчуждения между покойным Сталиным и советскими людьми, хаос на улицах Москвы столкновения солдат и милиционеров с мирными гражданами, жестокая и бессмысленная гибель людей стали первыми признаками времени, наступившего после смерти Сталина.

Тем временем по всей стране проходили траурные собрания, а в Кремль направлялись телеграммы. Советские люди вне зависимости от своего социального положения, национальности или религиозных взглядов выражали чувство глубокого горя, охватившего их. Выражая чувства верующих православных люден в своей речи в Патриаршем соборе, патриарх Алексий I сказал: «Великого Вождя нашего народа, Иосифа Виссарионовича Сталина не стало. Упразднилась сила великая, нравственная, общественная; шла, в которой народ ощущал собственную силу, которою он руководился в своих созидательных трудах и предприятиях, которою он утешался в течение многих лет. Нет области, куда не проникал глубокий взор великого Вождя. Люди науки изумлялись его глубокой научной осведомленности самых разных областях, его гениальным научным обобщениям; военные — его военному гению, люди самого различного труда неизменно получали от него мощную поддержку и ценные указания. Как человек гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для обыкновенного ума… Мы же, собравшись для молитвы о нем, не можем пройти молчанием его всегда благожелательного, участливого отношения к нашим церковным нуждам… Нашему возлюбленному и незабвенному Иосифу Виссарионовичу мы молитвенно, с глубокой, горячей любовью возглашаем вечную память».

Руководители крупнейших стран мира выражали свое соболезнование по поводу смерти Сталина. В послании председателя ЦК Компартии Китая Мао Цзэдуна говорилось: «С беспредельной скорбью китайский народ, китайское правительство и я лично узнали о кончине самого дорогого друга и великого учителя китайского народа товарища Сталина… Немеркнущий светоч товарища Сталина будет всегда озарять путь, по которому идет китайский народ». Премьер-министр Индии Джавахарлал Неру писал новому главе Советского правительства: «Служба Сталина своему народу а мирное и в военное время принесла ему уникальную славу, и его смерть вырвала из современного мира личность исключительных дарований и великих достижений. История России и всего мира будет носить отпечатки его усилий и достижений. Передайте, пожалуйста, мои соболезнования и Соболезнования моих коллег в правительстве осиротевшей семье и народу, который он вел с таким искусством через бурю и напряженные времена».

Соболезнования no поводу кончины Сталина были выражены и правительствами США, Англии, Франции, находившимися в состоянии «холодной войны» против СССР. Премьер-министр Франции Рене Мейер писал: «В момент, когда Советская Россия, друг и союзник Франции в войне переживает утрату своего руководителя Генералиссимуса Сталина, я обращаюсь от имени французского народа и правительства к народу и правительству Советского Союза с выражением сочувствия, вызываемого смертью Великого государственного деятеля и руководителя Советской Армии».

В своем личном соболезновании по поводу смерти Сталина генерал де Голль, находившийся тогда не у дел, писал: «Имя Сталина навсегда останется связанным с памятью о великой борьбе, которую народы СССР, французский народ и союзные народы совместно довели до победы». В своем интервью для французского радио де Голль говорил 6 марта 1953 года: «Сталин имел колоссальный авторитет, и не только в России. Он умел «приручать» своих врагов, не паниковать при проигрыше и не наслаждаться победами. А побед у него было больше, чем поражений».

Даже такой враг коммунизма, как Чан Кайши, в своем интервью 7 марта признавал исторические достижения Сталина. Он говорил: «Сталин был первым среди равных в союзнической коалиции. Послевоенная внутренняя и внешняя политика сталинского государства обусловлена прежде всего стремлением Сталина укрепить державный статус России, обеспечить ее глобальные интересы». Враждебная Сталину югославская «Борба» писала 6 марта: «Югославия, выстояв в полемике и конфронтации со Сталиным, считает его великой исторической личностью, оказывающей существенное влияние на политическое развитие не только СССР, но и всего мира».

Враждебные по отношению к СССР ведущие органы печати западных стран также отдавали должное Сталину. 6 марта «Нью-Йорк таймс» писала: «Со Сталиным завершилась целая эпоха в мировой истории. Он заставил Запад уважать мощь новой России и постарался вывести ее в число великих держав». В тот же день газета «Фигаро» писала: «Пирамида великой, тотальной империи лишилась своего вдохновителя и руководителя… Но сохранится ли СССР в будущем, без Сталина?»

На похороны Сталина прибыли руководители Китая и других стран социалистического лагеря, руководители коммунистических партий мира, правительственная делегация Финляндии во главе с премьер-министром Урхо Кекконеном. Утром 9 марта вместе с советскими руководителями главы наиболее крупных компартий различных стран мира поднялись на трибуну Мавзолея, на фронтоне которого к надписи «Ленин» была добавлена надпись «Сталин».

9 марта в 10 часов 52 минуты траурный митинг, посвященный памяти И.В. Сталина, открыл председатель комиссии по организации похорон Н.С. Хрущев. Первым на, митинге выступил Г.М. Маленков. В начале своей речи он заявил: «Имя Сталина безмерно дорого советским людям, широчайшим народным массам во всех частях света. Необъятно величие и значение деятельности товарища Сталина для советского народа и для трудящихся всех стран. Дела Сталина будут жить в веках, и благодарные потомки так же, как и мы с вами, будут славить имя Сталина».

Маленков построил свою речь по образцу выступления Сталина 26 января на II съезде Советов СССР. Тогда Сталин клялся в верности делу Ленина. Перечисляя ленинские принципы большевистской партии, Советской власти и международного коммунистического движения, Сталин называл их «заповедями», которые Ленин «завещал хранить», и завершал клятву верности каждому из них словами: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы выполним эту твою заповедь». Называя последовательно заслуги Сталина в укреплении Советского государства, Вооруженных сил СССР, создания лагеря «мира, демократии и социализма», Маленков клялся продолжать эти дела Сталина, открывая каждый новый параграф словами: «Наша священная обязанность состоит в том…» или «Наша главная забота состоит в том…» Маленков завершил свою речь словами: «Вперед по пути к полному торжеству великого дела Ленина — Сталина!»

Затем Н.С. Хрущев предоставил слово Л.П. Берии. С сильным грузинским акцентом, Берия говорил: «Трудно выразить словами чувство великой скорби, которое переживают в эти дни наша партия и народы нашей страны, все прогрессивное человечество… Неутолима боль в наших сердцах, неимоверно тяжела утрата». Затем, словно чеканя слова, он произнес: «Кто не слеп, тот видит, что наша партия в трудные для нее дни еще теснее смыкает свои ряды, что она едина и непоколебима. Кто не слеп, тот видит, что в эти скорбные дни все народы Советского Союза в братском единении с великим русским народом еще теснее сплотились вокруг Советского Правительства и Центрального Комитета Коммунистической партии… Вечная слава нашему любимому, дорогому вождю и учителю — Великому Сталину».

Последним выступал В.М. Молотов. Заметно волнуясь, он говорил: «В эти дни мы все переживаем тяжелое горе — кончину Иосифа Виссарионовича Сталина, утрату великого вождя и вместе с тем близкого, родного, бесконечно дорогого человека. И мы, его старые и близкие друзья, и миллионы-миллионы советских людей, как и трудящиеся во всех странах, во всем мире, прощаются сегодня с товарищем Сталиным, которого мы все так любили и который всегда будет жить в наших сердцах… Бессмертное имя Сталина всегда будет жить в наших сердцах, в сердцах советского народа и всего прогрессивного человечества. Слава о его великих делах на пользу и счастье нашего народа и трудящихся всего мира будет жить в веках!»

В 11 часов 54 минуты Н.С. Хрущев объявил траурный митинг закрытым. А затем члены Президиума подняли гроб с телом Сталина и внесли его в Мавзолей, на котором были начертаны имена Ленина и Сталина. Раздался артиллерийский салют из тридцати залпов. В течение трех минут по всей стране звучали гудки фабрик, заводов, паровозов, пароходов. Страна прощалась со Сталиным.

Выражая чувства многих советских людей, поэт Николай Грибачев в эти дни написал стихотворение, помещенное в «Правде» и венчавшееся словами:

«Сталин умер — Сталин вечно с нами!
Сталин — жизнь, а жизни нет конца!»

Часть 1

ЧТО СКРЫВАЛОСЬ ЗА ВОСХВАЛЕНИЯМИ СОРАТНИКОВ?

Глава 1

Загадка смерти Сталина

В XX веке было несколько дней, в течение которых совершались переломные события в жизни нашей страны. Среди них — дни революций 1917 года, 22 июня 1941 года, два с половиной дня существования ГКЧП. И хотя ученые мужи не устают указывать на то, что история не знает сослагательного наклонения, многие авторы продолжают предлагать свои версии по поводу того, как развивалась бы Россия, если бы те дни прошли по-иному. При этом в ходе споров по поводу событий тех дней выясняется, что до сих пор многое в них окружено тайнами и загадками.

Однако попытки переосмыслить эти события предпринимаются много позже. В течение же таких дней потрясенные люди часто не успевают толком разобраться в них и лишь по прошествии некоторого времени они начинают обращать внимание на отдельные их детали, в том числе и те, что не укладывались в общий тон официальных сообщений.

К числу таких переломных дней относятся первые числа марта 1953 года. 3 марта страна была потрясена сообщением по радио о внезапной «болезни Председателя Совета Министров Союза ССР и Секретаря Центрального Комитета КПСС товарища Иосифа Виссарионовича Сталина». Сообщалось, что «в ночь на 2-е марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи. Появились тяжелые нарушения деятельности сердца и дыхания».

Лишь много времени позже люди узнали, что в коротких строках этого сообщения было немало неправды. Во-первых, Сталин в указанное время находился не «в Москве в своей квартире», а на даче в Кунцево. До 1960 года Кунцево не входило в пределы Москвы. Во-вторых, Сталин потерял сознание раньше, чем «в ночь на второе марта». Странно было и то, что об этом сообщили лишь 3 марта. Правда, в последующем радио и газеты регулярно передавали сообщения о состоянии здоровья Сталина, и поэтому смерть Сталина 5 марта не была неожиданной. Однако эта весть вновь потрясла страну.

В то же время официальная версия случившегося не удовлетворяла многих людей, и уже в дни прощания со Сталиным возникли иные объяснения его смерти. Сталин еще был жив, когда его сын Василий стал гневно обвинять руководителей страны в отравлении отца. Позже Василий говорил водителю своей машины про некую старуху, появившуюся в Колонном зале Дома союзов во время прощания со Сталиным. «Старуха с клюкой», по словам Василия, обратилась к стоявшим в почетном карауле членам Президиума ЦК КПСС и сказала: «Убили, сволочи! Радуйтесь! Будьте вы прокляты!»

О том, что рассказ Василия вряд ли был плодом его фантазии; свидетельствуют и мои собственные воспоминания. В дни прощания со Сталиным моя мама пыталась добраться до Дома союзов. Однако, попав в давку и едва уцелев, она решила повернуть назад. Находясь в троллейбусе, она слышала, как мужчина средних лет нарочито громко рассуждал о том, что «заступника рабочих убили» и теперь кое-кто «этому очень рад». Из педагогических соображений мама не говорила мне, кого обвинял этот человек.

Внезапная смерть президента Чехословакии Клемента Готвальда 14 марта 1953 года также стала причиной для объяснений кончины Сталина, противоречивших официальным сообщениям. Ведь еще 9 марта чехословацкий руководитель был жив, здоров и находился на трибуне Мавзолея во время церемонии похорон Сталина. Хотя официально было объявлено, что Готвальд умер от внезапно развившегося воспаления легких, ходили слухи о том, что он был отравлен.

Рассказывали, что Готвальд прибыл в Москву до смерти Сталина и сразу же приехал к умиравшему вождю. Увидев следы крови на губах Сталина, Готвальд вытер их своим носовым платком, который положил к себе в карман. Утверждалось, что присутствовавшие при этом убийцы Сталина опасались, что Готвальд может распорядиться сделать анализ крови и обнаружить яд. Поэтому были приняты меры для отравления Готвальда.

Через много лет появилось несколько версий о том, как был убит Сталин. В одной из них утверждалось, что во время заседания Президиума ЦК 1 марта в Кремле Лазарь Моисеевич Каганович выступил против суда над кремлевскими врачами и кампании против сионизма. Большинство руководителей партии поддержали Кагановича. В ходе острого спора Сталин был убит. Затем его тело перевезли на дачу в Кунцево, где имитировалось лечение Сталина вплоть до 5 марта 1953 года. Эта версия была совершенно неправдоподобной, так как ей противоречили все известные обстоятельства смерти Сталина (паралич, происшедший на даче в Кунцево, несколько дней тяжелой болезни, свидетелями чего были десятки людей, включая врачей и других медицинских работников).

В показанном в начале 2007 года по телеканалу НТВ сериале «Сталин. Live» утверждалось, что покушение на жизнь Сталина готовили Л.П. Берия, Г. М. Маленков и Н.С. Хрущев, каждый по отдельности. Судя по сериалу, один из них преуспел в своих действиях. Но очевидно, что создатели сериала не претендовали на документальное изложение исторических событий, а лишь предлагали версию возможного их развития.

Между тем «медицинское заключение о болезни и смерти И.В. Сталина», переданное по радио и напечатанное в газетах 6 марта 1953 года, гласило: «В ночь на второе марта у И.В. Сталина произошло кровоизлияние в мозг (его левое полушарие) на почве гипертонической болезни и атеросклероза». Ни слова об отравлении в медицинском заключении не говорилось. Подлинник этого медицинского заключения был выставлен на всеобщее обозрение в марте 2003 года в помещении Государственного архива РФ, когда там проходила выставка «Между прошлым и будущим» к 50-летию со дня смерти И.В. Сталина.

С решительным опровержением этого медицинского заключения выступил Николай Добрюха в опубликованной в начале 2008 года книге (под псевдонимом Николай Над) «Как убивали Сталина»-. Дотошно разобрав журнал наблюдений за состоянием здоровья И.В. Сталина с 3 по 5 марта, а также тогдашние черновые записи медицинского персонала, Н. Добрюха пришел к категоричному выводу: «Слухи, что Сталин убит, имеют теперь документальное подтверждение. Скорее всего, вождь был отравлен ядом природного, органического, белкового происхождения. По оценкам современных специалистов, отравляющие вещества такого характера содержатся в ядах змей, пауков и скорпионов, а также в некоторых видах растений и бактерий. Действуют они путем нарушения дыхания и кровообращения, поражая лимфатические узлы, глаза, головной мозг и т. д., и в зависимости от обстоятельств поражения в той или иной мере ведут к гибели человека».

«Найденные мною документы, — утверждает Н. Добрюха, — свидетельствуют о бесспорном, наличии яда в организме Сталина. Вместе с тем точный его состав и происхождение эти документы не отражают. Видимо, в те жуткие дни и ночи, когда делались анализы крови страшно умиравшего Хозяина Кремля, разрешения, а тем более указания на это медики не получали. Да и вряд ли бы получили, если бы даже очень захотели. Однако факт отравления они установили однозначно!»

В подтверждение обоснованности своей версии Николай Добрюха приводит оценку, которую незадолго до смерти дал бывший руководитель КГБ СССР Владимир Крючков: «Исследование «Как убивали Сталина» — сильный материал… Документы о последней болезни и смерти Сталина настолько значительны, что теперь от них никто не сможет отвернуться. Впервые мы имеем дело не с набором воспоминаний, слухов и предположений о смерти Сталина, а с исследованием подлинных документов».

Вместе с тем Николай Добрюха признает, что еще не все секреты событий в начале марта 1953 года раскрыты. Он сослался на слова некоего «высокопоставленного чиновника», который заявил, что причины болезни и смерти Сталина «это — личная тайна семьи Сталина и рассекретить ее будет разрешено только через 75 лет после случившегося, то есть в 2028 году». По оценке Н. Добрюхи, «эти слова… видимо, обычная отговорка, охраняющая не секреты семьи вождя, а тайну смерти Сталина».

Возникает вопрос: кем и каким образом был отравлен Сталин? Еще три десятка лет тому назад развернутую версию о насильственной смерти Сталина предложил А. Авторханов, посвятивший этому целую книгу. Она была изложена также в 5-м номере журнала «Новый мир» за 1991 год. Там утверждалось, что после затянувшегося застолья Сталина с другими руководителями страны в ночь с 28 феврале на 1 марта 1953 года все ушли, кроме Л.П. Берии. «Берда, утверждалось в статье, — как это часто бывало, остается под предлогом согласования со Сталиным некоторых своих мероприятий. Вот теперь на сцене появляется новое лица по одному варианту — мужчина, адъютант Берии, а по-другому — женщина, его сотрудница. Сообщив Сталину, что имеются убийственные доказательства против Хрущева в связи с «делом врачей», Берия вызывает свою сотрудницу с папкой документов. Не успел Берия положить папку перед Сталиным, как женщина плеснула Сталину в лицо какой-то летучей жидкостью, вероятно, эфиром. Сталин сразу потерял сознание, и она сделала ему несколько уколов, введя яд замедленного действия. Во время «лечения» Сталина и в последующие дни эта женщина, уже в качестве врача, их повторяла в таких точных дозах, чтобы Сталин умер не сразу, а медленно и естественно».

В начале XXI века эту версию соединили с упоминанием Светланой Аллилуевой в своей книге «20 писем к Другу» о молодой женщине-враче, которую она увидела у постели парализованного Сталина. Аллилуева писала: «Я вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача я знаю, — где-то я ее видела?.. Мы кивнули друг другу, но не разговаривали». Авторы очередной версии утверждали, что на самом деле «молодая женщина-врач» была адъютантом Берии и якобы Аллилуева ее ранее знала как сотрудницу аппарата Берии. Однако теперь, когда она была одета в медицинский халат, не смогла ее узнать.

Противоречат этой версии свидетельства охранников, которые обнаружили Сталина вечером 1 марта на полу в состоянии паралича. Видимо, до того как потерять сознание, Сталин сам переоделся в пижаму, открыл себе бутылку с минеральной водой, приготовил газету для чтения. Кроме того, охранники еще в половине седьмого вечера заметили, что в кабинете загорелся свет. Именно в это время 1 марта в Москве наступают сумерки. Когда они вошли в кабинет, там горела настольная лампа, которую, очевидно, зажег Сталин. Вряд ли все эти действия мог совершать человек, находившийся без сознания. Трудно поверить и тому, что никому неизвестная женщина могла попасть на тщательно охраняемую дачу под видом адъютанта Берии, а затем, переодевшись в медицинский халат, убедить охрану, что на самом деле она — врач, и умело изображать врача со 2 по 5 марта.

В защиту Л.П. Берии выступил Юрий Мухин. В своей книге «Убийство Сталина и Берия» он, ссылаясь на воспоминания Энвера Ходжи, уверял, что покушение на Сталина готовили А.И. Микоян и Н.С. Хрущев. Он писал: «Судя по всему, на ужине в субботу 28 февраля 1953 г. Хрущев как-то исхитрился отравить Сталина… Тогда вопрос — в какое блюдо он всыпал или влил яд? Думаю, что это было то самое молодое сухое вино, которое Сталин заказал к ужину со своими товарищами и которое назвал «соком». Мухин утверждал, что Берия знал об убийстве Сталина, но почему-то не имел возможности ни слова сказать об этом.

В отличие от Юрия Мухина, Николай Добрюха исходит из того, что организатором убийства был Л.П. Берия. О том, как было осуществлено отравление Сталина, автор изложил в «истории о трех бутылках минеральной воды». Добрюха пишет, что «работая с архивами, я обнаружил, как 8 ноября 1953 года музею Ленина из Санитарного управления Кремля решили передать для музея Сталина «медикаменты и три бутылки из-под минеральных вод», но отчего-то по не указанным причинам 9 ноября передали лишь «2 бутылки (одна из-под нарзана, другая из-под боржоми)».

Добрюха ставит вопрос: «Почему не передана третья бутылка, где она находится, и какой она могла бы дать анализ, если верить версии, что «Сталина нашли лежащим у стола, на котором стояли стакан и открытая бутылка минеральной воды (по одним данным — боржоми, по другим — нарзан)»? Впрочем, яд мог быть и… не в воде, а на дне и на стенках стакана, который легко мог подложить сам Берия, убрав прежний стакан, что называется с глаз долой».

Как и почему Берия или кто-то иной мог подложить Сталину бутылку с отравленной водой или стакан с ядом? Добрюха предполагает, что это случилось в ночь с 28 февраля на 1 марта во время затянувшегося застолья на сталинской даче.

Теперь широко известно, что вечером 28 февраля после просмотра руководителями страны кинофильма на сталинской квартире в Кремле И, В. Сталин пригласил их к себе на Ближнюю дачу. Приняли приглашение лишь четверо (Г.М. Маленков, Л.П. Берия, Н.С. Хрущев и H.A. Булганин). Остальные якобы отказались, сославшись на поздний час.

Во время застолья пили лишь молодое слабоалкогольное вино «марджани». Беседа за столом затянулась. По воспоминаниям Н.С. Хрущева и охранников, лишь около 4 часов утра гости разошлись. Сталин был в хорошем настроении и шутил с ними перед их отъездом. Между тем гости знали, что через несколько часов они должны были» новь приехать на дачу, поскольку были приглашены на обед к Сталину. Однако о точном времени обеда договоренности не было. Помимо руководителей страны на обед были приглашены дети Сталина.

Из воспоминаний Н.С. Хрущева и Светланы Аллилуевой следует, что он, а также дети Сталина весь день 1 марта ждали приглашения на Ближнюю дачу на обед. Время от времени Светлана Аллилуева звонила на дачу, но ей отвечали, что «на даче нет движения», а это означало, что Сталин не встал после сна.

День закончился, а приглашение на обед так и не поступило. Тем временем охранники дачи стали проявлять беспокойство затянувшимся сном Сталина. По каким-то причинам они долго не решались войти к нему в кабинет, где он остался переночевать. Позже охранники утверждали, что они успокоились когда в кабинете загорелся свет, а затем снова стали волноваться по мере того, как Сталин продолжал оставаться в кабинете и никого не вызывал к себе. Лишь около половины одиннадцатого охранник Лозгачев прошел в комнату, в которой находился Сталин, и обнаружил его на поду. На вопросы Лозгачева Сталин пытался отвечать, но он не мог произносить слова связно.

Охранники (Лозгачев, Старостин, Туков) и домашняя хозяйка Матрена Буту зова перенесли Сталина в большой зал, положили на диван, накрыли его пледом. Кто-то из них стал звонить начальству, чтобы сообщить о случившемся:

По словам Хрущева, «уже было поздно, я разделся, лег в постель. Вдруг звонит мне Маленков: «Сейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со Сталиным.; Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе, и известил Берию и Булганина, Отправляйся прямо туда». Я сейчас же вызвал машину. Она была у меня на даче. Быстро оделся, приехал, все это заняло минут 15. Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным. Зашли туда, спросили: «В чем дело?»

По воспоминаниям охранников, которых собрал бывший охранник А. Рыбин, Берия, осмотрев Сталина, стал уверять, что те зря волнуются по поводу его состояния. Он уверял, что Сталин спит, и обругал охранников за ненужную панику. Маленков приказал никому ничего не сообщать. Подтверждая в основном воспоминания охранников о поведении Берии и Маленкова, Хрущев умалчивал о том, как он реагировал на случившееся и что он говорил. Булганин же воспоминаний не оставил. Почему члены Президиума ЦК решили ничего не предпринимать для срочной помощи Сталину? Подобным образом могли бы вести себя некоторые люди, случайно натолкнувшиеся во время прогулки на валявшегося на дороге человека. Однако лишь очень невежественные и очень бессердечные люди не стали бы звонить в «скорую помощь», если есть хотя бы малейшее свидетельство того, что человек нездоров. Известно, что члены Президиума покинули Сталина почти сутки назад, когда он собирался лечь спать. Они могли догадаться, что сон, длившийся сутки» не мог быть нормальным. Они узнали, что охранники нашли Сталина на полу, что он не мог говорить, а лишь издавал бессвязные звуки. Они помнили о том, что у Сталина уже случались инсульты.

Несмотря на противоречия в различных воспоминаниях, из их содержания следует, что ни Берия, ни Маленков, ни Хрущев, ни Булганин не нашли ничего тревожного в том, что 74-летний человек, уже не раз страдавший от серьезных заболеваний, упал в обморок и был найден на полу в полупарализованном состоянии. Удивительным образом они не предложили вызвать врача и осмотреть Сталина, хотя бы для того, чтобы убедиться, не ушибся ли он при падении, чтобы измерить внутриартериальное давление и т. д. Неужели элементарный житейский опыт не подсказывал четырем бывалым людям, поднаторевшим в решении самых различных кризисных ситуаций, в том числе и житейских, что состояние Сталина настоятельно требует немедленного медицинского внимания? Приказ, исходивший от Берии, Хрущева, Маленкова и Булганина, не вызывать врачей был равносилен преступному неоказанию медицинской помощи тяжело больному человеку.

Но почему был отдан такой приказ? Все, что известно о поведении четверых людей, позволяет предположить, что каждый из них старательно делал вид, что ничего необычного не происходит, хотя твердо знал, что Сталин уже находится между жизнью и смертью. А если это так, то что давало им основания для такой уверенности и почему они не старались использовать хотя бы малейший шанс для спасения его?

Хотя совершенно очевидно, что все четверо были виновны в преступном препятствовании оказанию помощи тяжело больному человеку, вряд ли все они вместе осуществляли отравление Сталина. Скорее всего, отравление было осуществлено одним человеком. В то же время поведение и остальных вызывает подозрение в том, что они старались не мешать фатальному концу, то ли наверняка зная, то ли догадываясь о том, почему Сталин находился в таком состоянии.

Но подозрение вызывает и поведение охранников. Почему они так долго не реагировали на то, что Сталин не встает после сна? Почему они поверили «диагнозу» членов Президиума ЦК, когда они видели, что Сталин был в полупарализованном состоянии и пребывает в нем, возможно, с полудня? Почему они лишь покорно ожидали прибытия врачей, ничего не предпринимая для ускорения этот прибытия? Создается впечатление, что события развертывались в далекой тайге или тундре и окрест Ближней дачи на сотни километров не было ни единого очага цивилизации, ни единого медицинского учреждения, ни одного врача. Неужели приказ Г.М. Маленкова «никому ничего не сообщать», разнос Берии, устроенный охранникам, произвели на них столь сильное впечатление, что они не решились действовать самостоятельно, хотя бы в обход этих приказов: например, вызвать врача якобы на помощь одному из них? Не исключено, что кто-то строго запретил охране действовать самостоятельно.

Это подозрение усиливается, если вспомнить то, что никто из охраны не пытался зайти к Сталину до 22.30. Возможно, что Сталину стало плохо гораздо раньше, чем зажегся свет в его кабинете, и он включил свет, напрягая последние силы, но уже будучи не в состоянии позвать охранников и прислугу. Но возможно и то, что кто-то включил свет в комнате Сталина, уже увидев его на полу в бессознательном состоянии. Включенный свет якобы позволил охранникам успокоиться и отложить посещение Сталина на несколько часов. Уже на этом этапе многое вызывает недоумение. Почему, кроме детей Сталина, никто не старался у зная» почему задерживается обед и что происходит со Сталиным? Почему охранники, которые решились навестить Сталина в 22.30 и нашли для этого удобный предлог, не могли раньше придумать, каким образом можно разузнать, что с ним происходит?

Поведение охранников объясняли приказом начальника выездной охраны И.В. Хрусталева. Последний утверждал, что, проводив последних гостей около 4 утра 1 марта, Сталин сказал Хрусталеву: «Я ложусь отдыхать. Вызывать вас не буду. И вы можете спать». Сталин «подобного распоряжения», по утверждению Рыбина, «никогда не давал. Оно удивило Хрусталева необычностью». Хрусталев отметил, что «настроение у Сталина было бодрым».

Однако об этом Рыбин узнал со слов других охранников, так как Хрусталев вскоре умер. Н. Добрюха замечает: «Вызывает вопросы и внезапная смерть здоровяка Хрусталева через 10–15 дней после похорон Сталина, о чем мне рассказал Ю. С. Соловьев, около 10 лет являвшийся подчиненным Хрусталева и одним из самых приближенных телохранителей Сталина. Соловьев уверял, что вскоре после смерти Сталина Хрусталев был арестован, но… уже дней через 10 выпущен и вскоре скончался».

О противоречивом поведении охранников свидетельствует то, что, несмотря на строгие приказы никого не беспокоить и не нагнетать панику, в тy роковую ночь они вновь решились звонить высокому начальству по поводу состояния Сталина. Как утверждал Хрущев, ночью Маленкову опять позвонили охранники, которые сочли, что «сон» Сталина не похож на сон здорового человека. Тогда все участники последней трапезы со Сталиным в ночь с 28 февраля на 1 марта решили поехать снова на дачу, пригласив также Кагановича и Ворошилова. По словам Хрущева, «условились также, что вызовем и врачей». По словам Рыбина, «лишь в половине восьмого приехал Хрущев, утешив: «Скоро будет медицина».

Документы, выставленные на всеобщее обозрение в начале марта 2003 года в здании Государственного архива РФ, свидетельствуют, что на самом деле в 7 часов утра (а не после половины восьмого) на дачу прибыли врачи во главе с профессором Лукомским. Опять возникает вопрос: почему не вызвали врача среди ночи, сразу после повторного звонка охранников? Получалось, что от времени обнаружения Сталина на полу до приезда врачей прошло более 8 часов! Если же предположить, что Сталин потерял сознание утром 1 марта, то это значит, что ему не была оказана помощь в течение суток. За это время даже в те годы «скорая помощь» из Москвы могла прибыть самолетом в любую точку СССР, включая стойбище оленеводов Крайнего Севера или кишлак в горах Памира. Возможно, если бы не настойчивость охранников, то и 2 марта к Сталину не допускали бы врачей.

Запоздалое же вмешательство медицины не могло спасти Сталина. Как утверждает Николай Добрюха, врачи лишь с опозданием стали принимать меры против отравления, обнаруженного ими. Однако врачи скрывали эти свидетельства за туманными медицинскими формулировками, так как боялись, что их же и обвинят в отравлении Сталина.

Хотя многое говорит в пользу насильственной гибели Сталина и ответственности за это Берии и других руководителей страны, менее ясно, почему вдруг они решили убить Сталина. Есть свидетельства о том, что Берия хотел избавиться от Сталина, так как последний хотел избавиться от Берии. Молотов сообщал Чуеву, что «Сталин иногда выражал пренебрежительное отношение к Берии. Убрать хотел». Подобные же мысли высказывал и Хрущев в своих воспоминаниях. На июльском пленуме 1953 года Каганович утверждал, что во время первомайской демонстрации 1953 года Берия, обратившись к некоторым членам Президиума ЦК, сказал, что Сталин замышлял убрать его, но «не знал, что если бы он меня попробовал арестовать, то чекисты устроили бы восстание». Факт такого заявления Берии подтвердили и другие члены Президиума ЦК.

В своей беседе с писателем Аркадием Первенцевым бывший секретарь и член Президиума ЦК КПСС П.К. Пономаренко, вспоминая заседание руководства страны, состоявшееся за полгода до смерти И.В. Сталина, говорил: «В конце заседания Иосиф Виссарионович поставил организационные вопросы. Сначала он зачитал заявление Берии, почему-то не включенного в одну из двух комиссий — ни в военную, ни во внешнеполитическую — хотя в них были, распределены все члены Президиума. Сталин сказал: «Берия — человек, желающий иметь власть везде, но нигде как следует не работающий. Не возражаете, чтобы включить его во внешнеполитическую комиссию… Мы, впервые услыхав от вождя такую резкую характеристику Берии, промолчали. Сталин приказал включить».

Следует иметь в виду, что, хотя Пономаренко стал впервые свидетелем такого отношения вождя, Сталин на протяжении десятка лет не раз критиковал Берию и порой довольно резко. (Об этом, — в частности, вспоминали Главный маршал авиации А.Е. Голованов и начальник сталинской охраны генерал Н.С. Власик.) Это не мешало Сталину отдавать должное организаторским способностям Л.П. Берии, которые особенно проявились в ходе создания советского ядерного оружия. Как известно, Л.П. Берия возглавлял руководство этими работами. Хотя свидетельства Молотова, Пономаренко и самого Берии (со слов Кагановича) говорят о неустойчивости положения этого руководителя, казалось, что Сталин лишь стремился одернуть его. Сталин имел основание быть недовольным излишним самомнением, характерным для Берии. Но, высказавшись прилюдно о том, как он низко оценивает заслуги Берии, Сталин, в конечном счете, включил его в комиссию по международным делам.

Наконец, следует иметь в виду, что не было прочным положение и других членов Президиума ЦК. В конце 40-х годов пошатнулось положение Г.М. Маленкова в связи с так называемым «делом авиаторов». Как отмечает историк Юрий Жуков, еще в феврале 1947 года Сталин в беседе со Ждановым ставил вопрос о том, чтобы вывести из состава ЦК Г.М. Маленкова.

В 1947 году был снят с поста первого секретаря ЦК Компартии Украины Н.С. Хрущев и лишь к концу 1947 года был возвращен на этот пост. Н.С. Хрущев был подвергнут острой критике и за его курс на создание агрогородов в Московской области в начале 50-х годов.

Не раз критике Сталина подвергался и H.A. Булганин. Хотя 7 апреля 1951 года он был назначен единственным первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, в ходе XX съезда его фамилию не называли второй после Сталина.

В то же время не существовало никаких признаков того, что Берия, Маленков, Булганин или Хрущев могли вот-вот утратить свое высокое положение, а затем подвергнуться репрессиям. На состоявшемся в октябре XIX съезде КПСС эти лица были перечислены среди ведущих руководителей страны. В то время строго соблюдался порядок перечисления членов советского руководства. В официальном сообщении об открытии съезда вслед за Сталиным были названы Молотов, Маленков, Ворошилов, Булганин, Берия, Каганович, Хрущев, Андреев, Микоян, Косыгин. Почти в таком же порядке они были перечислены в сообщениях о ходе последнего заседания съезда и об их избрании в состав ЦК, за одним примечательным исключением: теперь Берия следовал сразу после Маленкова. Очевидно, что Берия даже несколько укрепил свое положение.

Однако высокое положение Молотова, Ворошилова, Андреева и Косыгина недолго сохранялось. Из-за тяжелого расстройства слуха утратил работоспособность Андреев, и он не был введен в состав Президиума. Косыгин был избран лишь кандидатом в члены Президиума. Самые старые члены руководства В.М. Молотов и К.Е. Ворошилова, хотя и были избраны членами Президиума ЦК, на съезде сыграли чисто ритуальные роли: первый открывал съезд, второй объявлял его закрытым. В то же время четыре гостя Сталина в ночь с 28 февраля на 1 марта явно сохранили свое высокое положение. Маленков сыграл самую значительную роль на съезде, выступив с отчетным докладом ЦК съезду. С докладами по другим пунктам повестки дня выступили Н.С. Хрущев и М.З. Сабуров, который после съезда и Пленума ЦК вошел в состав Президиума ЦК. Две большие речи произнесли Л.П. Берия и H.A. Булганин. Теплая встреча в ночь с 28 февраля на 1 марта с четырьмя членами Президиума ЦК не свидетельствовала о том, что Сталин собирался «убрать» кого-нибудь из них.

Однако даже если это так, то почему четыре члена Президиума ЦК стали или соучастниками отравления Сталина, или как минимум соучастниками преступного неоказания помощи больному человеку? Для этого надо вернуться к событиям октябрьского Пленума 1952 года. Хотя стенограммы этого пленума нет, он запомнился его участникам выступлением И.В. Сталина, в котором он подверг резкой критике В.М. Молотова и А.И. Микояна. Позже считалось, что эта критика была прелюдией для атаки Сталина на других руководителей страны и замены их новыми. Но, как свидетельствовал в своих воспоминаниях А.И. Микоян, во время пленума Г.М. Маленков и Л.П. Берия демонстрировали поддержку критики И.В. Сталина и недоверие к оправданиям А.И. Микояна. В дальнейшем именно они старались углубить рознь между Сталиным, с одной стороны, и Микояном и Молотовым, с другой.

Хотя по предложению Сталина Молотов и Микоян не были включены в состав Бюро Президиума ЦК, оба, по словам Микояна, «аккуратно ходили на его заседания». При этом Сталин не протестовал против появления Молотова и Микояна и не игнорировал их присутствие, а охотно выслушивал их выступления. Микоян, в частности, привел пример того, как он на заседании Бюро Президиума в присутствии Сталина стал доказывать необходимость поднять материальную заинтересованность колхозников в развитии животноводства. Как утверждал Микоян, «мое выступление, казалось, произвело на него впечатление». В результате Сталин принял решение включить Микояна в состав комиссии во главе с Хрущевым по этому вопросу.

Острый конфликт на октябрьском Пленуме не помешал Сталину вновь обратиться к Молотову, чтобы втянуть его в дискуссию по вопросам теории. Беседуя с Чуевым, Молотов вспоминал: «Сталин работал над второй частью «Экономических проблем», давал мне кое-что почитать, но куда все это делось, ничего не известно».

Микоян вспоминал, что 21 декабря 1952 года он и Молотов, предварительно созвонившись с Маленковым, Хрущевым и Берией, решили, как обычно, поехать вечером на дачу Сталина, чтобы поздравить его с днем рождения. По словам Микояна, «Сталин хорошо встретил всех, в том числе и нас. Сидели за столом, вели обычные разговоры. Отношение ко мне и Молотову вроде было ровное, нормальное. Было впечатление, что ничего не случилось, и возобновились старые отношения. Вообще, зная Сталина давно и имея в виду, что не один раз со мной и Молотовым он имел конфликты, которые потом проходили, у меня создалось мнение, что и этот конфликт также пройдет и отношения будут нормальные. После этого вечера такое мое мнение укрепилось».

Однако очевидно, что конкуренты Молотова и Микояна в руководстве продолжали оказывать воздействие на Сталина. По словам Микояна, «через день или два» после празднования дня рождения Сталина, «то ли Хрущев, то ли Маленков сказал: «Знаешь, что, Анастас, после 21 декабря, когда все мы были у Сталина, он очень сердился и возмущался тем, что вы с Молотовым пришли к нему вдень рождения. Он стал нас обвинять, что мы хотим примирить его с вами, и строго предупредил, что из этого ничего не выйдет: он вам больше не товарищ и не хочет, чтобы вы к нему приходили». Обычно мы ходили к Сталину отмечать в узком кругу товарищей Новый год у него на даче. Но после такого сообщения в этот Новый год мы у Сталина не были». Скорее всего, инициаторами интриг против Молотова и Микояна выступали Маленков, Берия и Хрущев. Получается, что за осуждением Сталиным Молотова и Микояна на октябрьском пленуме не обязательно следовало бы ожидать опалы Берии, Маленкова или Хрущева.

На фоне резких заявлений Сталина в адрес Молотова и Микояна на октябрьском пленуме на второй план отошла другая часть его речи. В ней Сталин заявил о том, что ему трудно выполнять обязанности председателя Совета Министров СССР и Генерального секретаря ЦК КПСС. Возможно, Сталин собирался поступить так, как потом поступали руководители Китайской Народной Республики, начиная с Дэн Сяопина: оставить посты, связанные с текущими вопросами управления, сохранив за собой идейно-политическое руководство страной. Правда, это заявление Сталина вызвало растерянность в президиуме пленума и протесты участников пленума. В этой обстановке вопрос об отставке Сталина с этих постов не был решен.

Между тем очевидно, что Сталин давно думал отойти от текущих дел, чтобы заняться пересмотром коренных вопросов организации советского общества. В 1951 году он говорил видному экономисту Д.Т. Шепилову: «Мы думаем сейчас проводить очень крупные экономические мероприятия. Перестраивать экономику на действительно научной основе, Для того, чтобы это сделать, нужно, чтобы люди, наши кадры, молодежь знали настоящую политическую экономию… Положение сейчас таково… либо мы подготовим наши кадры наших хозяйственников, руководителей экономики на основе науки, либо мы погибнем! Так поставлен вопрос историей». Перед XIX съездом партии была опубликована работа Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», в которой он искал ответы на вопросы перспективного развития страны. Как указывалось выше, последние месяцы своей жизни Сталин работал над продолжением этой книги, но после его смерти текст исчез бесследно.

Осознавая необходимость пересмотра многих сторон советского общества на основе научного подхода, Сталин в то же время осознавал опасность пребывания у власти тех, кто по своей образовательной подготовке и профессиональному опыту более не отвечал задачам быстро развивавшегося советского общества. Такие люди, как Берия, Хрущев, Маленков, принадлежали к поколению советских руководителей, занявших управленческие посты в ходе и вскоре после Гражданской войны. При этом ни Хрущев, ни Берия, ни Микоян, ни Каганович, ни Молотов не имели законченного высшего образования. Их знания, их опыт, присущие им методы работы, которые сложились в годы экстремальных ситуаций, все в меньшей степени отвечали реалиям страны середины XX века и не позволяли решить многие насущные проблемы страны.

Сама победа Советской власти в Гражданской войне отражала глубокие противоречия общественного развития нашей страны. С одной стороны, эта победа стала возможной, потому что Советская власть доказала свое соответствие коренным интересам большинства трудящихся, в то время как ее враги не смогли даже выдвинуть программу решения главных вопросов, стоявших перед Россией. Победа голодных, плохо вооруженных и плохо одетых людей над армиями белых генералов и иностранных интервентов стала источником вдохновения для нескольких поколений советских людей.

С другой стороны, победа в Гражданской войне убедила многих партийных руководителей различных уровней в том, что методы управления, к которым они прибегали в годы войны, годятся и в мирное время. К тому же такие стороны послевоенной жизни, как сохранявшаяся острая классовая конфронтация, доходившая до вооруженных столкновений в деревне, наличие постоянной угрозы повторения иностранной интервенции, доказывали необходимость сохранения командных методов руководства. Они полагались на багаж своего прежнего военно-политического опыта, в то время как усложнявшаяся хозяйственная и общественная жизнь требовала глубоких знаний, которыми они зачастую не обладали. Немало партийных и советских руководителей привыкли к своему властному положению и старались сохранить его, подбирая свое окружение по принципу преданности им лично.

Хотя влияние опыта Гражданской война на И.В. Сталина также было неоднозначным и это Выражалось в его склонности чрезмерно прибегать к командным методам руководства, он остро сознавал опасность пребывания у различных рычагов управления людей, явно не отвечавших новым требованиям времени и мешавших выдвижению более образованных людей, обладавших опытом работы на современном производстве, не обремененных устаревшими представлениями о методах руководства и обязательствами перед широким кругом «своих людей». Еще в своей речи 4 мая 1935 года Сталин решительно требовал, чтобы партийные руководители выращивали новые кадры. На февральско-мартовском пленуме 1937 года Сталин осудил существовавшую практику, когда, получив новое назначение, любой крупный партийный руководитель переводил с собой несколько десятков «своих людей» на новое место своей работы. Тогда же Сталин выдвинул широкую программу политической переподготовки всех партийных руководителей снизу доверху. Одновременно он предложил, чтобы они подобрали себе по два заместителя. При этом Сталин предупредил: «Каждый… должен обязательно подобрать себе двух замов полноценных, способных их заменить, — будут ли это нынешние вторые секретари или нет, я не знаю, но мы больше не хотим терпеть того, чтобы секретари подбирали себе в заместители замухрышек, людей на побегушках. Не годится эта ЦК будет требовать, чтобы заместители были настоящие, полноценные и способные заменить… секретарей».

Говоря о «некоторых сторонах кадровой политики Сталина», бывший Председатель Верховного Совета СССР А.И. Лукьянов в своей статье «Возвращение Сталина», опубликованной в «Правде» за 11–16 июня 2004 года, подчеркивал: «Ее не надо обелять или приукрашивать, нельзя забывать о нарушениях законности и репрессиях. Но это была глубоко продуманная политика, в основе которой лежала забота о профессионализме и последовательном выдвижении кадров, политика, которая давала возможность не допускать к управлению дилетантов и карьеристов, не знающих реальной жизни, производства и нужд народа… Широко известно, как смело Сталин выдвигал молодые кадры перед войной и во время войны… После войны он действовал не менее целеустремленно, хорошо понимая, что на смену механизму военного времени должен прийти новый, более демократический механизм. В 1947 году Сталин предлагает всем руководителям министерств и ведомств создать у себя кадровый резерв «дублеров», способных их заменить. Видя, что министры стали подбирать замов, которые им «ничем не угрожали», Сталин называет такие действия саботажем и дает поручение навести в этом деле порядок».

А.И. Лукьянов отмечал, что тогда «в Секретариате ЦК появляются новые перспективные работники — такие как ленинградец A.A. Кузнецов, которого Сталин неосторожно отрекомендовал своим возможным преемником в руководстве партии. Производственники М.З. Сабуров, М.Г. Первухин, В.А. Малышев и ряд других специалистов народного хозяйства стали еще раньше работать в правительстве. Это не могло не насторожить «старую гвардию». При помощи так называемого «ленинградского дела» она убирает со своей дороги Кузнецова и председателя Госплана Вознесенского. Но Сталин не останавливается. Всеми силами он стремится вдохнуть новую жизнь в мобилизационную экономику, активнее использовать экономические рычаги развития производства, деньги, кредит, цены, обрушивается с критикой на догматизм и схоластику в идеологической работе, В этом свете заявление Сталина об отставке на Пленуме ЦК, проходившем после XIX съезда партии, было, пожалуй, апогеем его борьбы за обновление всех сторон послевоенной жизни страны. Тогда, как известно, Президиум ЦК расширился в два с половиной раза — до 25 человек. В него вошло значительное число представителей молодого поколения партийных и хозяйственных работников с мест. Появилась возможность гораздо более широкого коллективного рассмотрения и решения наиболее важных вопросов жизни страны».

Судя по воспоминаниям Микояна, расширение состава Президиума ЦК после XIX съезда до 25 членов и 11 кандидатов, главным образом за счет более образованных и опытных в хозяйственном отношении лиц, выдвижение Сталиным Первухина и Сабурова в члены Бюро Президиума ЦК насторожило «ветеранов Политбюро». В своем выступлении на октябрьском (1952 г.) Пленуме ЦК КПСС И.В. Сталин напомнил о том, что в последние годы он переместил наиболее близких к нему людей на посты заместителей Председателя Совета Министров, назначив на посты министров людей «более молодых и энергичных». Но очевидно, при этих назначениях главное придавалось знаниям и опыту работы в условиях современного хозяйства.

Не исключено, что, пока не все такие назначения состоялись, «ветераны Политбюро», которые еще в 1949 году утратили министерские посты, могли постараться принять меры, чтобы эти назначения не состоялись. Знаменательно, что за два часа до смерти Сталина решения XIX съезда КПСС о расширении состава Президиума ЦК были отменены, а многие сталинские выдвиженцы 1952 года, включая, например, Л.И. Брежнева, были отодвинуты на менее значительные посты.

Одним из последних решений И.В. Сталина было назначение в декабре 1952 года 50-летнего Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко заместителем Председателя Совета Министров СССР. А.И. Лукьянов подчеркивал: «К этому человеку Сталин присматривался давно, как бы сберегая его на будущее». Уроженец хутора Шелковского Кубанской области П.К. Пономаренко окончил в 1932 году Московский институт инженеров транспорта. Затем занимал различные управленческие посты. С июня 1938 года до 1948 года был первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии. Одновременно с 30 мая 1942 года по март 1944 года был начальником Центрального штаба партизанского движения при Ставке Верховного главнокомандования. В 1948–1952 годах Пономаренко был секретарем ЦК ВКП(б), одновременно занимая пост министра заготовок СССР. На октябрьском Пленуме ЦК КПСС Пономаренко был избран членом Президиума ЦК и секретарем ЦК КПСС. Незадолго до своей смерти, вспоминал бывший министр сельского хозяйства СССР И.А. Бенедиктов, Сталин направил членам Президиума ЦК проект решения о назначении П.К. Пономаренко Председателем Совета Министров СССР. По словам Бенедиктова, «Сталин, видимо, учитывал, что Пономаренко не входил в его ближайшее окружение, имел собственную позицию и Никогда не старался переложить ответственность на чужие плечи. Документ о назначении П.К. Пономаренко Председателем Совета Министров СССР был завизирован уже несколькими членами Политбюро (видимо, И.А. Бенедиктов имел в виду членов Президиума ЦК, или его Бюро. — Прим. авт.), и только смерть Сталина помешала выполнению его воли». Это же подтверждает и А.И. Лукьянов, долго работавший с архивом Сталина и другими материалами Общего отдела ЦК: «Решение о назначении Пономаренко Председателем Совета Министров уже было-согласовано с большинством членов тогдашнего партийного руководства, и только неожиданная смерть Сталина помешала выполнить его волю».

Возможно, это решение должно было быть официально принято на сессии Верховного Совета СССР, которая должна была состояться в марте 1953 года. Скорее всего, сессии должен был предшествовать Пленум ЦК. Не исключено, что во время обеда на сталинской даче, который должен был состояться в воскресенье 1 марта, Сталин собирался объявить о грядущих переменах в руководстве партии и страны. В пользу того, что Сталин собирался сказать нечто такое, что касалось не только руководителей страны, но и членов его семьи, говорило, что на воскресный обед были приглашены, помимо членов Бюро Президиума ЦК, также дети Сталина, Василий и Светлана, которые последний раз были у него лишь на Новый год.

Вряд ли это назначение, которое должно было состояться в первых числах марта, обрадовало «ветеранов Политбюро». Дело в том, что у некоторых из них имелись старые счеты к Пономаренко. Прежде всего, у Хрущева. После завершения Освободительного похода советских войск в Западную Украину и Западную Белоруссию, в конце ноября 1939 года в Москву были вызваны партийные руководители Украины и Белоруссии (Хрущев и Пономаренко), чтобы обсудить со Сталиным вопросы переустройства жизни новых областей страны. Еще в приемной в обществе помощника Сталина А.Н. Поскребышева произошел, по словам Пономаренко, «драматический инцидент между Хрущевым и мной, определивший на долгие годы его отношение ко мне».

Пономаренко вспоминал: «После того как я поздоровался, Хрущев спросил меня, подготовили ли мы свои предложения о границе и в чем их суть. С должным уважением к нему, как к члену Политбюро ЦК ВКП(б) и известному деятелю партии, я, как можно деликатнее, сказал: «Мы подготовили предложения, но они не совпадают с Вашими». Далее я сказал, что мы предлагаем границу в соответствии с этнографическим составом населения и что граница, по нашему мнению, должна пройти южнее Пинска, Лининца, Кобрина, Барановичей и Бреста, а посему эти города и Беловежская Пуща должны остаться в составе Советской Белоруссии.

Хрущев вскипел и грубо спросил: «Кто Вам состряпал эту чепуху и чем Вы можете это обосновать?» Я ответил, что предложения, которые мы вносим, составили члены ЦК Компартии Белоруссии. Мы вовсе не считаем это чепухой и готовы привести обоснования на основе статистики и истории. Хрущев заявил, что украинские историки имеют другую точку зрения, и высказал свои наметки границы. На это я ответил: «Трудно предположить, чтобы ученые могли обосновать такую границу, противоречащую понятиям этнографии, статистики и истории».

Хрущев рассвирепел и со злостью стал кричать: Ага, Вы ученым верите, Вы что, больше других знаете? Да что Вы знаете? А слышали ли Вы о том, что, начиная со Средних веков, на территориях, которые вы хотите включить в состав Белоруссии, жили и продолжают жить украинцы, что Наливайко, Богдан Хмельницкий и другие включали население этих территорий в свои войска, что исторические книги вовсе не упоминают в связи с этими районами о белорусах и т. д и т. п.

Я ему ответил: Товарищ Хрущев, меня сейчас больше всего волнует то, в каком тоне и в какой грубой форме вы разговариваете со мной. Это ведь не личный вопрос. Даже если, вопреки нашим предложениям, эти районы включат в состав Украины, никакой катастрофы не произойдет. Мы одна страна, а Украина тоже советская. Но я обязан защищать интересы Белоруссии, и имею на этот счет свои предложения, которые опираются на обоснованные данные.

В этот момент нас позвали к Сталину. Он сидел в кабинете один. После нашего приветствия он ответил: «Здорово, гетманы, ну, как с границей? Вы еще не передрались? Не начали войну из-за границ? Не сосредоточили войска? Или договорились мирно?» Потом Сталин предложил нам сесть и доложить свои варианты. Хрущев и я вытащили тексты предложений и схемы. Первым докладывал Никита Сергеевич. Он развернул на столе схемы, но, излагая содержание своего проекта, ни разу не сослался на них.

Сталин выслушал, поднялся, принес свою карту и попросил Хрущева показать на его схеме, как пройдет граница, После моего выступления и ответов на ряд вопросов Сталин твердо заявил: «Граница, которую предлагает товарищ Хрущев, совершенно неприемлема. Она ничем не может быть обоснована. Ее не поймет общественное мнение. Невозможно сколько-нибудь серьезно говорить о том, что Брест и Беловежская Пуща являются украинскими районами. Если принять такую границу, то западные области Белоруссии по существу исчезают. И это была бы плохая национальная политика».

Потом, обращаясь к Хрущеву, чтобы несколько смягчить свое заявление, он заметил: «Скажите прямо, выдвигая эти предложения, вы, наверное, имели в виду другое: вам хотелось бы получить лес, его на Украине ведь не так много?»

На это Хрущев ответил: «Да, товарищ Сталин, все дело в лесе, которым так богато Полесье, а у нас леса мало». «Это другое дело, — заметил Сталин, — это можно учесть. Белорусы предлагают правильную, обоснованную границу. Объективность их варианта подчеркивается, в частности, и тем фактом, что они сами предлагают район Камень-Каширска отнести к Украине. Мы утвердили границу, в основном совпадающую с проектом товарища Пономаренко, но с некоторой поправкой в соответствии с желанием украинцев получить немного леса».

Он взял карту и прочертил линию границы, почти совпадающую с нашим предложением. Только в одном месте сделав на зеленом массиве карты небольшой выгиб к северу и сказал: «Пусть этот район отойдет к Украине». Хрущев выразил свое согласие. Я был особенно доволен таким решением вопроса.

После этого Сталин пригласил Хрущева и меня к себе обедать. По лицу, по настроению Никиты Сергеевича чувствовалось, что он остался недоволен таким исходом и эту историю надолго запомнит. Я не ошибся.

Новый острый конфликт между Пономаренко и Хрущевым возник в 1942 году. К этому времени во всех советских республиках, захваченных врагами, развернулось партизанское движение. Особенно большой размах оно приняло в Белоруссии. До половины территории республика оставалась партизанским краем, где фактически сохранялась советская власть. Поэтому, когда встал вопрос о создании единого центра по руководству партизанским движением на оккупированных территориях, к разработке этого вопроса были привлечены руководители этой республики во главе с первым секретарем ЦК КП(б) Белоруссии П.К. Пономаренко.

Как вспоминал Пономаренко в своей беседе с академиком РАН Г.А. Куманевым, «в декабре 1941 года и в первой половине 1942 года работа по созданию Центрального и республиканских штабов развернулась полным ходом. Но вдруг 26 января Маленков сообщил мне, что ГКО решил приостановить все подготовительные мероприятия». Судя по последовавшим событиям, принятие важного решения было отложено из-за сложных маневров, предпринятых Хрущевым для того, чтобы установить свой контроль над партизанским движением всей страны. Союзником Хрущева на заседании ГКО выступил Берия.

Пономаренко вспоминал, что «в двадцатых числах мая 1942 года» он «был снова вызван в Москву по тому же вопросу». Тогда П.К. Пономаренко познакомился с наркомом внутренних дел Украины В Т. Сергиенко, который ему представился как будущий начальник Центрального штаба партизанского движения (ЦШПД). В своей беседе с писателем Аркадием Первенцевым, опубликованной в журнале «За семью печатями» в 2006 году, П.К. Пономаренко заметил, что перед заседанием ГКО, на котором должен был решаться вопрос о ЦШПД, «был представлен проект, подготовленный Маленковым, Берией, Хрущевым и Булганиным». 30 мая 1942 года состоялось заседание ГКО, на котором с докладом о ЦШПД выступил Л.П. Берия: Он заявил, что Сергиенко «очень хорошо проявил себя в должности наркома внутренних дел Украины». Очевидно, что этот человек устраивал и Хрущева, так как он оставался на посту украинского наркома, и Берию, так как он был подчинен ему по линии НКВД.

Но неожиданно хорошо подготовленный план натолкнулся на сопротивление Сталина. «А вам не жаль отдавать в Центр такие хорошие украинские кадры?» — спросил не без иронии Сталин, обращаясь к Хрущеву и Берии. Вслед за этим, уже более резким тоном он сказал, смотря только на Берию: «У Вас — узко ведомственный подход к этой чрезвычайно важной проблеме. Партизанское движение, партизанская борьба — это народное движение, народная борьба. И руководить этим движением, этой борьбой должна и будет партия. Сейчас то, что требуется, мы и исправим. И начальником Центрального штаба партизанского движения будет член ДК ВКП(б)», «С этими словами, — рассказывал Пономаренко со слов Микояна, присутствовавшего на этом заседании ГКО, — Сталин взял синий карандаш, обвел стоявшую последнею в представленном списке мою фамилию и стрелочкой поставил на первое место».

По словам Пономаренко, «Хрущев и Берия, особенно Хрущев, были недовольны таким решением и моим назначением, сосчитав это «поражением Украины и НКВД»… Хрущев… расценил это как «унижение Украины или «белорусский подкоп» под нее и даже санкционировал тогда некоторые сумасбродные и рискованные противодействия». С одобрения Хрущева «одним из руководителей партизанского движения на Украине Алексеем Федоровым была подготовлена, растиражирована и разбросана в ряде оккупированных районов листовка, в которой говорилось примерно следующее: «Я, батька всей Украины Алексей Федоров, провозглашаю себя главнокомандующим всеми партизанскими силами, требую, чтобы мне подчинялись, и мои приказы беспрекословно выполняли все партизанские соединения и отряды»… и т. д., и т. п.»

Подобное послание могло бы появиться во времена Гражданской войны от лица руководителя анархистских или «зеленых» формирований, и Пономаренко сначала решил, что эта листовка является фашистской фальшивкой. Очевидно, что Хрущев и его союзники, прикрываясь спецификой партизанской войны, пытались взять реванш за провал своих попыток установить контроль над партизанским движением всей страны. Правда, как вспоминал Пономаренко, история с листовкой Федорова была замята, а иначе «не сносить «дорогому Никите Сергеевичу» головы, не говоря уже о Федорове».

Вероятно, что отказ Сталина поддержать предложение Берии и Хрущева не в последнюю очередь был связан с тем, что в это время еще не остыли страсти после поражения советских войск в ходе Харьковской операции, инициатором которой был и Н.С. Хрущев.

А вскоре возник еще один конфликт с Хрущевым. Беседуя с А. Первенцевым, П.К. Пономаренко вспоминал: «В 1942 году меня пригласили к Сталину, у которого я застал вызванных на совещание украинцев: Корнейчука, Сосюру, Бажана, Рыльского, Тычину, Довженко. Обсуждался кинорежиссер и сценарист Александр Довженко, который ошибался, считая, что теперь во время войны, следует обращаться к народу не от имени ЦК, а от имени тех или иных деятелей культуры, интеллигенции, которых, мол, люди знают и ценят, а они-то должны поднимать народный дух. Сталин считал это неверным».

«Иосиф Виссарионович, обращаясь к Довженко, сказал: «Не заглядывайте в рот Хрущеву. Он плохо занимается идеологической работой на Украине, и эту работу провалил. Он считает, что национализм можно изжить репрессиями. Это неверно. Репрессии против националистов только расширяют и укрепляют национализм, создавая им ореол борцов и мучеников. Нужно проводить линию по изживанию пороков другими путями: убеждением, практикой работы, уважением к национальным традициям, привлечением национального в общий интернациональный фонд — только тогда можно изжить вредные националистические настроения буржуазно-реставрационного характера. Хрущев этого не понимает».

Довженко признал ошибки, извинился, что отрывает Сталина от более важных дел, и обещал исправиться. Сталин деликатно отнесся к Довженко. Подойдя ко мне, спросил: «Найдем другого на место Хрущева?» — и взял меня за плечо. Я ответил: «Товарищ Сталин, партия большая, на любое место можно найти человека». Хрущеву об этом, конечно, сообщили».

В это время положение Хрущева, пошатнувшееся после Харьковской катастрофы, еще более ухудшилось в ходе боев под Сталинградом. Сталин был недоволен действиями Сталинградского фронта, в состав Военного совета которого входил Н.С. Хрущев. Прибывшая в район Сталинграда правительственная комиссия, в состав которой входил Г. К. Жуков, пришла к выводу, что командование фронта в лице Еременко и Хрущева не справилось с задачей, допустив прорыв немцев к Волге. Член комиссии будущий Главный маршал авиации А.Е. Голованов рассказывал, что Жуков поручил ему доложить Сталину, что следует сменить руководство фронта. Как говорил Голованов, «Сталин… понимал, что к Сталинграду приковано внимание всего мира, что смещение командования фронта в такой момент будет выглядеть как признание поражения. Сталин сделал такой ход. Он фактически снял Еременко и Хрущева, переименовал Сталинградский фронт в Донской и назначил туда Рокоссовского. А Юго-Восточный фронт, неизмеримо менее важный стратегически, переименовали в Сталинградский и переместили туда Еременко и Хрущева. Вроде понижения нет, а суть совсем иная».

О том, что зги события отразились и на положении Хрущева как руководителе Украины, свидетельствуют его собственные воспоминания. Хрущев вспоминал, что «в дни Сталинграда» Сталин «сказал мне, что я не украинец, и поэтому ее делами займется Корниец, который тогда являлся председателем Совета народных комиссаров УССР». Не исключено, что вслед за этим могла последовать отставка Хрущева с поста первого секретаря ЦК КП(б) Украины. Есть сведения, что Сталин собирался рекомендовать на пост первого секретаря ЦК Компартии Украины П.К. Пономаренко.

Поэтому замечания Сталина о Хрущеве в ходе дискуссии о состоянии культуры Украины в присутствии Пономаренко вряд ли можно было считать случайными. Однако, как говорил Пономаренко Первенцеву, «Маленков, Берия, Булганин сказали Сталину, что сейчас не время снимать Хрущева, идет война, сделать это нужно после войны. Сталин согласился, но неприязнь Никиты ко мне окрепла еще больше». Росли разногласия между Пономаренко и другими членами Политбюро, которые поддерживали Хрущева в этих спорах.

Война еще не кончилась, а у Пономаренко возник новый конфликт с руководителями страны. Пантелеймон Кондратьевич вспоминал: «В августе 1944 года, примерно через месяц после освобождения Минска от немецко-фашистских захватчиков, позвонил Г.М. Маленков и сообщил мне, что имеется указание об образовании Полоцкой области с центром в г. Полоцке и что секретариат ЦК составил по этому поводу проект решения, который он хочет согласовать с ЦК КП(б) Белоруссии. Я ответил, что Центральный Комитет Компартии Белоруссии, как думается, не будет возражать и поддержит предложение об образовании Полоцкой области.

«Да, но Вы должны иметь в виду, — сказал Маленков, — что Полоцкая область будет образована в составе РСФСР и таким образом Полоцк и соответствующие районы отойдут из БССР в РСФСР». Это было для меня настолько неожиданным, что в первые минуты я не нашелся, что ответить. Чтобы исключить возможность возражений, Маленков добавил: «Не думаете же Вы, что Полоцкой области в Российской Федерации будет хуже, чем в составе БССР?»

Я ответил, что, конечно, не думаю, но есть причины для возражений против такого решения и я Хочу их обдумать, обсудить с товарищами, а затем сообщить наше мнение. На это Маленков ответил: «Обсуждать не следует, выезжайте в Москву».

14 августа Пономаренко прибыл в Кремль на совещание к Сталину. В ходе дискуссии Маленков сказал: «Пономаренко возражает против передачи Полоцкой области в состав РСФСР». Пономаренко вспоминал, что Сталин спросил его: «Почему? Вы считаете Полоцк исконным белорусским городом?»

Пономаренко, по его словам, «прежде всего подчеркнул, что Полоцк принято считать старинным белорусским городом. Но это можно оспаривать, поскольку Полоцк существовал задолго до того времени, когда в силу исторических причин от одного могучего ствола, именовавшегося Русью, пошли три ветви: русская, украинская и белорусская. Следовательно, когда Полоцк называют старинным русским городом — это тоже правильно. Крайность в этих толкованиях отдает либо национализмом, либо великодержавным шовинизмом. Однако во все времена исторического существования Белоруссии Полоцк был в ее составе, включая и 25 лет существования Советской Белоруссии… Это первое».

«Что же второе?» — спросил внимательно слушавший Сталин. «Второе, — отметил я, — это то, что Полоцк в сознании белорусов, особенно интеллигенции, является старинным центром белорусской культуры. Там родился и вырос один из крупнейших белорусских просветителей Скорина, первый доктор медицины, пожалуй, не только в Белоруссии, но и в России, Он также переводчик многих книг, в том числе Библии на белорусский язык, который, впрочем, тогда, более 400 лет назад, мало или почти не отличался от русского языка. Из Полоцка, — добавил я, — происходят многие другие виднейшие деятели культуры Белоруссии, в том числе немало известных современных писателей. Это важное, хотя тоже не главное обстоятельство».

«Когда же Вы скажете главное», — спросил, улыбаясь, Сталин. «Главное, по-моему, — сказал я в заключение, — состоит в следующем. Заканчивается победоносно для Советского Союза Великая Отечественная война. В ней народы всего Советского Союза понесли потери, огромные жертвы. Враг агонизирует, и могущество СССР возрастает не только в территориальном, но и в политическом отношении. Тяжелейшие жертвы на фронтах, в партизанской и подпольной борьбе понес и белорусский народ.

И рот к окончанию войны Белоруссия территориально и по населению сокращается за счет отхода ряда районов и г. Полоцка к РСФСР. Мне кажется, что это не будет народом понято и многих обидит. Тем более что это будет ассоциироваться с тем, что на западе Белостокская область и часть Беловежской Пущи, как известно, могут отойти к Польше., Кроме того, ведь накануне войны некоторые районы, находившиеся в составе БССР с основания республики, по бесспорным соображениям переданы Советской Литве. Поэтому, мне кажется, не следует образовывающуюся Полоцкую область передавать в состав Российской Федерации, хотя сама Полоцкая область от этого ничего не потеряла бы».

Сталин нахмурился, наступила тягостная пауза, все молчали и ожидали его решения. Наконец он поднялся, медленно прошел туда и обратно вдоль стола, потом остановился и сказал: «Хорошо, покончим с этим вопросом. Полоцкую область надо образовать, но в составе Белоруссии. Народ хороший и обижать его, действительно, не следует».

После этого заговорили все. И могло показаться, что по данному вопросу все думали точно так же. Один Маленков, главный инициатор проекта, был расстроен и мрачен, хотя все высказанные мною соображения я еще подробнее изложил ему перед заседанием. Плохо скрывал свою досаду и Хрущев».

В дальнейшем у Пономаренко были и другие столкновения с руководителями страны. В них проявились принципиально разные подходы к решению вопросов дальнейшего развития страны. Уже «за полгода до смерти Сталина», как говорил Пономаренко Первенцеву, в ходе заседания Бюро Президиума ЦК, Сталин дал оценку запискам различных руководителей по вопросу о развитии зернового хозяйства. Сталин сказал: «Вот вы, товарищ Хрущев, считаетесь у нас самым главным специалистом по сельскому хозяйству, а за все время не поставили ни одного дельного вопроса. А. вот Пономаренко, который не считает себя таким крупным специалистом, как вы в этом деле, изложил свои соображения по зерновому балансу страны, который очень важен и в котором нам следует разобраться и решить. Поэтому, оставляя Пономаренко секретарем ЦК, я предлагаю сделать его моим заместителем по Совмину, советником по сельскому хозяйству, членом коллегии…» Как Сталин решил, так и сделал; естественно, эта история наших с Хрущевым отношений не улучшила». Судя по этим конфликтам, не только Хрущев, но также Маленков и Берия вряд ли могли сработаться с Пономаренко.

Имелись основания и у Булганина быть недовольным выдвижением Пономаренко. По воспоминаниям Акакия Мгеладзе, на которые ссылался в своей книге «Антисталинская подлость» Гровер Ферр, на октябрьском (1952 г.) Пленуме ЦК КПСС И.В. Сталин, говоря о своем желании уйти в отставку, сказал, что «есть, кому его заменить, например, Председателем Совета Министров можно было бы назначить H.A. Булганина».

Ко всему прочему, внезапное возвышение Пономаренко нарушало сложившуюся иерархию в руководстве. Пономаренко воспринимался четырьмя ведущими заместителями Сталина как чужак, который разрушал сложившуюся очередность в преемственности. Назначение Пономаренко, который до октября 1952 года не был даже членом Политбюро, было неожиданным и неприятным сюрпризом для H.A. Булганина, который с апреля 1951 года был единственным первым заместителем Сталина в Совете Министров, для Л.П. Берии и Г.М. Маленкова, которые были членами Политбюро с марта 1946 года, а в 1941–1945 годах были членами всевластного Государственного комитета обороны СССР, для Н.С. Хрущева, который с марта 1939 года был членом Политбюро. При этом Пономаренко, занимая высший пост исполнительной власти, опирался бы на поддержку всесильного Сталина. А если бы Пономаренко преуспел в своей деятельности, то шансы стать наследниками Сталина у Маленкова и других сводились бы к нулю.

В своей беседе с автором этой книги в апреле 2008 года А.И. Лукьянов раскрыл еще одну и, возможно, решающую тайну тех роковых дней. Обычно, рассказывал Анатолий Иванович, визирование документов в руководстве шло «сверху вниз»: сначала визировали документ лица, занимавшие наиболее крупное положение, а затем — руководители менее значительного ранга. Но с бумагой о назначении Пономаренко вышло по-иному. Сначала ее подписали руководители, занимавшие не столь высокое положение, а затем стали подписывать вышестоящие лица. К 28 февраля все в руководстве завизировали решение, кроме Булганина, Хрущева, Берии и Маленкова. В своей статье «Возвращение Сталина» А.И. Лукьянов замечал, что назначение Пономаренко «могло приблизить гибель Сталина».

Ведь именно эти четыре человека, не завизировавшие решение относительно Пономаренко, отправились со Сталиным на поздний ужин на дачу. Можно предположить, что во время долгого застолья ими предпринимались попытки уговорить Сталина отказаться от кандидатуры Пономаренко или же хотя бы оправдать свое сопротивление его назначению.

Следуя версии Н. Добрюхи, можно предположить, что, если бы Сталин изменил свою позицию, то бутылка с отравленной минеральной водой или стакан с ядом не оказались бы у него на столе. В то же время, зная характер Сталина, четверо, вероятно, и не пытались оказать на него давление. Шла беседа о Пономаренко или нет в ту роковую ночь, но, скорее всего, Сталин не изменил своего решения до своей смерти. Очевидное же нежелание четверых руководителей страны направить врачей, чтобы оказать немедленную медицинскую помощь Сталину, нельзя не сопоставить с их сопротивлением назначению Пономаренко.

Знаменательно, что на сессии Верховного Совета СССР, состоявшейся после смерти И.В. Сталина, П.К. Пономаренко получил спешно созданный новый пост министра культуры, хота до тех пор такого министерства не существовало. Вскоре его отправили в Казахстан первым секретарем подальше от Москвы, Затем Пономаренко постоянно находился за границей в ранге посла (в Индии, в Польше, Голландии, затем — постоянным представителем СССР в МАГАТЭ).

Глава 2

Берия — первый обвинитель Сталина… Или его убийца?

Казалось бы, устранив Сталина и угрозу появления Пономаренко в роли его наследника, члены Президиума ЦК добились того, к чему они стремились. Но смерть Сталина лишь привела к появлению новых страхов, нависших над ними. Страх перед возвышением Пономаренко быстро сменился страхом друг перед другом.

Во время болезни Сталина Хрущев в беседах со своим напарником по ночным дежурствам Булганиным говорил ему: «Николай Александрович, видимо, сейчас мы находимся в таком положении, что Сталин вскоре умрет. Он явно не выживет. Да и врачи говорят, что не выживет. Ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?» — «Какой?» — «Он возьмет себе пост министра государственной безопасности (в ту пору Министерства государственной безопасности и внутренних дел были разделены. — Прим. Н.С. Хрущева). Нам никак нельзя допустить это. Если Берия получит госбезопасность — это будет начало нашего конца. Он возьмет этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. И он это сделает!» Булганин сказал, что согласен со мной. И мы стали обсуждать, как будем действовать».

Разумеется, мы не знаем, насколько точно Хрущев передавал свои слова и реакцию на них Булганина. По версии, изложенной сыном Г.М. Маленкова Андреем в его воспоминаниях, эти два руководителя на первых порах старались сблизиться с Берией, чтобы отстранить от власти Маленкова. Но, возможно, что стремление сблизиться с Берией объяснялось страхом перед ним.

Хотя версия Добрюхи о непосредственной ответственности Берии за отравление Сталина пока не доказана, есть «признательные показания» самого Берии на этот счет. Эти признания были сделаны им не в ходе следствия, когда он был арестован» а в те дни, когда он был на вершине власти и славы. Из замечаний, которые делал Л.П. Берия 1 мая 1953 года в беседе с ним на трибуне Мавзолея, В.М. Молотов делал вывод: «Не исключено, что он приложил руку к его смерти». Для такого вывода были более чем веские основания. В своей беседе с писателем Феликсом Чуевым Молотов утверждал, что Берия сказал ему по поводу Сталина: «Я его убрал». Руководители партии видели, что Берия не скрывал, а бравировал своей ролью убийцы Сталина.

Мучительная смерть Сталина, свидетелями которой стали советские руководители, еще более запугивала их. Если Берия мог отравить Сталина, то где была гарантия, что не придет и их очередь?

Уже в дни болезни Сталина многие стали свидетелями того, что поведение Берии резко отличалось от поведения других руководителей, явно растерянных и подавленных. Светлана Аллилуева утверждала: «Только один человек вел себя неприлично — это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, хитрость, власть, власть… Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не перехитрить и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть «самым верным, самым преданным»… А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталев f Машину!»

В своих воспоминаниях Н.С. Хрущев писал: «Как только Сталин заболел, Берия стал распространять злобные слухи о нем, высмеивать его. Было невыносимо слушать Берию. Но, интересно, что, как только на лице Сталина появлялись признаки сознания, Берия бросался на колени, хватал Сталина за руку и начинал целовать ее. Как только Сталин терял сознание снова и закрывал глаза, Берия поднимался и плевался. В этом был весь Берия — изменнический даже по отношению к Сталину, которого он якобы обожал и даже боготворил и, однако, на которого сейчас плевал».

В своей беседе с писателем Феликсом Чуевым Молотов подчеркивал, что как только Сталин «приходил в сознание… Берия держался Сталина» В своем выступлении 3 июля 1953 года на пленуме ЦК КПСС Л.М. Каганович говорил: «Уже на другой день после смерти Сталина» Берия «начал свергать мертвого Сталина, он стал мутить, пакостить, то рассказывал, что Сталин говорил про тебя то-то, про другого то-то, то говорил, что Сталин и против него, Берия, шел».

Известно также, что сразу же после произнесения своей речи на траурном митинге во время церемонии похорон И.В. Сталина Л.П. Берия опять хулил покойного. По свидетельству же тогдашнего первого секретаря ЦК Компартии Грузии А. Мгеладзе, «сразу после похорон… Берия хохотал, крыл Сталину матом: «Корифей науки! Ха-ха-ха!»

Однако некоторые из этих заявлений, свидетельствующих о двуличии и вероломстве Берии и даже о его ответственности за смерть Сталина, вызывают вопросы и относительно людей, которые были свидетелями его поведения. Известно, что в эти дни сурово обходились со всеми, кто не разделял всеобщее горе. На выставке в Госархиве РФ 2003 года приводились документы об арестах таких людей. Так, была арестована одна женщина, которая в ходе бытовой ссоры пожелала своей соседке умереть, как умер Сталин. Почему же, став свидетелями явного желания Берии смерти Сталину, руководители СССР, собравшись в Кремле, дружно проголосовали за назначение его министром внутренних дел СССР» первым заместителем Председателя Совета Министров СССР. При этом из порядка перечисления первых заместителей следовало, что Берия стал вторым человеком в стране? Неужели Берия говорил о том, что он «убрал» Сталина лишь Молотову, с которым у него не было близкой дружбы? Скорее всего, об этом же знали, но почему-то молчали другие руководители партии и страны. Наконец, зачем Берия откровенно демонстрировал свое неуважение к умирающему Сталину и сообщал о своей ответственности в убийстве?

Прежде всего, очевидно, что Берия так себя вел, потому что он был уверен в своей безнаказанности, а также в том, что они готовы сотрудничать с ним в действиях по отстранению Пономаренко и других руководителей, которых в последние месяцы своей жизни выдвигал Сталин. Формирование ими 5 марта нового руководства страны за пару часов до смерти Сталина свидетельствовало о том, что они спешили пересмотреть решения XIX съезда КПСС и октябрьского Пленума ЦК. При новом распределении мест из руководства страны были исключены почти все новые выдвиженцы Сталина. Проект решения о назначении Пономаренко Председателем Совета Министров СССР был предан забвению. В новом руководстве Маленков стал Председателем Совета Министров СССР, то есть фактически первым руководителем страны. Перечисляя состав нового правительства, следом за Маленковым называли Л.П. Берию, который стал вторым человеком в стране.

Однако положение «второго человека» в руководстве никогда не бывает устойчивым. Поэтому с первых же дней после назначения на пост министра внутренних дел СССР Л.П. Берия постарался укрепить свое положение в министерстве, которое было создано путем слияния МВД и МГБ. Многие его сторонники были поставлены им на видные посты. Одновременно Берия внес ряд радикальных предложений, чтобы максимально освободить возглавляемое им министерство от многих обязанностей, которые до сих пор выполняли МВД и МГБ: охрана заключенных передавалась Министерству юстиции, резко сокращалось число строек, осуществляемых МВД. Хроме того, Берия внес предложение распространить амнистию, намеченную в связи с кончиной И.В. Сталина, на ряд категорий преступников, которых первоначально не собирались освобождать (например, воры-рецидивисты). Это предложение привело к существенному расширению числа амнистированных: до 1 181 264 человек (из 2,5 миллиона заключенных).

Стремлением освободить МВД СССР от обременительных занятий можно объяснить и предложения Берии, направленные на изменение политики в Литве и Западной Украине, где продолжались операции против противников советского строя, Берия предложил активнее выдвигать национальные кадры в Литве и областях Западной Украины. Однако вскоре стало ясно, что курс Берии на выдвижение национальных кадров не ограничивается Украиной и Прибалтикой и сопровождается устранением лиц русской национальности из руководства всех союзных республик. Очевидно, Берия собирался снискать поддержку в руководящих кадрах, представлявших национальные меньшинства СССР. При этом он старался использовать аппарат Министерства внутренних дел СССР, освобожденный от многих хозяйственных дел и части забот по охране заключенных, для усиления контроля над партийными кадрами.

Берия давал указания своим сотрудникам на местах проверять национальный состав партийных кадров и направлял в Президиум ЦК записки МВД СССР для обоснования своих предложений но изменению политики партии в союзных республиках. В то же время в своей сложной игре Берия стремился заручиться поддержкой максимального числа членов Президиума ЦК, Уже в первые же дни своего пребывания у власти распоряжением Берии была освобождена из-под стражи жена В.М. Молотова — Полина Жемчужина. Известно, что в своем последнем выступлении на октябрьском Пленуме ЦК КПСС Сталин обвинил Молотова в том, что он пересказывал секретные решения Политбюро своей жене, а та сообщала эти сведения американским и израильским дипломатам. По распоряжению Берии было прекращено так называемое «дело врачей», которое провоцировало недоверие к лицам еврейской национальности, а, стало быть, затрагивало не только Молотова, но также Ворошилова и Первухина, жены которых были еврейками, а также Кагановича, являвшегося единственным евреем в составе Президиума ЦК.

В своих доверительных беседах с Молотовым, Кагановичем и другими, о которых они позже вспоминали, Берия изображал себя спасителем их лично и их супруг благодаря тому, что он убрал Сталина. В то же время Берия прекрасно понимал, что его усилия по укреплению своего положения могут вызвать контрмеры его коллег, и он старался объединить вокруг себя членов Президиума ЦК в борьбе против общего врага. Таким врагом стал покойный Сталин.

Очевидно, что Берия не собирался ограничить свой антисталинский поход рамками Президиума ЦК КПСС. Ведь обвинения в убийстве Сталина могли быть высказаны многими советскими людьми, помимо Василия Сталина и неизвестной «старухи с клюкой», как только они преодолели бы шок от смерти Сталина и осознали бы, кому был выгоден пересмотр решений октябрьского Пленума ЦК КПСС. Охранники сталинской дачи могли разнести на всю страну свои рассказы о том, как мешали Берия и другие советские руководители вызову врачей к парализованному Сталину. Люди из аппарата ЦК и Совета Министров СССР могли рассказать о готовившемся назначении Пономаренко председателем Совета Министров СССР и о том, как это решение было заменено назначением на этот пост Маленкова. Участники октябрьского Пленума ЦК могли рассказать о последнем выступлении Сталина, в котором он объявлял о своем желании выдвигать к руководству более молодых, энергичных и образованных деятелей. Эта информация могла бы стать взрывным материалом» который подорвал бы доверие к новому правительству. Однако если бы удалось убедить советских людей, что смерть Сталина — это не трагедия, а событие, которое облегчило жизнь страны, то обвинения в убийстве Сталина не получили бы большой поддержки.

Прежде всего Берия стал обвинять Сталина в том, что тот нес ответственность за различные беззакония, творившиеся в стране. Позже в своем выступлении на июльском Пленуме ЦК КПСС бывший член Политбюро A.A. Андреев отмечал «появление материалов за подписью Берия в протоколах Президиума по делу врачей, по Грузии и др., где на имя товарища Сталина бросается тень». В выступлении на том же пленуме заместитель Председателя Совета Министров СССР И.Т. Тевосян указывал, что «в записках МВД по делу врачей и работников Грузии, разосланных по его настоянию всем партийным организациям, отмечалось, что избиение арестованных производилось по прямому указанию товарища Сталина».

Утверждать, что фабрикация следственных дел и избиения допрашиваемых — вещи неслыханные, что следователи прибегали к недозволенным методам допроса лишь по приказу самого высокого начальства в стране, каким был Сталин, мог либо человек очень неосведомленный и наивный, либо профессиональный работник правоохранительных органов, который, как и многие его коллеги, предпочитал утверждать вопреки фактам, что пытки и истязания допрашиваемых в следственных органах давно исчезли. Однако Берия не был наивным и неосведомленным человеком. За десятилетия работы в правоохранительных органах Берия мог узнать о методах ведения допросов, к которым зачастую прибегали и прибегают полицейские органы всех стран мира во все времена. В течение второй половины 1953 года в 40 томах «дела Берия» было собрано множество примеров нарушения законности работниками НКВД и лично Берией в ту пору, когда он возглавлял это учреждение. Исследователь истории советских правоохранительных органов Владимир Некрасов писал: «Судебный процесс над Берией еще раз подтвердил, что в 1939–1940 годах арестованных продолжали избивать по указанию Берии. Он и лично избивал их. По показаниям Мамулова, в приемной Берии в письменном столе хранились резиновые палки и другие предметы для избиений».

Угрозы пытками и истязаниями были настолько привычными для Берии, что стали его постоянным способом воздействия не только на заключенных, но и на свободных людей даже в те годы, когда он не занимал посты наркома и министра внутренних дел. Министр нефтяной промышленности СССР. Н.К. Байбаков вспоминал в июле 1953 года: «Зная Берия по совместной работе более 10 лет, я не помню случая, чтобы какой-нибудь разговор по телефону или при личной встрече проходил в спокойных тонах. Как правило, он любил выражаться нецензурными словами, оскорблял словами, вроде таких: «переломаю ноги», «переломаю ребра», «посажу в тюрьму», «пойдешь в лагерь»… и так далее». Так же известно, что эти угрозы не всегда были пустыми и порой завершались арестами и заключением в лагеря, пытками и избиениями тех, кто вызвал гнев Берии.

Проявив же инициативу в широкой амнистии заключенных по уголовным делам, а также по делам политическим, Берия рассчитывал на то, что люди, вышедшие на свободу весной 1953 года, воспринимали Берию как своего освободителя. Берия же старался заручиться поддержкой этих людей. На это обратил внимание в своем выступлении H.A. Булганин на июльском (1953 г.) Пленуме ЦК, рассказавший об обстоятельствах освобождения тех, кто проходил по «делу врачей»: «Сейчас выясняется такой штрих: Берия со всех освобожденных взял подписку… как они себя должны вести в дальнейшем. Ясно, что подписки взяты для того, чтобы Держать этих людей и дальше в своих руках». Вина же за пребывание этих людей в заключении возлагалась на Сталина.

Берия не ограничивался обвинением Сталина в нарушении законности. Пересмотру подвергались и многочисленные решения по политическим и хозяйственным вопросам, принятым по инициативе Сталина. На июльском (1953 г.) Пленуме ЦК Байбаков вспоминал, что Берия, который до смерти Сталина всячески настаивал на ускорении выработки предложений по добыче нефти на дне Каспийского моря, «буквально через 5–6 дней после смерти Сталина… с надрывом в голосе буквально сказал следующее: «К черту авантюристический план Сталина. Выброси и сожги все документы по разведке на нефть в Каспийском море» и повесил трубку».

По предложению Берии 9 мая 1953 года было принято постановление Президиума ЦК КПСС, в котором приказывалось «отказаться от оформления портретами колонн демонстрантов и зданий предприятий, учреждений и организаций в дни государственных торжественных праздников». Таким образом, впервые за три десятилетия изображения Сталина переставали использоваться для украшения городов и сел страны во время праздников.

Между тем кампания, развязанная Берией по дискредитации Сталина, получала поддержку в Президиуме ЦК. Став соучастниками пересмотра решений XIX съезда и октябрьского Пленума ЦК по кадровым вопросам, члены Президиума ЦК стремились доказать неправоту Сталина, при жизни которого были принятыми решения, и поддерживать версию о том, что эти решения были навязаны Сталиным съезду и ЦК. Одновременно бывшие коллеги Сталина, оказавшись у власти, стремились доказать, что они вполне пригодны для управления страной и даже не хуже Сталина справляются с этим делом.

В то же время у большинства из них не было готовых рецептов того, как решать насущные проблемы страны, и они подхватывали те предложения, которые, как из рога изобилия, сыпались от нового министра внутренних дел СССР. Впрочем, это длилось не так уж долго. По мере того, как Берия захватывал инициативу в формировании политического курса страны, это. настораживало его коллег. Кроме того, последствия ряда решений, поспешно принятых по инициативе Берии, свидетельствовали об их непродуманности.

Так, радикальная амнистия, осуществленная по рекомендации Берии, породила рост беззакония и преступности. Целые города и поселки оказались в руках освобожденных воров-рецидивистов. Даже в Москве и в Подмосковье страх перед «амнистированными» терроризировал жителей столицы и ее окрестностей. На июльском (1953 г.) Пленуме ЦК КПСС утверждалось, что предложения Берии по изменению политики в союзных республиках, вроде бы направленные на улучшение межнациональных отношений, лишь способствовали подъему националистических настроений и росту межнациональных противоречий.

Инициативы Берии на международной арене лишь способствовали дестабилизации социалистического лагеря. По предложению Берии Совет Министров СССР принял 2 июня постановление «О мерах, направленных на улучшение политической ситуации в ГДР», в котором говорилось об отказе от политики ускоренного построения социализма и принятии курса на создание «единой, демократической, миролюбивой и независимой Германии». В духе этого постановления в Москве прошли переговоры с руководством ГДР. Позже утверждалось, что на этих переговорах Берия грубо и бесцеремонно вел себя в отношении В. Ульбрихта и других руководителей ГДР, На заседании Политбюро СЕПГ (Социалистической единой партии Германии), состоявшемся 5–6 июня, это постановление было названо «документом Берии». Сведения о готовности СССР уйти из ГДР вызвали панику среди членов СЕПГ и надежды на перемены среди противников существовавшего в республике строя. В условиях недовольства обострившимся материальным положением рабочих, слухи о скором уходе СССР из ГДР вызвали волнения, которые переросли в восстание в Берлине 17 июня 1953 года. Л.П. Берии пришлось лично выехать в ГДР, где он участвовал в организации подавления восстания.

Пример ГДР мог стать заразительным и для других просоветских стран Европы. А Берия в это время лично вмешивался в политические процессы в этих странах. По его настоянию премьер-министром Венгрии был назначен Имре Надь. (В 1955 году он был отправлен в отставку.).

Нет сомнения и в том, что предложения Берии об изменениях в оформлении колонн демонстраций, а также зданий в дни государственных праздников могли лишь способствовать дестабилизации обстановки в обществе. Отказ от сложившихся за более чем 30 лет традиций, а уж тем более запрещение портретов Сталина мог лишь спровоцировать возмущение у подавляющего большинства советских людей.

Ряд членов Президиума стали задумываться, куда могут привести действия Берии. Для этого были известные основания. Сын Берии Серго в своих воспоминаниях утверждал, что, вступив на путь отторжения сталинского наследия, его отец был готов далеко пойти в демонтаже советского строя. Ссылаясь на беседы со своим отцом в эти дни, Серго Берия утверждал, что Л.П. Берия готовил широкомасштабные изменения, схожие с теми, которые были осуществлены М.С. Горбачевым. Он писал: «Отец… бросил вызов системе… Провозглашенная на весь мир перестройка оказалась лишь неудачной реализацией идей, выдвинутых им за три десятилетия до «исторического» Пленума 1985 года». С.Л. Берия считал, что его отец собирался созвать чрезвычайный съезд партии, на котором должна была быть обсуждена предлагавшаяся им радикальная перестройка советского общества.

В своей книге «Мой отец — Лаврентий Берия» Серго Берия писал, что его отец «видимо, рассуждал так: соберется Чрезвычайный съезд, расставит все по своим местам и каждому воздаст то, что заслужил… Выступи отец на съезде, думаю, его бы под держали». Вряд ли можно считать, что опытный политик, каким был Л.П. Берия, стал бы выносить свои предложения на неподготовленную дискуссию съезда партии. Все действия Л.П. Берии с марта по июнь 1953 года свидетельствовали о его целенаправленной деятельности по укреплению своих политических позиций в руководстве страны. Если бы Чрезвычайный съезд КПСС, о котором говорил Л.П. Берия своему сыну, состоялся, он бы был, без сомнения, подготовлен таким образом, чтобы обеспечил единодушную поддержку Л.П. Берии.

Одновременно им была намечена широкая программа перемен в общественном устройстве страны и ее внешней политике, о которой отчасти писал сын Берии Серго. Оценивая деятельность Берии с точки зрения обретенного исторического опыта, ряд современных авторов видят в ней первую попытку разрушения СССР и советского строя, предшествующую событиям конца 80-х — начала 90-х годов. Так, профессор С. Бацанов в своей статье «Берия и другие «демократы», опубликованной в июле 1599 года, утверждал, что «Берия, как и Горбачев, был за ликвидацию ГДР… разделение Советского Союза на ряд суверенных государств, против колхозов, за частную собственность». Логика борьбы за власть толкала руководителей страны к новым авантюрам, в ходе которых забота о великой стране и ее народах приносилась в жертву их корыстным интересам.

Возможно, что созыв Чрезвычайного съезда партии был приурочен к первому в СССР испытанию термоядерного оружия, которое должно было произойти та Семипалатинском полигоне в середине августа 1953 года. Лишь после ареста Берии члены советского руководства с удивлением узнали, что через полтора месяца в стране состоится испытание первой советской водородной бомбы. Маленков с возмущением докладывал пленуму о том, Что Берия, который возглавлял атомную промышленность страны, «без ведома ЦК и правительства принял решение организовать взрыв водородной бомбы». Нет сомнения в том, что Берия мог бы использовать это испытание как свидетельство личного успеха и существенно укрепить свое политическое положение.

Опираясь на аппарат МВД, сочувствие освобожденных им людей, используя пропагандистский эффект испытания невиданного в мире оружия, Берия мог бы существенно укрепить свое положение в стране и осуществить еще более активные действия по изменению общественного устройства в СССР. Для этого ему надо было публично дискредитировать Сталина и созданную им систему управления. Хотя Серго Берия уверяет в обратном, все, что было известно о прошлом Берии, его стиле работы, его стремлении действовать с позиции силы, не позволяют предположить, что такие перемены привели бы к насаждению в стране демократических институтов.

Напротив, можно предположить, что существовавшие в Советской стране различные институты, которые открывали возможности для критики начальства, защиты интересов рядовых граждан от произвола вышестоящих властей, были бы или ограничены в нравах или ликвидированы. Было также очевидно, что в партийных институтах, которые обеспечивали возможность контроля над правоохранительными органами, Берия видел серьезное препятствие и стремился их ликвидировать. Сталинская система управления, в которой партия являлась главным инструментом, а остальные организации и учреждения — ее «приводными ремнями», не устраивала Берию. Ему требовалась система управления, в которой господствовали любимые им методы воздействия на людей — от угроз «переломать ноги и руки» до настоящих пыток и истязаний.

Быстро освобождаясь от уголовников и лагерей, в которых сидели уголовники, Берия постарался сохранить в неприкосновенности лагеря для политических заключенных. В служебной записке, направленной в правительство, Берия приказным тоном писал: «В составе МВД СССР остаются особые лагеря для содержания особо опасных государственных преступников и для осужденных военных преступников из числа бывших военнопленных». Не исключено, что в случае переворота, в результате которого власть перешла бы к руководству МВД а партииные органы оказались фактически или даже формально безвластными, Берия использовал бы в «особых лагерях МВД» места, освободившиеся после амнистии, для работников КПСС различного уровня.

Незадолго до своего ареста Берия внес на рассмотрение Президиума ЦК КПСС предложение о правах особых совещаний, созданных еще 5 ноября 1934 года. Не исключено, что Берия стремился укрепить положение особых совещаний МВД перед тем, как им пришлось бы много работать по разбору дел тех людей, кого стали бы направлять в лагеря для политических заключенных.

Нет сомнения в том, что разгром КПСС под лозунгами борьбы против беззаконий, совершавшихся якобы по приказу Сталина, потряс бы страну до основания. Слишком свежа была в сознании людей память о всенародном горе, вызванном смертью Сталина. Советские люди не могли забыть состоявшийся полгода назад XIX съезд КПСС, в котором участвовал Сталин, а также клятвы руководителей страны у гроба Сталина быть верными делу Ленина — Сталина и КПСС. Не исключено, что для того, чтобы сосредоточить все усилия на подавлении недовольства в обществе, Берии пришлось бы пойти на ряд уступок тем внутренним и внешним силам, которые могли воспользоваться дестабилизацией общества для нанесения по СССР мощных ударов. Многие руководители страны полагали, что Берия вольно или невольно вел дело к развалу Союза ССР. Н.С. Хрущев считал, что «предложения Берия были направлены на то, чтобы поссорить русских с другими национальностями, чтобы разжечь вражду между народами нашей страны».

Потом Берию обвиняли также в попытках единолично наладить отношения с Югославией, фактически находившиеся на грани полного разрыва с 1948 года. По словам Молотова, Берия собирался «сговориться с Ранковичем и Тито, которые ведут себя как враги Советского Союза… Одного этого факта достаточно, чтобы сделать вывод: Берия — агент чужого лагеря, агент классового врага». В этой критике Молотов был поддержан другими участниками пленума.

Особое беспокойство вызвало предложение Берии об отказе от строительства социализма в Германской Демократической Республике. Оценивая предложение Берии об уходе из ГДР, В.М. Молотов сказал, что его принятие «значило — отказаться от того, что было завоевано кровью наших солдат, кровью нашего народа, в тяжелой борьбе с гитлеризмом». Вероятно, что за отказом от ГДР могло бы последовать и более широкое отступление СССР из Центральной и Юго-Восточной Европы.

Многие высказывания Берии позволяли прийти к выводу, что во имя укрепления своей поддержки он был готов пойти на серьезные перемены и в общественной организации страны. Суммируя свои впечатления от предложений и высказываний Берии, Молотов утверждал, что «у него был другой курс — курс на капитализм».

Опасаясь, что инициативы Берии поведут к развалу СССР и даже к ликвидации советского строя, считая, что они направлены на укрепление положения лишь самого Берии и возглавляемого им министерства, члены Президиума ЦК выступили против него. На заседании Президиума ЦК КПСС 26 июня 1953 года Маленков при поддержке большинства присутствовавших обвинил Берию в стремлении поставить МВД СССР над партией. Берия был смещен со всех постов и арестован.

На состоявшемся со 2 по 6 июля 1953 года Пленуме ЦК КПСС эти обвинения были поддержаны всеми ораторами. Вина за беззакония, которую Берия пытался возложить на Сталина, теперь перекладывалась исключительно на самого Берию, а также его предшественников на посту. В своем выступлении на пленуме Н.С. Хрущев говорил: «Давайте мы посмотрим назад, возьмем период последних 10 лет. Какие заговоры внутри страны были открыты Министерством внутренних дел, Министерством госбезопасности? Было много липовых, дутых дел, а заговоров никаких… Давайте посмотрим дела 1937 года и после 1937 года, среди них также было много липовых дел. (Голос из Президиума: «Больше половины липы, правильно»)… Возьмите дело «врачей-вредителей». Это позорное дело для нас. Мингрельское дело в Грузии — тоже «липа». (При этом Хрущев скрыл, что оба упомянутых им сфальсифицированных дела были инициированы, когда он сам курировал МГБ СССР, а были прекращены по требованию Берии.) «Почему же он стремился на пост министра внутренних дел?» — спрашивал Хрущев и отвечал: «Ему этот пост был нужен для того, чтобы взять в свои руки этот, я бы сказал, трудно контролируемый орган и использовать в своих гнусных целях… Берия, Ягода, Ежов, Абакумов, — все это ягодки одного поля». Получалось, что сама система государственной безопасности порождает беззакония и годна лишь для «гнусных целей». Объясняя «гнусные цели» Берии, Хрущев обвинял его в стремлении «установить через МВД свою диктатуру, поставить МВД над партией».

Хрущев возлагал на Берию ответственность за самые различные проблемы страны, в то же время замечая, что в последние годы своей жизни Сталин не вполне держал под контролем ситуацию в стране и излишне доверял Берии. Хрущев говорил: «К сожалению, мы не могли принять важных решений по сельскому хозяйству как в последний период жизни Сталина, так и после его смерти. Почему? Потому, что при постановке того или иного вопроса Берия сеял сомнения или часто при обсуждении добивался снятия вопроса с обсуждения. Мы все уважаем товарища Сталина. Но годы свое берут. В последнее время товарищ Сталин бумаг не читал, людей не принимал, потому что здоровье у него было слабое. И это обстоятельство ловко использовал прохвост Берия, очень ловко. Он, как провокатор, подсказывал товарищу Сталину, что, мол, вопрос не подработан и он снимался… Так было при жизни товарища Сталина, он это продолжал и после его. смерти. Я хочу высказать свои соображения, почему он так поступал. Он — провокатор. Он считал — чем хуже, тем лучше… В результате многие отрасли сельского хозяйства находятся в запущенном состоянии: молока мало, мяса мало. А какой же коммунизм, если нет лепешек и масла?.. Это делалось для того, чтобы свалить вину на других, а потом, добравшись до власти, объявить амнистию, чтобы сказали: вот Берия спасает. Это — дешевая демагогия… Это был провокатор, крупный провокатор… Ведь нам могут сказать наши друзья: слушайте, дорогие товарищи, вы нас учите, как строить социализм, а вы у себя картофель выращивать не умеете, не можете обеспечить свой народ, капусты у вас в столице нет. А почему? Потому, что не могли решить, срывает провокатор». Если Берия пытался свалить наличие различных проблем на Сталина, то Хрущев и другие выступавшие на пленуме обвиняли во всех бедах страны Берию.

Некоторые из выступавших энергично осудили антисталинскую кампанию Берии. В своем выступлении министр металлургии И.Т. Тевосян заявил: «Берия начал чернить имя товарища Сталина, имя, священное для всех нас, коммунистов, для всего нашего народа… чтобы возвысить себя, свое имя». Каганович утверждал, что «Берия хочет, дискредитируя Сталина, подорвать ту основу, на которой мы сидим, и очистить путь себе». Он признавал: «Надо сказать, что кое-чего он добился. Сталин постепенно стал сходить со страниц печати». Известно, что после появления на страницах «Литературной газеты» 19 марта статьи ее главного редактора К. Симонова, в которой он писал, что «самая важная» задача литературы состояла «в том, чтобы во всем величии и во всей полноте запечатлеть… образ величайшего гения всех времен и народов — бессмертного Сталина», его вызвали в ЦК и пригрозили немедленной отставкой с занимаемого им поста. (Симонов был снят с поста главного редактора в августе 1953 года.)

Каганович заявлял: «Мы знаем хорошо, что у каждого даже великого человека есть недостатки, были они и у товарища Сталина. И мы, его ученики, не намерены обожествлять его без недостатков… Однако это не означает, что мы позволим изменять направо и налево устои, основы великого учения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. А именно к этому и вел дело этот новоявленный претендент в «диктаторы»…. Берия враждебно относился к заявлениям о том, что Сталин великий продолжатель дела Ленина, Маркса — Энгельса. Сегодня, ликвидировав этого предателя Берию, мы должны полностью восстановить законные права Сталина и именовать Великое коммунистическое учение — учением Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина (Аплодисменты)».

В своем выступлении бывший член Политбюро A.A. Андреев потребовал прекращения кампании против культа личности: «Появился откуда-то вопрос о культе личности. Почему стал этот вопрос? Ведь он решен давным-давно в марксистской литературе, он решен в жизни, миллионы людей знают, какое значение имеет гениальная личность, стоящая во главе движения, какое значение имели и имеют Ленин и Сталин, а тут откуда-то появился вопрос о культе личности. Это проделки Берии. (Из президиума товарищ Ворошилов: «Правильно».) Он хотел похоронить имя товарища Сталина и не только имя товарища Сталина, но это было направлено и против преемника товарища Сталина товарища Маленкова. (Голос из зала: «Правильно». Маленков: «Все мы преемники, одного преемника у товарища Сталина нет».) Вы являетесь Председателем Совета Министров, пост, который занимал т. Сталин. (Голос из зала: «Правильно». Бурные аплодисменты.)»

Пленум ЦК отменил решение Президиума ЦК от 9 мая о порядке оформления колонн демонстрантов и зданий в дни государственных праздников, в соответствии с которым запрещалось использовать во время праздников портреты Сталина, а также членов Президиума ЦК. Казалось, что Берия, как и Троцкий до него, потерпел провал в своих попытках «судить» Сталина.

Суд над Берией и его подельниками в декабре 1953 года сопровождался обвинением их не только в попытке «поставить МВД СССР над партией», ной в вопиющих нарушениях законности, совершенных ими в 30–50-х годах. Их всех приговорили к расстрелу и приговор был быстро приведен в исполнение. (В начале XXI века П.Я. Мешик и ряд других участников этого процесса были посмертно реабилитированы. Хотя сам Берия не был реабилитирован, вскоре появилась версия о том, что сам Берия был расстрелян до суда.)

Сообщения об аресте, суде, а затем расстреле Л.П. Берии вновь поразили советских людей в переломном 1953 году. По всей стране были проведены соответствующие митинги и собрания на предприятиях и в учреждениях, на которых бывшего «второго человека» страны именовали «агентом международного империализма», не приводя в подтверждение этого никаких убедительных фактов. В результате отношение значительной части советских людей к происшедшему отличалось сочетанием цинизма и легкомыслия, что выразилось в популярной частушке:

«Берия, Берия
Вышел из доверия!
…. А Георгий Маленков
Надавал ему пинков».

Глава 3

Маленков против культа личности Сталина

Арест Берии подвел черту под его попытками дискредитировать Сталина. Однако в своем заключительном выступлении на июльском Пленуме ЦК Г.М. Маленков подверг критике те положения выступлений A.A. Андреева и И.Т. Тевосяна на Пленуме ЦК, в которых осуждалась кампания против культа личности. Объявив, что культ личности органически чужд марксизму-ленинизму, Маленков зачитал отрывок из частного письма Карла Маркса, написанного в 1877 году историку, немецкому социал-демократу Вильгельму Блоссу. (По каким-то причинам Вильгельма Блоса в этом и многих последующих политических документах ЦК КПСС именовали «Блоссом».) В письме говорилось о «неприязни» Маркса «ко всякому культу личности». Он писал, что «никогда не допускал до огласки многочисленные обращения, в которых признавались мои заслуги и которыми мне надоедали из разных стран, — и даже никогда не отвечал на них, разве только изредка за них отчитывал».

Кроме того, Маленков заявил: «Товарищи, здесь на Пленуме, неосторожно и явно неправильно был затронут вопрос о преемнике товарища Сталина. Я считаю себя обязанным ответить на следующее выступление. Никто один не смеет, не может, не должен и не хочет претендовать на роль преемника. (Голоса: «Правильно». Аплодисменты.) Преемником великого Сталина является крепко сплоченный, монолитный коллектив руководителей партии, проверенных в трудные годы борьбы за судьбы нашей родины, за счастье народов Советского Союза, закаленных в борьбе с врагами партии, испытанных борцов за дело коммунизма, способных последовательно и решительно проводить выработанную нашей партией политику, направленную на успешное построение коммунизма. Такой коллектив, сплоченный на принципиальной основе великого учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина, у нас есть. Партия его знает. Он и является преемником товарища Сталина. (Бурные аплодисменты.)» С этого времени в пропаганде постоянно стали говорить о решающей роли партии и ее «коллективного руководства». Постоянно говорилось и о том, что культ личности противоречит марксизму.

Фактически обвиняя Сталина в пренебрежении к этим положениям марксизма, Маленков заявил: «Вы должны знать, товарищи, что культ личности т. Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене вовсе отсутствовала. Мы не имеем права скрывать от вас, что такой уродливый культ личности привел к безапелляционности единоличных решений, и в последние годы стал наносить серьезный ущерб делу руководства партией и страной».

В качестве первого примера ошибок Сталина Маленков сослался на его выступление на октябрьском Пленуме ЦК, в котором он, по словам Маленкова, «без всяких оснований дискредитировал тт. Молотова и Микояна». Маленков также заявил, что в феврале 1953 года Сталин «настойчиво предложил увеличить налоги в деревне на 40 миллиардов рублей. Все мы понимали вопиющую неправильность и опасность этого мероприятия. Мы говорили, что все денежные доходы колхозов составляют немного более этой суммы. Однако этот вопрос не был подвергнут обсуждению, коллективность в руководстве была настолько принижена и подавлена, что приводимые т. Сталину доказательства были им безапелляционно отброшены». Маленков возложил на Сталина ответственность и за то, что план строительства Главного Туркменского канала оказался непродуманным, а расчет необходимых расходов и экономической эффективности этого строительства не был произведен. Осудил Маленков и положение из работы Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» о постепенном переходе от товарообмена к продуктообмену.

Однако критика Маленковым Сталина умерялась его последующими заявлениями: «Как видите, товарищи, и у великих людей могут быть слабости. Эти слабости были и у т. Сталина. Мы должны об этом сказать, чтобы правильно, по-марксистски поставить вопрос о необходимости обеспечить коллективность руководства в партии, критику и самокритику во всех партийных звеньях, в том числе, прежде всего, в ЦК и в Президиуме. Мы должны об этом сказать, чтобы не повторить ошибок, связанных с отсутствием коллективного руководства и с неправильным пониманием вопроса о культе личности, ибо эти ошибки, в отсутствие т. Сталина, будут трижды опасными. (Голоса: «Правильно»».) Мы обязаны остро поставить этот вопрос. Тут не может быть недомолвок. Если при т. Сталине возможны были ошибки, то тем более чревато большими опасностями повторение их в отсутствие такого вождя, каким был т. Сталин. (Голоса: «Правильно».) Уважать, чтить и свято следовать великому учению Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина — это значит, прежде всего, устранять то, что мешает последовательному его проведению».

Таким образом, хотя нападки Берии на Сталина были осуждены, впервые с официальной трибуны ЦК прозвучала критика ряда теоретических высказываний и практических действий Сталина. Несмотря на то, что обвинения Сталина в организации беззаконий были отвергнуты, все же создавалось впечатление, что Сталин проявил беспечность, позволив Берии и его подручным творить беззакония. В то же время выступление Маленкова не было опубликовано, и его критические заявления в адрес Сталина не распространялись в печати.

Указывая на ошибки Сталина, Маленков утверждал, что новое руководство готово в ближайшее время принять меры для их устранении и решения давно насущных проблем. В принятом пленумом постановлении «О преступных и антигосударственных действиях Берия» говорилось не только о бывшем министре внутренних дел. В нем обращалось внимание на нарушения порядка в созыве съездов партии и пленумов ЦК в течение последних лет (то есть в последние годы жизни Сталина). Указывалось на отступление «от марксистско-ленинского понимания вопроса о личности в истории». (После этого следовала все та же цитата из «письма Карла Маркса Вильгельму Блосу».)

В заключении постановления его авторы подчеркивали важность «неразрывной связи» КПСС с народом. Обращалось внимание на необходимость «чутко относиться к запросам трудящихся, проявлять повседневную заботу об улучшении материального благосостояния рабочих, колхозников, интеллигенции, всех советских людей, памятуя, что забота об интересах советского народа является важнейшей обязанностью нашей партии… Было бы неправильно забывать о том, Что у нас есть еще и нерешенные неотложные хозяйственные задачи, особенно в деле дальнейшего подъема сельского хозяйства (животноводство, овощеводство и т. д.). У нас имеются еще известные трудности роста, связанные с решением гигантской задачи максимального удовлетворения непрерывно растущих материальных и культурных потребностей трудящихся».

Через месяц после завершения Пленума ЦК Маленков выступил 8 августа 1953 года на сессии Верховного Совета СССР. Значительную часть своего выступления Г.М. Маленков посвятил рассказу о серьезных проблемах советского сельского хозяйства. Под аплодисменты собравшихся он объявил о решении «пойти незначительное снижение норм обязательных поставок с личного подсобного хозяйства колхозников», «изменить систему обложения колхозников сельскохозяйственным налогом, снизить денежный налог в среднем примерно в 2 раза с каждого колхозного двора и снять полностью оставшуюся недоимку по сельскохозяйственному налогу прошлых лет». Маленков выразил надежду на то, что «задача создания в течение ближайших 2–3 лет обилия продовольствия для населения и сырья для легкой промышленности будет успешно решена». При этом Маленков обещал, что ежегодные сокращения цен на эти товары, осуществлявшиеся в последние годы правления Сталина, будут продолжены.

В заключение своей речи Маленков заверял, что «Коммунистическая партия и Советское правительство знают, куда и как вести народ, потому что они руководствуются научной теорией общественного развития — марксизмом-ленинизмом, знамя которой высоко поднято нашим отцом и учителем гениальным Лениным и продолжателем его дела великим Сталиным. (Бурные аплодисменты.) Советское государство и Коммунистическая партия вооружают народ на основе учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина глубоким знанием объективных законов развития общества, законов строительства коммунизма и дают тем самым ясную перспективу созидательной деятельности советского народа».

Достаточно было сравнить речь Маленкова 8 августа 1953 года и его выступление с отчетным докладом на XIX съезде КПСС, чтобы заметить, насколько изменилась его оценка Сталина. Тогда Маленков упомянул имя Сталина и слово «сталинский» более 50 раз, многократно цитировал его высказывания, а целый раздел доклада был посвящен работе Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». Тогда Маленков именовал Сталина «великим», «гениальным», «вождем», «учителем». Теперь упоминания Сталина были значительно реже, а цитат из работ Сталина не было. Так Маленков реализовал выдвинутые им на июльском пленуме положения о «борьбе против культа личности».

Провозглашенные Маленковым налоговые льготы и обещания быстро увеличить производство товаров широкого потребления были положительно оценены в народе. В той же форме, в какой была дана оценка аресту Берии, и в таком же легкомысленном духе теперь было высказано мнение по поводу отличия курса Маленкова от прежней политики страны:

«Батюшка Сталин Дал угля и стали.
А Георгий Маленков Дал нам хлеба и блинков!»

В то же время своим выступлением Маленков подчеркнул решающую роль возглавлявшегося им Совета Министров, а также Верховного Совета, на сессии которого он выступил. Это могло беспокоить партийных руководителей центрального и местного уровня. Этим воспользовался Хрущев.

Через месяц состоялся Пленум ЦК КПСС, посвященный развитию сельского хозяйства страны. На нем с главным докладом выступил секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев. Казалось бы, доклад Хрущева развивал положения речи Маленкова от 8 августа. В то же время Хрущев явно старался перехватить у Маленкова инициативу, предложив программу ускоренного развития сельского хозяйства. Судя по содержанию его доклада, Хрущев поддержал Маленкова в его стремлении ограничить упоминания о Сталине. В своем докладе Хрущев лишь однажды привел высказывание Сталина, а цитировал Ленина чаще и более подробно. Сентябрьский Пленум существенно укрепил положение Н.С. Хрущева, который был избран Первым секретарем ЦК КПСС.

Лишь в докладе Председателя Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилова на торжественном собрании в Москве 6 ноября 1953 года по случаю 36-й годовщины Октябрьской революции о Сталине было сказано значительно больше и теплее. Ворошилов говорил о роли Сталина в советской истории, именуя его «великим вождем», «гениальным полководцем», «снискавшим общее признание и безграничное доверие народа и партии». Ворошилов завершил свое выступление словами: «Под знаменем Ленина — Сталина, под руководством Коммунистической партии — вперед, к победе коммунизма!»

Правда, на следующий же день в своем выступлении на параде на Красной площади министр обороны H.A. Булганин ограничил упоминание Сталина лишь дежурной фразой о «знамени Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина». Речь была завершена здравицей в честь КПСС. Создавалось впечатление, что у членов Президиума ЦК существуют разные оценки Сталина. Однако в статье о демонстрации на Красной площади 7 ноября, опубликованной в «Правде», говорилось: «Высоко над колоннами подняты портреты великих учителей трудящихся — Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина». Не было сомнений в том, что Сталин по-прежнему занимает самое высокое место в пантеоне наиболее почитаемых вождей правящей партии и страны.

Через полтора месяца в день рождения И.В, Сталина 21 декабря 1953 года в центральных газетах страны было опубликовано постановление Комитета по международным Сталинским премиям, как это повелось с 21 декабря 1950 года. В «Правде» была опубликована статья члена-корреспондента АН СССР Ф.В. Константинова «И.В. Сталин и вопросы строительства коммунизма», в которой много говорилось о теоретической и практической деятельности Сталина.

В первую годовщину со дня смерти И.В. Сталина 5 марта 1954 года во всех центральных газетах страны были опубликованы передовые статьи, посвященные этому событию, и большие фотографии Сталина. В этот день и накануне его на предприятиях и в учреждениях страны были проведены беседы, посвященные памяти Сталина. В «Правде» отмечалось, что такие беседы проводились в цехах заводов, в учреждениях, в учебных заведениях, на стройках, в клубах, на агитпунктах. Сообщалось, что «агитаторы партийной организации Киевского сахаротреста провели беседы с избирателями, проживающими в домах по улицам Парижской Коммуны и Крещатику». При этом говорилось, что «агитаторы и пропагандисты рассказывают трудящимся о жизни и деятельности И.В. Сталина, о великих победах, одержанных советским народом под руководством Коммунистической партии, под знаменем Ленина — Сталина». Также сообщалось, что «в эти дни усилился поток посетителей в Дом-музей И.В. Сталина в Гори».

Более широко было отмечено 21 декабря 1954 года 75-летие И.В. Сталина. На предприятиях, в учреждениях, вузах, научно-исследовательских институтах, колхозах, совхозах и МТС страны были зачитаны доклады о Сталине и проводились беседы, посвященные ему. В ряде крупных городов в библиотеках и музеях были организованы выставки, посвященные Сталину. В сообщении из Сталинграда говорилось, что «на зданиях, где работал и выступал И.В. во время пребывания в Царицыне, установлены мемориальные доски». По радио передавались статьи, посвященные Сталину. По телевидению и в кинотеатрах показывали фильмы о Сталине. На первых полосах газет публиковались портреты И.В. Сталина, постановление Комитета по международным Сталинским премиям «За укрепление мира между народами» о присуждении этих премий ряду выдающихся общественных деятелей планеты, а также передовые статьи, посвященные Сталину. В центральных газетах и общественно-политических журналах были помещены большие статьи видных обществоведов, посвященные деятельности Сталина. Статья члена-корреспондента АН СССР Ф, Константинова в «Известиях» была озаглавлена «Великий продолжатель бессмертного дела Ленина».

В то же время в опубликованных в этот день статьях подчеркивалось, что Сталин являлся «учеником и помощником В.И. Ленина», а упоминания о Ленине в этих публикациях были чаще, чем Сталина. И все же казалось, отношение к Сталину в стране принципиально не изменилось. На площадях различных городов страны, в интерьерах школ, учреждений, правлений заводов, колхозов и совхозов можно было увидеть изображения Сталина. Многие его работы и отредактированный им «Краткий курс истории ВКП(б)» изучались во всех высших учебных заведениях в ходе обязательных занятий по марксизму-ленинизму. Работы Сталина по-прежнему можно было найти в книжных магазинах и библиотеках страны. В магазинах продавались наборы пластинок с речами И.В. Сталина. О выдающейся роли Сталина говорилось во всех учебниках по истории СССР.

В условиях, когда жизненный путь Сталина был завершен, а шаблонные и напыщенные славословия в его адрес были прекращены, создавались условия для того, чтобы приступить к объективному исследованию Сталина и его времени. Однако этого не происходило. Упоминания о Сталине в печати по случаю годовщины его смерти тщательно дозировались и укладывались в рамки сухих формул, лишенных каких-либо живых и конкретных фактов. По случаю годовщины со дня смерти Сталина никто из его бывших коллег не выступил в печати со своими воспоминаниями о Сталине. Публикация сочинений Сталина, которая к моменту его смерти дошла до работ 1934 года, была прекращена на 13-м томе. Уже подготовленные к изданию тома с работами Сталина не печатались. Не было принято никаких решений о создании центрального музея Сталина в Москве или иного центра по изучению жизни и деятельности Сталина.

Позже стало известно, что руководители страны лично одергивали тех, кто успел опубликовать свои мемуары о встречах со Сталиным., Так, от Н.С. Хрущева досталось авиаконструктору A.C. Яковлеву, автору известных воспоминаний о Сталине, опубликованных в книге «О великом и простом человеке». Обратившись к нему во время знакомства с самолетами «Як», Хрущев сказал: «Вы кто, конструктор или писатель, зачем книжки пишете?» «На такой странный вопрос, — вспоминал Яковлев, — я решил не отвечать и подождал, что будет дальше». «Вы конструктор и занимайтесь конструкциями, — продолжал Хрущев. — Для книг есть писатели, пусть они и пишут. А ваше дело конструкции…»

Впрочем, писателям о Сталине тоже не разрешалось писать. Об этом свидетельствовала реакция руководства страны на публикацию поэмы Александра Твардовского «За далью — даль» на страницах возглавлявшегося им журнала «Новый мир» в марте 1954 года (к первой годовщине смерти Сталина). Ряд строф в поэме, посвященных Сталину («Мы были сердцем с ним в Кремле…»; «Ему, кто вел нас в бой и ведал, какими быть грядущим дням, мы все обязаны победой, как ею он обязан нам»; «Да, мир не знал подобной власти отца, любимого в семье. Да, это было наше счастье, что с нами жил он на земле»), вызвали резкое осуждение в партийном руководстве. Как писал Вадим Кожинов, «вскоре же, с начала июня 1954-го, была развернута громкая критическая кампания против Твардовского, и в августе он был снят с поста главного редактора «Нового мира» и заменен… Симоновым, который после наказания за «сталинскую» статью более о вожде не заикался».

Тем временем в руководстве страны вновь обострилась борьба за власть. В борьбе против Г.М. Маленкова Н.С. Хрущев старался заручиться поддержкой партийного аппарата. Об этом красноречиво свидетельствовал следующий эпизод. Когда на совещании в ЦК КПСС по вопросам кадровой политики Маленков обрушился с критикой на проявления морально-бытового разложения и коррупции среди партийных работников, неожиданно Н.С. Хрущев из президиума совещания бросил реплику: «Все это, конечно, верно, Георгий Максимилианович. Но аппарат — это наша опора». Как писал Р. К Баландин в своей книге «Маленков. Третий вождь Страны Советов», «зал взорвался радостными аплодисментами. Судьба третьего вождя Советского Союза была решена».

Заигрывая с партийным аппаратом и получая его поддержку, Н.С. Хрущев все активнее вторгался в хозяйственные дела, то есть сферу деятельности Председателя Совета Министров СССР Г.М. Маленкова. При этом он получал поддержку своих главных союзников — H.A. Булганина и А.И. Микояна. Одновременно предпринимались меры для того, чтобы ослабить организационные и политические позиции Г.М. Маленкова, В отставку отправлялись люди, которых в свое время выдвинул Маленков. В ноябре 1954 года канцелярию Президиума ЦК, которую возглавлял бывший секретарь Маленкова и его верный сторонник Д.Н. Суханов, заменили Общим отделом, который находился под контролем Хрущева. (Суханов вскоре был арестован по надуманному обвинению.)

В апреле 1954 года Верховный суд реабилитировал A.A. Кузнецова, H.A. Вознесенского и других, а в декабре 1954 года в Ленинграде состоялся процесс по делу бывшего министра государственной безопасности СССР B.C. Абакумова и других ответственных работников МГБ СССР. Их обвиняли в нарушении законности, особенно в связи с «ленинградским делом», в ходе которого были расстреляны видные партийные и советские руководители Вознесенский, Кузнецов, Попков и другие. В то время в верхах советского руководства многие считали очевидным, что инициаторами «ленинградского дела» были Берия и Маленков. Хотя Маленкова не обвиняли в ходе процесса, суровый приговор Абакумову и другим прозвучал серьезным предупреждением Маленкову.

В газетах уже не вспоминали о программе Маленкова, в соответствии с которой производство потребительских товаров (так называемой «группы Б») должно было осуществляться ускоренными темпами. 24 января 1955 года в «Правде» ее главный редактор Д.Т. Шепилов опубликовал статью «Генеральная линия партии и вульгаризаторы марксизма». Позиция тех, кто призывал отказаться от преимущественного развития продукции группы «А», приравнивалась к сторонникам «правоуклонистских идей», то есть бухаринских. Было ясно, что Хрущев, в ведении которого находился центральный орган партийной печати «Правда», решил оповестить страну, что Маленков не может руководить не только сельским хозяйством, но и промышленностью.

Еще за два дня до выхода в свет статьи Шепилова на заседании Президиума ЦК 22 января 1955 года обсуждался вопрос о Маленкове. Судя по черновым записям этого заседания, Маленкова обвиняли в «стремлении приобрести парламентскую популярность» (Сабуров), «недозрелости» (Каганович). Молотов счел, что у Маленкова «неясная политическая линия». Были также высказаны обвинения в «нечестности» и «близости к Берии». Маленков решительно отказался признать себя «нечестным», но согласился, что был близок к Берии. В постановлении Президиума говорилось, что Маленков, «не обладая необходимыми знаниями и опытом хозяйственной деятельности… плохо организует работу Совета Министров, не обеспечивает серьезной и своевременной подготовки вопросов и заседаний Совета Министров, проявляет нерешительность, не проявил себя также политически зрелым и твердым большевистским руководителем». Было принято решение об освобождении Г.М. Маленкова с поста Председателя Совета Министров СССР.

На состоявшемся в конце января Пленуме ЦК утверждалось, что Маленков был порой слепым орудием Берии. На него возлагалась моральная ответственность за «ленинградское дело», «дело Яковлева» и дела других военных работников. Решение об отставке Маленкова было утверждено на сессии Верховного Совета СССР. Новым Председателем Совета Министров СССР был назначен союзник Хрущева H.A. Булганин, На посту министра обороны H.A. Булганина заменил Г.К. Жуков.

Часть 2

ХРУЩЕВ ПРОТИВ СТАЛИНА

Глава 4

Перед XX съездом КПСС и в ходе него

Отставка Маленкова способствовала укреплению положения Н.С. Хрущева. В то же время к середине 1955 года многие государственные деятели убедились в том, что энергия, инициативность Никиты Сергеевича сочетаются с его безудержной импульсивностью и непродуманностью его действий. Сказывалось и отсутствие у Хрущева достаточного образования. Не имея опыта высококвалифицированной работы на современном производстве, Хрущев плохо разбирался в сложных научно-технических проблемах. Не обладая общественно-теоретической подготовкой и общей культурой, Хрущев вульгарно представлял себе вопросы внутренней жизни страны и ее внешней политики. Но два года пребывания на высшем партийном посту лишь усилили самомнение Хрущева, и он стал смело вмешиваться в решение самых сложных проблем страны. Плохой урожай на казахстанской целине осенью 1955 года показал обоснованность сомнений Молотова по поводу освоения целинных и залежных земель штурмом, предпринятым по настоянию Хрущева. Не признавая своей ответственности за неудачу, Н.С. Хрущев, по воспоминаниям Л.И. Брежнева, сваливал на него и других руководителей Казахстана вину за неурожай на целине.

К этому времени Хрущев не только отвергал с порога критику в свой адрес, но и грубо обрывал всех, кто занимал отличную от него позицию. Вспоминая военное совещание в Крыму, проведенное в октябре 1955 года, адмирал Н.Г. Кузнецов писал: «На первом же заседании Хрущев бросил в мой адрес какие-то нелепые обвинения с присущей ему грубостью… Возмущало его злоупотребление властью. Я еще формально был Главкомом ВМФ, и он не имел права распоряжаться государственными делами, как в своей вотчине. В еще большее смятение я приходил, слушая в те дни его речь на корабле при офицерах всех рангов о флоте, о Сталине, о планах на будущее. Вел он себя как капризный барин, которому нет преград и для которого законы не писаны».

В руководстве страны все чаще высказывались возражения против действий Н.С. Хрущева. Особенно часто критиковал его В.М. Молотов, недавно сыгравший большую роль в отставке Маленкова. Именно он указал на «идейно-теоретические ошибки» Маленкова и таким образом подтвердил свое положение блюстителя идейно-политических норм в партийном руководстве.

С начала 1955 года Хрущев старался ослабить положение Молотова и для этого вытеснить его из контролируемой им сферы внешних сношений. Поводом для столкновения стала политика СССР в отношении Югославии. Н.С. Хрущев настаивал на немедленном восстановлении дружеских отношений с Югославией и возвращении ее в социалистический лагерь. Против этого решительно возражал министр иностранных дел СССР В.М. Молотов.

Хрущев выступил с предложением направить партийно-правительственную делегацию в Белград и поручить ей признать вину СССР в конфликте с Югославией. Но Молотов продолжал сопротивляться курсу на сближение с югославскими руководителями. На заседании Президиума ЦК 23 мая Молотов предложил включить в Директивы для советской делегации, направлявшейся в Югославию, слова о том, что Югославия отошла от позиции социализма. Это предложение было отвергнуто. Через два дня 25 мая Молотов раскритиковал проект речи, с которой должен был выступить Хрущев на аэродроме после своего прибытия в Белград. Однако внесенные Хрущевым директивы для делегации и проекты выступлений были одобрены.

Уже в своем первом выступлении 26 мая 1955 года по прибытии в белградском аэропорту Хрущев заявил, что «материалы, на которых основывались тяжкие обвинения и оскорбления, выдвинутые тогда против руководителей Югославии», «были сфабрикованы врагами народа, презренными агентами империализма, обманным путем пробравшимися в ряды партии, — Берией и Абакумовым». Берию, которого менее чем два года назад обвиняли в попытках наладить отношения с Тито и Ранковичем, теперь клеймили позором за разрушение этих отношений.

Расчет Хрущева на то, что признание им ошибочности прежних действий советского правительства произведет на югославов столь сильное впечатление, что они немедленно восстановят существовавшие до 1948 года отношения, не оправдался. Более того, когда Хрущев услыхал критические высказывания Тито о Сталине, он так энергично стал защищать покойного, что это чуть не привело к срыву официального визита. Правда, поездка советской делегации увенчалась принятием Белградской декларации, в которой говорилось о восстановлении Добрососедских отношений, но возвращения Югославии в социалистический лагерь, на которое надеялся Хрущев, не произошло. Это позволило Молотову усилить свою атаку на политику Хрущева в отношении Югославии.

Выступая 9 июня на заседании Президиума ЦК в прениях по докладу Хрущева о поездке в Югославию, Молотов заявил: «Считаю неправильным утверждать, что мы в переговорах с Югославией основывались на позициях Марксизма-ленинизма». Ему возражали все остальные члены Президиума. Хрущев заявил, что «исходные позиции Молотова неправильные». Микоян предложил доложить Пленуму ЦК о наличии в Президиуме двух точек зрения по югославскому вопросу.

Обсуждение итогов поездки Хрущева в Югославию состоялось на июльском Пленуме ЦК КПСС. В своем докладе на пленуме Хрущев особо остановился на разногласиях с Молотовым. Последний выступил против того, чтобы возлагать вину за разрыв на Берию и Абакумова. «Тогда ответственность за разрыв падет на Сталина, — заявил Молотов, — а этого нельзя делать», «На Сталина и Молотова», — бросил в ответ Хрущев. Тем самым Хрущев напоминал о том, что разрыву с Югославией предшествовала переписка руководителей этой страны со Сталиным и Молотовым. Теперь Хрущев не только не защищал Сталина, как это было во время пребывания в Югославии, но решительно атаковал его. Молотов был явно к этому не готов, а поэтому лишь заметил: «Это — новое». «Почему новое?» — спросил Хрущев. «Мы подписывали письмо от имени ЦК партии», — заявил Молотов. «Не спрашивали ЦК», — возражал Хрущев. Так логика борьбы за власть неожиданно втянула Хрущева в борьбу против Сталина, которую он затем вел до конца своей жизни.

Хотя Молотов настаивал, что позиция Хрущева в югославском вопросе — это отход от принципов ленинизма, пленум одобрил итоги визита советской делегации в Югославию. Однако победа Хрущева над Молотовым не была полной. Молотов сохранил все свои правительственные посты, а главное — авторитет опытного партийного руководителя. Молотов воспринимался как живой ученик и продолжатель дела Ленина — Сталина, под начальством которых он работал в Секретариате ЦК, а затем в Политбюро с начала 20-х годов. Несмотря на острую критику Сталина в его адрес на октябрьском (1952 г.) Пленуме ЦК, Молотов в течение трех десятилетий был вторым человеком в стране после Сталина. Молотов вместе с Кагановичем и Ворошиловым были наиболее близкими людьми к Сталину в 30-е годы, в разгар острой внутрипартийной борьбы. Авторитет Молотова позволял ему давать наиболее весомые идейно-политические оценки. С такой же жесткостью, с которой Молотов обвинял Маленкова в «теоретически ошибочных и политически вредных взглядах» и критиковал политику в отношении Югославии за «отступление от ленинизма», он мог обрушиться на всю политику Хрущева. Поскольку неурожай на целине осенью 1955 года подтвердил опасения Молотова, высказанные им в период принятия решения по освоению целинных и залежных земель, Хрущев боялся, что Молотов станет обвинять его в «авантюризме» или в чем-нибудь похлеще.

Волнения Хрущева возрастали по мере приближения XX съезда КПСС. В своих воспоминаниях Хрущев писал: «Итак, мы подошли вплотную к очередному съезду партии. Я отказывался от отчетного доклада и считал, что раз мы провозгласили коллективное руководство, то отчетный доклад должен делать не обязательно секретарь ЦК. Поэтому на очередном заседании Президиума ЦК я предложил решить, кто будет делать отчетный доклад. Все, в том числе Молотов (а он как старейший среди нас имел более всего оснований претендовать на роль докладчика), единогласно высказались за то, чтобы доклад сделал я. Видимо, тут сыграло роль то обстоятельство, что по формальным соображениям именно Первый секретарь Центрального Комитета партии обязан выступить с отчетом. Если же обратиться к другому докладчику, то могло оказаться много претендентов, что вызовет сложности. После смерти Сталина среди нас не было человека, который считался бы признанным руководителем. Поэтому и поручили сделать доклад мне».

Комментируя это замечание Хрущева, Эдвард Крэнкшоу писал: «Хрущев никогда бы не позволил кому бы то ни было выступать с отчетным докладом. Это было бы равносильно признанию им своего поражения». В то же время упоминание Хрущевым того, что Молотов «имел более всего оснований претендовать на роль докладчика», могло свидетельствовать о том, что о таком варианте говорили некоторые члены Президиума. Хрущев вряд ли мог спокойно воспринять выдвижение кандидатуры Молотова в качестве основного докладчика на съезде. Однако вряд ли в последние дни перед съездом партии могло подвергнуться пересмотру решение, о котором было объявлено в повестке дня съезда задолго до его начала. Не исключено, что Хрущев, как обычно, излагал события весьма неточно, и речь шла о другом.

Во-первых, речь могла идти о предложении Молотова выступить с докладом о программе партии. Как известно, на XIX съезде была создана комиссия, которая должна была доложить следующему съезду о проделанной работе. Каганович вспоминал, что еще во время отпуска Хрущев позвонил ему и сказал: «Молотов предлагает включить в повестку дня XX съезда вопрос о программе партии. Видимо, он, Молотов, имеет в виду, что докладчиком по этому вопросу будет он. Но если уже включать в повестку дня съезда вопрос о программе, то докладчиком надо назначать тебя, потому что ты этим вопросом занимался еще к XIX съезду. Но вообще, — сказал он, — мы не готовы к этому вопросу». Я ему ответил, что я тоже считаю, что мы не успеем подготовить этот вопрос, поэтому включать его в повестку дня XX съезда нельзя».

Во-вторых, Хрущев мог спутать вопрос о первом докладчике с вопросом о председательствующем на первом заседании съезда. Дело в том, что уже в течение нескольких десятилетий съезды партии открывал В.М. Молотов. Поэтому накануне XX съезда, вероятно, обсуждался протокольный вопрос, кто будет открывать его, и некоторые члены Президиума ЦК решили следовать сложившейся традиции. Хотя выступление в связи с открытием съезда было обычно кратким, оно могло содержать ряд принципиальных оценок периода, прошедшего после XIX съезда. Хрущев стремился не допустить первого выступления Молотова на съезде, которое могло бы пойти вразрез с его позицией.

Для того чтобы одержать верх над Молотовым, Хрущеву надо было сокрушить его авторитет, А для этого надо было ударить по исторической основе авторитета Молотова, как второго человека в стране во времена Сталина. Чтобы доказать негодность Молотова как партийного руководителя, надо было опровергнуть правильность действий самого Сталина. Первую попытку такого рода Хрущев предпринял уже на июльском Пленуме ЦК, когда обвинил Молотовая Сталина в самовольном принятии решений о разрыве с Югославией в 1948 году. Видимо, после этого Хрущев решил пойти по тому же пути дискредитации Сталина, по которому уже шел Берия в марте — июне 1953 года.

В то же время Н.С. Хрущев прекрасно понимал, что в случае обострения борьбы в руководстве ему могут быть предъявлены обвинения, похожие на те, что были выдвинуты против Маленкова в январе 1955 года. Для обвинений Хрущева в моральной ответственности за многие нарушения законности были веские основания. Позже в записке комиссии Политбюро ЦК КПСС, составленной в декабре 1988 года, говорилось: «В архиве КГБ хранятся документальные материалы, свидетельствующие о причастности Хрущева к проведению массовых репрессий в Москве, Московской области… Он, в частности, сам направлял документы с предложениями об арестах руководящих работников Моссовета, Московского обкома партии». Возглавив партийную организацию Украины в 1938 году, Хрущев развернул репрессии в этой республике. В справке комиссии Политбюро 1988 года говорилось: «Лично Хрущевым были санкционированы репрессии в отношении нескольких сот человек… Летом 1938 года с санкции Хрущева была арестована большая группа руководящих работников партийных, советских, хозяйственных органов и в их числе заместители председателя Совнаркома УССР, наркомы, заместители наркомов, секретари областных комитетов партии. Все они были осуждены к высшей мере наказания и длительным срокам заключения».

Правда, устранению документов, свидетельствующих о его роли в репрессиях, помогло назначение в 1953 году Хрущева главой комиссии по архиву Сталина. Хотя комиссия ни разу не собиралась, ее председатель получил возможность разбирать архивные документы Сталина. Затем в 1955 году Н.С. Хрущев взял под свой контроль Общий отдел ЦК, в ведении которого находились наиболее секретные партийные архивы. В книге Р. Баландина и С. Миронова «Заговоры и борьба за власть» приведено высказывание историка В.П. Наумова: «В 1955 году По распоряжению Хрущева были уничтожены бумаги Берии, документы о Сталине и о других руководителях партии. Всего было уничтожено 11 бумажных мешков. Чем более надежно скрывались документы, тем более эмоционально осуждал Хрущев преступления, в которых сам принимал участие».

С осени 1955 года Хрущев стал повторять действия Берии, который в марте июне 1953 года пытался возложить всю вину за необоснованные репрессии на Сталина. Атакуя Сталина, Хрущев старался не только выгородить себя от возможных обвинений в причастности к репрессиям, но и дискредитировать Молотова, как ближайшего сподвижника Сталина. Одновременно Хрущев стремился убрать Сталина из перечня вождей мирового коммунизма, чтобы затем занять его место. Ведь в ходе посещения Югославии Хрущев увидел, что портрет Иосипа Броз Тито красуется всюду вместе с портретами Маркса, Энгельса и Ленина. Зная самомнение Хрущева, не исключено, что он не считал чрезмерным поставить себя рядом с великими вождями мирового коммунизма, коль скоро в небольшой Югославии это сделал ее президент. Хотя, наверное, Хрущев полагал, что сейчас ему еще рано ставить свой портрет рядом с изображениями основоположников марксизма-ленинизма, он, вероятно, решил для начала убрать Сталина из принятого у коммунистов всего мира с начала 30-х годов перечня четырех великих вождей.

Первый шаг по пути развенчания Сталина Хрущев сделал на заседании Президиума ЦК 5 ноября 1955 года, когда обсуждался вопрос о том, как отмечать очередной день рождения И.В. Сталина. Хрущев внес предложение: «Дату отмечать только в печати; собрания не проводить». Каганович возражал и предлагал провести ставшие обычными в этот день собрания по заводам. Его поддержал Ворошилов. Против них выступили Булганин и Микоян. Тогда Каганович сказал: «Расхождения у меня с тобой, т. Хрущев, не имею. Сталин меня критиковал… Я не мыслю, что Сталин выше Ленина… (И все же) я предлагаю отметить день рождения Сталина». В ответ Хрущев возражал Кагановичу. Протокольная запись гласит: «Т. Хрущев. Кадры перебили. Военные». В ответ Ворошилов заметил: «Все, что говорили —, правда… Есть еще сторона: меня выгнали, но я и это прощал». Однако Ворошилов настаивал на решении: «О Ленине — так-то, о Сталине — в печати, по радио». В итоге было принято решение: «В день рождения Сталина И.В. — 21 декабря осветить его жизнь и деятельность опубликованием статей в печати и в передачах по радио. Приурочить к 21 декабря присуждение Между народных Сталинских премий».

21 декабря 1955 года в центральных газетах страны была опубликована фотография И.В. Сталина (правда, несколько урезанная по сравнению с теми, которые до сих пор публиковались). Тут же было помещено постановление Комитета по международным Сталинским премиям. В «Правде» на второй странице публиковалась редакционная статья «Жизнеутверждающая сила идей Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. К 76-летию со дня рождения И.В. Сталина». Статья была составлена в общих словах о значении коммунистической идеологии и завершалась восхвалением итогов недавно завершившегося визита Н.С. Хрущева и H.A. Булганина в Индию, Бирму и Афганистан.

Через десять дней 31 декабря на заседании Президиума ЦК имя Сталина было вновь упомянуто в связи с обсуждением вопроса о реабилитации. В ходе дискуссии А.И. Микоян внес на рассмотрение переданное ему письмо от его знакомой по бакинскому подполью О. Шатуновской, которая долго пробыла в заключении, а в середине 50-х годов проходила лечение от тяжелого нервного расстройства. В своем письме Шатуновская, ссылаясь на факты вопиющего попустительства органов НКВД действиям Л. Николаева, убившего в 1934 году С.М. Кирова, и гибели важных свидетелей этого убийства, утверждала, что Сталин организовал убийство Кирова. (По сути, это была попытка реанимировать обвинение, выдвинутое Троцким в Мехико.) Комментируя это письмо, Хрущев заявил: «Если проследить, пахнет нехорошим. Товарищам вызвать врача, шофера, Куприянова» (то есть оставшихся в живых свидетелей). (Известно, что многочисленные правительственные комиссии, созданные в 1955–1989 годах для проверки версии Шатуновской, не смогли ее подтвердить.) Президиум ЦК принял решение о создании комиссии по реабилитации, которую возглавил секретарь ЦК КПСС П.Н. Поспелов.

Очевидно, что в течение следующего месяца члены Президиума ЦК получили от комиссии Поспелова доклады, в которых вина за беззакония возлагалась исключительно на Сталина и самых ближайших к нему руководителей. Это видно из того, что 1 февраля 1956 года на заседании Президиума ЦК Хрущев бросил реплику в адрес Молотова: «Расскажите в отношении тт. Постышева, Косиора, как вы их объявляли врагами. Полууголовные элементы привлекались к ведению таких дел». Однако, видимо, не решаясь прямо обвинить Молотова, Хрущев заключал: «Виноват Сталин… Ежов, наверное, не виноват, честный человек». Стремление выгородить Ежова было объяснимо: Хрущев и Ежов были соавторами многих сфабрикованных дел.

Хрущеву возражал Молотов: «Но Сталина как великого руководителя надо признать. Нельзя в докладе не сказать, что Сталин — великий продолжатель дела Ленина». Его поддерживал Каганович: «Нельзя в таксой обстановке решать вопрос. Много пересмотреть можно, но 30 лет Сталин стоял во главе». Ворошилов заявлял: «Страну вели мы по пути Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина». Молотов вновь выступил: «Присоединяюсь к Ворошилову. Правду восстановить. Правда и то, что под руководством Сталина победил социализм. И неправильности соразмерить. И позорные дела — тоже факт». Однако в поддержку Хрущева выступало большинство членов Президиума.

В заключение дискуссии Хрущев заявил: «Ягода, наверное, чистый человек. Ежов — наверное, чистый человек. Сталин — преданный делу социализма, но все варварскими способами. Он партию уничтожил. Не марксист он. Все своим капризам подчинял. На съезде не говорить о терроре. Надо наметить линию — отвести Сталину свое место (почистить плакаты, литературу). Усилить обстрел культа личности».

9 февраля Президиум рассмотрел итога работы комиссии П.Н. Поспелова. К этому времени Хрущев уже был готов низвергнуть авторитет Сталина. Он заявлял: «Несостоятельность Сталина как вождя раскрывается. Что за вождь, если всех уничтожает. Надо проявить мужество, сказать правду… Может быть т. Поспелову составить доклад и рассказать. Причины: культ личности, концентрация власти в одних руках. Нечистых руках. Где сказать: на заключительном заседании съезда. Завещание (так принято было называть «Письмо к съезду» Ленина. — Прим. авт.) напечатать и раздать делегатам. Письмо по национальному вопросу (опять же Ленина. — Прим. авт.) печатать и раздать делегатам съезда».

Молотов возражал: «На съезде надо сказать. Но при этом сказать не только это. Но по национальному вопросу Сталин — продолжатель дела Ленина. Но 30 лет мы жили под руководством Сталина — индустриализацию провели. После Сталина вышли великой партией. Культ личности, но мы о Ленине говорим, о Марксе говорим». Каганович поддержал Молотова, считая, что «редакцию доклада преподнести политически, чтобы 30-летний период не смазать, хладнокровно подойти». «Осторожность нужна», — призывал Ворошилов. Однако большинство членов, кандидатов в члены Президиума и секретарей ЦК поддерживали Хрущева без всяких оговорок.

В конце дискуссии Хрущев постарался успокоить сомневающихся: «Нет расхождений, что съезду надо сказать… Не бояться. Не быть обывателями, не смаковать. Развенчать до конца роль личности. Кто будет делать доклад — обдумать». Каганович в своих мемуарах писал, что после обсуждения материалов комиссии Поспелова на Президиуме было принято решение заслушать ее доклад на пленуме после съезда партии. Однако в черновых протокольных записях заседаний Президиума ЦК от 13 февраля говорилось: «На закрытом заседании съезда сделать доклад о культе личности». Вероятно, твердого решения о том, когда огласить доклад Поспелова, не было. К тому же Молотов, Каганович и Ворошилов, требовавшие от Хрущева уравновешенной оценки Сталина, успокоились, поскольку в текст отчетного доклада был включен абзац: «Вскоре после XIX съезда партии, смерть вырвала из наших рядов великого продолжателя дела Ленина — И.В. Сталина, под руководством которого партия на протяжении трех десятилетий осуществляла ленинские заветы».

Нарушив многолетнюю традицию (то есть не дав Молотову слова для вступительной речи), Хрущев сам открыл XX съезд партии 14 февраля 1956 года в 10 часов утра. В своей вступительной речи Хрущев заявил, что за период между съездами «мы потеряли виднейших деятелей коммунистического движения: Иосифа Виссарионовича Сталина, Клемента Готвальда и Кюици Токуда. Прошу почтить их память вставанием». То обстоятельство, что Хрущев не выделил особо Сталина и поставил его в один ряд с руководителями компартий Чехословакии и Японии, свидетельствовало о том, что Хрущев явно постарался снизить статус Сталина. Об этом же свидетельствовало и все содержание доклада Хрущева.

Правда, в разделе доклада, названном «Партия», было сказано: «Вскоре после XIX съезда партии смерть вырвала из наших рядов Иосифа Виссарионовича Сталина». Однако слов о том, что «под руководством Сталина партия на протяжении трех десятилетий осуществляла ленинские заветы», которые первоначально содержались в тексте доклада, Хрущев не произнес. Вторичное упоминание о смерти Сталина послужило Хрущеву лишь для того, чтобы сказать о том, что «враги социализма рассчитывали на возможность растерянности в рядах партии», но их «расчеты провалились». Слова, содержавшиеся в утвержденном, проекте отчетного доклада о том, что Сталин был «великим продолжателем дела Ленина» и что «под его руководством партия осуществляла ленинские заветы», исчезли. В докладе не приводилось ни одной цитаты из Сталина, которыми обычно пестрели речи ораторов на предыдущих съездах, в том числе и речи Хрущева. Не было и ставшего традиционным упоминания имени Сталина вместе с именами Маркса, Энгельса, Ленина.

В то же время в докладе говорилось, что культ личности противоречит идеологии коммунизма: «Борясь за всемерное развитие творческой активности коммунистов и всех трудящихся, Центральный Комитет принял меры к широкому разъяснению марксистско-ленинского понимания роли личности в истории. ЦК решительно выступил против чуждого духу марксизма-ленинизма культа личности, который превращает того или иного деятеля в героя-чудотворца и одновременно умаляет роль партии и народных масс, ведет к снижению их творческой активности. Распространение культа личности принижало роль коллективного руководства в партии и приводило иногда к серьезным упущениям в нашей работе». Этими общими фразами и туманными намеками ограничилось упоминание о культе личности в докладе. На «культ личности» была возложена ответственность не за беззакония в ходе репрессий, а лишь на отдельные, хотя и «серьезные упущения» в работе партии.

Подавляющая же часть стостраничного доклада была посвящена обычным для такого жанра темам — международное положение, внутреннее положение страны, внутрипартийная жизнь. В ходе обсуждения доклада делегаты съезда часто упоминали Хрущева и неизменно давали, высокую оценку его деятельности. И это несмотря на осуждение «культа личности»!

Однако, судя по мемуарам Хрущева, по мере продолжения съезда он испытывал смешанные чувства. Он вспоминал: «Съезд шел хорошо. Для нас это было, конечно, испытанием. Каким будет съезд после смерти Сталина? Но все выступавшие одобряли линию ЦК, не чувствовалось никакой оппозиции, ходом событий не предвещалось никакой бури. Я же все время волновался, несмотря на то, что съезд шел хорошо, а доклад одобрялся выступавшими. Однако я не был удовлетворен. Меня мучила мысль: «Вот кончается съезд, будет принята резолюция, и все это формально. А что дальше? На кашей совести остаются согни тысяч безвинно расстрелянных, людей, включая две трети состава Центрального Комитета, избранного на XVII съезде. Мало, кто уцелел, почти весь партийный актив был расстрелян или репрессирован. Редко кому повезло так, что он остался. Что же теперь?» В своих мемуарах Никита Сергеевич лукавил. Он прекрасно знал о решении заслушать доклад Поспелова о реабилитации многих членов партии. Очевидно, что Хрущева беспокоило другое.

Его попытка снизить статус Сталина не получила одобрения среди зарубежных гостей съезда. В первом же выступлении на второй день съезда 15 февраля зарубежного гостя — главы китайской делегации Чжу Дэ прозвучало несогласие с тем, как оценивал Сталина Хрущев в своем докладе. Хотя в зачитанном на заседании съезда приветствии, подписанном Мао Цзэдуном, отдавалось должное Хрущеву, в нем говорилось: «Чем крепче Коммунистическая партия Советского Союза, чем больше побед одержано Советским Союзом во всех областях, тем больше проявляется непобедимость Коммунистической партии Советского Союза, созданной Лениным и выпестованной Сталиным вместе с его ближайшими соратниками». Эти слова были встречены продолжительными аплодисментами всего зала. Слова Мао Цзэдуна и реакция делегатов съезда свидетельствовали о том, что непризнание выдающейся роли Сталина Хрущевым не принимают ни в Пекине, ни в Кремле.

Ответом на послание Мао Цзэдуна стала речь М.А. Суслова, который уже на другой день 16 февраля высказался о вреде культа личности. Суслов заявил: «Чуждые духу марксизма-ленинизма теория и практика культа личности, получившие распространение до XIX съезда, наносили значительный ущерб партийной работе как организационной, так и идеологической. Они умаляли роль народных масс и роль партии, принижали коллективное руководство, подрывали внутрипартийную демократию, подавляли активность членов партии, их инициативу и самодеятельность, приводили к бесконтрольности, безответственности и даже произволу в работе отдельных лиц, мешали развертыванию критики и самокритики и порождали односторонние, а подчас ошибочные решения вопросов».

Очевидно, Хрущев и его союзники были не удовлетворены туманными и двусмысленными формулировками в выступлении Суслова. На следующем заседании в тот же день 16 февраля выступил А.И. Микоян, который заявил: «В течение примерно 20 лет у нас фактически не было коллективного руководства, процветал культ личности, осужденный еще Марксом, а затем и Лениным, и это, конечно, не могло не оказать крайне отрицательного влияния на положение в партии и на ее деятельность. И теперь, когда в течение последних трех лет восстановлено коллективное руководство Коммунистической партии на основе ленинской принципиальности и ленинского единства, чувствуется все плодотворное влияние ленинских методов руководства. В этом-то и заключается главный источник, придавший за последние годы новую силу нашей партии». Так Микоян давал понять, что Сталин нарушал ленинские партийные нормы не только в последние годы, а на протяжении 20 лет.

Однако, выступая на следующий день 17 февраля, руководитель Французской компартии Морис Торез подтвердил верность традиционной оценке места Сталина среди вождей коммунистического движения. Он заявил: «Коммунистическая партия Советского Союза всегда была образцом принципиальной твердости, нерушимой верности идеям Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина». Слова одного из самых авторитетных коммунистов Западной Европы были встречены аплодисментами всего зада. Вряд ли можно признать случайным, что в своей речи на съезде 18 февраля Л.М. Каганович неожиданно стал расхваливать Мориса Тореза. Правда, он хвалил его не за выступление на съезде, а за его заботу о положении трудящихся Франции. Однако таким образом Каганович выразил свою поддержку позиции Тореза Хрущев имел основания для волнений: гладкое течение съезда скрывало разногласия, которые могли неожиданно проявиться в конце съезда или после его завершения. Изгнание Хрущевым Сталина из великих вождей коммунизма не получало единодушной поддержки. А это можно было рассматривать как вызов ему лично. Напоминавшие же о выдающейся роли Сталина в советской истории невольно ставили под сомнение значимость достижений Хрущева, которые расхваливали ораторы на съезде. Хрущев мог заподозрить, что среди делегатов съезда бродит недовольство им и его политикой, что проявлялась в аплодисментах при упоминаниях имени Сталина. Хрущев мог осознать, что деяния Сталина оцениваются несравнимо более высоко, чем его собственные начинания.

Чтобы доказать, что достижения Сталина сильно преувеличены, надо было постоянно напоминать о культе его личности. Одновременно надо было принизить положительные деяния Сталина, шокировав слушателей сведениями о беззаконных репрессиях и свалив ответственность за них на Сталина. Однако Хрущев не был уверен, что доклад Поспелова, который решили огласить на закрытом заседании съезда, будет отвечать этим целям. Поэтому Хрущев решил сам выступить вместо Поспелова. 19 февраля Хрущев приступил к радикальной переработке доклада, представленного Поспеловым. Вместе с ним работали Аристов и Шепилов.

Хрущев придавал большое значение форме, в которой он собирался произнести доклад. Хотя до начала съезда Хрущев требовал, чтобы авторы доклада не были «обывателями» и «не смаковали» ужасы репрессий, рассказ о беззакониях получился столь эмоциональным, что стенографистки, записывавшие за Хрущевым, расплакались.

Каганович вспоминал: «XX съезд подошел к концу. Но вдруг устраивается перерыв. Члены Президиума созываются в задней комнате, предназначенной для отдыха. Хрущев ставит вопрос о заслушивании на съезде его доклада о культе личности Сталина и его последствиях. Тут же была роздана нам напечатанная в типографии красная книжечка — проект текста доклада. Заседание проходило в ненормальных условиях — в тесноте, кто сидел, кто стоял. Трудно было за короткое время прочесть эту объемистую тетрадь и обдумать ее содержание, чтобы по нормам внутрипартийной демократии принять решение. Все это за полчаса, ибо делегаты сидят в зале и ждут чего-то неизвестного для них, ведь порядок дня съезда был исчерпан».

Каганович утверждал, что он и ряд других членов Президиума сослались на решение обсудить доклад комиссии Поспелова на Пленуме ЦК после съезда партии: «Именно об этом говорили товарищи Каганович, Молотов, Ворошилов и другие, высказывая свои возражения, — писал Каганович. Он замечал: — Кроме того, товарищи говорили, что мы просто не можем редактировать доклад и вносить нужные поправки, которые необходимы. Мы говорили, что даже беглое ознакомление показывает, что документ односторонен, ошибочен. Деятельность Сталина нельзя освещать только с одной стороны, необходимо более объективное освещение всех его положительных дел… Заседание затянулось, делегаты волновались, и поэтому без какого-либо голосования заседание завершилось и пошли на съезд. Там было объявлено о дополнении к повестке дня: заслушать доклад Хрущева о культе личности Сталина».

В своих мемуарах Хрущев признавал, что «согласия никакого не было, и я увидел, что добиться правильного решения от членов Президиума ЦК не удастся. В Президиуме же съезда мы пока этот вопрос не поставили, пока не договорились внутри Президиума ЦК. Тогда я выдвинул такое предложение: «Идет съезд партии. Во время съезда внутренняя дисциплина, требующая единства руководства среди членов ЦК, уже не действует, ибо съезд по значению выше. Отчетный доклад сделан, теперь каждый член Преэидиума ЦК и член ЦК, в том числе и я, имеет право выступить на съезде и изложить свою точку зрения, даже если она не совпадает с точкой зрения отчетного доклада». Я не сказал, что выступлю с сообщением о записке комиссии. Но, видимо, те, кто возражал, поняли, что я могу выступить и изложить свою точку зрения касательно арестов и расстрелов. Сейчас не помню, кто после этого персонально поддержал меня. Думаю, что это были Булганин, Первухин и Сабуров. Не уверен, но думаю, что, возможно, Маленков тоже поддержал меня».

Микоян несколько иначе вспоминает это заседание: «К концу съезда мы решили, чтобы доклад был сделан на заключительном его заседании. Был небольшой спор по этому вопросу. Молотов, Каганович и Ворошилов сделали попытку, чтобы этого доклада вообще не делать. Хрущев и больше всего я активно выступали за то, чтобы этот доклад состоялся. Маленков молчал. Первухин, Булганин и Сабуров поддержали нас… Тогда Никита Сергеевич сделал очень хороший ход, который разоружил противников доклада. Он сказал: «Давайте спросим съезд на закрытом заседании, хочет ли он, чтобы доложили по этому делу, или нет». Это была такая постановка вопроса, что деваться было некуда. Конечно, съезд бы потребовал доклада. Словом, выхода другого не было».

Чувствуя отсутствие единодушной поддержки в Президиуме ЦК, Хрущев решил обратиться к съезду и предложить его делегатам свое изложение истории последних десятилетий. Хрущев шел на известный риск, но это было характерно для его натуры. Пытаясь очернить Сталина, память о котором была священной для миллионов советских людей, в том числе и для большинства делегатов съезда, Хрущев ставил под угрозу свой авторитет. Поэтому он постарался создать впечатление, будто доклад подготовлен от, имени Президиума ЦК. Этому впечатлению способствовало решение не устраивать прений после доклада. Таким образом, Хрущев мог предотвратить выступления, в которых делегаты сразу бы увидели иные мнения среди членов Президиума, а это могло бы привести ко все более откровенной и резкой критике доклада. Кроме того, Хрущев предложил зачитать доклад после выборов в центральные органы партии. Хрущев подозревал, что те, кто оказался бы несогласным с содержанием доклада, голосовали бы против него и его сторонников в ходе выборов в ЦК.

Молотов так объяснял причины своего отступления перед Хрущевым на этом заседании: «Я считаю, что при том положении, которое тогда было, если бы мы, даже я выступил с такими взглядами, нас бы легко очень исключили. Это вызвало бы, по крайней мере, в некоторых слоях партии раскол. И раскол мог быть очень глубоким. Вот Тевосян, тогдашний министр черной металлургии, он мне кричал: «Как это так? Как это так?» Он сталинист, да. То же самое Юдин, посол в Китае, Вот они двое ко мне приходили на съезде… Некоторые, стоящие примерно на такой точке зрения, предъявляют Молотову обвинение: «А чего же вы молчали на XX съезде?»… Вот и получилось, что молчал, значит согласился». Отвечая на замечание беседовавшего с ним поэта и историка Чуева, что доклад Хрущев «перевернул всю политику», Молотов говорил: «Не с него началось… Началось это раньше, конечно. Югославский вопрос был в 1955 году… Я считаю, что уже в югославском вопросе поворот был совершен… А я сделал попытку выступить — все против меня, все, в том числе и те, которые через год-полтора поддержали. Поворот-то был раньше съезда, а поскольку поворот был сделан, Хрущев на XX съезде подобрал такой состав, который орал ему «Ура!»

Аналогичным образом объясняли свое поведение и другие члены Президиума, возражавшие тогда Хрущеву. Отвечая Чуеву на вопрос о причинах своего молчаливого отступления перед Хрущевым, Каганович говорил: «Мы тогда не выступили открыто лишь потому, что не хотели раскола партии». Страх перед расколом партии оказывал мощное психологическое давление на ее членов, особенно тех, кто вступил в нее еще до революции. Созданная в результате раскола РСДРП на две фракции, большевистская, а затем коммунистическая партия долго жила под угрозой повторения раскола внутри ее рядов. Вся ранняя история партии представляла рассказ о борьбе против различных оппозиций, платформ и Группировок, которые могли довести свое соперничество с центральным руководством до распада партии. Хрущев прекрасно знал об этом и сознательно шантажировал ветеранов партии угрозой раскола КПСС.

Глава 5

Миф XX съезда

25 февраля на утреннем закрытом заседании XX съезда КПСС, которое стало его заключительным, Хрущев выступил с докладом «О культе личности и его последствиях». С первых же строк доклада стало ясно, что в нем идет речь не о роли личности в истории вообще, а исключительно о Сталине. При этом Сталину была дана принципиально новая и сугубо отрицательная оценка. Хрущев так обосновывал одностороннюю и негативную характеристику Сталина: «Целью настоящего доклада не является тщательная оценка жизни Сталина. О заслугах Сталина при его жизни уже было написано вполне достаточное количество книг, брошюр и работ». И хотя можно было подумать, что Хрущев не собирался критиковать содержание этих «книг, брошюр и работ», из последующего содержания доклада следовало, что все до сих пор опубликованное в СССР о Сталине следовало теперь признать ошибочным. Для того, чтобы объяснить, почему понятие «культ личности» используется для атаки на Сталина, Хрущев заявлял: «Мы имеем дело с вопросом… о том, как постоянно рос культ личности Сталина, культ, который стал на определенной стадии своего развития источником целого ряда чрезвычайно серьезных и грубых извращений партийных принципов, партийной демократии и партийной законности».

Получалось, что не будь неумеренных восхвалений в адрес Сталина, никаких «извращений» не было бы. Для придания научно-теоретической глубины в ход была пущена все та же цитата из «письма Карла Маркса Вильгельму Блосу», которая уже использовалась на июльском (1953 г.) Пленуме ЦК в докладе Маленкова и в резолюции того же пленума. Хрущев привел и несколько цитат из Ленина, имевших, правда, довольно отдаленное отношение к обсуждаемому вопросу.

Свой рассказ о деятельности Сталина Хрущев начал с цитирования оценок Сталина из ленинского «Письма к съезду». Как известно, на протяжении дискуссий 20-х годов оппозиционеры постоянно повторяли слова Ленина о «грубости Сталина» и других чертах его характера, о том, что эти черты характера Сталина создают проблемы, так как он занимает пост Генерального секретаря ЦК, а поэтому Ленин предлагал заменить Сталина другим человеком. Бывший сторонник троцкистской платформы Хрущев по сути возвращался к аргументам троцкистов 20-х годов. Он фактически начинал тот суд над Сталиным, который собирался устроить Троцкий.

Правда, использование этих аргументов предполагало, что недостатки Сталина возникли задолго до появления его культа личности, но Хрущев, видимо, не замечал очевидной натяжки в своих рассуждениях. Натяжки допускал Хрущев и в своем комментировании ленинского «Письма». Если Ленин писал о том, что «Сталин слишком груб» и не уверен, что Сталин «всегда будет в состоянии использовать., власть с необходимой осторожностью», то Хрущев истолковывал их так: «Ленин указал, что Сталин является чрезвычайно жестоким человеком, что он… злоупотребляет властью». Таким же вольным образом были процитированы письма Крупской Каменеву с жалобой на Сталина и письмо Сталину от Ленина, когда последний узнал о жалобе Крупской.

Бывший сторонник троцкистской платформы Хрущев, как и оппозиционеры в 20-х годах, умалчивал об отрицательных характеристиках, которые дал Ленин другим партийным руководителям того времени, а также о том, что в это время Ленин был тяжело болен и болезненно реагировал на события в жизни партии. Хрущев ничего не говорил о том, что Политбюро ЦК поручило взять под контроль лечение Ленина Сталину, как наиболее близкому к нему человеку из партийного руководства. Хрущев умалчивал, что обвинения Сталина в грубости провоцировались Крупской, которая была измучена затяжным и серьезным недугом Ленина, с одной стороны, а с другой стороны, болезненно воспринимала любой контроль за лечением ее мужа» Хрущев вольно использовал отдельные цитаты из ленинских писем для того, чтобы утверждать, будто Ленин провидчески разглядел отвратительные черты характера Сталина и их усиление в будущем.

К этому времени споры вокруг «Письма к съезду» Ленина уже были забыты. Мало кто помнил, что сам Сталин цитировал наиболее обидные для него строки из этого письма в своем выступлении от 23 октября 1927 года. Хрущев же создавал впечатление о том, что он впервые знакомил своих слушателей с «завещанием» Ленина и что предложение Ленина об отставке Сталина с поста Генерального секретаря было скрыто. Не объяснял Хрущев и то обстоятельство, что в 1922 году, когда Ленин писал свое письмо, пост Генерального секретаря не считался главным постом в партии, а предлагавшаяся Лениным мера не означала опалы Сталина, а объяснялась лишь желанием Ленина предотвратить обострение разногласий в руководстве партии. Хрущев умалчивал и о том, что после ознакомления делегатов XIII съезда с ленинским «Письмом» Сталин подал в отставку, но она не была принята. Не говорил Хрущев и о других заявлениях Сталина с просьбами о своей отставке.

Лишь вскользь упомянув об острой борьбе, которая велась в 20-х годах в правящей партии между представителями различных политических направлений, Хрущев перешел к разбору особенностей характера И.В. Сталина. Описывая их, Хрущев утверждал, что Сталин «абсолютно не терпел коллективности в руководстве и в работе», «практиковал грубое насилие по отношению ко всему, что противоречило его мнению, но также и по отношению к тому, что, по мнению его капризного и деспотического характера, казалось, не соответствовало его взглядам». Хрущев уверял, что «Сталин действовал не методом убеждения, разъяснения и терпеливого сотрудничества с людьми, а путем насильственного внедрения своих идей и требования безусловного к себе подчинения. Тот, кто выступал против такого положения вещей или же пытался доказать правоту своих собственных взглядов, был обречен на удаление из числа руководящих работников, на последующее моральное и физическое уничтожение».

Как это часто бывает, Хрущев приписывал Сталину те недостатки, которые были в значительной степени характерны для него самого. Позже коллеги Хрущева, включая его союзника Микояна, подчеркивали в своих мемуарах «крайнюю подозрительность» Хрущева, его нетерпимость к чужим мнениям, идущим вразрез с его собственным, его «авторитарность», его «мстительность». Следует также учесть, что в то время воспоминаний очевидцев о Сталине почти не было. Лишь после отстранения Хрущева от власти были опубликованы мемуары, на основе которых можно было достаточно полно воссоздать наиболее типичные черты характера Сталина и стиль его деловой активности. Благодаря им стало ясно, что, вопреки словам Хрущева, Сталин стремился к обеспечению максимальной коллегиальности в работе, очень ценил оригинальные суждения, не терпел тех, кто поддакивал ему и, напротив, поощрял острые споры, чтобы в ходе их найти истину.

Уже на закате своих дней Микоян, поддержавший Хрущева в его нападках на Сталина, да и сам Хрущев фактически признали абсурдность обвинений Сталина в нетерпимости к иным мнениям. Вспоминая свое участие в заседаниях со Сталиным, Микоян писал: «Каждый из нас имел полную возможность высказать и защитить свое мнение или предложение. Мы откровенно обсуждали самые сложные и спорные вопросы… встречая со стороны Сталина в большинстве случаев понимание, разумное и терпимое отношение даже тогда, когда наши высказывания были явно ему не по душе. Сталин прислушивался к тому, что ему говорили и советовали, с интересом слушал споры, умело извлекая из них ту самую истину, которая помогала ему потом формулировать окончательные, наиболее целесообразные решения, рождаемые, таким образом, в результате коллективного обсуждения. Более того, нередко бывало, когда, убежденный нашими доводами, Сталин меняя свою первоначальную точку зрения по тому или иному вопросу».

Было известно, что Хрущев, в отличие от Микояна, избегал вступать в споры со Сталиным, и поэтому его заявление о нетерпимости Сталина к чужим мнениям могло прикрывать его склонность постоянно поддакивать Сталину. И все-таки даже он в своих воспоминаниях признал, что, когда доказывал Сталину «свою правоту и если при этом дашь ему здоровые факты, он в конце концов поймет, что человек отстаивает полезное дело и поддержит… Бывали такие случаи, когда настойчиво возражаешь ему, и если он убедится в твоей правоте, то отступит от своей точки зрения и примет точку зрения собеседника. Это, конечно, положительное качество». Однако в своем докладе Хрущев утверждал прямо противоположное.

Не замечая, что его доклад, в котором осуждался культ личности, должен был исходить из Того, что движущей силой исторического развития являются общественные силы, а не отдельная личность, Хрущев сваливал вину за события обществе иного масштаба исключительно на Сталина. «В чем же причина, что массовые репрессии против активистов начали принимать все большие и большие размеры после XVII партийного съезда? — спрашивал Хрущев и отвечал: — В том, что в это время Сталин настолько возвысил себя над партией и пародом, что перестал считаться и с Центральным комитетом и с партией… Сталин думал, что теперь он может решать все один, и все, кто ему еще были нужны — это статисты; со всеми остальными он обходился так, что им только оставалось слушаться и восхвалять его».

Хрущев утверждал, что для обосновании своих злых дел «Сталин создал концепцию «врага народа». Осуждая эту «концепцию», Хрущев забывал, что всего 11 дней назад он использовал ее в отчетном докладе. Тогда он говорил: «Троцкисты, бухаринцы, буржуазные националисты и прочие злейшие враги народа (подчеркнуто мной. — Прим. авт.), поборники реставрации капитализма делали отчаянные попытки подорвать изнутри ленинское единство партийных рядов — и все они разбили себе головы об это единство». Это лишь свидетельствовало о том, что многие хрущевские оценки Сталина были сделаны наспех после 19 февраля, когда он спешно диктовал свой доклад стенографисткам.

Оправдывая разгром оппозиционеров, Хрущев в то же время предупреждал, что необходимости в применении суровых репрессий по отношению к ним не было, поскольку они «до этого были политически разгромлены партией». Сообщая, что «массовые репрессии происходили под лозунгом борьбы с троцкистами», Хрущев вопрошал: «Но разве троцкисты действительно представляли собой в это время такую опасность? Надо вспомнить, что в 1927 году, накануне XV партийного съезда, только около 4000 голосов было подано за троцкистко-зиновьевскую оппозицию, в то время как за генеральную линию голосовало 724 000. В течение 10 лет, прошедших с XV партийного съезда до февральско-мартовского Пленума ЦК, троцкизм был полностью обезоружен». Эти сведения Хрущев приводил для того, чтобы посрамить Сталина. Однако достаточно взять доклад Сталина на февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме ЦК, чтобы убедиться в том, что Хрущев почти буквально повторил слова Сталина. Тогда Сталин говорил: «Сами по себе троцкисты никогда не представляли большой силы в нашей партии. Вспомните последнюю дискуссию в нашей партии в 1927 году… Из 854 тысяч членов партии голосовало тогда 730 тысяч членов партии. Из них за большевиков, за Центральный комитет партии, против троцкистов голосовало 724 тысячи членов партии, за троцкистов — 4 тысячи… Добавьте к этому то обстоятельство, что многие из этого числа разочаровались в троцкизме и отошли от него, и вы получите представление о ничтожности троцкистских сил».

Объясняя же причины, — почему «троцкистские вредители все же имеют кое-какие резервы около нашей партии», Сталин заявлял: «Это потому что неправильная политика некоторых наших товарищей по вопросу об исключении из партии и восстановлении исключенных, бездушное отношение некоторых наших товарищей к судьбе отдельных членов партии и отдельных работников искусственно плодят количество недовольных и озлобленных и создают, таким образом, троцкистам эти резервы». Однако, как было известно, именно для Хрущева в середине 30-х годов было характерно такое «бездушное» отношение и именно он был одним из инициаторов массовых исключений из партии, а затем и жестоких репрессий. 30 декабря 1935 года, будучи первым секретарем МГК и МК ВКП(б), Н.С. Хрущев сообщал о «разоблачении» 10 тысяч троцкистов в Московской партийной организации. А в своем выступлении в январе 1936 года на пленуме МГК ВКП(б) Хрущев заявлял: «Арестовано только 308 человек. Надо сказать, что не так уж много мы арестовали людей… 308 человек для нашей Московской организации это мало».

В своем докладе Хрущев утверждал, что «доклад Сталина на февральско-мартовском Пленуме ЦК и 1937 году… содержал попытку теоретического обоснования политики массового террора под предлогом, что, поскольку мы идем навстречу социализму, классовая борьба должна обостряться». Во-первых, Хрущев существенно упрощал заявление Сталина, который говорил: «Чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить Советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последние средства обреченных». При этом Сталин исходил из того, что эти «остатки эксплуататорских классов» малочисленны, но они «имеют поддержку со стороны наших врагов за пределами СССР». То обстоятельство, что во время Великой Отечественной войны немецко-фашистские оккупанты нашли на оккупированных землях немало людей, из которых были сформированы полиция и местные администрации, то обстоятельство, что из части военнопленных были созданы власовская армия и воинские части, представлявшие различные народы СССР, свидетельствует о том, что Сталин реалистично оценивал потенциал сил, враждебных советской власти.

Во-вторых, главным в докладе Сталина был не тезис об озлоблении «остатков разбитых классов», а выдвинутый им лозунг «об овладении большевизмом и ликвидации нашей политической доверчивости». Этот лозунг конкретизировался в предложениях Сталина о создании системы учебы для партийных руководителей всех ступеней. Предложение Сталина о том, чтобы все партийные руководители подготовили себе по два заместителя, означало, что фактически в системе партийного управления объявлен конкурс на все существующие должности. Одновременно, как убедительно доказывал Юрий Жуков, Сталин и его ближайшие сторонники (Молотов, Ворошилов, Каганович и другие) настаивали на проведении выборов в Советы на принципах альтернативности с тем, чтобы добиться отстранения от руководства обюрократившихся и некомпетентных начальников и избрания на управленческие посты людей, более отвечающих современным историческим условиям и не оторвавшихся от народа.

Сталин предупреждал об опасности отрыва партийных верхов от масс, партии от народа: «Стоит большевикам оторваться от масс и потерять связь с ними, стоит им покрыться бюрократической ржавчиной, чтобы они лишились всякой силы и превратились в пустышку». Сталин пересказал собравшимся древнегреческий миф об Антее, напомнив, что «у него было все-таки свое слабое место — это опасность быть каким-либо образом оторванным от земли… И вот нашелся враг, который использовал эту его слабость и победил его. Это был Геркулес. Но как он его победил? Он оторвал его от земли, поднял его на воздух, отнял у него возможность прикоснуться к земле и задушил его таким образом в воздухе. Я думаю, что большевики напоминают нам героя греческой мифологии Антея. Они так же, как и Антей, сильны тем, что держат связь со своей матерью, с массами, которые породили, вскормили и воспитали их. И пока они держат связь со своей матерью, с народом, они имеют шансы на то, чтобы остаться непобедимыми».

Однако инициативы Сталина, направленные на укрепление связей партийных кадров с народными массами и усиление их компетентности, напугали многих партийных руководителей, вроде Хрущева, которые, заняв командные посты со времен Гражданской войны, давно оторвались от народа и не обладали ни достаточным образованием, ни опытом работы на современном производстве, Эти люди опасались, что они могут утратить свое командное положение, а потому на том же февральско-мартовском Пленуме 1937 года они требовали развертывать репрессии против мнимых оппозиционеров, чтобы под этим предлогом избавиться от своих конкурентов. Отдельные же партийные и военные руководители еще раньше встали на путь заговоров с целью избавиться от Сталина и его сторонников в руководстве страны.

Заговор наркома внутренних дел СССР Г.Г. Ягоды и секретаря ЦИК СССР A.C. Енукидзе, заговор военных во главе с заместителем наркома обороны СССР М.И. Тухачевским имели целью осуществление государственного переворота и отстранение от власти Сталина и его сторонников. Такое развитие событий могло привести к гражданской войне и массовым репрессиям победителей против побежденных.

Хотя Хрущев был хорошо осведомлен обо всех сложных перипетиях событий 1937 года, включавших и заговоры с целью свержения Сталина, и острую политическую борьбу членов ЦК, в ходе которой они старались уничтожить друг друга, он умалчивал об этом в своем докладе. Он скрывал и то, как многие секретари обкомов при поддержке ряда членов Политбюро тормозили принятие сталинской Конституции 1936 года, препятствовали введению тайных, прямых и равных выборов, прекращению дискриминации ряда социальных групп населения, включая священников. Хрущев умалчивал о том, что в ответ на предложение Сталина о проведении альтернативных выборов в 1937 году поспешили подготовить квоты лиц, которых надо будет либо выслать, либо расстрелять под тем предлогом, что они могу попытаться провести своих кандидатов в Верховный Совет СССР. (Об этом подробно писал историк Ю. Жуков в книге «Иной Сталин».) Ныне широко известно, что Хрущев и Эйхе опередили всех секретарей обкомов в составлении таких квот. Хрущев не стал говорить, что по его рекомендациям были арестованы почти все партийные руководители райкомов Москвы и Московской области, а затем руководители наркоматов и обкомов на Украине. Столкнувшись с широким сопротивлением альтернативным выборам в Советы и проведению конкурса среди партийных руководителей, Сталин и его ближайшие соратники вынуждены были отказаться от своих планов. Позже А.И. Микоян признавался в беседе с А.И. Лукьяновым: «Мы Сталина провалили!»

Лишь под давлением большинства членов ЦК Сталин и его сторонники, оставшиеся в меньшинстве, оказались вынужденными поддержать предложение Эйхе и пойти на создание «троек», которые составлялись из руководства республик и областей. Этим «тройкам» было разрешено осуществлять внесудебные расследования политических дел.

Когда же Сталин и близкие к нему люди получили неопровержимые доказательства заговоров Ягоды — Енукидзе, Тухачевского и других, они открыли «зеленую улицу» Ежову и другим работникам НКВД. В то же время после разоблачения заговора наркома внутренних дел Г. Г. Ягоды в НКВД основательно перетряхнули кадры и в наркомат пришло много людей, не имевших опыта работы в правоохранительных органах. Их непрофессионализм, погоня за наградами и карьеризм приводили к тому, что они были способны лишь к фабрикации вымышленных дел.

В считаные месяцы своего пребывания на посту наркома внутренних дел Ежов представил Политбюро устрашающую картину страны, опутанной сетями троцкистских «заговоров» и зараженной «шпионскими гнездами». После же получения материалов из Берлина о заговоре советских военачальников, признательных показаний Тухачевского и других, эти сообщения воспринимались с доверием наверху. Оценки Ежова положения в стране казались особенно правдоподобными еще и потому, что совпадали с хвастливыми сообщениями Троцкого об успехах троцкистского подполья, которые публиковались в «Бюллетене оппозиции». Заявляя в своей новой книге «Преданная революция», изданной в середине 1937 года, после арестов многих «троцкистов», о том, что в СССР сохранилась мощная сеть «антисталинского подполья», Троцкий умело возбуждал недоверие к органам безопасности, которые, как следовало из его публикаций, все еще не сумели раскрыть врагов, и тем самым провоцировал новые и новые репрессии.

По мере же разрастания арестов в стране широко распространилась шпиономания, в ходе которой множество людей сводили личные счеты со своими конкурентами под видом разоблачения. «врагов народа». Выдающийся летчик М.М. Громов вспоминал: «Аресты происходили потому, что авиаконструкторы писали доносы друг на друга, каждый восхвалял свой самолет и топил другого». Подобные обвинения выдвигали многие люди против своих коллег и в других отраслях науки, техники и промышленного производства. Сотрудник органов безопасности тех лет и личный охранник Сталина А. Рыбин вспоминал: «Осмысливая в разведывательном отделе следственные дела на репрессированных в тридцатые годы, мы пришли к печальному выводу, что в создании этих злосчастных дел участвовали миллионы людей. Психоз буквально охватил всех. Почти каждый усердствовал в поисках врагов народа. Доносами о вражеских происках или пособниках различных разведок люди сами топили друг друга».

Полностью игнорируя исторический контекст, а также сложности противоречивых социальных и политических процессов, которые породили массовые репрессии 30-х годов и нарушения законности, Хрущев сваливал вину за них исключительно на Сталина. Подменяя серьезный анализ эмоциями, Хрущев зачитывал отчаянные письма бывших видных советских руководителей, которые подвергались пыткам и издевательствам следователей. Эти строки сопровождались замечаниями Хрущева, из которых следовало, что в их мучениях был виноват исключительно Сталин. Хрущев утверждал: «Он сам был Главным Прокурором во всех этих делах».

Обвинения в адрес Сталина позволяли Хрущеву скрыть свой значительный вклад в репрессии. Уже в начале июля 1937 года Н.С. Хрущев сумел, по словам историка Юрия Жукова, «подозрительно быстро разыскать и «учесть» в Московской области, а затем и настаивать на приговоре к расстрелу либо к высылке 41 305 «бывших кулаков» и «уголовников». В.М. Поляков, секретарь Военной коллегии Верховного суда СССР, рассказал, что «в 1937 году Хрущев ежедневно звонил в московское управление НКВД и спрашивал, как идут аресты. «Москва — Столица, — по-отечески напоминал Никита Сергеевич, — ей негоже отставать от Калуги или от Рязани». Оказавшись в 1938 году на Украине, Хрущев послал жалобу Сталину: «Украина ежемесячно посылает 17–18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2–3 тысяч. Прошу принять срочные меры».

Хотя добрая половина доклада была посвящена репрессиям, в которых обвинялся Сталин, Хрущев попытался доказать порочность всей государственной деятельности Сталина. Особое внимание он уделил критике действий Сталина в период подготовки и ходе войны. Хрущев говорил: «Во время и после войны Сталин выдвинул тезис, что та трагедия, которую перенес наш народ в первый период войны, была результатом неожиданного нападения на Советский Союз». Хрущев так «доказывал» «абсурдность» утверждений Сталина: «… Это совсем не верно. Как только Гитлер пришел к власти в Германии, он поставил себе задачу уничтожить коммунизм. Фашисты открыто говорили об этом, не скрывая своих планов. Чтобы добиться этой агрессивной цели, они создавали всяческие пакты и блоки. Например, пресловутую ось Берлин — Рим — Токио. Многие факты из довоенного периода ясно показывают, что Гитлер готовился вовсю, чтобы начать войну против Советского государства, и что он сосредоточил у советских границ «крупные воинские, в том числе танковые соединения».

Хрущев создавал впечатление о том, что Сталин не замечал этих действий Гитлера и его союзников. Хрущев ни слова не сказал об усилиях по созданию системы коллективной безопасности, предпринятых СССР с 1933 года. Он не сказал ничего о срыве этих усилий западными державами, которые пошли на подписание Мюнхенского соглашения в надежде направить агрессию Германии против СССР. Хрущев ни слова не сказал о действиях Сталина на международной арене в последние предвоенные годы, включавшие подписание договоров о ненападении с Германией 1939 года, о дружбе и ненападении с Югославией 1941 года, о нейтралитете с Японией 1941 года. Эти соглашения позволили оттянуть время нападения Германии и ослабить гитлеровскую коалицию стран, выступивших против СССР в июне 1941 года.

Зато Хрущев подробно рассказал о письме Черчилля, которое тот направил Сталину в начале апреля 1941 года. В этом письме Черчилль сообщал Сталину о том, что на западной границе СССР сосредотачиваются немецкие войска. Хрущев уверял, что Сталин не придал никакого значения этому письму. Последующие исследования, проведенные западными историками (например, Луи Килцером), свидетельствовали о том, что предупреждение Черчилля носило столь неопределенный характер, а желание Черчилля спровоцировать германо-советскую войну было столь явным, что посол Великобритании в СССР Криппс несколько дней отказывался передать это письмо советскому правительству.

Хрущев ссылался и на сообщение военного атташе из Берлина от 6 мая 1941 года, в котором говорилось, что 14 мая 1941 года Германия собирается начать нападение на СССР. И опять Хрущев обвинял Сталина в том, что он игнорировал это и подобные ему предупреждения. Оценивая эти заявления, Молотов позже говорил: «Когда я был Предсовнаркома, у меня полдня ежедневно уходило на чтение донесений разведки. Чего там только не было, какие сроки не назывались! И если бы мы поддались, война могла начаться гораздо раньше». Видный разведчик Судоплатов позже обращал внимание на то, что хотя многие разведчики сообщали о сроках нападения, они не могли точно назвать направление главного удара немецких войск, а поэтому их информация не позволяла Красной Армии сосредоточить свои силы в нужном месте.

Хрущев уверял, что благодаря бездействию Сталина перед войной страна оказалась не готовой к нападению Германии. Хрущев утверждал: «Если бы наша промышленность была вовремя и соответственным образом мобилизована для работы на нужды армии, наши потери во время войны были бы гораздо меньше. Однако такая мобилизация не была начата вовремя».

Хрущев игнорировал то обстоятельство, что свой курс на ускоренное развитие промышленности, предложенный им партии и стране в конце 20-х годов, Сталин объяснял, прежде всего, необходимостью создания мощного оборонного потенциала. Еще в феврале 1931 года Сталин заявил: «Мы отстали от передовых стран на 50 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». В значительной степени задача, поставленная Сталиным, была выполнена к середине 1941 года. Огромное отставание нашей страны от держав Запада в оборонной промышленности было во многом преодолено. Вплоть до середины 1941 года страна напрягала силы для того, чтобы сравняться с Германией по оборонному потенциалу. Вспоминая эти годы, Молотов говорил: «Прирост военной промышленности в предвоенные годы у нас был такой, что больше было бы невозможно! Перед войной народ был в колоссальном напряжении. «Давай, давай!» А если нет — из партии или арестовывают. Можно ли народ, или партию, или армию, или даже близких держать так год или два в напряжении? Нет».

Хрущев умалчивал о тех оборонительных мероприятиях на западной границе, которые были осуществлены в последние предвоенные месяцы. По свидетельству A.M. Василевского, «с середины мая 1941 года по директивам Генерального штаба началось передвижение ряда армий — всего до 28 дивизий — из внутренних округов в приграничные, положив тем самым начало к выполнению плана сосредоточения и развертывания советских войск на западных границах». В своем закрытом выступлении 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий Сталин прямо предупредил о неизбежности войны с гитлеровской Германией и необходимости готовиться к этой войне.

Хрущев уверял: «Накануне вторжения гитлеровской армии на территорию Советского Союза один немецкий гражданин перешел границу Советского Союза и заявил, что немецкие армии получили приказ начать военные действия против Советского Союза в ночь на 21 июня в 3 часа ночи. Об этом Немедленно было сообщено Сталину, однако и на это он не обратил никакого внимания».

Однако еще весной 1945 года Хрущев рассказал гостившему в Киеве Миловану Джиласу, что 21 июня Сталин лично позвонил Хрущеву и сообщил ему о вероятности нападения немцев на следующий день. Судя по воспоминаниям генерала армии И.В. Тюленева, аналогичное предупреждение сделал Сталин 21 июня и ему, так как он тогда командовал Московским военным округом. Как писал в своих воспоминаниях маршал Г.К. Жуков, после появления перебежчика 21 июня по распоряжению Сталина была подготовлена директива, требовавшая от пограничных войск «быть в полной боевой готовности, встретить возможный удар немцев или их союзников».

Н.С. Хрущев в своем докладе утверждал: «Было бы неправильным забывать, что после первых серьезных поражений Сталин думал, что наступил конец. В одной из своих речей, произнесенных в те дни, он сказал: «Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда». После этого, в течение долгого времени Сталин фактически не руководил военными действиями, прекратив делать что-либо вообще». Этот хрущевский миф рухнул лишь после того, как достоянием гласности стала тетрадь с указанием посетителей сталинского кабинета. Из ее содержания стало ясно, что с раннего утра 22 июня по 28 июня Сталин в течение недели подолгу находился у себя на рабочем месте в Кремле.

Из книги посетителей также известно, что лишь 29 и 30 июня Сталин не находился в своем кабинете. Но из воспоминаний Г.К. Жукова и А.И. Микояна известно, что 29 июня Сталин дважды посещал Наркомат обороны. Известно также, что 29 июня он работал над составлением «Директивы Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей», подготовленной Г.М. Маленковым и A.C. Щербаковым. Лишь в течение нескольких часов в конце 29 июня и начале 30 июня Сталин не общался с коллегами по работе. Не исключено, что неделя напряженной работы, начиная с 22 июня, измотала его. Он нуждался в отдыхе хотя бы на несколько часов и ему требовалось побыть недолго одному. Однако уже с середины 30 июня Сталин снова вернулся к государственной деятельности с бесконечными совещаниями, деловыми переговорами по телефону, перепиской. В дальнейшем он проводил почти каждый день войны в своем рабочем кабинете. Отсутствие же Сталина на несколько часов в Кремле Хрущев изобразил как отход от руководства страны в трудные дни 1941 года в течение «долгого времени».

Хрущев объяснял поражения Красной Армии в начале войны и ее отступление не нападением Германии, а действиями Сталина. Умалчивая о том, что в самые трудные месяцы лета 1941 года, когда многие военачальники проявили растерянность, Сталин ваял на себя руководство военными действиями, заняв пост наркома обороны СССР, Верховного Главнокомандующего всеми вооруженными силами страны и возглавив Ставку Верховного главнокомандования. Хрущев уверял, что Сталин только мешал успешному руководству Красной Армией. Вопреки всем последующим воспоминаниям советских военачальников, в которых была дана высокая оценка полководческой деятельности Сталина, Хрущев голословно утверждал: «После начала войны нервность и истеричность, проявленные Сталиным, вмешательство в руководство военными действиями причинили нашей армии серьезный ущерб».

Хотя в последующем были опубликованы приказы, в которых Сталин решительно требовал от военачальников «воевать не числом, а умением», Хрущев заявлял с трибуны съезда: «Сталин вмешивался в проведение операций и издавал приказы, которые не учитывали действительного положения на данном участке фронта и которые не могли привести ни к чему иному, как к огромным людским потерям… Сталин, вместо проведения крупных оперативных маневров, с помощью которых, обойдя противника с флангов можно было прорваться ему в тыл, требовал лобовых атак и захвата одного населенного пункта за другим. Эта тактика стоила нам больших потерь».

В качестве же единственного примера неудачного руководства Сталиным военными действиями Хрущев привел Харьковскую операцию 1942 года. На самом деле наибольшую вину за провал этой операции несли члены Военного совета Юго-Западного фронта Тимошенко и Хрущев. Из этого следовало, что одна из целей доклада состояла в том, чтобы переложить на Сталина вину за собственные ошибки, провалы и преступления. Явно увлекшись собственными фантазиями, Хрущев сказал: «Следует заметить, что Сталин разрабатывал операции на глобусе… Да, товарищи; он обычно брал глобус и прослеживал на нем линию фронта». Вскоре после отставки Хрущева многие военачальники, бывшие свидетелями того, как работал Сталин во время войны, неоднократно опровергали в своих мемуарах это вопиющее измышление. Особо Хрущев остановился на вопросе о ликвидации ряда автономных образований в годы войны и депортации их населения. Хрущев уверял, что Сталин был инициатором решений о судьбе этих народов. При этом Хрущев игнорировал всю сумму обстоятельств, предопределивших эти жестокие решения. Во-первых, Хрущев игнорировал сведения о сотрудничестве представителей ряда национальностей с немецко-фашистскими войсками. Следует учесть, что доля представителей ряда национальностей, участвовавших в созданных немцами формированиях, достигала 10 % от их общей численности. Сведения о радостной встрече оккупантов, об ударах в спину частям Красной Армии, нанесенных отрядами, сформированными из ряда народов СССР, о зверствах по отношению к партизанам и мирному населению, совершенных этими отрядами, были широко известны в нашей стране. Поэтому на суровых мерах по отношению к тем, кто сотрудничал с оккупантами, настаивали многие советские люди.

Во-вторых, как это часто бывает во время войны, в ходе Второй мировой войны СССР была не единственной страной в мире, в которой ненависть к агрессору распространилась и на тех, кого весьма вольно рассматривали как возможных пособников агрессора. По этой причине после начала германского наступления в мае 1940 года во Франции, Бельгии и Великобритании были подвергнуты арестам десятки тысяч иностранцев, которые вызывали подозрения «бдительных граждан». При этом немало людей погибло в ходе внесудебных расправ. По вздорным обвинениям в пособничестве Японии более 120 тысяч граждан США были брошены в концентрационные лагеря в феврале 1942 года. Их единственной виной было то, что их отцы или дедушки эмигрировали в США из Японии. Впоследствии невиновность этих людей была доказана. Однако ни в США, ни в странах Западной Европы никто не стал осуждать Рузвельта, Черчилля и других руководителей этих стран в осуществлении жестоких репрессий.

Разумеется, решения об огульном осуждении целых народов СССР игнорировали тот факт, что большинство представителей этих национальных групп не сотрудничало с немецко-фашистскими оккупантами. Кроме того, немало представителей репрессированных народов геройски сражались в рядах Красной Армии и заслуженно получили боевые награды. Однако несправедливость этих решений не была замечена подавляющим большинством советского общества в обстановке тяжелой войны, в ходе которой суд был нередко скор, суров и не всегда справедлив. Да и после войны мало кто сомневался в справедливости этих решений.

Хрущев утверждал: «Не только марксист-ленинец, но и просто ни один здравомыслящий человек не поймет, как можно обвинять в изменнической деятельности целые народы, включая женщин, детей, стариков, коммунистов и комсомольцев; как можно применять против них массовые репрессии, обрекать их на бедствия и страдания за враждебные акты отдельных лиц или групп». При этом Хрущев игнорировал то обстоятельство, что факт ликвидации автономных республик и областей был известен всем в СССР, включая «марксистов-ленинцев», но никаких свидетельств неодобрения этих решений не было. Вопреки утверждению Хрущева, Сталин не был инициатором решения о ликвидации автономных образований и депортаций народов, хотя и поддержал предложенные жестокие меры, отвечавшие господствовавшим в обществе настроениям.

Кроме того, в своем докладе Хрущев перечислил лишь те автономные образования, которые были восстановлены в 1956 году. Он умолчал о судьбе автономных республик Крыма и Немцев Поволжья. Народы этих республик, а также высланные из Грузии турки-месхетинцы продолжали проживать в местах, куда их сослали во время войны, и, очевидно, это не волновало ни «марксистов-ленинцев», ни «здравомыслящих людей», ни самого Хрущева.

Перейдя к разбору деятельности Сталина в послевоенные годы, Хрущев уверял, что в то время как «страна переживала период послевоенного энтузиазма… Сталин стал еще более капризным, раздражительным и жестоким; в особенности возросла его подозрительность. Его мания преследования стала принимать невероятные размеры. Многие работники становились в его глазах врагами. После войны Сталин еще более оторвался от коллектива. Он все решал один, не обращал внимания ни кого и ни на что». На самом деле в эти годы болезненное состояние Сталина не позволяло ему заниматься делами столь активно, как прежде, и с февраля 1951 года он даже передоверил подписание правительственных документов троице в составе Маленкова, Берии и Булганина.

Хрущев взвалил целиком на Сталина ответственность и за так называемое «ленинградское дело». Впоследствии из мемуаров высших государственных деятелей стало ясно, что возникновение «ленинградского дела» стало результатом борьбы за власть между двумя группировками в верхах страны — «ленинградской» в составе: A.A. Жданова, H.A. Вознесенского, А. А. Кузнецова и других, и группы в составе: Г.М. Маленкова, Л.П. Берии, Н.С. Хрущева, Так как в 1948 году Сталин высказал мнение, что Д.А. Кузнецов может возглавить партийный аппарат, а H.A. Вознесенский — Совет Министров, то группа Маленкова — Берии — Хрущева стала делать все возможное, чтобы избавиться от конкурентов. 31 августа 1948 года внезапно умер A.A. Жданов. Вскоре H.A. Вознесенский был уличен в подтасовке сведений о выполнении пятилетнего плана, а A.A. Кузнецов был обвинен в фальсификации данных о выборах на ленинградской партийной конференции. Так как Сталин терял доверие к тем, кто прибегал к обману, то он резко изменил отношение к двум видным лидерам «ленинградской» группы. Этим воспользовались участники группы Маленкова, которые, опираясь на министра госбезопасности Абакумова, представили сфабрикованные данные о заговоре Вознесенского, Кузнецова и других с целью противопоставления правительства РСФСР союзному правительству.

Снимая с себя ответственность за осуждение Вознесенского и других, Хрущев заявлял в своем докладе: «Большинство членов Политбюро в это время не знали всех обстоятельств этого дела и не могли вмешаться». Позже в своих мемуарах Хрущев вскользь признал свою вину в «ленинградском деле»: «Допускаю, что в следственных материалах по нему может иметься среди других и моя подпись». П.А. Судоплатов же исходил из того, что Хрущев был одним из инициаторов «ленинградского дела». Он писал: «Мотивы, заставившие Маленкова, Берию и Хрущева уничтожить ленинградскую группировку, были ясны: усилить свою власть. Они боялись, что молодая ленинградская команда придет на смену Сталину».

Особое внимание Хрущев уделил конфликту с Югославией. Уходя от разбора подлинных причин этого конфликта, Хрущев заявлял: «Сталин в этом играл постыдную роль». Он уверял, что в этом конфликте проявилась «сталинская мания величия». В доказательство Хрущев приводил фразу, которую якобы сказал Сталин: «Стоит мне пошевелить мизинцем, и Тито больше не будет». Затем Хрущев высмеивал эту выдуманную им же фразу.

На деле конфликт между руководством СССР и Югославии был порожден значительно более глубокими причинами, а отнюдь не своеволием Сталина. Разногласия между Югославией и СССР были первоначально вызваны опасениями Советского правительства, что ряд действий югославского правительства мог дестабилизировать обстановку на Балканах и спровоцировать военный конфликт, особенно опасный в условиях, когда США обладали атомной монополией и планировали ядерное нападение на СССР и его союзников. К тому же в это время внутри югославской компартии развернулась острая идейно-политическая борьба. Некоторые члены югославского руководства (Жуйович, Хебранг и другие) обвиняли Тито и его соратников в национализме. Они же информировали советское посольство о недружественной позиции Тито и его сторонников по отношению к СССР. Позиция Жуйовича и Хебранга пользовалась заметной поддержкой в югославской компартии. Впоследствии свыше 55 тысяч их сторонников (то есть около 12 % всех коммунистов страны) были исключены из партии, а 16 312 из них были арестованы и заключены в специальные лагеря. Поэтому свалить на Сталина всю вину за создание конфликта с Югославией было нелепо.

Уходя от упоминания важнейших обстоятельств, связанных с противоречиями в создававшемся после 1945 года социалистическом лагере, «холодной войной», развязанной США и их союзниками, трудностями восстановления народного хозяйства, разоренного гитлеровским нашествием, Хрущев сваливал все проблемы послевоенного развития на Сталина. По Хрущеву получалось, что следствием пребывания Сталина у власти стало экономическое и научно-техническое отставание страны. Хрущев уверял: «Мы не должны забывать, что из-за многочисленных арестов партийных, советских и хозяйственных деятелей многие трудящиеся стали работать неуверенно, проявляли чрезмерную осторожность, стали бояться всех новшеств, бояться своей собственной тени, проявлять меньше инициативы в своей работе». На самом деле в эти годы советские люди успешно осваивали новую технику и активно применяли новаторство. Вследствие этого хозяйство страны развивалось темпами невиданными ни прежде, ни после этих лет.

Хрущев обвинял Сталина в незнании жизни. Он заявлял: «Он знал страну и сельское хозяйство только по кинокартинам. А эти кинокартины приукрашивали положение в сельском хозяйстве». Между тем многочисленные свидетельства очевидцев показывали, что Сталин отличался тем, что по любому обсуждавшемуся в правительстве вопросу тщательно собирал достоверную информацию, беседовал с лучшими специалистами в данной области, сопоставлял их мнения в свободной дискуссии, старался получить наиболее реалистичное впечатление.

Подвергнув критике в конце своего доклада «Краткую биографию Сталина», «Краткий курс истории ВКП(б)», памятники, сооруженные в честь Сталина, а также слова в «Гимне Советского Союза» о Сталине, Хрущев призвал «по-большевистски осудить и искоренить культ личности, как чуждый марксизму-ленинизму». (Следствием доклада Хрущева стало запрещение исполнения текста «Гимна Советского Союза», который стали называть «Песней без слов».) Одновременно Хрущев потребовал «восстановить полностью ленинские принципы советской социалистической Демократии, выраженные в Конституции СССР». При этом Хрущев не упоминал о том, что текст Конституции СССР был тщательно отредактирован Сталиным и содержал многие положения, написанные им лично.

Вспоминая это заседание партийного съезда, Н.К. Байбаков писал о шоке, который испытали первые слушатели доклада Хрущева: «Хорошо помню и свидетельствую, что не было тогда в зале ни одного человека, которого этот доклад не потряс, не оглушил своей жестокой прямотой, ужасом перечисляемых фактов и деяний. Для многих это все стало испытанием их веры в коммунистические идеалы, в смысл всей жизни. Делегаты, казалось, застыли в каком-то тяжелом оцепенении, иные, потупив глаза, словно слова хрущевских обвинений касались и их, другие, не отрывая недвижного взгляда от докладчика. С высокой трибуны падали в зал страшные слова о массовых репрессиях и произволе власти по вине Сталина, который был великим в умах и сердцах многих из сидящих в этом потрясенном зале».

«И все же, — замечал Байбаков, — что-то смутно настораживало — особенно какая-то неестественная, срывающаяся на выкрик нота, что-то личное, необъяснимая передержка. Вот Хрущев, тяжело дыша, выпил воды из стакана, воспаленный, решительный. Пауза. А в зале все так же тихо, и в этой гнетущей тишине он продолжил читать свой доклад уже о том, как Сталин обращался со своими соратниками по партии, о Микояне, о Д. Бедном. Факты замельчили, утрачивая значимость и остроту. Разговор уже шел во многом не о культе личности, а просто о личности Сталина в жизни и быту. Видно было, что докладчик целеустремленно «снижает» человеческий облик вождя, которого сам недавно восхвалял. Изображаемый Хрущевым Сталин все же никак не совмещался с тем живым образом, который мне ясно помнился. Сталин самодурствовал, не признавал чужих мнений? Изощренно издевался? Это не так. Был Сталин некомпетентен в военных вопросах, руководил операциями на фронтах «по глобусу»?

«И опять — очевидная и грубая неправда. Человек, проштудировавший сотни и сотни книг по истории, военному искусству, державший в памяти планы и схемы почти всех операций прошедшей войны? Зачем же всем этим домыслам, личным оценкам соседствовать с горькой правдой, с истинной нашей болью? Да разве можно ли в наших бедах взять и все свалить только на Сталина, на него одного? Выходила какая-то густо подчерненная правда. А где были в это время члены Политбюро, ЦК, сам Н.С. Хрущев? Так зачем возводить в том же масштабе культ — только уже «антивождя»? Человек, возглавлявший страну, построивший великое государство, не мог быть сознательным его губителем. Понятно что, как всякий человек, он не мог не делать ошибки и мог принимать неправильные решения. Никто не застрахован от этого… В сарказме Хрущева сквозила нескрываемая личная ненависть к Сталину. Невольно возникала мысль — это не что иное, как месть Сталину за вынужденное многолетнее подобострастие перед ним. Так, в полном смятении думал я тогда, слушая хрущевские разоблачения».

Не дав потрясенным делегатам возможности обсудить доклад, Хрущев объявил небольшой перерыв. После перерыва он продолжил председательствовать. Возможно, он был готов лично остановить любые попытки начать обсуждение доклада. Сразу же после возобновления заседания Хрущев поставил на голосование резолюции съезда, которые были приняты единогласно. Была принята единогласно и короткая резолюция, которую было принято рассматривать, как одобрение закрытого доклада Хрущева. В ней указывалось о необходимости «последовательно осуществлять мероприятия, обеспечивающие полное преодоление чуждого марксизму-ленинизму культа личности» и говорилось, что съезд «одобряет положения доклада». (Обращая внимание на последнюю фразу, Виктор Трушков в своей статье в «Правде» от 10–13 февраля 2006 года справедливо замечал: «Значение этих слов не следует преувеличивать. Во-первых, потому, что сам доклад был доведен до сведения партии значительно позже. Во-вторых, по тексту постановления неясно, о каком докладе идет речь, так как одобрялись «положения доклада Центрального Комитета», а, как сегодня точно известно, доклад «О культе личности и его последствиях», прочитанный Н. Хрущевым на съезде 25 февраля 1956 года, Пленум ЦК не заслушивал и не одобрял»,)

Был оглашен и новый состав ЦК КПСС. Известный, американский советолог Джерри Хаф позже писал: «Среди членов Центрального комитета более трети — 54 из 133 — и более половины кандидатов — 76 из 122 — были избраны впервые. Во многих случаях можно увидеть, что эти люди были ранее связаны с Хрущевым. Более 45 процентов из вновь избранных работали на Украине, были на Сталинградском фронте, работали в Москве под непосредственным руководством Хрущева».

В заключение заседания Хрущев сказал: «Товарищи! Все вопросы, которые стояли на повестке дня XX партийного съезда, исчерпаны. Разрешите объявить XX съезд Коммунистической партии Советского Союза закрытым». Впервые в истории партии основной докладчик сам открывал и сам закрывал съезд партии. Фактически же Хрущев закрывал для объективного изучения почти тридцатилетний период, предшествовавший его приходу к власти. Вскоре этот период был объявлен «периодом культа личности» и стал изображаться как самое беспросветное время в советской истории.

Несмотря на то что в конце доклада Хрущев говорил о том, что «у Сталина несомненно были большие заслуги перед партией, перед рабочим классом и перед международным рабочим движением», все остальное содержание доклада характеризовало Сталина как маниакального тирана и некомпетентного правителя. Такое изображение Сталина игнорировало исторический контекст описываемых событий и было откровенно лживым.

Встав на путь очернения Сталина, Хрущев подменил историческую правду мифическим вымыслом. Как и во всяком мифе, в докладе отражались многие реальные события, но им были даны искаженные объяснения, не имевшие ничего общего ни с исторической правдой, ни с законами общественного развития. Осуждая культ личности Сталина, Хрущев в то же время постоянно прибегал к использованию мифологизированных представлений, сложившихся в сознании советских людей. По сути, Хрущев лишь перевернул мифологизированные черты, приписываемые Сталину восторженным общественным мнением, превратив его из полубога в дьявольское существо.

Использовал Хрущев мифологизированные представления и для характеристики тех, кто принадлежал к первым поколениям партийцев и кто до сих пор составлял большинство в Президиуме ЦК. К тому времени несколько поколений советских людей были воспитаны на безграничном уважении к «старым большевикам», которое во многом опиралось на мифологизированные представления о дореволюционной подпольной работе и Гражданской войне. Поэтому, когда персонаж повести Аркадия Гайдара «Судьба барабанщика» пожелал, чтобы юный Сергей Щербачев доверился уголовнику, сбежавшему из лагеря, он уверял, что тот — «старый партизан-чапаевец», «политкаторжанин», «много в жизни пострадал», «звенел кандалами и взвивал чапаевскую саблю… а когда нужно, то шел, не содрогаясь, на эшафот».

В таком же стиле Хрущев описывал репрессированных лиц, которые, по его выражению, «страдали и сражались за интересы партии и на фронтах Гражданской войны… храбро сражались против врагов и часто бесстрашно смотрели в глаза смерти». Когда Хрущев говорил о том, что «восемьдесят процентов участников XVII съезда, имевших право решающего голоса, вступили в партию в годы подполья, перед революцией и во время Гражданской войны», предполагалось, что эти сведения служат надежнейшими характеристиками честности и порядочности этих людей. При этом Хрущев умалчивал, что многие из этих людей были организаторами бесчеловечных расправ с крестьянами в начале 30-х годов, а затем способствовали развязыванию репрессий 1937–1938 годов, от которых они же впоследствии пострадали. Однако использование мифологизированных представлений о героях Гражданской войны не позволяло сомневаться в их невиновности.

Обращаясь к представителям партийной номенклатуры, Хрущев напоминал не только о революционных заслугах репрессированных лиц, но и об их высоком положении в партийной иерархии. Он так их представлял слушателям: «Рудзутак, кандидат Политбюро, член партии с 1905 года, человек, который провел 10 лет на царской каторге», «бывший кандидат в Политбюро, один из виднейших работников партии и советского правительства, товарищ Эйхе», «секретарь Свердловского областного комитета партии, член ЦК ВКП(б) Кабаков, член партии с 1914 года». Сообщив о том, что «с 1954 года по настоящее время Военная коллегия Верховного суда реабилитировала 7679 человек, и многие из них были реабилитированы посмертно», Хрущев обращал внимание, прежде всего, на представителей партийной номенклатуры. Скорее всего, Хрущев умышленно занижал в несколько раз цифры жертв репрессий, так как, узнав подлинное количество репрессированных, слушатели доклада могли бы поставить вопрос о том, что Сталин физически не мог контролировать аресты и расстрелы сотен тысяч людей. Люди могли бы попытаться выяснить, кто же на местах отдавал распоряжения об арестах и расстрелах.

Хрущев опирался и на мифологизированные представления о рабочем классе страны и советском народе, исключавшие возможность того, что люди из народа могут заниматься клеветническими доносами, что такие люди могут, добиваясь признания от арестованных по ложным обвинениям, прибегать к пыткам и издевательствам. Хрущев ни слова не говорил о том, что жертвы репрессий многократно умножились из-за желания различных людей свести счеты со своими противниками или конкурентами. Он не желал пускаться в анализ сложных и противоречивых социальных процессов, породивших массовую шпиономанию. Он умалчивал о том, что междоусобная борьба в руководстве В середине 30-х годов была развязана такими руководителями, какими были Хрущев, Эйхе и другие, а жертвами этой борьбы стали их коллеги (а нередко и они сами), а также многие люди, не занимавшие высоких должностей.

Зато, учитывая, что первые слушатели его доклада были делегатами партийного съезда, Хрущев привел данные о том, что было арестовано 70 % всех делегатов XVII съезда партии и членов ЦК, избранных на этом съезде. Таким образом, он пугал присутствовавших ужасами, которые им пришлось бы пережить, если бы они были делегатами XVII, а не XX съезда.

В то же время миф Хрущева служил ему для сугубо практических целей. Во-первых, с помощью доклада, в котором впервые было столько сказано о незаконных репрессиях, Хрущев отводил от себя подозрения в том; что он лично ответственен за гибель и пребывание в заключении многих невиновных людей. Во-вторых, своим докладом Хрущев провозглашал, что лишь благодаря ему страна освободилась от произвола и параноидального страха, некомпетентности и застоя. Постоянно напоминая делегатам съезда о репрессиях прошлого, от которых пострадали I многие партийные деятели, Хрущев давал им понять, что его пребывание у власти служит гарантией от предотвращения беззаконий. Своим решительным осуждением Сталина за то, что с его санкции арестовывали и судили членов и кандидатов в члены Политбюро, членов ЦК, делегатов съезда, Хрущев давал понять представителям партийной номенклатуры, что теперь никакие судебные преследования им не страшны. Он давал гарантию своим выдвиженцам и другим участникам съезда, что он берет их i под свою защиту. Фактически с этого времени Хрущев ввел «принцип ненаказуемости» партийных верхов. В-третьих, исключая Сталина из перечня великих вождей мирового коммунизма, Хрущев освободил место, которое сам собирался занять по мере того, как стал создаваться культ личности Хрущева. Так доклад Хрущева стал его мощным инструментом для укрепления своей власти и собственного возвышения.

Справедливо обвиненный в последующем в субъективизме и волюнтаризме, Хрущев, видимо, не принял во внимание возможных общественных последствий своего доклада. Обвинив Сталина во всех мыслимых и немыслимых беззакониях и ошибках, Хрущев не только оклеветал покойного генералиссимуса, но и возложил на возглавлявшиеся им Советское правительство, Коммунистическую партию, всю страну, а фактически и на весь народ, которым руководил Сталин, ответственность за все беды и трагедии прошедших десятилетий. Благодаря этому миф, созданный Хрущевым из смеси правдивых фактов с многочисленными искажениями исторической правды и логики, стал разрушительным средством огромной мощности и нанес немалый урон нашей стране и ее союзникам. Его разрушительность возросла еще и потому, что Миф XX съезда оказался одним из наиболее живучих мифов XX столетия и дожил до XXI века.

Превратив тему о Сталине в предмет, не требовавший учета исторических реалий, Хрущев не только опошлял Сталина, но и снижал рассуждения о советской истории на обывательский уровень. На этом уровне положения доклада обретали доступность для самой невзыскательной публики, а поэтому и живучесть.

Глава 6

Оттепель оборачивается половодьем

Доклад Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях», зачитанный им на закрытом заседании XX съезда КПСС, на первых порах был известен лишь его делегатам. Но вскоре было решено ознакомить с его содержанием членов партии, а также многих комсомольцев. А затем доклад попал в распоряжение средств массовой информации Запада, был ими широко растиражирован и соответствующим образом откомментирован. Так началось шествие по стране, а затем и по всей планете доклада, в котором под предлогом критики «культа личности» была вопиющим образом искажена личность Сталина, его деятельность, а также значительная часть советской истории.

Так как почти все советские люди знакомились с докладом, воспринимая его на слух, они не имели возможности внимательно проанализировать аргументы Хрущева, а поэтому увидеть их очевидные логические натяжки, передержки, а то и откровенную ложь. Некритическому восприятию доклада способствовала и существовавшая тогда высокая степень доверия к слову, исходившему от руководства страны. А ведь доклад был представлен от имени ЦК КПСС, зачитан его Первым секретарем и содержал ловко подобранные высказывания В.И. Ленина (правда, весьма вольно прокомментированные Н.С. Хрущевым). Создавалось впечатление, что руководство страны решило поделиться с рядовыми членами партии и ВЛКСМ давно и тщательно хранимыми государственными тайнами.

Хрущев говорил просто и доходчиво. Он постоянно перемежал свой рассказ личными воспоминаниями, которые красочно излагал. Хрущев говорил как очевидец событий, о которых до него никто никогда не свидетельствовал. Впервые советские люди получали широкий доступ к информации о том, что делалось в кремлевском кабинете Сталина. Несмотря на то, что в стране много раз произносилось имя Сталина, а также слова «Советское правительство», «руководство партии», советские люди имели скудные и туманные сведения о том, как работали высшие руководители страны. Поразительным образом, но в СССР впечатления от общения со Сталиным чаще публиковались в книгах, написанных иностранными наблюдателями, такими, как Анри Барбюс, Лион Фейхтвангер и Эллиот Рузвельт. Предметы, о которых не было принято говорить или освещались лишь «дозировано» в редких публикациях, стали главными темами доклада Хрущева: как принимались решения в Кремле, личное поведение Сталина. Докладчик то и дело обращался к некоторым из делегатов съезда, которые якобы могли подтвердить сказанное им. И хотя они не получали слова, создавалось впечатление, что они могли бы дополнить докладчика множеством других, ярких примеров.

Многих подкупало и то, что докладчик предлагал простые объяснения для многих трагичных событий прошлого, о которых знали советские люди (репрессии, поражения первых лет войны), и текущих проблем советского общества.

Наконец, трагический пафос доклада заставлял слушателей подавлять возможные сомнения в его правдивости. Докладчик приводил страшные свидетельства об истязаниях людей и письма тех, кто испытал жестокие пытки. Эти трагические истории не могли не вызывать сочувствия и волнения слушателей. Хрущев создавал впечатление, что ему больно говорить о мрачных страницах советской истории, и это лишь усиливало ощущение того, что он — искренен и откровенен.

В то же время, несмотря на трагичность того, о чем говорил Хрущев, для многих доклад отвечал оптимистическим представлениям о постоянном прогрессе советского общества. Доклад вписывался в канву решений советского правительства по улучшению жизни советских людей. Казалось, что программы быстрого подъема сельского хозяйства, производства потребительских товаров роста жилищного строительства, а также инициативы СССР, направленные на разрядку международной напряженности, свидетельствовали о возможности быстро решить давно назревшие вопросы, которые по непонятным причинам долго не решались. Многим казалось, что руководство страны во главе с Хрущевым, осуществляя всевозможные нововведения, сможет быстро улучшить их жизнь. Этому оптимистическому настроению отвечало и решительное осуждение былых беззаконий, начавшееся с освобождения кремлевских врачей и продолженное после ареста Берии и других. Как бы горько ни было многим людям принять жестокое осуждение Сталина, для них доклад отвечал представлениям о торжестве правды над неправдой, добра над злом. В своих воспоминаниях будущий Председатель Совета Министров СССР H.A. Рыжков писал: «В 56-м году состоялся XX съезд, и я впервые душой услышал партию. И голос ее прозвучал так громко, так честно, с такой болью и откровенностью, что я не счел для себя возможным оставаться по-прежнему сам по себе. В декабре 56-го года меня приняли в КПСС». Можно поверить и словам Рыжкова, утверждавшего, что он был не один с такими настроениями и «достаточно велик был «призыв XX съезда».

Позже послесъездовский период стали называть «оттепелью» по названию повести Ильи Эренбурга, первая часть которой была опубликована за два года до XX съезда в мартовском номере журнала «Новый мир» за 1954 год. Название повести показалось созвучным позитивному восприятию XX съезда как события, положившего конец «замороженному» состоянию советского общества. Положительный герой повести «новатор» Соколовский, обличая «консервативного» директора завода Журавлева, так размышлял о судьбах страны: «Нужны другие люди… Романтики нужны. Слишком крутой подъем, воздух редкий, гнилые легкие не выдерживают… Просвещать мало, нужно воспитывать чувства… Мы много занимались одной половиной человека, а другая стоит невозделанная». Туманные фразы о «романтиках», людях, способных выдержать «крутой подъем» и призванных стать воспитателями чувств, захватывали воображение части интеллигенции и впоследствии породили миф о «детях XX съезда», которые принялись смело «возделывать» советских людей.

Однако далеко не у всех в Советской стране отношение к докладу Хрущева было однозначно положительным. Несмотря на то, что уже почти три года в печати критиковался культ личности в истории, и привычные до тех пор восхваления Сталина стали редкими, уважение и любовь к Сталину сохранялись. Повсюду можно было увидеть статуи и портреты покойного вождя. Советские люди помнили, как три года назад они со слезами на глазах провожали Сталина в последний путь. Ведь жизнь целых поколений была связана со Сталиным и верой в него.

Судя по реакции моих сверстников и сверстниц, я видел, что для многих из них доклад Хрущева стал настоящим шоком. Я помню, с каким трудом преодолевал и непривычные фамилии, и собственное волнение, вызванное чтением душераздирающих писем смертников, член бюро комсомольской организации нашего курса Юрий Фокин, который, по поручению институтского парткома, зачитывал нам доклад Хрущева. Доклад ставил перед нами почти неразрешимую моральную задачу. Мы еще помнили прием в пионеры и наше «торжественное обещание», в котором клялись «быть верным делу Ленина — Сталина». Всего 4–5 лет назад, вступая в комсомол, мы писали в своих заявлениях о желании быть верными борцами за дело Ленина — Сталина. Теперь Хрущев фактически предлагал нам стать дважды клятвопреступниками. Фактически Хрущев убеждал нас в том, что наше восхищение Сталиным было необоснованным, наша печаль по поводу его кончины — напрасной. Все, что мы знали с детства о Сталине, оказывалось вздором. Поверить Хрущеву означало отвергнуть то, к чему с детства привык относиться как к святыне. Не поверить ему означало стать бунтарем против существующего правительства.

И все же потрясение, которое испытывали те, кому было 18–20 лет, не шло ни в какое сравнение С чувствами людей, переживших значительную часть своей сознательной жизни с верой в Сталина. Многие из них не раз рисковали своей жизнью, терпели тяжелейшие лишения и страдания, веря в мудрость Сталина. С его именем шли на бой и его слова воспринимались как приказы, которых немыслимо было ослушаться. Система ценностей, в которой они были воспитаны при Сталине, требовала беспрекословного выполнения приказа партии. На сей раз партия, которую привыкли называть партией Ленина — Сталина, отдавала, казалось, немыслимый приказ — отречься от Сталина.

Осознав смысл содержания доклада, многие люди возмущались Хрущевым. Развенчание Сталина, имя которого было связано у миллионов советских людей с самым дорогим, было сделано Хрущевым столь грубо, что не могло не оскорбить их чувств. В Грузии, где доклад Хрущева был воспринят, помимо прочего, и как посягательство на память великого сына грузинского народа, произошли массовые митинги и демонстрации в защиту Сталина, которые усмиряли вооруженные силы. Десятки человек были убиты, сотни — ранены.

Хотя в других городах страны подобных выступлений не было, неприятие доклада Хрущева выразилось в ходе первомайских торжеств, когда повсеместно в праздничных колоннах несли портреты Сталина. То же самое происходило и на Красной площади. Демонстранты проходили под трибуной Мавзолея Ленина — Сталина, на которой стояли Хрущев и другие руководители, держа в руках знамена с изображениями Сталина. Эти проявления любви к Сталину до крайней степени раздражали Хрущева. На приеме, состоявшемся 1 мая 1956 года, Хрущев произнес тосты, в которых яростно атаковал Сталина.

В это время многие советские люди, оказавшись перед выбором, кому верить: Сталину или Хрущеву, отказывались теперь верить любым руководителям страны. Доклад Хрущева усилил настроения цинизма и неверия, дал мощный импульс процессам моральной и идейной эрозии советского общества. Этим активно воспользовалась западная пропаганда, которая велась против нашей страны. Теперь западные радиоголоса вызывали больше доверия, поскольку они могли утверждать, что Хрущев, в сущности, повторил многие из обвинений, которые они выдвигали против советской власти с первых же лет «холодной войны».

Особенно усилилось влияние западной пропаганды на социалистические страны Европы. Авторы радиопередач указывали на то, что руководители этих стран были поставлены у власти Сталиным, а существовавшие там порядки мало чем отличаются от тех, что были установлены при Сталине в СССР. Начиная с весны 1956 года началось брожение в этих странах, особенно в Польше и Венгрии. В Будапеште в литературном клубе Петефи зазвучали призывы к смене правительства. 28 июня 1956 года требования перемен привели к волнениям в Познани, сопровождавшимся столкновениями с полицией.

Доклад Хрущева подорвал политические позиции многих руководителей коммунистических партий земного шара. Они должны были дать объяснения рядовым коммунистам, почему они прежде прославляли Сталина, а теперь стали обвинять его во всевозможных грехах. В этих условиях некоторые из них, как, например, руководитель мощной Коммунистической партии Италии Пальмиро Тольятти, старались отмежеваться от советского руководства. Тольятти ставил вопрос о «некоторых формах перерождения» советского общества. Руководство же Коммунистической партии Китая, на словах поддержав критику Сталина, на деле было крайне недовольно докладом Хрущева.

Неоднозначная реакция международного коммунистического движения, брожение в социалистических странах Европы, события в Грузии, вторичный провал попыток вернуть Югославию в социалистический лагерь в ходе визита Тито в СССР в июне 1956 года заставили руководство страны искать ответы на проблемы, порожденные докладом Хрущева. 30 июня 1956 года было опубликовано постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий», в котором, в отличие от доклада Хрущева, не говорилось о негативных чертах характера Сталина, как первопричине беззаконных репрессий. Вместо этого на первый план выступило традиционное для коммунистов всех стран объяснение: Сталин допустил отступления от марксизма-ленинизма. В постановлении вновь приводились слова Карла Маркса, обращенные к Вильгельму Блосу. (И это лишь свидетельствовало о том, что основоположники марксизма не занимались глубоко вопросом о роли личности в истории.)

Указывалось, что «Сталин повинен во многих беззакониях, которые совершались особенно в последний период его жизни». Однако это обвинение в адрес Сталина существенно смягчалось следовавшим за ним заявлением о том, что «советские люди Знали Сталина, как человека, который выступает всегда в защиту СССР от происков врагов, борется за дело социализма». Подводя итог этим противоречивым рассуждениям, авторы постановления делали вывод: «В этом состояла трагедия Сталина. Но все это вместе с тем затрудняло и борьбу против совершавшихся тогда беззаконий, ибо успехи строительства социализма, укрепления СССР в обстановке культа личности приписывались Сталину». В постановлении подчеркивалось, что успехи, достигнутые Советской страной, «создавали такую атмосферу, когда отдельные ошибки и недостатки казались на фоне громадных успехов менее значительными, а отрицательные последствия этих ошибок быстро возмещались колоссально нараставшими жизненными силами партии и советского общества».

Постановление, построенное на туманных, противоречивых аргументах, не смогло остановить центробежных сил, развязанных реакцией на доклад Хрущева. Резкое обострение польско-советских отношений в октябре 1956 года после избрания нового руководства польских коммунистов во главе с В. Гомулкой, восстание в Венгрии, едва не приведшее к развязыванию войны в Европе, показали, что следствием «десталинизации», развернутой Хрущевым, стал тяжелый кризис в социалистическом лагере. Пытаясь снасти положение, Хрущев совершил в конце октября — начале ноября 1956 года молниеносные визиты в социалистические страны. В ходе своих переговоров с Тито Хрущев был явно растерян. Он говорил: «Люди будут говорить, что пока был Сталин, все слушались, не было никаких потрясений, а сейчас, после того, как «они» пришли к власти, Россия потерпела поражение и потеряла Венгрию».

Для многих людей становилось ясно, что гибель венгров и советских людей в ходе подавления венгерского восстания 1956 года — это прямое следствие доклада Хрущева и его взбалмошных, непродуманных действий. Следствием же волнений в Венгрии и Польше стали усилия СССР по оказанию срочной экономической помощи этим странам. На эти цели было выделено не менее миллиарда долларов. При этом на такую же сумму была сокращена советская помощь Китаю, что не могло не вызвать раздражения правительства этой страны. В середине 1957 года руководители Китая объявили о необходимости «полагаться на собственные силы», не рассчитывая на помощь «других стран». И в этом также проявлялись последствия доклада Хрущева.

Кажется, что Хрущев осознал опасные последствия своего доклада. В своих мемуарах Хрущев писал: «Решаясь на приход оттепели и идя на нее сознательно, руководство СССР, в их числе и я, одновременно побаивались ее: как бы из-за нее не наступило половодье, которое захлестнет нас и с которым нам будет трудно справиться… Мы боялись лишиться прежних возможностей управления страной, сдерживая рост настроений, неугодных с точки зрения руководства. Не то пошел бы такой вал, который бы все снес на своем пути».

Глава 7

Зигзаги Хрущева в оценках Сталина

Вскоре Хрущев начал фактически отрекаться от положений антисталинского доклада. Во время приема в китайском посольстве в честь Чжоу Эньлая 17 января 1957 года Хрущев заявил: «В последнее время на Западе нас обвиняют в том, что мы «сталинисты». В ответ на это мы уже не раз заявляли, что в нашем понимании «сталинист», как и сам Сталин, неотделимы от великого звания коммуниста. Мы критиковали Сталина не за то, что он был плохим коммунистом. Мы критиковали за некоторые отклонения, отрицательные качества и ошибки Сталина… Но, даже совершая ошибки, нарушения законности, Сталин был глубоко убежден в том, что он делает это в интересах защиты завоеваний революции, дела социализма. В этом состояла трагедия Сталина. В основном же, в главном, — а основное и главное для марксистов-ленинцев это защита интересов рабочего класса, дела социализма, борьба с врагами марксизма-ленинизма, — в этом основном и главном, как говорится, дай Бог, чтобы каждый коммунист умел так бороться, как боролся Сталин. (Бурные аплодисменты).

Противники коммунизма нарочито изобрели слово «сталинист» и пытаются сделать его ругательным. Для всех нас, марксистов-ленинцев, посвятивших свою жизнь революционной борьбе за интересы рабочего класса и его боевого авангарда — ленинской партии, имя Сталина неотделимо от марксизма-ленинизма. Поэтому каждый из нас, членов Коммунистической партии Советского Союза, хочет быть верным делу марксизма-ленинизма, делу борьбы за интересы рабочего класса, так, как был верен этому делу Сталин. (Аплодисменты).

Враги коммунизма пытались ухватиться за нашу критику недостатков и ошибок Сталина, использовать эту критику в своих целях. Они хотели направить критику культа личности Сталина против основ нашего строя, против основ марксизма-ленинизма, но из этого ничего не вышло и не выйдет, господа! Вам не удастся сделать этого, как не удастся увидеть без зеркала ваших ушей! (Аплодисменты.)» Таким образом, Хрущев с опозданием «уравновесил» свою критику Сталина признанием его заслуг, как того и требовали Молотов, Каганович и Ворошилов до зачтения им антисталинского доклада.

О том, что это заявление Хрущева не было лишь данью вежливости китайским руководителям, недовольным кампанией против Сталина, свидетельствовало выступление Хрущева в болгарском посольстве в Москве 18 февраля 1957 года. Опять сказав немного об «ошибках и извращениях, которые связаны с культом личности Сталина», Хрущев заявил: «Сталин, с которым мы работали, был выдающимся революционером. Идя по ленинскому пути, партия разгромила врагов социализма, сплотила весь наш народ и создала могучее социалистическое государство. Советский народ в тяжелой борьбе разгромил гитлеровский фашизм и спас народы от угрозы фашистского порабощения. Эта великая победа была достигнута под руководством нашей партии и ее Центрального Комитета, во главе которого стоял товарищ Сталин. (Аплодисменты.) Сталин преданно служил интересам рабочего класса, делу марксизма-ленинизма, и мы Сталина врагам не отдадим. (Аплодисменты.)».

Резкие повороты Хрущева в оценках Сталина отражали его неуверенность в своем положении. Некомпетентность Хрущева как руководителя становилась все более очевидной. Пытаясь решить разом многочисленные проблемы страны, он лишь мешал осуществлению уже принятых программ развития народного хозяйства. Сложившийся при Сталине пятилетний ритм экономического развития был нарушен. Пятилетний план, принятый на XX съезде партии, оказался под угрозой срыва. Хрущев решил, что корень зла в чрезмерной централизации экономики, и выдвинул предложение о создании множества совнархозов на местах, в руки которых он решил передать контроль над производством. Радикализм такой реформы вызвал серьезные возражения со стороны многих министров СССР и членов Президиума ЦК. Однако Хрущев грубо обрывал критические выступления против его реформы.

Обострение борьбы в руководстве страны достигло крайней точки на заседании Президиума ЦК 19 июня 1957 года, когда против Хрущева выступили Булганин, Ворошилов, Молотов, Маленков, Каганович, Первухин, Сабуров, Шепилов. Хрущев большинством голосов был снят с поста Первого секретаря ЦК. Однако на стороне Хрущева выступил Жуков, который угрожал обратиться за помощью к армии. На самолетах ВВС в Москву со всех концов страны срочно перебрасывали сторонников Хрущева на Пленум ЦК. Хрущев добился того, что на Пленуме ЦК он сумел сплотить вокруг себя подавляющее большинство. Попытки Маленкова, Молотова, Кагановича и других убедить членов ЦК в том, что Хрущев не способен к руководству великой страной и его надо убрать, провалились. Им не давали говорить, прерывали оскорбительными замечаниями. Разбор деловых качеств Хрущева был подменен обвинениями в репрессиях, которые бросали участники пленума в адрес Молотова, Маленкова, Кагановича.

Июньский Пленум ЦК завершился объявлением Молотова, Кагановича, Маленкова и «примкнувшего к ним Шепилова» «антипартийной группой» и исключением их, а также Сабурова и Первухина из членов Президиума ЦК. (Позже по обвинению в участии в «антипартийной группе» были изгнаны из руководства также H.A. Булгакин и КЕ. Ворошилов.)

Однако неожиданным следствием июньских событий для Хрущева стало усиление позиций Жукова. В октябре 1957 года Хрущев настоял на отъезде Жукова в Югославию и Албанию. В отсутствие маршала на Президиуме ЦК был поставлен вопрос о неверном отношении Жукова к роли партии в вооруженных силах. На состоявшемся 28 октября Пленуме ЦК выступил с докладом секретарь ЦК М.А. Суслов. Он, в частности, заявил: «Культа Сталина нет, зато всячески возвеличивается Жуков». Жуков был снят с поста министра обороны, а также выведен из состава Президиума ЦК и ЦК КПСС.

Избавившись от наиболее сильных своих политических противников, Хрущев не стал менять своих оценок Сталина, которых он стал придерживаться с начала 1957 года. Выступая 6 ноября на юбилейной сессии Верховного Совета СССР, посвященной 40-летию Октября, в недавно открытом Дворце спорта в Лужниках (в ней приняли участие делегации социалистических стран и коммунистических партий во главе с Мао Цзэдуном, Гомулкой, Ульбрихтом, Кадаром и другими), Хрущев в пространном докладе охарактеризовал исторический путь, пройденный Советской страной с 1917 года. Положительно оценив XX съезд за то, что он «подверг принципиальной критике ошибки, связанные с культом личности И.В. Сталина, и наметил меры по преодолению культа личности», Хрущев заявил: «Но мы не можем согласиться с теми, кто пытается использовать критику культа личности для нападок на социалистический строй, на Коммунистическую партию. Критикуя неправильные стороны деятельности Сталина, партия борется и будет бороться со всеми, кто будет клеветать на Сталина, кто под видом критики культа личности неправильно, извращенно изображает весь исторический период деятельности нашей партии, когда во главе Центрального комитета был И.В. Сталин. (Продолжительные аплодисменты.) Как преданный марксист-ленинец и стойкий революционер Сталин займет должное место в истории. Наша партия и советский народ будут помнить Сталина и воздавать ему должное. (Продолжительные аплодисменты,)»

Хрущев защищал не только Сталина, но и «сталинистов». «Некоторые «критики», — продолжал Хрущев, — всячески пытаются опорочить этот период борьбы нашей партии, опорочить столбовую дорогу, которую проложила Советская страна в борьбе за социализм. Они называют верных ленинизму деятелей, которые не щадя своих сил боролись и борются за интересы народа, за дело социализма, сталинистами, придавая этому отрицательный смысл. Тем самым они хотят принизить и скомпрометировать деятелей коммунистических и рабочих партий, преданных марксистов-ленинцев, принципиальных пролетарских интернационалистов. Такого рода «критики» являются или отъявленными клеветниками, или людьми, которые сползают на гнилые позиции ревизионизма, пытаясь криками о «сталинизме» прикрывать свой отход от принципов марксизма-ленинизма. Не случайным является тот факт, что империалистическая пропаганда взяла себе на вооружение провокационный лозунг борьбы против «сталинизма» и «сталинистов».

Несмотря на резкий разворот Хрущева в оценке Сталина, «сталинистов» и «сталинизма», в стране ничего не изменилось по отношению к Сталину. Хотя памятники Сталину по-прежнему находились во многих городах, а его портреты носили демонстранты во время первомайских и ноябрьских торжеств, Сталин оказался исключенным из персонажей художественных произведений, спектаклей и кинофильмов, посвященных советской истории. На исследования жизни и деятельности Сталина фактически был наложен запрет. Произведения Сталина по-прежнему не переиздавались. Собрание его сочинений так и осталось незавершенным. Умалчивалось о том, что успехи СССР в экономическом и научно-техническом развитии, в том числе и те, что позволили СССР запустить первые искусственные спутники Земли в октябре и ноябре 1957 года, были прямым следствием усилий Сталина, направленных на ускоренное развитие народного хозяйства страны, в том числе и ракетной промышленности.

Правда, частичным прорывом информационной блокады, созданной вокруг Сталина, стала публикация в середине 1957 года двух томов его переписки с Черчиллем, Эттли, Рузвельтом и Трумэном в 1941–1945 годах. Такое издание стало возможным благодаря тому, что комиссию по изданию дипломатических документов при МИД СССР возглавлял министр иностранных дел СССР A.A. Громыко, сохранявший чувство ответственности перед исторической правдой и обладавший немалым весом в руководстве страны.

Содержание двухтомника вызвало огромный интерес в СССР и за его пределами. Впервые читатели узнавали о том, как решались вопросы «второго фронта», «ленд-лиза» и другие аспекты сотрудничества между странами антигитлеровской коалиции. Читатели получали достоверную информацию о том, как отстаивал Сталин интересы Советской страны, с каким достоинством и тактом он вел переписку с руководителями Англии и США, как он умело разоблачал неискренность своих союзников по коалиции и какую требовательность он проявлял в отношении них. (Впоследствии цитаты из этой переписки были использованы в сценах самого популярного советского телесериала «Семнадцать мгновений весны».) Хотя в предисловии к сборнику не давалось никаких оценок дипломатической деятельности Сталина, сам факт публикации сталинских писем свидетельствовал о том, что сугубо негативная оценка государственной деятельности Сталина во время войны, которая была дана Хрущевым в его докладе, не соответствует действительности. Об этом же Свидетельствовали и высокие оценки успехов Красной Армии и деятельности Советского правительства, которые были не раз высказаны Черчиллем и Рузвельтом в своих посланиях Сталину.

К оценке Сталина Хрущев вернулся в начале 1959 года в докладе на Внеочередном XXI съезде КПСС. Первый раздел своего доклада «Великие победы советского народа» Хрущев открыл цитатой из Ленина о том, что окончательной целью социалистических преобразований является построение коммунистического общества. Далее Хрущев сказал: «Осуществляя политику индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства, наш народ под руководством партий и ее Центрального комитета, во главе которого долгие годы стоял И В. Сталин, совершил глубочайшие преобразования. Преодолевая все трудности на своем пути, ломая сопротивление классовых врагов и их агентуры — троцкистов, правых оппортунистов, буржуазных националистов и других, наша партия, весь советский народ добились исторических побед, построили новое, социалистическое общество». На протяжении всего доклада Хрущев не высказывал никаких критических высказываний в адрес Сталина. За исключением выступления на съезде П.Н. Поспелова, заметившего, что «в последние годы жизни Иосифа Виссарионовича Сталина» наметился «опасный разрыв между теорией и практикой», иных замечаний в адрес Сталина на съезде не прозвучало.

Зато немало критики было высказано в адрес руководства Югославии, сближение с которым стало причиной острого конфликта между Хрущевым и Молотовым и в значительной степени спровоцировало антисталинский доклад на XX съезде. Одновременно Хрущев подчеркивал прочность советско-китайских отношений.

Однако в течение лета 1959 года отношения между СССР и КНР ухудшились. Китайские руководители стали обвинять Хрущева в том, что он сеет иллюзии относительно миролюбия правительства США. Споры между Мао Цзэдуном и Хрущевым во время пребывания последнего в Пекине в октябре 1959 года были столь жаркими, что Хрущев сократил свой визит с 7 до 4 дней. После ознакомления с записью бесед Хрущева с китайскими руководителями членов Президиума ЦК, последние приняли решение: «Запись бесед с китайскими друзьями не хранить в архиве, а уничтожить».

С октября 1959 года Хрущев сделал ряд заявлений, в которых содержалась завуалированная критика политики КНР. Перемена в отношениях с КНР отразилась и на отношении руководства страны к Сталину, Было принято решение издать доклад Хрущева на закрытом заседании XX съезда. 23 ноября 1959 года «Доклад» был подписан к печати в «ГосПолитиздате». Вскоре был отпечатан миллион экземпляров «Доклада», и он выборочно распространялся среди части членов партии.

21 декабря 1959 года в подвалах второй и третьей страниц «Правды» была опубликована редакционная статья «Стойкий борец за социализм. К 80-летию со дня рождения И.В. Сталина». На протяжении всей статьи положительные оценки Сталина постоянно перемежались с негативными. В статье говорилось, что «И.В. Сталин принадлежит к числу виднейших и активнейших деятелей Коммунистической партии Советского Союза, Советского государства и международного коммунистического движения. Он был выдающимся теоретиком и пропагандистом марксизма-ленинизма. В течение долгих лет, как в дореволюционный период, так и в годы Советской власти, Сталин боролся против многочисленных врагов ленинизма. Он был непримиримым борцом против царского самодержавия и капитализма, за победу рабочего класса, за дело социализма». Но после этих слов говорилось: «Вместе с тем Сталин, особенно в последний период своей жизни, допустил серьезные ошибки, чем нанес большой ущерб делу партии и народа. На XX съезде, в последующих выступлениях руководящих деятелей партии, в постановлениях Центрального Комитета «О преодолении. культа личности и его последствий», в труде по истории Коммунистической партии и других работах дана принципиальная партийная оценка деятельности Сталина». Затем следовала длинная цитата из Хрущева, в которой говорилось о «двух сторонах жизни и деятельности И.В. Сталина».

В статье были перечислены различные посты, которые занимал Сталин в годы Великой Отечественной войны. После этого было сказано: «На этом посту он сплачивал и мобилизовывал все силы советского народа на борьбу за оборону Родины и разгром захватчиков. В то же время им были допущены серьезные ошибки, из которых наиболее тяжелые последствия имели неправильная оценка военно-стратегического положения страны накануне войны, недооценка готовящегося военного нападения на СССР со стороны фашистской Германии».

Затем вкратце перечислялся ряд положений закрытого доклада Хрущева 1956 года: упоминалось «Письмо к съезду» Ленина 1922 года, утверждалось, что Сталин «отошел от норм партийной демократии», что его тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму прикрывал произвол карательных органов. Завершалась статья осуждением «антипартийной группы», культа личности, заявлениями об успехах СССР в самых различных областях. Под самый конец было сказано об «историческом визите Н.С. Хрущева в США». Очевидно, что под влиянием обострения отношений с Китаем в официальной оценке Сталина менее чем за год после XXI съезда произошли изменения и даже в юбилейной статье вновь были повторены положения Постановления ЦК от 30 июня 1956 года.

Мало кто в СССР знал, что в тот же день 21 декабря 1959 года в палате общин Великобритании бывший премьер-министр этой страны Уинстон Черчилль произнес речь, посвященную 80-летию Сталина. Оставаясь убежденным врагом коммунизма и нашей страны, Уинстон Черчилль заявил: «Большим счастьем для России было то, что в годы тяжелых испытаний Россию возглавлял гений и непоколебимый полководец И.В. Сталин. Он был выдающейся личностью, импонирующей жестокому времени того периода, в котором протекала вся его жизнь. Сталин был человеком необычайной энергии, эрудиции и несгибаемой воли, резким, жестким, беспощадным как в деле, так и в беседе, которому даже я, воспитанный в английском парламенте, не мог ничего противопоставить.

Сталин, прежде всего, обладал большим чувством сарказма и юмора, а также способностью точно выражать свои мысли. Статьи и речи писал только сам, и в его произведениях звучала исполинская сила. Это сила была настолько велика в Сталине, что он казался неповторимым среди руководителей всех времен и народов. Сталин производил на нас величайшее впечатление. Его влияние на людей было неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, встали и, странное дело, почему-то держали руки по швам.

Он обладал глубокой, лишенной всякой паники, логической и осмысленной мудростью. Сталин был непревзойденным мастером находить в трудные минуты пути выхода из самого безвыходного положения. В самые трудные моменты, а также в моменты торжества, он был одинаково сдержан, никогда не поддавался иллюзиям. Он был необычайно сложной личностью. Он создал и подчинил себе огромную империю. Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов и заставил нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов.

Сталин был величайшим, не имевшим себе равных диктатором, Он принял Россию с сохой, а оставил оснащенной атомным оружием. Нет! Что бы ни говорили о нем, таких история и народы не забывают!»

Это заявление Черчилля впоследствии было включено в «Британскую энциклопедию» и стало считаться канонической оценкой Сталина. Однако в то время заявление Черчилля о Сталине осталось неизвестным в нашей стране. В СССР оценка Сталина определялась сухими и двусмысленными формулами, содержавшимися в статье газеты «Правда» от 21 декабря 1959 года.

В то же время в неформальной обстановке Хрущев то и дело срывался на выпады в адрес Сталина; превращал его имя в обидную кличку. Так, на совещании компартий, состоявшемся в Бухаресте 25 июня 1960 года, Хрущев, критикуя политику Компартии Китая, заявил, что Мао Цзэдун ведет себя как «новый Сталин». Правда, это заявление не было предано гласности. Лишь из сравнения передовиц «Правды» и «Женьминьжибао», в которых комментировались итоги Бухарестского совещания, стало ясно, насколько велики разногласия между КПСС и КПК.

Отношение к Сталину чуть не стало предметом открытой и жаркой дискуссии на Московском совещании компартий в ноябре 1960 года. Поддержав позицию китайской делегации во главе с Дэн Сяопином, руководитель Албанской партии труда Энвер Ходжа резко осудил антисталинский доклад Хрущева на XX съезде. (Еще в ходе визита Хрущева в Албанию весной 1959 года Энвер Ходжа на митинге советско-албанской дружбы под громкие аплодисменты собравшихся заявил, что в годы войны против фашизма албанские коммунисты держали сталинский «Краткий курс истории ВКП(б)» у себя на груди.) Однако тогда Хрущев не стал вступать в полемику с Ходжей и Дэн Сяопином по сталинскому вопросу.

К этому времени в СССР на основе публичных заявлений Хрущева 1957–1959 годов и публикаций в партийной печати сложились жесткие установки относительно того, что и как можно говорить о Сталине, а чего нельзя о нем говорить. Свидетельством этого может служить многотомная «История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945». Для характеристики Сталина на первых страницах первого тома этого сочинения, подписанного к печати 28 мая 1960 года, была использована приведенная выше цитата из доклада Н.С. Хрущева на XXI съезде партии, в которой была дана положительная оценка деятельности Сталина как руководителя Советской страны предвоенного времени. В томе публиковались и фотографии И.В. Сталина.

Правда, в этом томе, в котором шла речь о предвоенной истории СССР, Сталин был упомянут реже, чем Хрущев (22 раза против 24), хотя роль Сталина в руководстве страны в эти годы была неизмеримо более значительной, чем Хрущева. Правда и то, что в томе были слова осуждения «культа личности Сталина». Наконец, многие заявления Сталина и его действия были закамуфлированы словами «Советское правительство», или «руководство страны», или «партия». И все же в томе приводились позитивные примеры государственной деятельности Сталина, а также его высказывания из официальных речей. В качестве положительного примера усилий по идейно-политическому воспитанию советских людей приводилось издание сборника Сталина «Вопросы ленинизма» тиражом в 4 миллиона экземпляров-. Были даже отмечены положительные стороны «Краткого курса Истории ВКП(б)». (Правда, тут же было сделано замечание о том, что «некоторые положения Краткого курса были изложены с позиций культа личности Сталина».)

В томе приводилась положительная оценка Хрущевым деятельности Сталина в связи с заключением советско-германского договора о ненападении 1939 года, сделанная им в речи 27 марта 1960 года. Тогда Хрущев заявил: «Вы что думаете, разве Сталин не видел агрессивных шагов Гитлера? Он видел их и понимал серьезную угрозу новой мировой войны. Он видел, что Англия и Франция толкают Гитлера против Советского Союза. Но у него в тех условиях не было иного выхода, кроме как согласиться на этот договор». (Эта оценка входила в противоречие с заявлениями Хрущева на XX съезде о том, что Сталин игнорировал опасность нападения Германии.)

Во втором томе, подписанном к печати 12 апреля 1961-го, речь шла о периоде войны с 22 июня 1941 года по ноябрь 1942 года. На сей раз упоминания о Сталине были чуть чаще, чем о Хрущеве (36 против 31). В томе не раз утверждалось, что Сталин допустил ряд просчетов перед войной и в первый период войны. Положительная же деятельность Сталина была почти скрыта словами «партия», «Государственный Комитет Обороны», «Верховное Главнокомандование», «Ставка». В то же время в томе приводились наиболее важные заявления Сталина в эти месяцы. Были не раз процитированы выступления Сталина 3 июля, 6 и 7 ноября 1941 года и им была дана высокая оценка.

В третьем томе, посвященном событиям с ноября 1942 года по декабрь 1943 года и подписанном к печати в августе 1961 года, выдерживалась такая же тональность. Правда, теперь Н.С. Хрущев был намного чаще упомянут, чем И. В. Сталин(41 раз против 27). Деятельность же Сталина как Верховного Главнокомандующего была дана скупо, но без критических оценок. К тому же 10 упоминаний о Сталине касались его взаимоотношений с главами правительств США и Великобритании, главным образом по материалам «Переписки», вышедшей в свет в 1957 году.

Примерно в таком же духе излагалась деятельность Сталина в годы войны в опубликованных в эти годы мемуарах советских маршалов и других военачальников. Лишь через несколько десятилетий стало известно, что эти мемуары подвергались жесткой идеологической цензуре и редактуре. Мемуары маршала А.И. Еременко («На западном направлении»), И.В. Тюленева («Через три войны») и ряд других с первых же страниц, посвященных началу войны, открывались ставшими традиционными с доклада Хрущева упреками в адрес И.В. Сталина по поводу его «невнимания» к предупреждениям о возможном нападении гитлеровской Германии.

В то же время хотя положительные оценки деятельности Сталина зачастую скрывались за словами «Ставка», «Верховное Главнокомандование, «Государственный Комитет Обороны», в воспоминаниях Тюленева и Еременко не было никаких нареканий по поводу действий Сталина после начала войны. В этих мемуарах приводились примеры того, как умело осуществлял Сталин военное руководство, как он был внимателен к настроениям военачальников, то проявляя заботу о раненом Еременко, то откликаясь на желание Тюленева как можно быстрее после его ранения вернуться из тыла на фронт. Эти примеры разрушали утверждения Хрущева и о некомпетентности Сталина, и о его жестоком отношении к окружающим.

Хотя в этих публикациях тщательно соблюдалось равновесие между позитивными и негативными оценками государственной деятельности Сталина, его дореволюционная деятельность всегда получала исключительно положительную оценку. Так, выступая в мае 1961 года в Ереване и Тбилиси с официальными речами по поводу 40-летия установления Советской власти в этих республиках, Хрущев с уважением говорил о роли Сталина в руководстве революционной борьбой в Закавказье. Поэтому поворот к очередному туру антисталинской кампании был неожиданным.

Первая грозовая вспышка, которая предвещала грядущую кампанию, прозвучала в Кремле 1 мая 1961 года. В этот день, находясь на гостевой трибуне на Красной площади в качестве переводчика иностранной делегации, я видел, что демонстранты пронесли не меньше двух десятков новеньких полотнищ с изображением Сталина. После завершения демонстрации в Кремле состоялся прием. На нем Хрущев с неожиданной яростью стал атаковать Сталина, выкрикивая: «Правление Сталина было царством топора!» Очевидно, Хрущев увидел в знаменах с портретами Сталина вызов себе. Поскольку украшение праздничных колонн всегда было предметом пристального и заблаговременного внимания высших руководителей страны, Хрущев мог заподозрить, что кто-то из его коллег вольно или невольно потворствовал появлению сталинских знамен. Возможно, что атакой на Сталина Хрущев старался приструнить своих коллег.

На XXII съезде (октябрь 1961 г.) Хрущев собирался продемонстрировать свое право войти в историю мирового коммунизма как творец первого в мире коммунистического общества, то есть добиться осуществления такой цели, которая оказалась недостижимой при Сталине. К съезду Хрущев приготовил новый проект программы КПСС, в котором торжественно провозглашалось: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» При этом Хрущев недопустимо преувеличивал возможности советской экономики, к тому же сильно разбалансированной его непродуманными экспериментами. Проект программы КПСС, разработанный Хрущевым, был подвергнут острой критике в подробной аналитической записке Молотова, который в это время был постоянным представителем СССР в МАГАТЭ.

К сожалению, многие советские люди не замечали вопиющего разрыва между обещаниями Хрущева и возможностями страны. Для ошибочных представлений были известные основания. Несмотря на срывы в выполнении плановых заданий, экономика страны продолжала развиваться быстрыми темпами, В стране бурно развивалось жилищное строительство. Большие успехи были достигнуты в науке и технике. Впервые в мире был создан ледоход с атомным двигателем. Запуски советских ракет в сторону Луны в 1959 году, состоявшийся в 1961 году первый в мире полет человека в космосе — Юрия Гагарина, а затем полет Германа Титова показали явное преимущество СССР в освоении космического пространства. В то же время Хрущев постоянно преувеличивал степень советского превосходства в ракетах дальнего действия. С помощью угроз применения межконтинентальных ракет с ядерными боеголовками Хрущев рассчитывал к началу съезда добиться крупного внешнеполитического успеха —. подписать мирный договор с ГДР и заставить западные державы покинуть Западный Берлин.

Однако, получив надежные сведения с помощью разведывательных спутников, а также от англо-американского шпиона Пеньковского о реальном ракетном потенциале СССР, правительство Соединенных Штатов в начале октября 1961 года предъявило правительству СССР фотоматериалы об установленном ими факте наличия у СССР значительно меньшего количества ракет, чем предполагалось, и об очень большом превосходстве США в этой области. Хрущевский блеф потерпел крах. Вытеснить Запад из Берлина не удалось.

Как и 5 с лишним лет назад, атакуя Сталина, Хрущев преследовал чисто политиканские цели. Во-первых, Хрущев стремился прикрыть свою крупную внешнеполитическую неудачу. Во-вторых, новая кампания должна была послужить ответом на критику Молотова в отношении разработанного Хрущевым проекта новой программы КПСС. Хрущев прекрасно понял, что его утопическая программа построения материально-технической базы коммунизма к 1980 году может вызвать большие сомнения и Молотов в своих письменных замечаниях по проекту лишь высказал критическое отношение, которое, возможно, разделяли и другие советские люди. Особые опасения вызывали у Хрущева те коллеги по Президиуму ЦК, которые могли поддержать критику Молотова. Тогда Хрущев решил исключить Молотова, а также Маленкова и Кагановича, по обвинению в причастности к «сталинским репрессиям». Наказывая своих политических противников, Хрущев одновременно реанимировал обвинения в адрес Сталина.

В-третьих, к этому времени существенно обострилась полемика с руководством Китая по самым различным идейно-политическим вопросам. Заодно Хрущев стремился ударить и по руководителям Албании, поддержавшим китайское руководство. Но не решаясь открыто критиковать китайских руководителей на XXI съезде, Хрущев заявил, что «албанским руководителям не по душе решительное осуждение культа личности Сталина и его вредных последствий». Атакуя Сталина и руководителей Албании, Хрущев нападал и на руководство Китая.

В-четвертых, Хрущев стремился закрепить свое продвижение к поставленной им цели — занять место Сталина в перечне великих вождей мирового коммунизма. К этому времени Хрущев стал постоянным объектом выспренних, восхвалений во всех официальных выступлениях. В июне 1961 года состоялась премьера документального фильма «Наш дорогой Никита Сергеевич», в котором безмерно восхвалялся Хрущев.

Хотя комиссии, созданные на основе письма Шатуновской, не подтвердили ее версию, Хрущев вновь намекал на ответственность Сталина за убийство Кирова. В отчетном докладе на съезде он говорил: «Начало массовым репрессиям было положено после убийства Кирова. Надо еще приложить немало усилий, чтобы действительно узнать, кто виноват в его гибели… Наш долг тщательно разобраться».

Кто-то поверил этому обвинению Хрущева, едва скрытому намеком. Кто-то решительно отвергал его. Кое-кто использовал это заявление для того, чтобы лишний раз поиздеваться над властями, а заодно и над советской историей. Об этом свидетельствовала частушка, возникшая в те дни:

«Эх, огурчики-помидорчики,
Сталин Кирова убил В коридорчике».

Все версии и обвинения в адрес Сталина, высказанные на XXII съезде, уже прозвучали на XX съезде. Но на этот раз Хрущев излагал их на открытом заседании. Кроме того, он решил прибегнуть к драматическому жесту, который должен был бы вместе с сообщениями об испытательном взрыве 57-мегатонной бомбы на Новой Земле и провозглашением программы построения коммунизма скрыть его внешнеполитическое поражение в ходе берлинского кризиса. Поэтому, ссылаясь на решения собрания Кировского (Путиловского) машиностроительного завода, первый секретарь Ленинградского обкома КПСС И.В. Спиридонов внес предложение «о перемещении праха Сталина в другое место. Жизнь и имя великого Ленина могут с полным правом быть названы Справедливостью с большой буквы… Нельзя мириться с тем, чтобы рядом с Владимиром Ильичем Лениным находился человек, запятнавший свое имя большой несправедливостью».

Некоторые партийные руководители отказались произнести речи в поддержку выноса тела Сталина из Мавзолея. Среди них был Первый секретарь ЦК Компартии Грузии В.П. Мжаванадзе, связавшийся больным, и член Президиума ЦК КПСС H.A. Мухитдинов. Последний за это лишился места в Президиуме ЦК. И опять против Сталина были пущены в ход ссылки на «волю Ленина», на сей раз совершенно фантастические Среди тех, кто выступил в поддержку предложения Спиридонова, была член КПСС с 1902 года 77-летняя Д.А. Лазуркина, пробывшая в заключении до середины 50-х годов. Она заявила: «Вчера я советовалась с Ильичем, будто бы он передо мной как живой стоял и сказал: мне неприятно быть рядом со Сталиным, который столько бея принес парши».

По предложению Н.В. Подгорного, съезд принял резолюцию, в которой признавалось «нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И.В. Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В.И. Ленина».

В.Е. Семичастный, который после XXII съезда стал председателем КГБ СССР, вспоминал: «Останки Сталина были похоронены у Кремлевской стены при свете прожекторов. Надпись на фронтоне «Ленин — Сталин» удалили, оставив лишь одно имя — Ленин. На утро следующего дня никакой заметной реакции общественности не последовало. Появились только любопытные — посмотреть, как стал выглядеть Мавзолей. Однако нельзя сказать, что на погребение Сталина народ вообще не обратил никакого внимания. Приходили письма от несогласных с решением людей, в них отмечалась огромная роль Сталина в исторической победе над фашистской Германией. Долго никто не хотел брать на себя ответственность за установку давно готового бюста. В течение многих лет могилу Сталина украшали цветы. Каждый день свежие».

Перезахоронение тела Сталина сопровождалось переименованием всех городов, улиц, площадей, носивших имя Сталина. Сталино стало Донецком, Сталинабад — Душанбе, Сталинири — Цхинвали. Не пощадили и Сталинград. Парадоксальным образом во Франции оставались улицы и площади в честь Сталинграда, а в пашей стране имя города, символизировавшего героическую борьбу советского народа и решающий перелом в войне против гитлеризма, было вычеркнуто. Московская станция метро «Сталинская» была названа «Семеновской». Чтобы удалить изображение Сталина, переделывались мозаичные картины на стенах московского метро. В вестибюле станции метро «Арбатская» огромный мозаичный портрет Сталина был замазан толстым слоем известки и белой краски.

Повсюду были сняты с постаментов статуи Сталина, сбиты или замазаны его барельефы. Лишь на родине Сталине в Гори сохранился его памятник, расположенный неподалеку от дома, где он родился, и музей, посвященный его жизни и деятельности. Даже после революций 1917 года, когда в стране повсеместно свергались памятники царям и многим выдающимся деятелям дореволюционной России, «иконоборческая» кампания не принимала столь широких масштабов. Тогда в северной столице все же сохранились памятники Петру I, Екатерине И, Павлу I, Николаю I и ряду других царей, а также многим верным слугам царского престола.

Из библиотек изымались труды Сталина и оставшиеся книги о нем. Из хроникальных и документальных фильмов старательно вырезали кадры, в которых появлялся Сталин. Даже тексты песен в кинофильмах, в которых звучало имя Сталина, переозвучивались. Так, слова из «Марша артиллеристов» из фильма «В шесть часов вечера после войны» («Артиллеристы! Сталин дал приказ…») звучали теперь так: «Артиллеристы! Срочный дан приказ…). В фильме «Трактористы» знаменитые слова: «Тогда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет!» были изменены так: «Когда суровый час войны настанет и нас в атаку Родина пошлет»! Из «Песни о Родине» (кинофильм «Цирк») был удален целый куплет, прославляющий «всенародный сталинский закон». Казалось, что Хрущев старался не только выбросить Сталина из пантеона великих советских вождей, но и удалить его из исторической памяти народа.

Все эти действия под знаменем борьбы против «культа личности Сталина» сопровождались все более шумным возвеличиванием Н.С. Хрущева. На XXII съезде не было ни одного делегата, который бы в своей речи не упомянул Хрущева несколько раз и только в хвалебном тоне. При этом особенно старались коллеги Хрущева по Президиуму ЦК КПСС. Так, Н.В. Подгорный упомянул его 18 раз, а Л.И. Брежнев — 319 раз.

Как правило, в речах звучали восторженные характеристики Н.С. Хрущева и его деятельности. Козлов: «Творческое отношение к теории, связь с жизнью, умение правильно выражать коренные интересы народа характеризуют т. Хрущева как верного ленинца, выдающегося политического деятеля и теоретика марксизма-ленинизма». Брежнев: «Товарища Хрущева отличает великая вера в народ, в силу нашей партии, твердость и непоколебимость в проведении ее линии, непримиримость к врагам коммунизма, смелость и решительность в осуществлении внешней и внутренней политики партии и Советского государства». Подгорный говорил, что для Н.С. Хрущева характерны «неисчерпаемая кипучая энергия, подлинно революционный, ленинский подход к решению сложных вопросов теории и практики, его неразрывная связь с народом, человечность и простота, умение постоянно учиться у масс и учить массы». Все это, по словам Подгорного, являлось «вдохновляющим примером для всей партии, для каждого коммуниста». Кириленко: «Трудящиеся Среднего Урала, как и все советские люди, приносят слова горячей, искренней любви и сердечной благодарности своему испытанному авангарду — Коммунистической партии, ее Центральному комитету, талантливейшему продолжателю дела Ленина, выдающемуся теоретику и практику коммунистического строительства — нашему дорогому Никите Сергеевичу Хрущеву!» Теперь дорога для провозглашения Хрущева одним из вождей мирового коммунизма, наряду с Марксом, Энгельсом, Лениным, была открыта.

Между тем восхваления Хрущева, как творца новой партийной программы, провозгласившей построение материально-технической базы коммунизма, скрывали серьезные проблемы, с которыми столкнулась страна к XXII съезду партии. В своих попытках быстро добиться улучшения материального благосостояния населения Хрущев игнорировал возможности страны.

К этому времени стало ясно, что сельское хозяйство, развитию которого Хрущев уделял столько сил и внимания, начиная с сентябрьского (1953 г.) пленума ЦК, находится в тяжелом состоянии. Падение сельскохозяйственного производства и рост цен на сельскохозяйственную продукцию ухудшили продовольственное снабжение советских людей. Резкое увеличение цен на мясо, масло и молоко 1 июня 1962 года вызвало брожение в ряде городов и привело к открытому выступлению рабочих в Новочеркасске. Это выступление было жестоко подавлено по распоряжению Хрущева. Расправа с рабочими Новочеркасска свидетельствовала об окончательном банкротстве Хрущева как руководителя партии, провозгласившей примат интересов рабочего класса.

Одновременно Хрущев пытался взять реванш за свое внешнеполитическое поражение в Берлине в 1961 году. С этой целью он предложил разместить советские ракеты на Кубе и добился соответствующего согласия от кубинского правительства. С помощью этих ракет Хрущев рассчитывал держать под прицелом США и навязывать Западу свою волю. Хрущев собирался объявить о размещении ракет в ноябре 1962 года во время подписания соответствующего договора с Кубой, а затем прибыть на Генеральную ассамблею ООН и заставить правительство Кеннеди пойти на уступки в Берлине.

Однако и здесь Хрущев потерпел крупное поражение. Американское правительство узнало о работах по размещению ракет до их завершения и объявило блокаду Кубы. В течение недели, пока президент США Кеннеди под угрозой вторжения на Кубу требовал вывода советских ракет, а Хрущев отказывался это сделать, мир висел на волоске и угроза тотального термоядерного уничтожения планеты была весьма реальна. Решение Хрущева о выводе ракет, сделанное без ведома кубинских руководителей, существенно осложнило советско-кубинские отношения. Мир и Советская страна лишний раз убедились в опасности пребывания Хрущева во главе великой державы.

Кроме того, еще летом 1962 года Хрущев выдвинул очередной план решения острых проблем страны. На сей раз он решил разделить местные партийные органы на промышленные и сельскохозяйственные. Это предложение вызывало глухое недовольство среди партийных работников. Но Хрущев рассчитывал, что на ноябрьском пленуме, который должен был состояться после триумфальной поездки Хрущева на Кубу и в США, члены ЦК вновь безоговорочно поддержат его очередную реформу. Однако к началу Пленума ЦК, вместо ожидавшейся Хрущевым победы, СССР выводил свои ракеты и другую военную технику из Кубы.

К этому времени его первый заместитель по Совету Министров СССР и Секретариату ЦК Ф.Р. Козлов значительно укрепил свои позиции. Позже в своих мемуарах Микоян постоянно именовал Козлова «сталинистом» и, возможно, это было вызвано критикой Козловым очередных антисталинских инициатив Хрущева. Недовольством очередной реформой Хрущева и его поражением в ходе карибского кризиса решили воспользоваться Козлов и его сторонники. Ноябрьский (1962 г.) Пленум ЦК КПСС, созванный для обсуждения новой структуры партийных органов, мог превратиться в суд над Хрущевым. Видимо, не будучи уверенным в том, что его предложение о разделении партийных органов на промышленные и сельскохозяйственные получит поддержку после провала на Кубе, и даже в том, что он вернется с этого пленума Первым секретарем, Хрущев сделал неординарный ход.

Присутствовавший на Пленуме ЦК мой отец рассказал мне подробно содержание доклада Хрущева, который не был полностью опубликован. В своем докладе Хрущев неожиданно стал рассказывать о том, что главный редактор «Нового мира» А.Т. Твардовский обратился к нему с просьбой помочь в публикации рассказа нового автора. Оказалось, что рассказ школьного преподавателя математики А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» был забракован идеологической цензурой. Как утверждал Хрущев, он был слишком занят, чтобы читать рассказ, и поэто.: му попросил прочесть его своих коллег по Президиуму. Хрущев не уточнял, кому он дал читать этот рассказ, но из его слов можно было понять, что таких читателей было несколько. Как утверждал Хрущев, все, прочитавшие рассказ, в один голос стали убеждать его, что публиковать произведение Солженицына не стоит. Тогда, по словам Хрущева, он решил сам ознакомиться с содержанием рассказа и, прочтя его, пришел к выводу, что его обязательно надо издавать. Рассказ был опубликован на страницах ноябрьского номера журнала «Новый мир». (А вскоре Хрущев сказал, что рассказ заслуживает Ленинской премии.)

Главная ценность рассказа, говорил Хрущев с трибуны пленума, состояла в том, что в нем говорится о тех преступлениях, которые творил Сталин, и надо, чтобы советские люди знали об этом. Затем Хрущев набросился на своих коллег: «Мне ясно, товарищи, что мы еще не до конца изжили из себя сталинизм, что он еще очень силен, в том числе и среди наших руководителей». Скорее всего, Хрущев имел в виду Козлова, но, возможно, не только его.

Мысль о том, что некоторые руководители партии не изжили в себе «сталинизм», содержалась и в стихотворении «Наследники Сталина» Евгения Евтушенко. Оно было опубликовано в «Правде» по инициативе Хрущева незадолго до Пленума ЦК КПСС. В стихотворении говорилось:

«Мы вынесли из Мавзолея его. Но как из наследников Сталина Сталина вынести?!

Иные наследники розы в отставке стригут, А втайне считают, что временна эта отставка. Иные и Сталина даже ругают с трибун, А сами ночами тоскуют о времени старом»-.

Строки стихотворения, в которых говорилось, что «наследников Сталина, видно, сегодня не зря хватают инфаркты», явно намекали на Козлова, который пережил инфаркт в середине 1962 года. А слова «покуда наследники Сталина есть на земле, мне будет казаться, что Сталин еще в Мавзолее» могли означать, что поэт и те, кто его поддерживал, желают физического уничтожения «тайных сталинистов».

Только человек, очень неопытный в вопросах борьбы за власть, не мог понять, что поддержкой рассказа Солженицына и публикацией стихотворения Евтушенко Хрущев занес дамоклов меч над «тайными сталинистами» в Президиуме ЦК. Было ясно, что под предлогом борьбы за искоренение сталинизма может начаться кампания по устранению противников Хрущева. Хотя это место в речи Хрущева не было опубликовано, но члены ЦК услышали, что в любой момент может быть развернута кампания по изгнанию «сталинистов» из руководства страны.

На пленуме Хрущеву не только удалось сохранить свое положение, но и добиться принятия желанного решения по разделению местных органов партии. В то же время своими скрытыми угрозами Хрущев основательно напугал тех, кто прочел и раскритиковал рассказ Солженицына. Пока они не утратили своего положения, они решили дать отпор Хрущеву. С этого момента в руководстве страны начинается своеобразное перетягивание каната между Хрущевым и его сторонниками, с одной стороны, и Козловым и его сторонниками, с другой. Для этого Козлов и его сторонники постарались доказать Хрущеву, что его выбор рассказа Солженицына для атаки на них был ошибочным. (Из части, посвященной «сталинской теме», в стенограмме были оставлены лишь очередные рассуждения Хрущева о Сталине, в которых покойный обвинялся в незнании жизни и нежелании посещать хозяйственные предприятия. — Прим. авт.)

Первый контрудар противники Хрущева решили нанести по рассказу «Один день Ивана Денисовича» и его автору. Были предприняты усилия для того, чтобы не допустить присуждения Солженицыну Ленинской премии за его рассказ. Кандидатура Солженицына на звание лауреата Ленинской премии была снята. Хрущев прекрасно понял, что отказ Комитета присудить Солженицыну Ленинскую премию — это было его небольшим, но реальным поражением.

Хрущев вновь решил сманеврировать. Прежде всего, он обрушился с резкой критикой на тех представителей творческой интеллигенции, которые в духе героя «Оттепели» возомнили себя лицами, способными «возделывать» советских людей, и все решительнее выступали как духовные руководители страны.

Грубые заявления Хрущева в адрес ряда художников и скульпторов, сделанные им на выставке в «Манеже», вызвали Шок среди либеральной интеллигенции, которая до тех пор активно его поддерживала. Один из видных представителей этой части интеллигенции кинорежиссер М. Ромм так характеризовал свое отношение к Хрущеву в это время: «Надо сказать, что я… принадлежал к числу поклонников Хрущева. Меня даже называли «хрущевцем». Я был вдохновлен его выступлением на XX съезде… Я старался ему прощать все… В области культуры дела шли хорошо, дышалось свободно, искусство двигалось вперед». Получалось, что ряд видныхдеятелей культуры готовы были простить Хрущеву «все», то есть бесконечные невыполнения Хрущевым его обещаний, его очевидные ошибки в ведении хозяйства, затормозившие развитие страны, его провалы во внешней политике, не раз ставившие мир на грань всеобщего уничтожения, его действия по разгрому Вооруженных сил. Их даже не смутил расстрел рабочих в Новочеркасске, осуществленный с разрешения Хрущева. Они были готовы все простить ему за «десталинизацию» и некоторые послабления контроля со стороны руководства партии над их деятельностью.

В своем письме к Хрущеву в декабре 1962 года Михаил Ромм, Илья Эренбург, Корней Чуковский и другие выражали ему признательность за борьбу против «культа личности Сталина». В то же время в ответ на разнос, устроенный Хрущевым художникам и скульпторам, они призывали Хрущева к «мирному сосуществованию» разных направлений в литературе и искусстве. Во время встречи с деятелями культуры 17 декабря Хрущев ответил авторам письма: «Мирного сосуществования в вопросах идеологии не будет. Не будет, товарищи! И я предупреждаю всех, кто подписал это письмо. Вот так!»

К этому времени Хрущев резко изменил свое отношение к тем авторам, произведения которых он недавно использовал в политиканской борьбе против своих коллег. 25 апреля 1963 года Хрущев, выступая на заседании Президиума ЦК, говорил: «Вот Солженицын написал одну дрянную книгу (имелась в виду книга «В круге первом». — Прим. авт..), одну хорошую книгу, теперь, наверное, бросил школу». Голос: «Бросил». Хрущев: «Ну, это никуда не годится. И не известно, напишет ли он третью. Вот вам Литфонд. Уже к кормушке, писатель. А он не писатель, а едок, а кормушка — Союз писателей».

Хотя впоследствии утверждалось, что Н.С. Хрущев поощрял массовые вечера поэзии, ставшие знамением «оттепели», на том же заседании досталось и автору стихов «Наследники Сталина» Евтушенко: «Вот говорят, кричат — Женя! Женя! Так то кричат 15 тысяч оболтусов. Этих оболтусов на такое население Москвы не трудно собрать… Это — банда. Говорят: там были и хорошие. Хорошие были, а аудитория была на стороне тех, которые против нас выступают… Деньги платить, и дерьмо слушать! А это дерьмо шло». Атаковал Хрущев и автора «Оттепели», заявив: «Сложилось такое понятие о какой-то «оттепели» — это ловко этот жулик подбросил, Эренбург».

7–8 марта 1963 года во время очередной встречи с представителями творческой интеллигенции Хрущев еще резче обрушился на ряд деятелей культуры, которых он обвинял в идеологической крамоле. Одновременно Хрущев стал говорить о заслугах Сталина перед революцией и страной. Он напомнил о роли Сталина в проведении курса на индустриализацию и коллективизацию. Он вспоминал: «Когда хоронили Сталина, то у меня были слезы на глазах. Это были искренние слезы». Правда, тут же Хрущев оговаривался и сообщал, что «Сталин был в последние годы жизни глубоко больным человеком, страдающим подозрительностью, манией преследования». Но затем приводил отрывки из переписки Сталина с Шолоховым, из которых следовало, что Сталин пресекал репрессии на местах, когда узнавал о них, и оказывал помощь колхозникам, как только узнавал об их бедственном положении. Казалось, что мысли о Сталине не отпускали Хрущева, и он продолжал путаться между позитивными и негативными оценками покойного, не в силах дать единую оценку.

Однако как только Хрущев опять приступил к полемике с руководителями китайской компартии, он снова возобновил нападки на Сталина. Когда на переговорах в июле 1963 года глава китайской делегации Дэн Сяопин заявил, что Хрущев осквернил память Сталина, тот снова обрушился на покойного с оскорблениями. 19 июля 1963 года в своем очередном выступлении Хрущев объявил, что «нельзя обелить черные деяния периода культа личности… Каждый советский человек, каждый коммунист знает, что знамя, которое некоторые люди хотят поднять, покрыто кровью революционеров, коммунистов, честных трудящихся Советского Союза». (Возможно, что Хрущев вспоминал о знаменах с изображением Сталина, которые последний раз проносили на Красной площади 1 мая 1961 года.)

К этому времени нападки на Сталина стали непременной составной частью многих публикаций на исторические темы в СССР. В изданных в 1962 и 1963 годах очередных двух томах «Истории Великой Отечественной войны», в которых речь шла о событиях 1944–1945 годов, о Сталине говорилось главным образом плохо. Даже рассказ о приеме в Кремле 24 мая 1945 года в честь советских военачальников, на котором Сталин произнес знаменитый тост за русский народ, свелся к замечанию о том, что «от многих выступлений веяло духом восхваления и обожествления И.В. Сталина». Если поверить содержанию «Истории», то получалось, что в начале войны Сталин умело руководил боевыми действиями, а в конце войны он лишь мешал Красной Армии.

Правда, исключением из этих бесконечных выпадов в адрес Сталина были позитивные примеры его международной деятельности, как правило, подтвержденные содержанием его переписки с Черчиллем и Рузвельтом. Двухтомная «Переписка», изданная под руководством A.A. Громыко, оставалась единственным бастионом, с помощью которого удерживался авторитет Сталина в «Истории Великой Отечественной войны». Это не было случайностью. Несмотря на то что своим антисталинским докладом Хрущев нанес огромный урон международному престижу СССР, он отдавал себе отчет в том, что основой для послевоенного мира и прочных внешнеполитических позиций нашей страны являются договоренности, достигнутые участниками антигитлеровской коалиции в годы Второй мировой войны. Поэтому внешнеполитическая деятельность Сталина в годы войны критике не подвергалась.

В то же время в стране постоянно подчеркивалась «заслуга Н.С. Хрущева в разоблачении культа личности Сталина». Об этом вновь было сказано в ходе празднования 70-летня Н.С. Хрущева в апреле 1964 года. Вручая Н.С. Хрущеву орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза, Л.И. Брежнев, который после того, как Ф.Р. Козлов слег с тяжелым инфарктом, стал первым заместителем Хрущева, говорил: «Советские люди всегда будут благодарны Вам за то, что, став у руля партии, Вы проявили мужественную инициативу в разоблачении культа личности Сталина и возглавили огромную работу по устранению его вредных последствий в различных областях жизни. В стране восстановлены ленинские нормы партийной и общественной жизни, возродился бессмертный дух Ленина во всей его чистоте и правдивости». Юбиляр не знал, что к тому времени Л.И. Брежнев и многие из членов Президиума ЦК, поздравлявших его в тот день, уже давно готовили заговор с целью его свержения.

Часть 3

ПОЛУЗАПРЕТНАЯ СТАЛИНСКАЯ ТЕМА

Глава 8

Почему при Брежневе возникла ностальгия по Сталину?

12 октября 1964 года Хрущев был вызван своими коллегами на внеочередное заседание Президиума ЦК с правительственной дачи в Пицунде, где он проводил свой отпуск. Прибыв на другой день, 13 октября, в Кремль, он услышал множество критических выступлений в свой адрес.

В ходе заседания, продолженного на другой день 14 октября, член Президиума ЦК Д.С. Полянский резко высказался и по поводу антисталинизма Хрущева, заметив: «Сталина поносите до неприличия», Полянский первым внес конкретное предложение: «Вывод — уйти вам со всех постов в отставку. Вы же не сдадитесь просто». Его поддержал секретарь ЦК КПСС Н.В. Подгорный, заметив: «Культ личности процветает… Ссылки на Сталина — ни к чему. Сам делает хуже».

В конце заседания было принято решение освободить Хрущева от всех занимаемых им постов. Это решение было утверждено на состоявшемся в тот же день спешно созванном Пленуме ЦК КПСС. Первым секретарем ЦК КПСС был избран Л.И. Брежнев, Председателем Совета Министров СССР — А.Н. Косыгин.

Новые руководители старались как можно быстрее ликвидировать последствия ошибок Хрущева. Через месяц после отставки Хрущева на Пленуме ЦК было отменено решение о разделении местных органов партии. Вскоре были ликвидированы совнархозы.

Однако сохранялась неясность, какую оценку даст новое руководство Сталину. Академик Ю. Арбатов в своих воспоминаниях писал: «Помню, в первое же утро после октябрьского Пленума Ю.В. Андропов (я работал в отделе ЦК КПСС, который он возглавлял) собрал руководящий состав своего отдела, включая несколько консультантов, чтобы как-то сориентировать нас в ситуации. Рассказ о пленуме он заключил так: «Хрущева сняли не за критику культа личности Сталина и политику мирного сосуществования, а потому что он был непоследователен в этой критике и в этой политике».

Но все было не так просто, как тогда объяснил Ю.В. Андропов. Когда консультант ЦК КПСС Ф.М. Бурлацкий представил свои проекты выступлений А.Н. Косыгина, направлявшегося во Вьетнам и Китай, его вызвал к себе A.A. Громыко. Судя по воспоминаниям Бурлацкого, Громыко говорил: «Что, вы не понимаете происходящих перемен? Что вы насовали в речь — мирное сосуществование с Западом, XX съезд, критику Сталина? Все надо переписать заново в духе новой политики — жесткой борьбы против американского империализма, который пытается задушить революцию во Вьетнаме. По-моему, тепло сказать о нашей неизменной дружбе с китайским народом». К этому времени статья Бурлацкого, озаглавленная «Культ личности Сталина и его пекинские наследники», была забракована «Правдой».

Было очевидно, что в руководстве страны идет напряженная борьба по вопросу о том, как следует оценивать Сталина и исторический период развития страны, связанный с его деятельностью. Эта борьба особенно остро проявилась в ходе подготовки доклада Л.И. Брежнева по случаю 20-летия Победы советского народа над гитлеровской Германией. Пока Бурлацкий и другие готовили доклад, А.Н. Шелепин представил свой вариант доклада. Вспоминая этот вариант, Бурлацкий писал, что в нем шла речь о «восстановлении доброго имени Сталина».

Вариант доклада, предложенный Шелепиным, был отвергнут. Однако в Президиуме и Секретариате ЦК началась дискуссия о том, какую оценку дать Сталину. Бурлацкий вспоминал: «Подавляющее большинство членов руководства высказалось за то, чтобы усилить позитивную характеристику Сталина. Некоторые даже представили большие вставки со своим текстом, в которых говорилось, что Сталин обеспечил разгром оппозиции, победу социализма, осуществление ленинского плана индустриализации и коллективизации, культурной революции, что стало предпосылками для победы в Великой Отечественной войне и создания социалистического лагеря. Сторонники такой позиции настаивали на том, чтобы исключить из текста доклада само понятие «культ личности», а тем более «период культа личности». Больше других на этом настаивали Суслов, Мжаванадзе и некоторые молодые руководители, включая Шелепина. Другие, например Микоян и Пономарев, предлагали включить формулировки, прямо позаимствованные из известного постановления «О преодолении культа личности и его последствий» от 30 июня 1956 года.

«Особое мнение высказал Андропов. Он предложил полностью обойти вопрос о Сталине в докладе, попросту не упоминать его имени, учитывая разноголосицу мнений и сложившееся соотношение сил среди руководства… Брежнев, в конечном счете, остановился на варианте, близком к тому, что предлагал Андропов. В докладе к 20-летию Победы фамилия Сталина была упомянута только однажды». По ходу доклада Брежнев произнес: «Был образован Государственный Комитет Обороны во главе с Генеральным секретарем ЦК ВКП(б) И.В. Сталиным для руководства всеми действиями по организации отпора врагу».

В своей книге «Брежнев. Правитель «золотого века» Сергей Семанов вспоминал: «Речь эта передавалась по всем каналам радио и телевидения в прямом эфире, я смотрел… как и миллионы граждан, очень внимательно… И вот Брежнев зачитал упомянутый краткий текст. Что началось в зале! Неистовый шквал аплодисментов, казалось, сотрясет стены Кремлевского дворца, так много повидавшего. Кто-то стал уже вставать, прозвучали приветственные клики в честь Вождя. Брежнев, окруженный безмолвно застывшим президиумом, сперва оторопело смотрел в зал, потом быстро-быстро стал читать дальнейшие фразы текста. Зал постепенно и явно неохотно затих, А зал этот состоял как раз из тех, кто именуется «партийным активом», то есть тех лиц, которые именуются «кадровым резервом». Это был именно ИХ глас».

Вскоре в «Правде» появилась статья видного историка страны академика В. Г. Трухановского, в которой говорилось, что положение о «периоде культа личности» является антиисторическим понятием. Очевидно, что эта статья, инспирированная руководящими идеологическими инстанциями, была направлена не на то, чтобы разобраться с феноменом Сталина и периодом, когда он был у власти, а раз 3 и навсегда снять острую тему. Бесконечные упоминания «культа личности Сталина» в печати прекратились. Очередная антисталинская кампания завершилась.

Еще в начале 1965 года в «Воениздате» вышел шестой, заключительный том «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945», в котором на 38 страницах было упомянуто имя Сталина. При этом на каждой из этих страниц Сталина всякий раз оценивали сугубо негативно. Публикация этого тома не вызвала никаких нареканий со стороны властей. Однако когда в начале осени 1965 года в издательстве «Наука» вышла в свет книга А.М. Некрича «1941. 22 июня», в которой лишь развивалось положение хрущевского доклада о невнимании Сталина к предупреждениям о возможности германского нападения на СССР, она подверглась острой критике. Правда, критики не говорили о неверном освещении роли Сталина, а лишь утверждали, что Некрич неправильно описал подготовку СССР и Красной Армии к войне. (Через некоторое время A.M. Некрич выехал в Израиль на постоянное жительство.)

Упоминание Брежневым имени Сталина в своем докладе на торжественном собрании 8 мая 1965 года вызывало одобрение не только среди партийного актива, но и многих советских людей, считавших, что настало время решительно осудить хрущевскую кампанию против Сталина. Хотя стихотворение молодого поэта Феликса Чуева «Зачем срубили памятники Сталину?» не было опубликовано, его машинописные копии передавали из рук в руки. Позже Чуев вспоминал: «Мне приходило изрядное количество писем: одни читатели разделяли мои чувства, другие обещали расстрелять у Кремлевской стены».

Другое свое стихотворение Чуев опубликовал в журнале «Молодая гвардия». В нем поэт рассказывал о своей мечте: создать пантеон славы всех героев Великой Отечественной войны. Чуев писал:

«Пусть, кто войдет, почувствует зависимость От Родины, от русского всего. Там посредине — наш Генералиссимус И маршалы великие его».

Пока литературные журналы, в которых преобладала либеральная интеллигенция, ругали Чуева и его стихотворение, «маршалы великие» стали публиковать мемуары, в которых неудачи Красной Армии первых лет войны объяснялись не столько просчетами Сталина, сколько объективными причинами, мощью врага, недостатками советских войск и собственными ошибками. Говоря же о победах Красной Армии, они отдавали должное не только героизму советских воинов, растущему, совершенствованию военной техники и собственного военного мастерства, но и решениям, принимавшимся в Ставке во главе со Сталиным. Хотя их похвала в адрес Сталина нередко умерялась замечаниями о разногласиях с ним по ряду вопросов, их рассказы о встречах со Сталиным в годы войны были конкретными и создавали емкое представление о его полководческой деятельности.

Из книги воспоминаний маршала Конева «Сорок пятый», опубликованной в 1966 году, следовало, что, вопреки заявлениям Хрущева, И.В. Сталин принимал активное участие в разработке важнейших боевых операций Красной Армии. Уже на первых же страницах своей книги маршал подробно рассказал, какие указания давал Сталин в ходе подготовки операции по овладению Силезским промышленным районом, обратив особой внимание на его огромную роль в хозяйстве Европы. По ходу книги Конев не раз упоминал, как уже в ходе боевых операций его фронта Сталин контролировал их проведение, а порой брал под контроль и действия отдельных армий. В то же время, по словам Конева, получалось, что, вопреки утверждению Хрущева, Сталин предпочитал коллегиальное решение вопросов ведения военных действий, проявляя со своей стороны глубокое знание обсуждавшихся предметов.

В своей книге «Солдатский долг» маршал К.К. Рокоссовский рассказал о своих впечатлениях от разговоров со Сталиным, которые в корне противоречили созданному Хрущевым образу Сталина, как человека с дурным, капризным характером, грубо обращавшимся с окружающими. Вспоминая тяжелые дни ноября 1941 года во время боев под Москвой, Рокоссовский писал, как он был вызван для телефонного разговора с И.В.Сталиным вскоре после того, как немцы в очередной раз потеснили наши войска на истринском участке фронта. По этому поводу генерал уже имел «бурный разговор» с командующим фронтом Г.К. Жуковым. «Идя к аппарату, я представлял, под впечатлением разговора с Жуковым, какие же громы ожидают меня сейчас. Во всяком случае, я приготовился к худшему. Взял разговорную трубку и доложил о себе. В ответ услышал спокойный, ровный голос Верховного Главнокомандующего. Он спросил, какая сейчас обстановка на истринском рубеже. Докладывая об этом, я сразу же пытался сказать о намеченных мерах противодействия. Но Сталин мягко остановил, сказав, что о моих мероприятиях говорить не надо. Тем подчеркивалось доверие к командиру. В заключение разговора Сталин спросил, тяжело ли нам. Получив утвердительный ответ, он сказал, что понимает это: «Прошу продержаться еще некоторое время, мы вам поможем…» Нужно ли добавлять, что такое внимание Верховного Главнокомандующего означало очень многое для тех, кому оно уделялось. А теплый отеческий тон подбадривал, укреплял уверенность. Не говорю уже, что к утру прибыла в армию и обещанная помощь — полк «катюш», два противотанковых полка, четыре роты с противотанковыми ружьями и три батальона танков. Да еще Сталин прислал свыше 2 тысяч москвичей на пополнение».

Полностью Опровергая заявление Хрущева о том, что Сталин не терпел возражений и навязывал свою волю, не считаясь с объективными условиями, Рокоссовский приводил рассказ о разговоре И.В. Сталина с Г.К. Жуковым, свидетелем которого он стал: «Сталин поручил Жукову провести небольшую операцию, кажется, в районе станции Мга, чтобы чем-то облегчить положение ленинградцев. Жуков доказывал, что необходима крупная операция, только тогда цель будет достигнута. Сталин ответил: «Все это хорошо, товарищ Жуков, но у нас нет средств, с этим надо считаться». Жуков стоял на своем: «Иначе ничего не выйдет. Одного желания мало». Сталин не скрывал своего раздражения, но Жуков твердо стоял на своем. Наконец, Сталин сказал: «Пойдите, товарищ Жуков, подумайте, вы пока свободны». Мне понравилась прямота Георгия Константиновича. Но когда мы вышли, я сказал, что, по-моему, не следовало бы так резко разговаривать с Верховным Главнокомандующим. Жуков ответил: «У нас еще не такое бывает».

В своих воспоминаниях «Служу народу» маршал Мерецков высмеивал утверждение Хрущева о том, что Сталин разрабатывал военные операции на глобусе. К.А. Мерецков писал: «Ничего более нелепого мне никогда не приходилось читать. За время войны, бывая в Ставке и в кабинете Верховного Главнокомандующего с докладами, присутствуя на многочисленных совещаниях, я видел, как решались дела. К глобусу Й.В. Сталин тоже обращался, ибо перед ним вставали задачи и такого масштаба. Но вообще-то он всегда работал с картой и при разборе предстоящих операций порой, хотя далеко не всегда, даже «мельчил». Последнее мне казалось излишним… Но неверно упрекать его в отсутствии интереса к деталям. Даже в стратегических военных вопросах И.В. Сталин не руководствовался ориентировкой «по глобусу». Тем более смешно говорить это применительно к вопросам тактическим, а они его тоже интересовали, и немало». Следует заметить, что и Мерецков, и Рокоссовский были репрессированы и лишь накануне войны вернулись к активной работе. Однако они не пытались свалить на Сталина вину за беззакония, совершенные в отношении них, и не старались исказить правду о нем, мстя за свои злоключения.

Подробным образом рассказал о том, как осуществлялась ежедневная деятельность Верховного Главнокомандующего Сталина маршал С.М. Штеменко, работавший во время войны в Генеральном штабе. В течение суток Сталин трижды получал подробный доклад о положении на фронте, а сам давал указания для передачи на фронт. При этом Штеменко отмечал, что Сталин точно знал по фамилиям всех командующих фронтами, армий, корпусов. Знал он фамилии и многих командиров дивизий.

Эти воспоминания опровергали выдумки Хрущева о некомпетентности Сталина как военного руководителя и пагубности его руководства Красной Армией. Одновременно мемуары маршалов показывали, что в «Истории Великой Отечественной войны» и других публикациях хрущевского времени была скрыта огромная позитивная роль Сталина в руководстве действиями советских Вооруженных сил в годы войны. Особое внимание привлекла книга маршала Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления». Как известно, в 1946–1951 годах маршал был подвергнут опале при Сталине и лишь в последние месяцы жизни Сталина он вернулся к руководящим постам в Министерстве обороны. Казалось бы, он мог высказать много недоброжелательных замечаний в адрес своего непосредственного начальника по Наркомату обороны. Не скрывая разногласий со Сталиным (например, по вопросу об обороне Киева в 1941 году), Жуков приводил множество примеров, свидетельствующих о выдающемся вкладе Сталина в Победу.

Как и другие маршалы, Жуков подчеркивал высокий уровень компетентности Сталина, который он проявлял в ходе подготовки боевых операций. По словам Жукова, «идти на доклад в Ставку, к Сталину, скажем с картами, на которых были хоть какие-то «белые пятна», сообщать ему ориентировочные данные, а тем более преувеличенные данные — было невозможно. И.В. Сталин не терпел ответов наугад, требовал исчерпывающей полноты и ясности. У него было какое-то особое чутье на слабые места в докладах и документах, он тут же их обнаруживал, и строго взыскивал с виновных за нечеткую информацию. Обладая цепкой памятью, он хорошо помнил сказанное, не упускал случая резко отчитать за забытое. Поэтому штабные документы мы старались готовить со всей тщательностью, на какую только способны были в те дни».

Опровергая хрущевскую версию о сталинском своеволии в руководстве во время войны, Г.К. Жуков писал: «После смерти Сталина появилась версия о том, что он единолично принимал военно-политические решения. С этим согласиться нельзя. Выше я уже говорил, что если Верховному докладывали вопросы со знанием дела, он принимал их во внимание. И я знаю случаи, когда он отказывался от своего собственного мнения и ранее принятых решений. Так было, в частности, с началом сроков многих операций».

Давая общую оценку полководческой деятельности Сталина, Г.К. Жуков писал: «Как военного деятеля И.В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну… В руководстве вооруженной борьбой в целом И.В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную крупную наступательную операцию… И.В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь и в больших стратегических вопросах. Эти способности И.В. Сталина как Главнокомандующего особенно проявились, начиная со Сталинграда… Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим. Конечно, И.В. Сталин не вникал во всю ту сумму вопросов, над которой приходилось кропотливо работать войскам и командованию всех степеней, чтобы хорошо подготовить операцию фронта или группы фронтов. Да ему это и не обязательно было знать».

Подробные описания в воспоминаниях маршалов деятельности Сталина как Верховного Главнокомандующего, обстановки в кремлевском кабинете Сталина, стиля работы Сталина позволили советскому писателю Юрию Бондареву ввести в свой знаменитый роман «Горячий снег» сцену, в которой его герой — генерал Бессонов обсуждал со Сталиным в Кремле ход боевых действий под Сталинградом. Писатель мастерски изобразил характерные особенности сталинского стиля общения с людьми, его манеру ведения дискуссий и принятия решений. Это было первым появлением Сталина в советской художественной литературе после 1964 года.

В это же время вышли в свет воспоминания Валентина Бережкова, который работал переводчиком на Тегеранской конференции, а также протокольные записи Тегеранской, Ялтинской и Потсдамской конференций. Эти публикации еще в большей степени подтверждали представление об умелом руководстве Сталиным внешними делами страны.

Воспоминания маршалов о войне и публикации о международных конференциях отразились и на подготовке кинорежиссером Юрием Озеровым отдельных эпизодов киноэпопеи «Освобождение». В сценарий, который он писал вместе с Юрием Бондаревым и Оскаром Кургановым, были включены сцены, основанные на воспоминаниях Жукова, Рокоссовского, а также протоколах конференций Большой Тройки и воспоминаниях Бережкова. Впервые после 1953 года в советском фильме появлялся И.В. Сталин. Летом 1968 года работа над первыми двумя сериями из эпопеи («Огненная дуга» и «Прорыв») уже близилась к концу. В августе должны были снять сцены, посвященные Тегеранской конференции. На роль переводчика Сталина подобрали моего школьного друга Вячеслава Сулиму. Однако Слава должен был выезжать в качестве переводчика в составе делегации в Канаду и он попросил меня, чтобы я заменил его На съемках.

Это было совершенно неожиданно для меня, так как я не только никогда не снимался в кино, но после новогоднего праздника в первом классе я никогда не участвовал в каких-либо самодеятельных спектаклях. Однако Юрий Озеров справедливо рассудил, что, имея опыт переводческой работы, я буду естественно вести себя, когда мне придется по ходу сцены переводить переговоры Сталина.

Во время съемок мне было все в новинку, и я волновался. Но я заметил, что и опытные актеры были заметно взволнованы, увидев артиста Бухути Закариадзе в гриме Сталина. Неожиданно в павильон Мосфильма, где снимался зал Тегеранской конференции, вошел Юрий Никулин, который в это время был занят в сцене из «Бриллиантовой руки». Войдя в домашнем наряде своего героя и увидев «Сталина», он так и застыл, утрированно изображая свое удивление.

Сцена прибытия Сталина в Тегеран снималась на Тушинском аэродроме. Помимо участников киногруппы к месту съемки подошли летчики и работники аэродрома. Многие из них старались завязать разговор с Закариадзе, сфотографироваться рядом с ним. Артист подыгрывал общему настроению, поддерживая себя «в образе». Многие улыбаясь говорили, что Сталину давно пора вернуться. Другие, шутя, журили «Сталина» за то, что тот излишне доверился Берии. Было очевидно, что появление «Сталина» вызывало лишь теплые эмоции и не было таких, кто бы возмущался его возвращением на экран.

Сцена встречи Сталина с Рузвельтом снималась, когда на Мосфильм пришла экскурсия дипломатических работников, аккредитованных в Москве, с их женами и детьми. Об этой экскурсии узнали иностранные журналисты в Москве, а вскоре в ряде журналов и газет США были опубликованы фотографии, изображавшие «Сталина», «Рузвельта» и их «переводчиков». Публикуя эту фотографию в журнале «Ньюсуик» за 7 октября 1968 года, корреспонденты из Москвы писали, что съемки фильма — «это часть тихой кампании Кремля с целью реабилитировать Сталина, по крайней мере, как военачальника».

Но дело обстояло совсем не так, как писали американские журналисты. Завершился 1968 год, а затем прошел 1969 год, но уже готовые фильмы Юрия Озерова упорно не пускали на экран. Препятствия чинились правительственными учреждениями из-за тех небольших сцен, в которых появлялся Сталин. Подавляющее большинство советских людей и не подозревали, что в верхах не было единства относительно того, как оценивать Сталина.

С одной стороны, новое руководство представляло собой то поколение советских руководителей, на которых Сталин давно сделал свою ставку. Перелом в карьерах Брежнева, Косыгина, Подгорного и других членов постхрущевского руководства произошел в середине 30-х годов, когда они, закончив высшие учебные заведения и поработав на современном производстве, оказались на ответственных партийных и государственных постах, освободившихся главным образом в результате взаимоуничтожения партийных руководителей в ходе междоусобной борьбы 1937–1938 годов. Многих из них на высокие государственные посты лично назначал Сталин. На XIX съезде Сталин ввел Брежнева и ряд других представителей нового поколения советских руководителей в состав расширенного Президиума ЦК.

Подъем их политической деятельности пришелся на годы Великой Отечественной войны и они были связаны дружескими узами со многими ветеранами фронта и тыла тех героических лет. А многие люди из этого поколения, пережив первый шок от доклада Хрущева, отказывались верить в огульные и бездоказательные обвинения Сталина. Верховный Главнокомандующий, с именем которого они шли на смертный бой и выдерживали нечеловечески тяжелые условия труда и жизни в тылу, оставался для них великим героем даже в годы разгула хрущевского антисталинизма.

Кроме того, новые руководители не забыли того, как над некоторыми из них нависла угроза расправы, после того как Хрущев счел их носителями сталинизма, подвергнув их тесту с помощью рассказа А.И. Солженицына. Они решили не только прекратить «тестирование на наличие сталинизма», но и наказать автора произведения, с помощью которого они были подвергнуты этой проверке. Несостоявшийся лауреат Ленинской премии Солженицын стал объектом травли, подобной тем, что давно научились устраивать в СССР писателям и другим творческим работникам. Даже те произведения Солженицына, которые лишь весьма косвенно касались проблем репрессий, как его роман «Раковый корпус», были запрещены к публикации, а затем последовала долгая кампания преследования писателя. Как это часто бывало в ходе таких кампаний, объект преследований, испытывая массу материальных и психологических неудобств, заметно выигрывал в общественном признании.

С другой стороны, за 11 лет в правящих кругах советского общества произошли серьезные перемены. Ряд лиц, которых выдвигал Сталин на первые посты в руководстве (как, например, П.К Пономаренко), были постепенно отстранены от руководства. На руководящих постах Хрущев оставлял тех, кто демонстрировал свою поддержку ему. Хотя эти люди могли заменить Хрущева и ему подобных руководителей еще в середине 50-х годов, в течение 11 лет пребывания на различных партийных и хозяйственных постах, они активно поддерживали хрущевскую политику и провод имые им реорганизации. Правда, плачевные результаты хрущевских экспериментов заставили их убрать Хрущева и отказаться от ряда его реформ, но 11 лет сотрудничества с Хрущевым не прошли для них даром. Они привыкли жить без глубокого теоретического осмысления политики страны, подменяя его пропагандистской трескотней. Придя к власти, они не желали пересматривать политику страны на научной основе, что признал необходимым Сталин еще в 1951–1952 годах. Они продолжали двигаться по инерции, повторяя дежурные фразы о верности ленинизму. Попытки же пересмотреть экономическую политику страны были недостаточно продуманы, а затем остановлены. Авантюристическая самонадеянность Хрущева постепенно сменялась спесивой самоуспокоенностью.

Вряд ли наследники Хрущева задумывались и о том, что за годы хрущевского правления лозунги партии, ее программные требования оказались так дискредитированы, что требовались значительные усилия для того, чтобы восстановить утерянное доверие и утраченную привлекательность коммунистических идеалов. Программа КПСС, принятая на XXII съезде и содержавшая совершенно нереальные задачи создания материально-технической базы коммунизма к 1980 году, не была изменена. В значительной степени это объяснялось тем, что новые руководители были связаны своими заявлениями в поддержку этой программы и других обещаний Хрущева.

Шаблонные фразы о преодолении «волюнтаризма» и победе ленинских идей прикрывали неспособность власть имущих критически взглянуть на глубокие изъяны политической жизни СССР, позволившие Хрущеву 11 лет находиться на ведущих государственных постах и безнаказанно совершать авантюристические действия, наносившие урон стране. Судя по всему, партийные группировки, свергнувшие Хрущева, не были готовы глубоко разбираться в причинах, породивших провалы советской внутренней и внешней политики 1953–1964 годов. Руководители страны не собирались пересматривать те условия, которые позволили им прийти к власти и удерживаться у власти. Они не понимали, что отрыв партийных верхов от народа, об опасности которого предупреждал Сталин в 1937 году, существенно усилился за годы Хрущева, а внезапное объявление об его отставке без всяких разумных объяснений лишь усугубило недоверие народа к властям.

Принцип «ненаказуемости» верхов, фактически введенный Хрущевым на XX съезде под предлогом защиты от незаконных репрессий, способствовал тому, что ошибки советского руководства за 11 лет не были глубоко проанализированы. Отказавшись от очернительства сталинского периода советской истории, но не попытавшись глубоко проанализировать это время, руководство фактически закрыло и этот период для серьезного и объективного исследования. История СССР превратилась в собрание шаблонизированных оценок, скрывавших правду, а нередко искажавших ее.

Нежелание глубоко анализировать прошлое во многом объяснялось также воспоминаниями о катастрофичных последствиях доклада Хрущева на XX съезде. Повторение потрясений, вроде тех, что произошли после XX съезда, пугало руководителей страны, и они избегали глубокого анализа советской истории, чтобы обеспечить стабильность и спокойствие в стране. Они боялись, что признание того, что в огромном количестве жертв виновен не Сталин, а многие партийные руководители различного уровня, работники органов безопасности и правоохранительной системы, а также миллионы рядовых советских граждан, могло нанести удар по основным положениям пропаганды, провозглашавшим безупречную мудрость партии, совершенство советского государства, высочайшие моральные качества представителей рабочего класса и всего народа.

В то же время разногласия в международном коммунистическом движении, усугубившиеся после отставки Хрущева, кризис в Чехословакии 1968 года, который начался с осуждения репрессий конца 40-х — начала 50-х годов и увенчался вводом войск стран Варшавского договора в эту страну, а также появление в стране собственных «диссидентов», лишь убеждали руководителей СССР в опасности поднимать взрывоопасные вопросы. В этой обстановке руководители страны панически боялись «раскачивать лодку» и стремились сглаживать разногласия между собой, а поэтому уходить от любых сложных и острых идейно-политических вопросов.

К тому же новые руководители были причастны к молчаливому одобрению доклада Хрущева на XX съезде КПСС. Новые руководители поддержали Хрущева в его борьбе против Молотова и других, которые обвинялись в сотрудничестве со Сталиным в проведении репрессий. Как сказано выше, на XXII съезде КПСС Н.В. Подгорный лично предложил вынести тело Сталина из Мавзолея, а делегаты съезда его поддержали.

Все эти обстоятельства привели к тому, что в докладе о 50-летии Октябрьской революции, с которым в ноябре 1967 года выступил Л.И. Брежнев, не было ни слова сказало о роли Сталина в советской истории. Эти же обстоятельства объясняли противоречивое отношение руководства страны к оценке Сталина, проявившееся в ходе обсуждения вопроса о 90-летии Сталина на заседании Политбюро 17 декабря 1969 года.

Во вступительном слове Л.И, Брежнев сказал, что был подготовлен вариант статьи в «Правде» к 90-летию Сталина, и предложил всем высказаться. Первым выступил М.А. Суслов, который считал, что «такую статью ждут в стране вообще, не говоря о том, что в Грузии особенно ждут». Он заметил, что «молчать совершенно, сейчас нельзя. Будет расценено неправильно, скажут, что ЦК боится высказать открыто свое мнение по этому вопросу». Однако он тут же оговорился, что «не нужно широко отмечать 90-летие и вообще никаких иных мероприятий не проводить, кроме этой статьи». Суслов выразил удовлетворение содержанием предложенного варианта статьи, так как она «говорит и о положительной роли Сталина, и о его ошибках. Говорится в соответствии с известным решением ЦК КПСС», то есть решением от 30 июня 1956 года. «Я думаю, — замечал Суслов, — что нас правильно поймут все, в том числе и интеллигенция… Неправильно могут понять Солженицын и ему подобные, а здоровая часть интеллигенции (ее большинство) поймет правильно».

Ему возражал Н.В, Подгорный. Он напомнил, что «все присутствующие здесь, или, во всяком случае, большая часть, — участники XX и XXII съездов партии. Большинство из нас выступали на этих съездах, говорили, критиковали ошибки Сталина. Об этом говорил, как мы помним, и т. Суслов в своем выступлении». Подгорный заявил: «Я не думаю, что надо как-то отмечать 90-летие со дня рождения Сталина. Если выступить со статьей в газете, то надо писать, кто погиб и сколько погибло от его рук. На мой взгляд, этого делать не нужно… Сейчас все успокоились. Никто нас не тянет, чтобы мы выступили со статьей, никто не просит. И, мне кажется, кроме вреда, ничего эта статья не принесет. А уж если писать, то надо писать в строгом соответствии с решением Центрального Комитета партии, принятым в свое время и опубликованным». Н.В, Подгорного поддержал А.П. Кириленко, а также А.Я. Пельше.

За публикацию статьи выступил П.Е. Шелест, который заметил: «Надо учитывать, что за последние годы в мемуарах наших маршалов, генералов много понаписано о Сталине с разных точек зрения, кое в чем расходящихся с решениями ЦК, принятыми ранее». П.Е. Шелеста поддержал К.Т. Мазуров, заметив: «Мне кажется, более того, надо подумать о том, чтобы поставить бюст на могиле Сталина. Я вам скажу, как реагировал т. Гусак [1]на этот факт, когда мы подошли с ним во время посещения Мавзолея к могиле Сталина. Он спросил, а почему нет бюста? Я ему сказал, что вначале не поставили, а потом как-то к этому вопросу не возвращались. Он говорит: по-моему, это неправильно. Надо было поставить бюст. Вот вам точка зрения т. Гусака, который был в свое время, безусловно, обижен Сталиным. Да, по-моему, и любой здравый человек рассудил бы так». Решительно выступил за публикацию статьи А.Н. Шелепин, который считал, что «в народе это будет встречено хорошо». За публикацию статьи выступил В.В. Гришин. Его поддержали А.Н. Косыгин и Д.Ф. Устинов.

Однако с возражениями выступил заведующий международным отделом и секретарь ЦК КПСС Б.Н. Пономарев. Он заявлял: «Любое выступление о Сталине, и особенно это, надо рассматривать с точки зрения интересов партии и коммунистического и рабочего движения. Вы помните, как после XX съезда партии было много разговоров на этот счет, много волнений разного рода. Что нам лучше сейчас — поднимать снова эти волнения или пусть будет так, как сейчас, т. е. спокойное состояние?… Если уж писать, то надо освещать две стороны медали. Но надо ли писать вообще, я не знаю. Что, например, скажут тт. Гомулка, Кадар? [2]Словом, будут возникать разного рода вопросы. Это очень сложная фигура — Сталин в истории и с ним нужно быть осторожным».

Надо сказать, что Пономарев, ориентировавшийся на взгляды руководителей ряда европейских компартий, явно игнорировал настроения многих рядовых коммунистов этих стран. Судя по моим личным беседам, многие коммунисты различных стран высказывали недоумение по поводу отказа вернуть Сталинграду его название. Я помню, как во время собрания итальянских левых сил за признание ГДР во Флоренции в декабре 1971 года в зале раздались бурные аплодисменты; когда показали документальный фильм, в котором появился Сталин на Потсдамской конференции. В 1976 году я видел небольшие портреты Сталина на улицах португальских городов, а в Лиссабоне в это время можно было приобрести значки с его изображением.

Пономареву возражал Ю.В. Андропов, заявивший: «Я за статью… Вопрос этот, товарищи, внутренний, наш и мы должны решать, не оглядываясь на заграницу… А насчет заграницы я вам скажу. Кадар, например, в беседе со мной говорил: почему вы не переименуете Волгоград в Сталинград? Все-таки это историческое наименование. Вот вам и Кадар».

После этого за публикацию статьи высказались все остальные, принявшие участие в дискуссии (Г.Н. Воронов, MC. Соломенцев, И.В. Капитонов, П.М. Машеров, Д.А. Кунаев, B.B. Щербицкий, Ш.А. Рашидов, Ф.Д. Кулаков). При этом В.В. Щербицкий заметил: «Что преподают в школах по этому вопросу? Ничего определенного, кроме культа». (Видимо, он имел в виду стандартные упоминания о «культе личности Сталина».)

Подводя итоги дискуссии, Брежнев признал, что «вначале занимал отрицательную позицию» относительно публикации статьи. Он объяснял это так: «У нас сейчас все спокойно, все успокоились, вопросов нет в том плане, как они в свое время взбудоражили людей и задавались нам. Стоит ли нам вновь этот вопрос поднимать?» Однако, замечал Брежнев, «побеседовав со Многими секретарями обкомов партии, продумав дополнительно и послушав ваши выступления, я думаю, что все-таки действительно больше пользы в том будет, если мы опубликуем статью… Если мы дадим статью, то будет каждому ясно, что мы не боимся прямо и ясно сказать правду о Сталине, указать то место, какое он занимал в истории, чтобы не думали люди, что освещейие этого вопроса в мемуарах отдельных маршалов, генералов меняет линию Центрального Комитета партии». Брежнев предлагал поручить Суслову, Андропову, Демичеву, Катушеву доработать статью «с учетом обмена мнений сегодня».

Статья, опубликованная в «подвале» второй страницы «Правды» 21 декабря 1969 года, называлась «К 90-летию И.В. Сталина» и во многом была похожа на статью, которая была опубликована ровно 10 дет назад при Хрущеве. В то же время статья была не только меньше (сравнив обсуждавшийся вариант статьи с опубликованным в «Правде», Василий Сойма указал, что статья существенно сократилась в объеме — с 12 до 5 машинописных страниц), но и стала еще суше по изложению материала.

В статье подчеркивалось, что «в оценке деятельности Сталина КПСС руководствуется известным постановлением ЦК КПСС от 30 июня 1956 года «О преодолении культа личности и его последствий». В одном абзаце было упомянуто об индустриализации, коллективизации и вскользь упомянуто о роли Сталина в руководстве страной в эти времена. Хотя было сказано о значении Сталина как теоретика, это замечание умерялось словами: «Вместе с тем Сталин допускал теоретические и политические ошибки, которые приобрели тяжелый характер в последний период его жизни».

Вновь было рассказано О «Письме к съезду» Ленина. После этого говорилось, что сначала Сталин считался с критикой Ленина, «однако в дальнейшем он постепенно начал отступать от ленинских принципов коллективного руководства и норм партийной жизни, переоценил собственные заслуги в успехах партии и всего советского народа, уверовал в свою непогрешимость. В результате были допущены факты неоправданного ограничения демократии и грубые нарушения социалистической законности, необоснованные репрессии против видных партийных, государственных и военных деятелей». В таком же духе излагалась деятельность Сталина в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период. После ритуального осуждения культа личности шли фразы о программе КПСС и решениях XXIII съезда КПСС.

Разногласия, проявившиеся в руководстве партии по «сталинскому вопросу», порождали боязнь дать достаточно полные и ясные оценки Сталину. Видимо, не случайно выход в свет 13-го тома «Советской исторической энциклопедии», в котором должна была появиться статья о Сталине, долго задерживался. Том был сдан в набор 3 ноября 1969 года, но подписан в печать лишь 27 февраля 1971 года. Как известно, редакция «СИЭ» до 1964 года особенно активно публиковала материалы о «культе личности Сталина» (этому была посвящена специальная статья, опубликованная в вышедшем в 1965 году 8-м томе энциклопедии.) В конечном счете, статья о Сталине, которая вошла в том, содержала все те же шаблонные фразы, из которых состояли статьи «Правды» 21 декабря 1959 года и 21 декабря 1969 года.

В то же время в статье было больше сказано о дореволюционной деятельности Сталина с упоминанием основных ее вех. Вкратце и без критических высказываний была изложена и деятельность Сталина до 1922 года. Затем шли известные цитаты из «Письма к съезду» Ленина. После слов о борьбе Сталина с внутрипартийной оппозицией и его выступлениях по вопросам индустриализации и коллективизации приводилась длинная цитата из постановления ЦК КПСС от 30 июня 1956 года, содержавшая критические оценки Сталина.

В статье говорилось, что «С. постепенно начал отступать от ленинских принципов коллективного руководства и нормпартийной жизни. В результате были допущены факты неоправданного ограничения демократии и грубые нарушения социалистической законности, необоснованные массовые репрессии против видных парт., гос., воен. деятелей и других кадров, что нанесло большой ущерб партии, сов. народу и армии». Упоминания о ряде теоретических работ Сталина оговаривались замечанием: «Допускавшиеся С. теоретич. и политич. ошибки не подлежали критике, что нанесло тогда ущерб развитию обществ, наук».

Оценка деятельности Сталина в годы Великой Отечественной войны отвечала уже отработанным шаблонам: «Накануне Вел. Отечеств, войны С, принимая руководящее участие в напряженной деятельности партии по укреплению обороноспособности страны, допустил серьезный просчет в оценке сроков возможного нападения фаш. Германии на СССР, что имело тяжелые последствия в первые месяцы войны». Затем перечислялись посты, которые занимал Сталин в годы войны, и полученные им правительственные награды. В конце статьи содержались дежурные осуждения культа личности и вниманию читателей предлагалась статья из 8-го тома энциклопедии на эту тему.

«И все-таки даже эти официальные публикации, содержавшие немало критических замечаний в адрес Сталина, свидетельствовали о том, что однозначное очернение Сталина кончилось и вычеркнуть его заслуги из советской истории нельзя. Василий Сойма заметил, что через год после публикации статьи в «Правде» 21 декабря 1969 года на могиле И.В. Сталина у Кремлевской стены был установлен бюст работы скульптора Н.В. Томского.

Тем временем кинорежиссер Юрий Озеров постарался ознакомить с готовыми сериями своей киноэпопеи видных советских военных и партийных работников. Специальный сеанс был организован для членов Политбюро. Л.И. Брежневу и его коллегам фильмы понравились и они были довольны тем, как был изображен в них Сталин. Фильмы разрешили пустить в прокат. Одновременно продолжились съемки других фильмов киноэпопеи.

Съемки сцен Ялтинской конференции для фильма «Битва за Берлин» в апреле 1970 года проходили в Ливадийском дворце, который тогда являлся домом отдыха. В это время года среди отдыхающих всегда преобладали немолодые люди. Они и работники дома отдыха постоянно подходили к съемочной площадке, жадно следили за ходом съемки и ловили каждое слово и каждый жест «Сталина». Во время перерыва в съемках Бухути Закариадзе подошел к толпе людей и неожиданно произнес: «Вы любите меня?» Ответом было всеобщее: «Да! Любим!» А затем люди бросились к Закариадзе, пожимая ему руки, как будто он на самом деле был Сталиным. Кто-то взял фотоаппарат и начал фотографировать Закариадзе и окруживших его людей. При этом каждый из присутствовавших норовил оказаться поближе к «Сталину». Попытки администратора съемок навести порядок на площадке успеха не имели. Какая-то женщина, держа «Сталина» за руку, доверительно говорила ему, что она подала заявление о вступлении в партию 5 марта 1953 года. Другая ясенщина хотела непременно показать «Сталину» дом отдыха и в ответ на попытки администратора оставить Закариадзе в покое, стала возмущаться: «Я из Сибири приехала. Что же вы не хотите, чтобы мы показали, как живем мы, простые люди?» Казалось, что на фабрике киногрез время повернулась вспять и люди видели в актере великого вождя, в то же время воспринимая себя как тех «простых людей», о которых постоянно заботился Сталин их юности.

В том, что теплое отношение к Сталину отнюдь не ограничивалось отдыхающими и сотрудниками дома отдыха в Лнвадийском дворце, я убедился во время просмотров серий «Освобождения» в московских кинотеатрах весной 1970 и летом 1971 года. Всякий раз, когда на экране появлялся Закариадзе в роли Сталина, в зале раздавались аплодисменты. Такими же аплодисментами встретили зрители кадры из кинохроники, показывавшие Сталина на Мавзолее на Параде Победы 1945 года в фильме «Посол Советского Союза». Было очевидно, что, несмотря на умолчание официальных властей, несмотря на злобствование либеральной интеллигенции, у многих советских людей сохранялась любовь к Сталину.

Вскоре вышли в свет книги воспоминаний маршалов К.Е. Ворошилова, С.М. Буденного, А.М. Василевского, И.Х. Баграмяна и многие другие мемуары людей, сыгравших выдающуюся роль в советской истории. В этих публикациях содержались новые свидетельства о военной деятельности Сталина. С.М. Буденный показывал, как разумноорганизовал Сталин оборону Царицына в годы Гражданской войны. A.M. Василевский свидетельствовал: «В ходе Великой Отечественной войны, как, пожалуй, ни в какое время, проявилось в полной степени самое сильное качество И.В. Сталина: он был отличным организатором… Возглавляя одновременно Государственный Комитет Обороны, Центральный Комитет партии, Советское правительство, Верховное Главнокомандование, Сталин изо дня в день очень внимательно следил за всеми изменениями во фронтовой обстановке, был в курсе всех событий, происходивших в народном хозяйстве страны. Оц хорошо знал руководящие кадры и умело использовал их».

Снова и снова военачальники приводили примеры того, как Сталин, вопреки созданному Хрущевым мифу, был терпелив невнимателен к мнениям других людей, даже если они противоречили его собственным представлениям. Маршал И.Х. Баграмян вспоминал: «Мне… частенько самому приходилось уже в роли командующего фронтом разговаривать с Верховным Главнокомандующим, и я убедился, что он умел прислушиваться к мнению подчиненных. Если исполнитель твердо стоял на своем и выдвигал для обоснования своей позиции веские аргументы, Сталин почти всегда уступал».

Однако многое, о чем могли поведать очевидцы исторических событий, не было опубликовано. Прежде чем дойти до читателя, их воспоминания подвергались дотошной проверке на предмет наличия в них рассказов или суждений, которые бы противоречили постановлению 1956 года о «культе личности». Ни Ворошилову, ни Буденному не разрешили писать о событиях после середины 20-х годов. Авторам, занимавшим более скромное положение, редакторы издательств, действовавшие по указаниям вышестоящих идеологических администраторов, вычеркивали страницы, посвященные их встречам со Сталиным, или тщательно редактировали их. Из мемуаров Главного маршала авиации А.Е. Голованова были опубликованы лишь несколько глав в журнале «Октябрь», но подготовленную им рукопись воспоминаний власти издать не разрешили. Публикация работ Сталина была по-прежнему под запретом, а его книги, имевшиеся в библиотеках, еще при Хрущеве были переведены в отделы специального хранения.

В конце 1970 года разразился скандал вокруг публикации за рубежом воспоминаний Н.С. Хрущева. Их автор вновь повторял свои обвинения против Сталина, украсив их новыми байками собственного сочинения. Публикация мемуаров Хрущева лишний раз убедила руководство страны во взрывоопасности «сталинской темы». Вместо того, чтобы разобрать, что было правдой, а что ложью или сокрытием правды в мемуарах Хрущева, руководители партии заставили Хрущева подписать заявление, в котором его собственные мемуары объявлялись фабрикацией. Однако, несмотря на эти меры, переправляемые тайно в СССР воспоминания Хрущева способствовали возобновлению дискуссии по «сталинскому вопросу». Поэтому руководство решило еще реже упоминать Сталина.

В. Сойма отмечает: «В 1972 году при обсуждении на заседании Политбюро доклада «Пятьдесят лет великих побед социализма» вновь стал вопрос, упоминать ли имя Сталина. Выступившие по этому вопросу Н.В. Подгорный, Д.С. Полянский, А.Н. Косыгин и А.М. Суслов высказались против упоминания Сталина. В результате в докладе Л.И. Брежнева были названы лишь четыре имени — К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина и Мао Цзэдуна. Последний был назван в отрицательном плане». Получалось, что в юбилей Союзного государства о Сталине, под руководством которого произошло его создание, а затем в Течение 30 лет были достигнуты самые значительные его успехи, не было сказано ни слова.

Под предлогом заботы о стабильности страны руководство страны проводило «политику страуса», умалчивая о Сталине и его времени. Считалось, что таким образом страна сможет направить все силы на решение практических задач развития народного хозяйства и социальных проблем страны. Для страны, пережившей сначала сталинские годы великой войны и великих строек, а затем период хрущевских сумбурных экспериментов, такой выбор приоритетов многим представлялся разумным. Руководители страны не выдвигали нереальных планов решения острых проблем экономического и социального развития за 2–3 года, как это было при Маленкове и Хрущеве. Ровное, хотя и не слишком быстрое движение страны позволило ей существенно поднять уровень во многих отраслях промышленного производства.

За 18 лет пребывания Л.И. Брежнева во главе партии — с 1964 по 1982 год — добыча железной руды, производство чугуна, стали в стране увеличились в 1,6 раза, добыча угля возросла на 25 %, нефти — в 2,5 раза, газа — в 3,9 раза, производство электроэнергии — в 2,7 раза, цемента — в 1,7 раза, минеральных удобрений — в 3,6 раза, тракторов — в 1,6 раза. Как отмечал в отчетном докладе на съезде КПСС (1981 г.) Л.И. Брежнев, «выпуск средств производства вырос в таких же масштабах, как за предыдущие двадцать лет».

В результате постоянного роста промышленности СССР обогнал все страны мира по общему объему производства ряда наиболее важных видов промышленной продукции. Выступая с отчетным докладом на XXV съезде КПСС (1976 г.), Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев заявлял: «Еще внушительнее стал перечень важных видов продукции, по объемам производства которых Советский Союз вышел на первое место в мире. К углю, железной руде, цементу и ряду других продуктов в последние годы добавились сталь, нефть, минеральные удобрения».

К 1982 году было преодолено отставание от наиболее развитых капиталистических стран по производству ряда многих видов промышленной продукции и на душу населения. Тогда СССР обогнал все страны Мира в производстве и добыче на душу населения нефти, чугуна, стали, железной руды, минеральных удобрений, магистральных тепловозов и электровозов, тракторов, зерноуборочных комбайнов, древесины, пиломатериалов, цемента.

На XXVI съезде КПСС Л.И. Брежнев отмечал, что с 1971 по 1980 год «производительность труда… выросла… почти в полтора раза. На основе достижений науки получили дальнейшее развитие или созданы заново такие современные отрасли, как атомное машиностроение, космическая техника, электронная и микроэлектронная, микробиологическая промышленность, лазерная техника, производство искусственных алмазов, а также новых синтетических материалов».

Правда, СССР все еще отставал от США в производстве химических волокон на душу населения (в 2,5 раза), серной кислоты (на 20 %), металлорежущих станков (на 30 %), газа (на 15 %), электроэнергии (в 1,8 раза). Отставала наша страна и по развитию электроники. Однако это отставание постепенно преодолевалось.

Наращивание промышленного производства позволяло укреплять техническую базу села. Л.И. Брежнев констатировал: «Усилились химизация, комплексная механизация и индустриализация земледелия и животноводства… Интенсификация сельского хозяйства позволила — даже при сокращении численности работников — неуклонно увеличивать объем продукции. В расчете на один гектар он вырос в истекшем десятилетии по сравнению с предыдущим в 1,3 раза».

B результате этих усилий, несмотря наряд неурожайных лет, валовая продукция сельского хозяйства выросла с 1965 по 1982 год на 27 %. В результате этих успехов ежегодное потребление продуктов питания на душу населения с 1970 по 1982 год выросло: по мясу с 48 до 57 кг, по рыбе — с 15,4 до 18,4 кг, по овощам и бахчевым — с 82 до 101 кг, по фруктам и ягодам — с 35 до 42 кг, по яйцам — с 159 до 249 штук, по растительному маслу — с 6,8 до 9,3 кг, по сахару — с 38,8 до 44,5 кг. Потребление молока и молочных продуктов мало изменилось, сохранившись на уровне 300 кг. Потребление же менее ценных продуктов сократилось. Так, потребление картофеля снизилось с 130 до 110 кг, а хлеба и хлебопродуктов — с 149 до 137 кг.

Однако достигнутый уровень сельскохозяйственного производства был признан недостаточным. На майском (1982 г.) Пленуме ЦК КПСС была принята Продовольственная программа, предусматривавшая значительное увеличение капиталовложений в сельское хозяйство и ряд организационных мер, с помощью которых страна должна была достичь к 1990 году производства основных продуктов питания в таком объеме, чтобы полностью удовлетворить необходимые потребности советских людей в питании, рекомендованные врачами (мясо и мясопродукты — 70 кг, рыба и рыбопродукты — 19 кг, молоко и молочные продукты — 330–340 кг, яйца — 260–266 штук, растительное масло — 13,2 кг, овощи и бахчевые — 126–135 кг, фрукты и ягоды — 66–70 кг, картофель — 110 килограммов, сахар — 45,5 кг, хлеб и хлебопродукты — 135 кг). Было очевидно, что по ряду продуктов необходимый уровень потребления уже был достигнут к 1982 году или почти достигнут. В то же время производство мяса, фруктов, овощей должно было существенно возрасти. Ответственным за реализацию Продовольственной программы был назначен сравнительно молодой секретарь ЦК КПСС MC. Горбачев.

Доля расходов в семейном бюджете на питание среднего рабочего промышленности неуклонно сокращалась (с 37,9 % в 1965 году до 30,7 % в 1982 году). Доли же расходов на приобретение одежды, обуви, тканей, мебели, социально-культурные и бытовые услуги за этот же период выросли. Доля расходов на оплату квартир, коммунальных услуг, содержание собственных домов несколько сократилась (с 2,7 до 2,6 %.) На налоги, сборы и иные платежи приходилось 8,7 % семейного бюджета.

Постоянный рост заработка позволял уверенно планировать свое будущее. Среднемесячная заработная плата рабочих и служащих в народном хозяйстве, составлявшая 96,5 рубля в 1965 году, выросла к 1982 году до 177,3 рубля. При этом в промышленности заработная плата составляла 196,1 рубля в месяц, а в сельском хозяйстве — 158,7 рубля в месяц.

В расчете на одну семью среднемесячная заработная плата с добавлением выплат и льгот в 1982 году составляла 443 рублей. Кроме того, на строительство жилищ, школ, культурно-бытовых и медицинских учреждений государство расходует в расчете на семью рабочих и служащих более 300 рублей в год.

Сумма среднего вклада в сберегательных кассах равнялась 53 процентам средней годовой заработной платы. Эти вклады позволяли людям иметь средства для проведения ежегодного отдыха, приобретения домашней техники или мебели, копить для приобретения кооперативной квартиры или строительства дачного домика. Каждый третий житель страны имел такие вклады. Ежегодно эти вклады продолжали расти.

Рост денежных накоплений у советских людей и одновременный рост производства потребительских товаров позволял им повысить качественный уровень своего быта. По сути, за эта годы совершилась подлинная революция в быту советских людей. Если в 1960 году из 100 семей 8 имели телевизоры, 4 — холодильники и 4 — стиральные машины, то к концу 1982 телевизоры были в 91 семье, в 89 семьях имелись — холодильники, а в 70 — стиральные машины. Правда, страна по-прежнему заметно отставала от развитых стран мира по автомобилизации населения, но ускоренный рост производства легковых автомобилей (рост в 2,8 раза с 1970 по 1982 год) создавал почву для оптимизма и в этом отношении.

Быстро решалась жилищная проблема. В 1981 году Л.И. Брежнев заявлял: «В 70-е годы построены жилые дома, площадь которых превышает весь городской жилищный фонд в начале 60-х годов». При этом, если с середины 50-х годов до середины 60-х годов в СССР строили главным образом дешевые пятиэтажные жилые дома, то с середины 60-х годов новые дома были существенно добротнее и комфортабельнее.

В эти годы быстро развивалась сфера бытового обслуживания населения. Объем реализации бытовых услуг населению вырос только с 1970 года по 1982 год в 2,6 раза. При этом в сельской местности он увеличился за этот период в 3,3 раза. Число прачечных увеличилось на 38 %, химчисток — в 2,3 раза, предприятий по строительству и ремонту квартир, а также прокатных пунктов — на 60 %. Жизнь становилась все более удобной и комфортной.

Рост городов сопровождался развитием городского транспорта. Только число пассажирских троллейбусов возросло с 1965 по 1982 год в 2,5 раза. К 1965 году в стране было три города со своим метрополитеном (Москва, Ленинград и Киев), а к 1982 году таких городов стало 8. При этом стоимость пользования городским транспортом не увеличивалась с довоенного времени. Быстро развивался и городской таксопарк. С 1965 года по 1982 год платный пробег такси возрос (в километрах) почти в три раза. Тогда такси не было слишком дорогостоящим видом транспорта для большинства советских людей.

В ту пору поездка к родным или в места отдыха на любом виде транспорта не была связана с чрезмерными расходами. К тому же все виды всесоюзного транспорта быстро развивались. Число пассажиров, перевезенных железнодорожным транспортом, выросло с 1965 года по 1982 год с 2301 миллиона человек до 3579 миллионов человек, воздушным транспортом — с 42,1 миллиона человек до 108,1 миллиона человек. Перелеты из Москвы в Ленинград и обратно, который совершали герои фильма «С легким паром!», не были слишком обременительными для них (билет стоил 13 рублей), хотя они и жаловались на невысокую зарплату. Число медицинских учреждений неуклонно росло. С 1965 по 1982 год число врачей всех специальностей выросло в СССР с 554,2 тысячи до 1071,2 тысячи, численность среднего медицинского персонала — с 1691,8 тысячи до 2963 тысяч, число больничных коек — с 2225,5 тысячи до 3443 тысяч. Количество лиц, находившихся под диспансерным наблюдением, только с 1970 по 1982 год увеличилось с 26 789 до 53 303 тысяч, а число лиц, охваченных профилактическими осмотрами — с 101 281 до 115 109 тысяч. Деятельность органов здравоохранения способствовала быстрому уменьшению многих заболеваний, особенно инфекционных. С 1965 по 1982 год число заболеваний инфекционными болезнями сокращалось: по скарлатине — с 530,8 тысячи до 324,7 тысячи, по дифтерии — с 4,7 тысячи до 920, по коклюшу — с 190 тысяч до 27,5 тысячи, по кори с 2128,7 тысячи до 466,2 тысячи.

В то время принимались энергичные меры по борьбе с производственным травматизмом. Затраты на них возросли с 1971 по 1982 год в полтора раза. В итоге только с 1975 года по 1982 грд производственный травматизм сократился по народному хозяйству страны на 32 %.

Постоянно росло число санаториев, домов и баз отдыха, пансионатов и туристских баз, в которых советские люди могли укрепить свое здоровье. С 1965 по 1982 год их количество возросло с 3600 до 13 877. В 1985 году в санаториях, учреждениях отдыха, на туристских маршрутах и базах лечилось и отдыхало 59 миллионов человек. Из них 49 миллионов пользовались длительным лечением и отдыхом. Около трети лечившихся и отдыхавших получили путевки за счет средств социального страхования и государственного бюджета по льготным ценам с оплатой только 30 % или 50 % стоимости. Сотни тысяч людей получили путевки бесплатно.

В 1982 году свыше 27 миллионов детей и подростков в течение лета отдыхали в пионерских лагерях, на экскурсионно-туристских базах или выезжали на летнее время в дачные местности с детскими учреждениями. Приметой лета были вереницы автобусов, в которых сидели детишки. Им давали «зеленую улицу» и перед ними ехала машина ГАИ. Все знали: едет очередная смена пионерлагеря.

Быстрыми темпами развивались физкультура и спорт. С 1970 года по 1982 год число стадионов выросло с 2918 до 3554, число плавательных бассейнов — с 905 до 2074, число спортивных залов — с 45 тысяч до 73 тысяч. Численность людей, систематически занимавшихся физкультурой и спортом, увеличилась с 61,1 до 84,6 миллиона. При этом число мастеров спорта СССР выросло с 80,1 до 190,7 тысячи. В 1982 году в стране было 30,6 миллиона значкистов ГТО.

Успехи наших спортсменов на международных состязаниях рождались, прежде всего, благодаря развитию массового распространения занятий физкультурой и спортом. Свидетельством признания высокой роли СССР в спорте стало проведение в Москве в 1980 году Олимпийских игр.

Усилия по укреплению здоровья советских людей проявлялись в постоянном росте народонаселения. Несмотря на некоторое сокращение темпов прироста населения, с 1966 по 1982 год число советских людей увеличилось с 232,2 до 272,5 миллиона человек — на 40 миллионов, что превышало тогдашнее население Испании или Польши. При этом население РСФСР с 1959 по 1982 год увеличилось с 117,5 до 137,5 миллиона человек — на 20 миллионов. В 1982 году превышение числа родившихся над числом умерших составляло 8,8 на 1000 человек населения.

Существенным плюсом тогдашней жизни была безопасность рядовых граждан. Хотя статистику преступности не публиковали, но ее огласка лишь свидетельствовала бы о значительных преимуществах СССР по сравнению с капиталистическими странами. Тогда страна не знала ни массовой наркомании, ни широко развитой организованной преступности.

Начавшаяся с первых лет Советской власти культурная революция существенно углубилась в 1964–1982 годах. В докладе XXVI съезду КПСС Л.И. Брежнев констатировал: «Взят важный рубеж завершен переход к обязательному всеобщему среднему образованию». По сравнению с 1965/66 учебным годом, когда общее число обучавшихся составляло 71,8 миллиона человек, в 1982/83 учебном году их количество равнялось 105,7 миллиона.

Хотя число учеников в общеобразовательных школах в силу некоторого сокращения рождаемости сократилось, за этот период заметно возросло число учащихся в средних специальных заведениях (с 3,6 до 4,5 миллиона) и студентов в высших учебных заведениях (с 3,8 до 5,3 миллиона).

В 1982 году 75 % учащихся дневных отделений средних специальных учебных заведений и 77 % студентов высших учебных заведений получали стипендии.

За 18 лет советские люди приобрели еще больше возможностей повышать уровень своих знаний, расширять свой общекультурный кругозор. Успешно развивались народные университеты, позволявшие их слушателям существенно пополнить свои знания. С 1969 по 1980 год их число увеличилось с 15,9 до 47,5 тысячи. Число слушателей за эти годы возросло с 3,2 миллиона до 13,8 миллиона.

С 1965 по 1982 год число библиотек возросло с 127,1 тысячи До 133,2 тысячи, а число находившихся там книг и журналов увеличилось с 1097,1 до 1945,1 миллиона экземпляров. В 1982 году библиотеками пользовались 148 миллионов читателей. При этом число выданных одному читателю книг и журналов составило 21.

С 1965 по 1982 год число названий опубликованных книг и брошюр увеличилось с 76,1 до 80,7 тысячи, а их тираж возрос с 1279 до 1925 миллионов экземпляров. Дешевизна книг делала их широко доступными для каждого читателя. Именно в эти годы стала расхожей фраза о Советской стране как «самой читающей в мире».

Произведения популярных авторов в считаные часы исчезали с полок магазинов. Со второй половины 60-х до начала 80-х годов были созданы многие выдающиеся произведения таких известных советских писателей, как Юрий Бондарев, Василий Шукшин, Юрий Трифонов, Валентин Распутин, Федор Абрамов, Василий Белов, Виктор Астафьев, Чингиз Айтматов, Нодар Думбадзе, Фазиль Искандер, Василь Быков и многих других авторов. В их произведениях отражалась реальная жизнь, остро и глубоко ставились сложные проблемы человека в современном обществе.

С 1965 по 1982 год число журналов и других периодических изданий (без газет) возросло с 3846 до 5243, а их годовой тираж увеличился с 1548 до 3126 миллионов экземпляров. Тиражи нескольких «толстых» журналов превышали сотню тысяч экземпляров, и на них трудно было подписаться. В ряде из них все чаще публиковались материалы по актуальным проблемам развития общества, велись острые дискуссии.

Такие же острые темы поднимались в ежедневных газетах, которые становились все интереснее читателям. Их стало больше (с 7687 до 8285) и их разовый тираж возрос с 103 до 176 миллионов (годовой — с 23,1 до 39,9 миллиарда). Разовый тираж ряда ведущих газет страны перевалил за 10 миллионов экземпляров.

Росли возможности для удовлетворения интереса советских людей к изучению прошлого своей страны, ее культурных традиций. С 1965 по 1982 год число музеев в СССР возросло с 954 до 1691, а число их посещений увеличилось с 75 до 166,1 миллиона.

Расцвет переживал и советский театр. За тот же период число театров в стране выросло с 501 до 615. При этом число театров оперы и балета возросло с 36 до 46, а театров для детей и юного зрителя — с 123 до 180. В 1982 году 121 миллион зрителей посетил театральные постановки. Достать билеты на спектакли ряда популярных театров страны было чрезвычайно трудно.

Преподавание музыки в школе, постоянная пропаганда музыкальных шедевров по радио и телевидению способствовали популярности выступлений симфонических оркестров и сольных музыкантов. Во время проводившихся раз в 4 года Международных конкурсов исполнителей имени Чайковского толпы энтузиастов во дворе Московской консерватории «болели» за еще недавно неизвестных миру молодых пианистов.

В эти годы засверкали и многие эстрадные звезды, такие как Иосиф Кобзон, Алла Пугачева, София Ротару, Николай Гнатюк, Роза Рымбаева, которые до сих пор блистают на сценах России и стран СНГ.

Со многими театральными постановками, концертными выступлениями драматических артистов, оперных и эстрадных певцов, музыкальных исполнителей советские люди знакомились в дворцах и домах культуры. В 1970 году в СССР их существовало 134 тысячи, а в 1982 году — уже 138 тысяч. Здесь выступали не только профессиональные театральные труппы и музыканты. При дворцах и домах культуры существовали центры художественной самодеятельности. 21 миллион человек занимались в драматических, музыкальных и хореографических кружках. Свыше 400 тысяч из выпускников этих кружков, став членами самодеятельных групп, активно занимались исполнительской деятельностью. Концерты этих групп привлекали столько жезрителей, сколько и выступления профессиональных актеров — 3120 миллионов.

Несмотря на широкое распространение телевидения, в стране продолжали строиться новые кинотеатры. Киноустановок было 145,4 тысячи в 1965 году, а стало 151 тысяча в 1982 году. Число посещений кинокартин составляло в 1982 году 4,2 миллиарда. Как художественная литература и театр, киноискусство в то время переживало период подъема. Не случайно до сих пор созданные тогда фильмы самых разнообразных жанров (киноэпопеи Сергея Бондарчука и Юрия Озерова, кинокомедии Рязанова, Данелии и Гайдая, сложные кинематографические решения Тарковского и многие другие кинокартины) до сих пор часто показывают по телевидению.

Телевидение развивалось особенно быстро: если в 1965 году в СССР имелось 653 телевизионных станции, то в 1982 году их стало 4861. Завершение строительства Останкинского телевизионного центра и тогда самой высокой в мире телевизионной башни знаменовало качественные перемены в развитии телевидения.

О творческой силе советского телевидения свидетельствует то обстоятельство, что многие передачи и программы тех лет пережили свое время. Большинство телесериалов 70-х годов (например, «Семнадцати мгновений весны», «Рожденная революцией», «Следствие ведут знатоки») до сих пор с успехом идут по телевизионным каналам. Вечерняя детская передача «Спокойной ночи, малыши?», начатая в то время, пользуется успехом и среди нынешних детей. Сохранились до сих пор и другие передачи, начатые в те годы: студенческая импровизационная программа «КВН», интеллектуальная игра «Что? Где? Когда?», программа новостей «Время».

Хотя ныне период после 1964 года часто объявляют прекращением «оттепели», или подавлением демократических тенденций в развитии советского общества, на деле отстранение Н.С. Хрущева от власти положило конец самовольным действиям высшего лица в партии и стране. Были приняты меры по упорядочению политической жизни. С 1964 по 1982 год руководство партии, как никогда прежде, придерживалось уставных норм. Это, в частности, проявлялось в строгом соблюдении сроков созыва съездов КПСС и пленумов ее Центрального комитета.

Численность КПСС росла. С 1966 по 1981 год ее состав вырос с 11,5 до 17,5 миллиона членов. Это означало вовлечение в более активную политическую жизнь 6 миллионов граждан СССР. 1 миллион членов партии были депутатами Советов различных уровней. Новая Конституция СССР, принятая 7 октября 1977 года, закрепила в 6-й статье реально существовавшую «руководящую и направляющую» роль КПСС. В последующем успех антисоветских сил в борьбе за отмену 6-й статьи способствовал развалу советского государства.

Заметно усилились в эти годы и общественные организации, такие как ВЛКСМ, объединявший 40 миллионов членов к 1981 году, и профсоюзы, членами которых было тогда 129 миллионов человек. О росте влияния профсоюзов и других общественных организаций свидетельствовало положение новой Конституции, в котором, помимо государственной и колхозно-кооперативной собственности, была названа собственность профсоюзных и иных общественных организаций.

Как подчеркивал Л.И. Брежнев в своем докладе на Пленуме ЦК КПСС в мае 1977 года, «главное направление» новой Конституции — «это расширение и углубление социалистической демократии». В Конституции подчеркивалось, что «государство является общенародным». Органы власти отныне именовались — Советы народных депутатов. Советы получали право решать не только все вопросы местного значения, но и в пределах своих прав контролировать и координировать деятельность других организаций на своей территории. Особо был подчеркнут, как отмечал Брежнев, «систематический характер контроля Советов за исполнительными и распорядительными органами, за деятельностью организаций и должностных лиц».

Новая Конституция расширила права и обязанности советских людей. Право на труд было дополнено правом на выбор профессии, рода занятий и работы в соответствии с призванием, способностями и профессиональной подготовкой и образованием гражданина. Конституция 1977 года гарантировала право на охрану здоровья. Право на образование было дополнено положениями об обязательном среднем образовании, широком развитии профессионально-технического. и высшего образования. Впервые в мире в Конституцию было введено право советских граждан на жилище. Теперь эти права советских людей попраны.

Свобода слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций, провозглашенная в Конституции 1936 года, теперь дополнялась положениями о многочисленных возможностях рядовых граждан участвовать в управлении государством и защите их прав вправо вносить предложения в государственные и общественные органы, право критиковать недостатки в работе, право обжаловать в суд действия должностных лиц, право на судебную защиту от посягательств на жизнь, здоровье, имущество, личную свободу, честь и достоинство). В отличие от нынешнего времени, предложения в органы управления выслушивались, учитывались и могли на самом деле способствовать улучшению их работы.

Утверждения нынешних хулителей советского строя о политическом терроре «во времена Брежнева» против инакомыслящих не выдерживают критики. Сами бывшие диссиденты признают, что их было не более нескольких сотен. В то же время в эти годы десяткам тысяч людей была предоставлена возможность выехать из СССР. При этом выезжавшие, как правило, ссылались на свое желание воссоединиться со своими родственниками. На самом деле многие из них ехали в надежде на «молочные реки» и «кисельные берега» идеализированной ими Заграницы.

Никаких серьезных выступлений против существовавшего строя в стране не было. Материалы, содержащиеся в исследовании В.А. Козлова «Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 — начало 80-х гг.)», свидетельствуют о том, что с конца 1964 года по 1982 год отдельные «беспорядки», как правило, не носили массового характера, а представляли собой несколько спонтанных стычек в небольших городах страны между милицией и теми, кто вступался за задержанных ими людей. В подавляющем числе случаев задержанные лица совершали хулиганские поступки.

Проблемы, которые возникали в межнациональных отношениях (например, требования представителей абхазского народа о выходе из Грузинской ССР и вступлении в РСФСР), решались мирным путем. Страна не знала ничего похожего на разгул межэтнических конфликтов, в которые она была ввергнута в последующие годы. Совершенно очевидно, что в то время существовали все условия для мирного эволюционного совершенствования политического строя.

Одним из выдающихся достижении СССР во второй половине 60-х — начале 80-х годов стало укрепление его международного положения. Благодаря усилиям рабочих, техников и ученых оборонной промышленности, воинов Советской Армии, всего советского народа в начале 70-х годов СССР добился военно-стратегического равновесия с Соединенными Штатами.

Главным следствием достигнутого равновесия стало улучшение международного климата. Подписание соглашений об ограничении стратегических вооружений между СССР и США, расширение взаимовыгодных отношений со странами Западной Европы и Японией, достижение Хельсинкского соглашения о безопасности и сотрудничестве в Европе и многие другие события свидетельствовали о наступившем периоде разрядки международной напряженности. В те годы продолжался, начавшийся с мая 1945 года, самый длительный период мира в истории нашей страны.

Правда, США и их союзники не прекращали попыток вмешаться во внутренние дела СССР и других социалистических стран и, воспользовавшись событиями в Афганистане, возобновить «холодную войну». Рассказывая в ноябре 1991 года о враждебных действиях Запада против СССР во время своего выступления в Хьюстоне (Техас) на заседании Американского нефтяного института, бывший премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер сообщала: «Советский Союз — это страна, представлявшая серьезную угрозу для западного мира. Я говорю не о военной угрозе. Ее в сущности не было. Наши страны достаточно хорошо вооружены, в том числе ядерным оружием. Я имею в виду угрозу экономическую. Благодаря плановой политике и своеобразному сочетанию моральных и материальных стимулов, Советскому Союзу удалось достичь высоких экономических показателей. Процент прироста валового национального продукта у него был примерно в два раза выше, чем в наших странах. Если при этом учесть огромные природные ресурсы СССР, то при рациональном ведении хозяйства у Советского Союза были вполне реальные возможности вытеснить нас с мировых рынков. Поэтому мы всегда предпринимали действия, направленные на ослабление экономики Советского Союза и создание у него внутренних трудностей. Основным было навязывание гонки вооружений. Мы знали, что советское правительство придерживалось доктрины равенства вооружений СССР и его оппонентов по НАТО. В результате этого СССР тратил на вооруженные силы около 15 %. бюджета, в то время как наши страны — около 5 %. Безусловно, это негативно сказывалось на экономике Советского Союза. Советскому Союзу приходилось экономить на вложениях в сферу производства так называемых товаров народного потребления. Мы рассчитывали вызвать в СССР массовое недовольство населения. Одним из наших приемов была якобы «утечка» информации о количестве вооружения у нас гораздо большем, чем в действительности, с целью вызвать дополнительные вложения СССР в эту экономически невыгодную сферу… К сожалению, несмотря на наши усилия, политическая обстановка в СССР долгое время оставалась весьма стабильной».

Растущая мощь СССР не позволяла претендентам на мировое господство разговаривать языком силы ни с нашей страной, ни с ее союзниками, сдерживала их агрессивные действия во всех концах планеты. Впервые в советской и мировой истории наша страна на съездах партии стала намечать пятилетние программы мирных инициатив, которые успешно осуществлялись.

Несмотря на политический кризис в Чехословакии 1968 года, военно-политический союз Варшавского договора сохранял свою прочность. Успешно развивалось хозяйственное сотрудничество между странами Совета экономической взаимопомощи. В те годы были сооружены газопровод «Дружба» и энергосистема «Мир», обеспечивавшие европейских союзников СССР газом и электричеством.

Все большее число стран мира объявляли о своей «социалистической ориентации». Только с 1976 по 1981 год были подписаны договоры о дружбе и сотрудничестве СССР с Анголой, Эфиопией, Мозамбиком, Афганистаном, Южным Йеменом, Сирией. Растущее число партийно-правительственных делегаций, прибывавших на съезды КПСС, демонстрировало усиливавшееся международное влияние СССР. Празднование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина при участии ЮНЕСКО и многих стран мира ярко показало, как возросла в те годы притягательность идей Великого Октября на земном шаре.

В своем докладе на XXVI съезде КПСС Л.И. Брежнев имел основание сказать: «Нет такой страны или группы стран, такого идейного или политического течения, которое не испытало бы на себе в той или иной мере влияния социализма… Двадцатый век принес с собой больше перемен, чем любое предшествующее ему столетие, И ни одна страна не внесла в эти перемены более весомого вклада, чем Союз Советских Социалистических Республик — Родина Великого Октября, первая страна победившего социализма». Нет сомнения в том, что значительный вклад в эти перемены XX века внесло советское руководство во главе с Л.И. Брежневым в период с 1964 по 1982 год.

Неоспоримые успехи, достигнутые страной в 1964–1982 годах, рождали надежды на то, что будущее станет непрерывной чередой побед советского народа и Коммунистической партии Советского Союза, Тогда мало кто сомневался в обоснованности слов Л.И. Брежнева, сказанных им в заключение своего доклада на XXVI съезде КПСС: «Советские люди с уверенностью смотрят в завтрашний день. Но их оптимизм — не самоуверенность баловней судьбы. Народ знает: все, что он имеет, создано его собственным трудом, защищено его собственной кровью. И мы оптимисты потому, что верим в свою партию, знаем — путь, который она указывает, — единственно верный путь!»

Казалось, что устойчивое и уверенное продвижение страны вперед может продолжаться бесконечно долго. Однако успехи СССР в его стабильном развитии имели и свою обратную сторону. В стране консервировались устаревшие методы управления, уже не отвечавшие современным требованиям организации и техники производства.

Правда, в те годы предпринимались попытки осуществить преобразования в экономике. Характеризуя усилия Председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина в этом направлении, профессор М.И. Кодин писал: «Приступая к реформам 1973 года, А.Н. Косыгин привлек в свою команду молодых тогда Л.И, Абалкина, С.А. Ситоряна и других, В то же время Алексей Николаевич дал от ворот поворот «лысенковцам» от экономической науки — А. Аганбегяну, П. Буничу, С. Шаталину, Г. Попову, которые из кожи лезли, чтобы попасть в команду Предсовмина СССР. Отвергнутые дельцы от науки объединились в своего рода «экономическую оппозицию» и взялись за разработку системы оптимального функционирования экономики (СОФЭ) — аналога пресловутой лысенковской «палочки-выручалочки», обещавшей мгновенное преодоление всех хозяйственных затруднений. Эта оппозиционная группа состояла из Федоренко, Бирмана, Петракова, Шаталина. Их поддерживал всесильный тогда «агент влияния» академик Г.А. Арбатов. Они-то и били наотмашь по косыгинской реформе. Кто прямо, кто косвенно. Своими «р-революционными» прожектами эта группа экономистов отвлекла на себя внимание высших партийных руководителей и резко затормозила начавшиеся реформы. И хотя своим высоким авторитетом А.Н. Косыгин не допустил развития событий по этому гиблому сценарию, но и продолжить свои реформы все же не смог».

Сохранение сложившихся методов хозяйствования консервировало разрыв между производством товаров потребления и денежными возможностями населения. Дефицит тех или иных товаров стал хроническим явлением брежневских лет, что создавало почву для распространения хищений и коррупции. В советском обществе медленно, но верно стала складываться «теневая экономика» со своей «подпольной буржуазией». В этой социальной среде складывалось свое общественное сознание, глубоко чуждое социалистическим принципам страны. Медленно, но верно представители этого слоя стремились взять управление страной в свои руки.

Внешне же казалось, что в стране ничего не меняется. Однажды я заметил, как нелегко учить историю этого времени. Когда в 1983 году я готовил дочку к вступительному экзамену по истории СССР, то обнаружил, что после 1964 года в истории страны крайне трудно найти заметные исторические вехи. Движение СССР в историческом времени с 1964 года по 1982 год напоминало перемещение по ровной степи. Съезды и пятилетки как близнецы походили друг на друга.

В день открытия очередного съезда партии, которое обычно транслировалось по телевидению, не составляло большого труда узнать, что и как произойдет. Для этого было достаточно взять в руки стенограмму предыдущего съезда партии и, держа ее в руках, словно партитуру во время оперного спектакля, следить за ходом съезда и отдельными выступлениями. Любые изменения сразу же бросались в глаза, но обычно отклонений от текста пятилетней давности было не так уж много. Даже юбилейные торжества и награждения Л.И. Брежнева очередной звездой Героя шли бесконечной и однообразной чередой.

Руководство делало все от себя зависящее, чтобы никакое потрясение не отклоняло страну от избранного курса. По этой причине внутренняя крамола или то, что воспринималось как крамола, давились в зародыше. По этой же причине правительство стремилось как можно быстрее разделаться с опасностью на границе СССР или с тем, что воспринималось как такая опасность. Эти соображения в значительной степени объясняли действия правительства на границе с Китаем, в Чехословакии и Афганистане, в отношении «диссидентов» и оппонентов Брежнева в руководстве. К тому же правительство старалось, чтобы отклонения от спокойного движения страны вперед не становились заметными. Демонстрации небольших групп инакомыслящих, растущие разногласия внутри социалистического лагеря и особые позиции отдельных руководителей страны не становились достоянием гласности. Даже о покушении на Брежнева на территории Кремля в январе 1969 года сообщили так, как будто речь шла об ординарном дорожно-транспортном происшествии.

И хотя руководство страны отказалось от очернительской кампании Хрущева против Сталина, общество оставалось пленником страха перед появлением «нового Сталина». Этот страх парализовал решительные действия, направленные на укрепление дисциплины и порядка, способствовал отторжению любых предложений такого рода. Порой инициативных и требовательных работников отодвигали в сторону под предлогом их склонности к диктаторствованию.

Без громких обвинений постепенно были отправлены в отставку все бывшие соратники Брежнева в борьбе против Хрущева: Шелецин, Семичастный, Шелест, Подгорный, Воронов, Полянский, Мазуров.

По официальным сообщениям 17 июля 1978 года скоропостижно скончался член Политбюро и секретарь ЦК КПСС Ф.Д. Кулаков, курировавший сельское хозяйство. Но теперь известно, что Кулаков покончил жизнь самоубийством после острого разговора с руководством страны. Вопросы сельского хозяйства стал курировать молодой секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев. (Он стал кандидатом в члены Политбюро в ноябре 1979 г.)

Кроме того, как свидетельствовал в своих воспоминаниях В. В. Гришин, к середине 70-х годов «мы все постоянно чувствовали натянутость отношений между Л.И. Брежневым и А.Н. Косыгиным». Однажды Брежнев, обратившись к Гришину, прямо сказал ему: «Ты, Виктор, придерживайся моей линии, а не линии Косыгина». В октябре 1980 года Косыгин подал в отставку и был освобожден от обязанностей члена Политбюро и Председателя Совета Министров СССР. (Через два месяца А.Н. Косыгин скончался.)

В том же октябре 1980 года погиб в автокатастрофе, случившейся при загадочных обстоятельствах, Первый секретарь ЦК КП Белоруссии П.М, Машеров. На место этих лиц выдвигались люди, близкие к Л.И. Брежневу со времен его работы в Днепропетровске и Молдавии: H.A. Тихонов, К.У. Черненко и другие.

В то же время, как замечал В.В. Гришин, «в последние годы Л.И. Брежнев… был серьезно болен, не вина его, а беда. К концу своей жизни фактически не он стал руководить делами, а им руководили его приближенные». Все более активную роль в руководстве страны стал играть негласный триумвират из Ю.В. Андропова, Д.Ф. Устинова и A.A. Громыко. Зачастую эти трое готовили решения правительства, которые затем предлагались на утверждение Л.И. Брежневу.

Одновременно, по словам Гришина, «во многом влияли на выработку внутренней и внешней политики такие люди в аппарате ЦК или внештатные консультанты, как Арбатов, Иноземцев, Бовин, Черняев, Шахназаров, Загладин и другие. Это, конечно, плохо». Правда, Гришин не разъяснял, почему это было «плохо», но, видимо, многие, кто находился тогда в руководстве страны, не сомневались в таком выводе. А позже активная роль Арбатова, Бовина, Черняева в разрушении нашей страны в период горбачевской перестройки не оставила сомнений в справедливости такого суждения и у многих граждан России.

Тем временем, как и при Хрущеве, слова о верности постановлению ЦК КПСС против культа личности служили прикрытием для появления культа личности Л.И. Брежнева. Гигантские фотопортреты Брежнева украшали все крупные города СССР. Исчезновение из истории страны почти всех имен, кроме Ленина и других «канонизированных» руководителей страны (Свердлов, Калинин, Дзержинский, Киров и другие), компенсировалось обильным упоминанием фамилии Брежнева. Роль, которую сыграл Л.И. Брежнев в ходе сражении на «Малой земле» под Новороссийском, и значение этого участка героических боев в общей истории Великой Отечественной войны чрезвычайно преувеличивались. Также преувеличивались достоинства воспоминаний Брежнева, которые стали предметом публичного и восторженного обсуждения на читательских конференциях по всей стране. Любое официальное выступление сопровождалось бесконечным славословием в адрес Брежнева. Так, в своем небольшом выступлении на XXVI съезде партии первый секретарь Свердловского обкома КПСС Б.Н. Ельцин пять раз воздал хвалу Л.И. Брежневу.

Оценка же Сталина оставалась прежней. Словно исходя из того, что у всех читателей «Правды» отшибло память, 21 декабря 1979 года в нижней части второй страницы этой газеты была опубликована статья «К 100-летию со дня рождения И.В. Сталина», основные положения которой текстуально повторяли положения статей «Правды», опубликованных к 80-летию и к 90-летию Сталина. Снова, как и 10, как и 20 лет назад вкратце перечислялись факты о деятельности Сталина до 1917 года и в первые послереволюционные годы. Затем следовал выделенный в особый абзац ключевой тезис статьи, который гласил: «И.В. Сталин является весьма сложной и противоречивой исторической фигурой». После этого вновь напоминалось о постановлении от 30 июня 1956 года.

Пожалуй, новым явилось лишь положение о том, что в сложных исторических условиях «требовалась централиэация руководства, железная дисциплина, высокая бдительность, Приходилось идти и на некоторые временные ограничения демократии, подлежавшие устранению по мере укрепления нашего государства и развития сил демократии и социализма во всем мире». Однако эти общие положения не пояснялись конкретными примерами деятельности Сталина.

Перечислив основные достижения Советской страны за годы пребывания Сталина у власти, авторы статьи свели к минимуму его собственную роль. В статье говорилось: «В борьбе за победу социализма огромную роль сыграли руководящие кадры Коммунистической партии и Советского государства. В их числе был и Сталин». Хотя роль Сталина в разгроме оппозиции была оценена положительно и даже сказано, что «в этой политической и идейной борьбе Сталин приобрел большой авторитет и популярность», тут же следовал абзац, открывавшийся словами: «Однако в последующем его заслуги стали непомерно возвеличиваться. Восхваление Сталина вскружило ему голову, способствовало усилению присущих ему отрицательныхчерт характера, о которых Предупреждал партию Ленин». После этого следовали многократно процитированные с 1956 года слова Ленина из «Письма к съезду».

И снова, как и 10, как и 20 лет назад, было сказано, что «в первые годы без В.И. Лснина Сталин считался с его критическими замечаниями. Но в дальнейшем он стал переоценивать свои заслуги, уверовал в свою непогрешимость». Опять говорилось о том, что Сталин выдвинул «ошибочный тезис» об «обострении классовой борьбы в условиях социализма».

После краткого перечисления постов, которые занимал Сталин в годы Великой Отечественной войны, подчеркивалась решающая роль Коммунистической партии в это время. Без упоминания Сталина рассказывалось и о послевоенном восстановлении народного хозяйства и начале «холодной войны». Во второй части статьи о Сталине вообще не говорилось, если не считать двух фраз о культе его личности. Правда, в статье отмечалось, что враги нашей страны пытаются «под видом критики культа личности Сталина ослабить влияние марксизма-ленинизма, подорвать единство рядов международного коммунистического движения, опорочить реальный социализм, нашу партию». В заключительном абзаце подчеркивалось: «Благодаря усилиям КПСС, ее Центрального Комитета во главе с верным продолжателем великого ленинского дела, неутомимым борцом за мир Л.И. Брежневым в нашем обществе прочно установились ленинские нормы и принципы партийной и общественной жизни, атмосфера доверия, товарищеских, уважительных отношений между людьми».

Забота об «уважительных отношениях между людьми» зачастую прикрывала стремление создавать максимально благоприятные условия для жизни и деятельности партийных руководителей. Стремление «не раскачивать лодку», сохранять все «по Брежневу» существенно ослабило ту требовательность к партийным и государственным руководителям, которая существовала при Сталине и отчасти сохранялась и при Хрущеве. При Сталине никто не имел иммунитета от любого наказания и любой нарком (затем министр), секретарь обкома или ЦК мог быть смещен со своего поста и даже оказаться за решеткой. При Хрущеве партийные и государственные руководители фактически обрели гарантию от любых судебных преследований, но могли быть в считаные дни смещены со своих должностей и превращены из всесильных членов Политбюро в директоров рядовых предприятий, а директора предприятий и секретари райкомов — в пенсионеров.

Хотя при Брежневе утратили свои посты многие его коллеги, но те, кто был достаточно отдален от Политбюро, мог рассчитывать на долгую жизнь в качестве руководителя. Подавляющая часть партийных и государственных руководителей обрела возможность постоянно занимать свои высокие посты. Публиковавшиеся в газетах раз в четыре года по случаю формирования нового правительства фотографии министров и председателей государственных комитетов свидетельствовали о поразительной устойчивости состава Совета Министров. Люди, изображенные на этих фотографиях, лишь постепенно седели, лысели и полнели, но почти все те же лица заполняли те же самые места на газетных полосах вне зависимости от прошествия лет. Точно такая же устойчивость наблюдалась в перечне секретарей обкомов, председателей облисполкомов и других высших чинов советской иерархии.

Было очевидно, что под прикрытием фраз о борьбе с беззаконием «во времена культа личности Сталина» и восстановлении «ленинских норм партийной жизни», многие представители правящего слоя страны получили сначала гарантию от судебных преследований, а затем право на пожизненное пребывание у рычагов власти. Более того, растущее кумовство позволяло руководителям различного уровня устраивать на выгодные управленческие вакансии своих детей и других родственников. По своим бытовым условиям, поведенческим чертам, жизненным интересам и культурным ориентирам верхи советского общества все в большей степени отрывались от остальной части населения страны, превращаясь в замкнутую касту правителей.

Перерождение значительной части правящего слоя страны оправдывало худшие опасения Сталина, которые он выразил на последней странице «Краткого курса», повторив собственные слова, сказанные на февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме ЦК, об опасности отрыва партии от народа. Поскольку в этом заявлении Сталина упоминался также миф об Антее, который венчался гибелью этого героя, можно считать, что Сталин не исключал подобной судьбы у Коммунистической партии, если она оторвется от народа.

Растущие свидетельства разложения верхов и их безнаказанности вызывали все большее раздражение в народе. Многие люди не без основания полагали, что не знающие житейских забот правители игнорируют накопившиеся проблемы. В народе все чаще обращались к воспоминаниям о Сталине и его времени. Вспоминали о ежегодных сокращениях цен, о наличии большого ассортимента продуктов в магазинах по доступным ценам, о том, как хорошо жилось советским людям перед войной и как быстро восстанавливалась страна после войны. Советские люди с ностальгией вспоминали энтузиазм тех лет, простоту и равноправие в отношениях между людьми и вместе с тем массовую тягу к культуре. Люди противопоставляли требовательность Сталина к себе и другим начальникам усиливавшейся бесконтрольностью поведения власть имущих. К собственным воспоминаниям о Сталине добавлялись те, что были вычитаны из мемуаров Жукова и других военачальников. Даже сцены из новых художественных фильмов, в которых появлялся Сталин, использовались как свидетельства сталинской мудрости и требовательности.

В стране рождались новые устные рассказы о Сталине. Они продолжали и дополняли описанные еще Лионом Фейхтвангером анекдоты, которые сочиняли о нем при его жизни. Эти истории, отчасти связанные с правдивыми событиями, отчасти придуманные, перекликались с древней традицией народного фольклора — устных рассказов о «добрых царях». В них Сталина противопоставляли представлениям, которые складывались в советском обществе о современных правителях: самодовольных, ленивых и отчасти маразматичных, с трудом читавших готовые тексты по бумажке. (В популярном в ту пору анекдоте рассказывалось, как Брежнев в ответ на стук в дверь вынимал из кармана бумажку и читал: «Кто там?») В устных сочинениях Сталин выглядел находчивым, остроумным, умевшим быстро решить любой сложный вопрос, выразить свое отношение к проблеме в одной яркой фразе или даже в одном коротком слове, в сопровождении красноречивого жеста. (Образчиком для таких баек служили подлинные истории, вроде той, что рассказал И.С. Конев в своих воспоминаниях о подготовке Сталиным Силезской операции. Вместо Того чтобы долго рассуждать о хозяйственном значении Силезии, Сталин обвел на карте этот район рукой и бросил одно слово: «Золото!»)

Рассказчики входили в роль Сталина и, подражая скорее характерному акценту Михаила Геловани или Бухути Закариадзе, чем самого Сталина, с нажимом произносили последнюю в рассказе ключевую сталинскую фразу. В одном рассказе Сталин встречал проворовавшегося начальника с протянутой ладонью и язвительно говорил ему: «Поделись!» В другом рассказе Сталин по прибытии в Ленинград в день убийства Кирова в ответ на приветствие местного руководителя ОГПУ Медведя хлопнул его по животу и сурово произнес: «Потолстел!» В третьей истории в ответ на вопрос, что делать с генералом армии И.Д. Черняховским, на которого жаловались за его чрезмерное увлечение женщинами, Сталин говорил: «Что будем делать? Что будем делать?.. Завидовать будем!»

Откликаясь на популярность образа Сталина, неизвестные фотомастера выпускали и продавали календари с изображениями Сталина. На этих фото можно было увидеть Сталина с Кировым, дочкой Светланой, маршалами Советского Союза. Появились брелки с портретами Сталина и Жукова. Ветровые стекла многих машин, особенно грузовых, были украшены самодельными фотопортретами Сталина в форме генералиссимуса. Описывая мир начала 80-х годов в своей популярной книге «Третья волна», известный американский футуролог Элвин Тоффлер увидел в фотографиях Сталина на ветровых стеклах советских автомашин свидетельство недовольства правителями страны и расценил его в контексте всемирного стихийного протеста против господства во всем мире коррупции и бюрократизма.

Народная ностальгия по Сталину, проявлявшаяся постоянно в брежневские годы, стала их постоянной спутницей. Несмотря на наивность многих форм этой ностальгии, эти настроения помимо прочего, свидетельствовали о насущной потребности народа вернуть ему героическую историю, которая была выхолощена и высушена правящими верхами в угоду увековечения своего господствующего положений. Та официальная история, которая рассматривала настоящее как бескрайнее ровное плато, а прошлое как пространство, скрытое туманом пустых фраз о «направляющей роли партии», «ленинских нормах партийной жизни» и «подлинно научном учении марксизма-ленинизма», а также о «культе личности Сталина и его последствий», давно перестала удовлетворять значительную часть народа. У многих людей возникла острая потребность в восстановлении подлинных черт Сталина и его эпохи.

Глава 9

Антисталинский синдром столичной интеллигенции

Ностальгию по Сталину и сталинским временам разделяли не все советские люди. Напротив, прекращение антисталинской кампании в 1965 году вызвало негативную оценку среди либеральной интеллигенции. В ИМЭМО, где я работал, распространялось письмо публициста Эрнста Генри, написанное Илье Эренбургу. Публицист обвинял Эренбурга в недооценке последствий «культа личности Сталина», указывая на значительное число военачальников, репрессированных в 1937–1938 годах. Игнорируя очевидные военные и экономические преимущества гитлеровской Германии в первые годы войны, Эрнст Генри объяснял лишь репрессиями поражения Красной Армии в 1941–1942 годах. Это письмо нередко вызывало безоговорочную поддержку у его читателей.

Антисталинские настроения среди значительной части столичной интеллигенции объяснялись разными причинами. Прежде всего, почта десять лет, прошедшие после доклада Хрущева, и, особенно, четыре года после выноса тела Сталина из Мавзолея, разрушения всех памятников Сталину и переименования всех городов, названных в его честь, не прошли даром. Публикации же воспоминаний бывших заключенных, а ныне реабилитированных, постановки спектаклей на «лагерную тему», устные рассказы бывших узников лагерей, многие из которых вернулись в Москву (таких было немало и в ИМЭМО), произвели глубокое впечатление на столичную интеллигенцию. Искреннее сочувствие к тем, кто подвергся беззаконным арестам и наказаниям, претерпел мучения в тюрьмах и лагерях, сочеталось с резким осуждением тех, кто был виноват в этих страданиях людей.

В то же время эмоциональное стремление найти виновных не могло опереться на достаточно основательные рациональные аргументы. Прежде всего, для объяснения общественных процессов, происходивших в советском обществе, у советских людей не хватало нужных знаний. Лишь в 1983 году Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю.В. Андропов признал: «Мы не знаем общества, в котором живем». В своих произведениях Маркс, Энгельс и Ленин, на которые было принято ссылаться в советской стране, не могли еще описать социалистический строй. Теоретические же труды Сталина были отвергнуты. После же Сталина разработка теории социалистического общества была подменена пропагандистской игрой в цитаты из классиков марксизма-ленинизма.

Это проявилось и в том, как трактовался вопрос о Сталине и сталинском времени. Цитата, выхваченная из письма Карла Маркса Вильгельму Блосу (Блоссу), постоянно использовалась для осуждения «культа личности». Однако возложение главной ответственности на одну личность, даже занимавшую самые крупные посты в стране, за столь широкомасштабные события, как массовые репрессии или неудачи первых лет Великой Отечественной войны, противоречило и идее этого высказывания Маркса, и самой сути марксистской теории, исходившей из примата общественных факторов в развитии исторических процессов. Эти обвинения в адрес Сталина ярко иллюстрировали пренебрежение Хрущева к теории, его склонность к волюнтаризму и субъективизму. Но и новые руководители не сумели дать теоретически обоснованное объяснение беззакониям советского времени,» а предпочли сваливать ответственность за них на Сталина.

Социологические же исследования, которые бы помогли лучше понять роль руководителя  общественных процессах, находились в нашей стране в зачаточном состоянии, а заграничные исследования социологов многим не были известны. Советская интеллигенция не была знакома с трудами одного из основоположников современной социологии Питирима Сорокина, который писал: «Наивно полагать, что так называемый абсолютный деспот может себе позволить все, что ему заблагорассудится, вне зависимости от желаний и давления его подчиненных. Верить, что существует такое «всемогущество» деспотов и их абсолютная свобода от общественного давления — нонсенс».

При этом Питирим Сорокин ссылался на Герберта Спенсера, который утверждал: «Как показывает практика, индивидуальная воля деспотов суть фактор малозначительный, его авторитет пропорционален степени выражения воли остальных». Ссылался П. Сорокин и на Ренана, замечавшего, что каждый день существования любого социального порядка в действительности представляет собой постоянный плебисцит членов общества, и если общество продолжает существовать, то это значит, что более сильная часть общества отвечает на поставленный вопрос молчаливым «да». Комментируя эти слова, П. Сорокин заявлял: «С тех пор это утверждение стало банальностью». Однако для советской интеллигенции это утверждение не было «банальностью»: она была просто незнакома с этими высказываниями.

В то же время сваливание на Сталина всей ответственности за беззакония сопровождалось полным отрицанием его позитивной роли в организации экономического, социального и культурного преобразования страны, руководстве победами Красной Армии в годы Великой Отечественной войны. Достижения страны объяснялись ролью «народных масс», «народа», «партии». Так, с одной стороны, возрождались толстовские представления о том, как творится история, а с другой стороны, они были эклектически перемешаны с идеями народовольцев о главной роли личности (тирана и героя, который уничтожал тирана). Подобная мешанина из взаимоисключающих и давно опровергнутых историческим опытом идейных принципов порождала иррациональность объяснений Сталина и его времени..

Приняв заведомо антинаучные посылки и фактически игнорируя закономерности общественного устройства, многие интеллигенты в то же время демонстрировали свое незнакомство с конкретными фактами всемирной истории, отечественной истории, истории Советской страны. Это печально, но не удивительно. Узкая специализация не позволяла даже историкам достаточно хорошо знать смежные отрасли исторической науки.

Я помню, как в своем выступлении в ходе «устного журнала» известный писатель-фантаст, а также крупный специалист по истории стран Юго-Восточной Азии Кир Булычев заявил, что ему не составило труда увидеть лживость шарлатанских сочинений фон Деникена, когда речь шла о Юго-Восточной Азии. Однако, откровенно признавал Кир Булычев, когда в фильме фон Деникена и его книгах шла речь о Южной Америке и Африке, он терялся и не рисковал столь же уверенно разоблачать фальсификатора, так как он не так основательно был знаком с историей и культурой этих регионов. Что же говорить о людях, считавших себя «интеллигентами», но познания которых исчерпывались уже изрядно позабытыми школьными уроками истории или же популярными историческими материалами, которые излагались в средствах массовой информации?!

Следует также учесть, что изложение событий мировой истории, дореволюционной и советской истории нашей страны в школьных учебниках и материалах средств массовой информации страдало существенными недостатками. Позитивно оценивая революционные события всех времен и народов, а уж особенно в России, и сообщая немало о гнете власть имущих, авторы этих работ по истории свели кминимуму такие стороны революций, как революционные массовые репрессии. Создавая идеализированное представление о народных массах, авторы этих работ ни слова не говорили о жестоких расправах, чинимых в годы народных восстаний толпами самых обычных людей или же отдельными представителями народа, оказавшихся в ходе революционных событий у власти и во главе органов правосудия. По этой причине советские люди, в том числе и интеллигенция, плохо представляли себе, что и в массовых репрессиях 30-х тодов сыграли немалую роль народные массы, включая и интеллигенцию.

Недостаточно полно характеризовалась и обстановка, в которой совершались революции в России. Отдавая должное Великой Октябрьской революции в России, авторы работ по истории невольно принижали место Первой мировой войны во всемирной истории. Они не сумели показать, что следствием этой войны явились не только революции в России, Термании, Австро-Венгрии, но и победы фашизма в Италии и нацизма в Германии» установление фашистских и авторитарных режимов в Польше, Прибалтике, Венгрии и других странах Европы. Советские люди не представляли себе достаточно ясно, что массовость жертв, жестокость уничтожения миллионов людей стали следствием этой войны, в которой впервые применялись качественно более мощные средства человекоубийства. Многие последующие события XX века во многом объяснялись тем, что методы массового человекоубийства, пропаганда ненависти к другим народам, толкавшая людей к кровавым расправам над мирным населением (достаточно вспомнить хотя бы геноцид армянского народа, жертвами которого стали около 2 миллионов человек), были приняты на вооружение с начала Первой мировой войны и возведены в норму во многих странах мира.

Недостаточно всесторонним было и изложение истории Второй мировой войны. Справедливо осуждая человеконенавистнические действия нацистской Германии и ее союзников советские историки и пропагандисты умалчивали о массовых репрессиях, совершенных в разгар этой войны в США, Великобритании, Франции, Бельгии и ряде других стран мира, не входивших в гитлеровскую коалицию. Сотни тысяч людей стали жертвами этих репрессий, порожденных шпиономанией. Между тем незнание об этих репрессиях позволяло части советской интеллигенции считать, что абсурдные обвинения в пособничестве врагу сотен тысяч людей выдвигались лишь в СССР.

Наконец, советские люди, в том числе и интеллигенция, имели весьма туманные представления о том, что на самом деле происходило в СССР в 30-е годы. Уже в начале 60-х годов личный переводчик А. Гитлера Пауль Шмидт (он использовал псевдоним «Пауль Карел л») написал книгу «Гитлер идет на восток», в которой раскрывал подоплеку заговора Тухачевского и других советских военных и тем самым свидетельствовал об обоснованности их ареста советскими органами правопорядка. Об этом же свидетельствовал в своих мемуарах и шеф гитлеровской разведки Вальтер Шелленберг. Эти и другие книги о заговоре советских военачальников, опубликованные на Западе, были не известны советским людям.

Не знали советские люди и подлинных фактов о заговорах Ягоды, Енукидзе и других. Советские люди и не подозревали о том, что Эйхе, изображенный Хрущевым в его докладе лишь как жертва беззаконий, был инициатором предложений о развязывании массовых репрессий. Они не знали и об аналогичных инициативах Хрущева и других. Они не имели ясного представления о тех интригах, которые плелись на различных уровнях управления, в ходе борьбы за власть. К этому времени выступления Сталина на февральско-мартовском пленуме 1937 года, которые могли хотя бы отчасти просветить этот вопрос, давно стали закрытыми для общего пользования.

В то же время, сознавая недостаточность хрущевских аргументов против Сталина, многие представители интеллигенции стали их подкреплять аргументами, взятыми из дореволюционных времен противостояния русской интеллигенции против «тирана». При этом не учитывалось, что эти аргументы часто были нарочито упрощенными, оглуплявшими правителей России и их слуг и преувеличивавшими умственные и моральные достоинства их «интеллигентных» противников.

Справедливо отдавая должное заслугам российской интеллигенции в выполнении не только своих профессиональных обязанностей, но и общественного долга, ее наследники не желали замечать теневой стороны в исторической роли этой общественной прослойки. Высокие достоинства дореволюционной интеллигенции нередко сочетались с самомнением и огульным презрением к другим общественным слоям и классам. Немало дореволюционных интеллигентов, обладая ограниченными знаниями и не внося существенного вклада в развитие страны, претендовали на роль ее руководителей и страстно ненавидели строй не столько за его несправедливость или иные недостатки, а за то, что не они стояли во главе общества. При этом многие интеллигенты не замечали, что лишь слепо исполняют приказы самозваных Чгуру», которые становились во главе интеллигенции и ее кружков. А эти лжепророки нередко подменяли глубокие знания об обществе, государстве, исторических процессах эмоциональной мешаниной из случайных фактов и явного вымысла.

Парадоксальным образом значительная часть советской интеллигенции, вооруженная современными знаниями, не избавилась от ряда недостатков, которые были свойственны дореволюционным интеллигентам. Более того, возросшая специализация людей умственного труда лишь усугубила их зависимость от тех, в ком они видели «передовых носителей общественной мысли». Приобретение же свидетельств об окончании различных учебных заведений рождало нередко иллюзию всезнайства и способности быстрой верно разбираться в любой информации.

К сожалению, многие знания, полученные в школе или иных учебных заведениях, быстро выветривались из головы. Как с грустью замечал Карл Левитин в своей книге «Геометрическая рапсодия», многие выпускники школ забывают основы математических знаний, которые они освоили в детстве и юности, и при этом не стыдятся этого. Даже те, кто имел отличные отметки по химии и физике, порой через несколько лет после окончания школы не могут разъяснить своим чадам, что такое «валентность» или «джоуль».

Но если утрата знаний в естественных науках не считается чем-то стыдным, то аналогичные утраты знаний в гуманитарных предметах стараются скрыть как недостойную слабость. Хотя школьные знания уроков истории многими подзабываются, в этом не принято признаваться. Об этом свидетельствовал опрос, проведенный доктором исторических наук С.И. Васильцовым. В опрос был встроен тест. Сначала опрашиваемым предлагали ответить, любят ли они историю. Судя по ответам, 90 % опрошенных горячо любили историю, жить не могли без нее, читали напропалую исследования по истории и уж, по крайней мере, исторические романы. Но когда им был предложен тест, в котором надо было сопоставить того или иного правителя России с теми или иными событиями, то подавляющее число опрошенных не смогли это сделать верно. Победу под Полтавой приписали Ивану Грозному, Северную войну победоносно завершал Александр И, а относительно строительства железной дороги между Москвой и Петербургом решили, что оно было завершено при Николае II. (Некоторые допустили, что этот путь был построен при Петре I.)

К сожалению, многие из представителей интеллигенции не обладали смелостью и честностью, которая была свойственна герою рассказа А.П. Чехова «Огни» Ананьеву. Известно, что он вдруг осознал, что он — молодой инженер, по сути, не умеет самостоятельно мыслить, что все его «умственное и нравственное богатство состояло из специальных знаний, обрывков ненужных воспоминаний, чужих мыслей», что его «психические движения несложны, просты и азбучны». К тому же, мало находилось смелых людей, подобных другому чеховскому герою фон Корену, который спрашивал своего близкого знакомого: «Зачем он… не читает, зачем он так мало культурен и мало знает». Но, возможно, что обладатели дипломов и аттестатов не поверили бы чеховским героям и не пожелали следовать примеру великого ученого Ивана Павлова, сказавшего: «Никогда не стыдись признаться себе в том, что ты — невежда».

К сожалению, получение аттестатов и дипломов для значительной части современной интеллигенции знаменовало прекращение ими усилий по самообразованию. Прочтение же какой-то книги по тому или иному вопросу или даже просмотр телепередачи нередко создавали у них иллюзию в том, что они стали знатоками еще одной темы. Острой самокритичности, которую проповедовали Чехов, Павлов и другие выдающиеся деятели России, явно недоставало многим современным интеллигентам. Зачастую они ссылались на темп современной жизни, оправдывая леность ума, нелюбознательность, а также самодовольство своим положением «интеллигента».

Самомнение, мешавшее заметить нехватку знаний или их утрату, способствовало тому, что многие люди, считавшие себя интеллигентами, не замечали банальности своих рассуждений, неспособности отличить вздорный вымысел или дремучие предрассудки от последних достижений науки. Нежелание признаться в собственном невежестве приводило к упорству в приверженности к нелепейшим идеям, касались ли они экономики и истории, медицины и сообщений о неопознанных летающих объектах. Поэтому в этой среде так легко принимали на веру однозначные «обличительные» суждения относительно Ивана Грозного, Петра Первого, Александра Невского. Последнего со злорадством именован «коллаборационистом».

Эти оценки тужили такими же «паролями» для входа в кружки либеральной интеллигенции, как и убогий набор высказываний русских классиков художественной литературы. Из мыслей Чехова было выхвачено лишь его замечание о том, как он «выдавливал из себя раба». Эти слова либеральные интеллигенты постоянно повторяли, считая, что они давно сделали то, что долго было не под силу Чехову. Из Гоголя они взяли на вооружение фразу про «дураков» России и ее плохие дороги. И эта фраза служила знаком их презрения к «отсталой» стране, в которой они «были вынуждены мучиться». Из Достоевского повторяли фразу про «слезинку ребенка». А это означало осуждение ими всяческих революций, особенно же Октябрьской, и придавало им ощущение смелого бунтарства.

Как и дореволюционные интеллигенты, немало лиц умственного труда находилось в «оппозиции» к властям и существующему строю. Справедливо отмечая многие проблемы страны и нелепости ряда сложившихся порядков, они, преувеличивая свои знания, огульно издевались над «глупостью» всех и вся, а особенно начальства. Таким образом, они компенсировали свои неудачи или свое подчиненное положение. Немалые возможности для подобной психологической компенсации открывались во время атак на высокие авторитеты, когда приводились «неопровержимые свидетельства» их ничтожности по сравнению с их критиками. И хотя порой эта критика адресовалась давно скончавшимся деятелям, она создавала иллюзию «смелой» борьбы за правое дело.

И хотя преследования за подобные высказывания давно ушли в прошлое, авторы критических выступлений предпочитали произносить их в узком кружке друзей и знакомых, которые либо разделяли такие же взгляды, либо готовы были простить ораторам крайности в их заявлениях, так как были с ними в хороших отношениях. Такие выступления создавали ощущение причастности к подпольной борьбе против несправедливых порядков. Впечатление о своем сходстве с отважными подпольщиками царских времен или периода фашистской оккупации, описанными в советской литературе и изображенными во многих советских кинофильмах, усиливалось постоянными подозрениями в том, что все телефоны «прослушиваются», а кругом находятся «стукачи». Эта игра в «подпольную» борьбу вносила немалое разнообразие в жизнь ряда интеллигентов. Изображая застолье интеллигентов в спектакле «Старый новый год» по комедии драматурга Рощина, Калягин и другие артисты МХАТа шепотом, но с пафосом произносили «крамольный» тост: «За свободу!»

Наконец, несмотря на то, что советская интеллигенция представляла собой главным образом выходцев из рабочих и крестьянских семей, многие интеллигенты испытывали отчужденное, презрительное отношение к той среде, из которой они вышли. Многие представители умственного труда высмеивали «вечно пьяных» рабочих и крестьян, не замечая собственных недостатков, в том числе и нередко наблюдавшейся среди них склонности к неумеренному питью.

Следует заметить, что «форумы», на которых ниспровергалось начальство живое или давно отошедшее в лучший мир, зачастую проходили в ходе застолий с распитием крепких напитков. Хотя и дореволюционные интеллигенты во время своих неформальных встреч не обязательно ограничивались чаем и воздерживались от спиртных напитков, но все же крепкие напитки во время таких собраний были редкостью. (Впрочем, фон Корен спрашивал дворянского интеллигента Лаевского, «зачем он много пьет» и возмущался тем, что «ему обыватели обязаны сведениями по части разных сортов водки».) Выпивка больших дозкрепких напитков в ходе «кухонных дискуссий» 60-х — 380-х годов зачастую влияла на их содержание и форму.

Трезвость суждений в этих случаях заведомо исключалась. В этих дискуссиях доминировали те, кто быстрее достигал «высокого градуса». В таком состоянии они проявляли повышенную несдержанность в выражениях и не терпящую возражений агрессивность. Они высказывали самые крайние суждения, противоречащие и общеизвестным фактам и здравому смыслу. В атмосфере, разгоряченной винными парами, такие люди становились «душой общества». Их выслушивали, им верили. Разгоряченных ораторов с энтузиазмом поддерживала «подогретая» аудитория. В этой обстановке рождались самые невероятные слухи относительно настоящего и самые чудовищные версии относительно прошлого. Порой, продолжая находиться в таком же состоянии, люди вели свои горячие речи в рабочей обстановке или выступая с общественных трибун.

Анализируя пагубное влияние алкоголя на поведение людей, академик АМН СССР Ф.Г. Углов писал: «Под влиянием алкоголя парализуются психические центры, что резко сказывается на процессах, которые мы называем суждением и критикой. У человека начинают преобладать чувства, не умеряемые и не сдерживаемые критикой. Он становится чересчур откровенным и общительным, легкомысленным… Активное и пассивное внимание под влиянием малых и «умеренных» доз алкоголя нарушается, из-за чего страдает в первую очередь память. Алкоголь, принятый в больших дозах, вызывает более грубые нарушения… Внимание и память нарушается еще в большей степени. Ассоциации качественно расстраиваются, у человека ослабевает критика, утрачивается способность внимательно выслушивать других, следить за правильностью своей речи, контролировать свое поведение. Ослабевает нравственное чувство, теряется стыд. Человек не стыдится вести себя непристойно, привлекать внимание окружающих… Все уговоры его окружающими бесполезны, он еще больше куражится и ведет себя даже наглее».

Может быть, алкогольный фактор отчасти объясняет фантастичность исторических версий, рожденных в кружках либеральной интеллигенции. Иначе трудно понять, почему люди, обладавшие немалыми познаниями в различных областях современной общественной науки и известными сведениями об истории XX века и нашей страны, забывали о них (утрата памяти под влиянием алкоголя). Вместо них они оперировали архаическими представлениями о решающей роли в истории «добрых» и «злых» правителей, взятых из седой древности, о «тиранах» из трагедий Шекспира, литературных и даже фольклорных представлений об Иване Грозном и других «злых» царях Руси (утрата способности критически оценивать собственные суждения). Видимо, под влиянием этих сдвигов в психике авторы этих версий забывали, что архаические представления об общественных процессах родились в пору, когда люди еще верили в ведьм, привидения, колдовство и другие дикие суеверия.

В то же время поразительным образом сочинения, рожденные в состоянии пьяного бреда, получали распространение и среди людей, находившихся в трезвом состоянии. Дело в том, что суждения либеральной интеллигенции о Сталине прикрывались мнимостью правдоподобия и этим они напоминали рисунки «невозможных фигур» голландского художника Маурнца Эшера. В этих «невозможных фигурах» параллельные линии пересекаются, а изображения поднимающихся вверх ступеней создают парадоксальную иллюзию движения вниз. Создавая свои парадоксальные рисунки, Эшер исходил из того, что изображение на плоскости может так искажать реальное трехмерное пространство, что глаз не воспринимает очевидной нелепости изображенного.

Подобным же образом оценки Сталина либеральной интеллигенцией были лишены «третьего измерения» — реального исторического контекста сталинского времени. Без него нельзя было понять ни массовых репрессий, ни беззаконий, совершавшихся в ходе них. Устранение исторического контекста позволяло скрыть реальную роль Сталина как организатора подготовки страны к Великой Отечественной войне, полководца великой Победы, руководителя восстановления разрушенного народного хозяйства и создания ракетно-ядерного щита в ходе «холодной войны». Плоскостное изображение Сталина и советского общества лишало его реального исторического объема. Произвольное же соединение отдельных утверждений нарушало логику общественных законов и создавало «невозможнуюфигуру» Сталина. Но если парадоксальность фигур Эшера можно легко увидеть, то плоскостное изображение Сталина и лишение его исторического контекста в устной или письменной речи оставались нередко незамеченными и к тому же скрывались завесой эмоциональных заявлений.

Уверенность в правомерности своей алогичной и антиисторичной «фигуры» Сталина сочеталась у либеральной интеллигенции с растущей претенциозностью. В антисталинизме либеральной интеллигенции проявился рост ее оппозиционности, нараставшей со времен хрущевской «оттепели». Мысли о том, что не руководители партии, а они, «романтики» с крепкими легкими, должны встать во главе страны и «возделывать» советских людей, крепко запали в умы тех советских интеллигентов, которые позже себя называли «шестидесятниками», или «детьми XX съезда». Правда, лишь немногие из них вступали на путь открытой конфронтации с советским строем. Большинство ограничивалось фрондерскими разговорами в курилках и на кухнях, в ходе которых тогдашняя советская жизнь подвергалась беспощадным насмешкам, будущее советского общества представлялось безнадежным, а его прошлое выглядело кошмаром. Особо же суровому осуждению подвергались Сталин и его время. При этом собеседники зачастую пугали друг друга, утверждая, что этот «кошмар» может легко повториться.

Страх перед «неосталинистами» был велик. Особые подозрения вызывал А.Н. Шелепин. Хотя Шелепин произнес антисталинскую речь на XXII съезде, многие московские интеллигенты считали его «тайным сталинистом», стремившимся к установлению личной диктатуры. Как обычно, в подобных случаях распространялись панические слухи. Когда мы, сотрудники ИМЭМО, проработав в сентябре 1965 года в подмосковном совхозе, собрались вместе на одной квартире, вспоминать о недавнем необычном событии в нашей жизни нам не пришлось. В течение нескольких часов разговор с поразительным упорством сбивался на одну и ту же тему: «Железный Шурик» (так называли Шелепина его ненавистники) в скором времени установит жестокий режим, а в восстановленные на Колыме «сталинские» лагеря будут отправлять интеллигенцию Москвы.

Мысль о том, что они могут стать жертвами «шелепинских» репрессий, заставляла многих столичных интеллигентов еще с большим страхом воспринимать сталинское время. В распространявшейся в машинописных копиях книге А.И. Солженицына «В круге первом» изображался трудовой лагерь и судьба героя, который был обречен на арест и заключение.

В то же время в качестве душевной компенсации за страх перед Сталиным и сталинским временем складывалась легенда об умственном и моральном превосходстве интеллигенции над теми, кто мог отправить ее представителей в лагеря. Особо принижались умственные и моральные качества Сталина. Достоинства Сталина, о которых говорили все лица, общавшиеся с ним, его заслуги перед миром, которые признавали все руководители антигитлеровской коалиции, государственные и военные деятели нашей страны, включая даже Хрущева, полностью перечеркивались. В среде либеральной интеллигенции было безоговорочно принято окарикатуренное изображение Сталина Солженицыным в романе «В круге первом». В своем романе писатель вложил в уста Сталина «внутренние монологи», которые должны были изобличить его умственную и моральную ущербность.

Словно в противовес народным байкам, в которых прославлялся Сталин, в среде «шестидесятников» был создан целый цикл историй, в которых Сталин изображался ущербным существом. Впоследствии более тысячи антисталинских баек были собраны Юрием Боревым и опубликованы в сборнике «Сталиниада». Юрий Борев увидел в них «феномен особого рода — городской, интеллигентский фольклор». Судя по именам действующих лиц и рассказчиков, на которые ссылался Борев, многие из них были сочинены в Москве и таким образом являлись скорее «столичным, интеллигентским фольклором».

Искусственная модель Сталина и сталинского времени, созданная усилиями «шестидесятников», заставляла меня вспоминать историю, рассказанную мне одним советским дипломатом. Как-то в ходе поездки по Тихоокеанскому побережью Штатов он увидел здание причудливой формы, на котором была вывеска с названием — «Гнездо дьявола». Заинтересовавшись вывеской, дипломат остановил машину и зашел в дом, который показался ему чем-то вроде музея. Получив соответствующую плату, хозяин дома вручил гостю брошюру об этом необычном здании и рассказал, почемуоно получило такое название. Он уверял, что так называли индейцы этот участок гор, считавшие его обителью дьявола из-за его необычных физических свойств. Он предложил гостю самому убедиться в этом и для этого провел дипломата в огромный пустой зал. Хозяин попросил своего гостя встать в углу одной стены, а сам прошел в другой ее угол. К удивлению дипломата, хозяин стал неожиданно уменьшаться в размерах. Затем хозяин, не спеша, двинулся к другому углу, попросив дипломата двинуться ему навстречу. Дипломат видел, как на его глазах хозяин сначала сравнялся с ним ростом, а затем превратился в гиганта, упиравшегося головой в высокий потолок. Потом произошло новое превращение, и великан вновь стал карликом. В ответ на недоуменные вопросы удивленного дипломата хозяин сказал, что это явление до сих пор не получило объяснения, несмотря на старания многочисленных ученых.

Лишь через некоторое время дипломат узнал, что он стал жертвой оптического обмана в специально сконструированной комнате. Стены в ней были сооружены таким образом, что лишь создавали иллюзию ровных поверхностей. Переходя от одного угла такой стены, человек то упирался головой в потолок, «превращаясь» в великана, то едва достигал трети высоты до потолка и казался лилипутом.

Именно в такое «Гнездо дьявола» попадали участники постоянных антисталинских дискуссий, происходивших среди либеральной интеллигенции. В искаженном историческом пространстве Сталин превращался в пигмея. Знаменательно, что в одной из баек, собранных Боревым, утверждалось, что Сталин был низкого роста (измерения тела Сталина после его смерти показали: его рост составлял 170 см, то есть он был человеком среднего роста). Особенно яростно старались антисталинисты занизить умственный, духовный и моральный уровень Сталина. Находившийся в искусно искаженном пространстве человек не замечал, что для сопоставления Сталина с другими людьми используются разные способы измерения. К тому же в искусственной постройке не было ничего, что позволяло бы сопоставлять Сталина с историческими реалиями его времени.

Тот, кто занимал позицию наиболее удаленную от Сталина, то есть особенно преуспевал в антисталинизме, в рамках искусственного пространства превращался в титана, возвышавшегося над Сталиным. Такой гигант казался достойным роли вершителя судеб великой страны, а может быть, и всего человечества. Возможно, что те, кто страдал от сознания своего «невысокого положения» (независимо от физического роста), получал в антисталинском «Гнезде дьявола» психологическую компенсацию. Те же принципы определяли и усилия Хрущева, предпринятые им на XX и XXII съездах с целью до предела принизить Сталина и возвыситься над искусственно уменьшенным Сталиным. Моральный и интеллектуальный пигмей мог таким способом вообразить, что он выше Сталина.

Многое в содержании баек показывает, что они возникли После XX и XXII съездов партии, а некоторые из них представляли собой импровизации на темы антисталинских выступлений Хрущева; а поэтому их правдивость была изначально сомнительна. В то же время, пересказывая хрущевские истории, авторы баек шли значительно дальше в изображении злых начал Сталина, Эпизод о конфликте Сталина с Постышевым, изложенный в докладе Хрущева, развертывался на партийном собрании высокого уровня. Хрущев утверждал, что Сталин «в одном из своих выступлений высказал свое недовольство Постышевым и задал ему вопрос: «Кто ты, собственно говоря?» Постышев ответил твердо: «Я — большевик, товарищ Сталин, большевик». В банке эта же история переносилась в пыточный застенок, и автор байки утверждал: «Сталин лично допрашивал Павла Петровича Постышева. Он тряс его за плечи и кричал: «Кто ты, Постышев?! Признавайся! Кто ты есть?!» В ответ Постышев произносил слова из доклада Хрущева: «Большевик, товарищ Сталин, большевик я».

Там, где Хрущев не решался прямо обвинить Сталина в совершении преступлений, авторы баек приводили «неопровержимые» доказательства вины Сталина. В своей книге Ю. Борев писал: «есть достоверное предание, что Николаев встречался со Сталиным и что Сталин… сказал: «Вы ведете себя правильно. Вы должны вести себя как мужчина. То, что Киров большой человек — ничего не значит. Вы имеете право на месть, и мы поймем вас как мужчина». После этого Николаев получил доступ во все «коридоры власти» Ленинграда».

Поскольку вряд ли Николаев мог рассказывать о подобной встрече до убийства, а вскоре яосле своего ареста онбыл казнен, то трудно предположить, что он имел возможность распространять эту выдумку. Сталин же вряд ли стал бы рассказывать такую историю. Очевидно, что ни автору байки, ни Бореву не приходила в голову простая мысль: «Кто же тогда был свидетелем беседы Сталина с будущим убийцей Кирова?» Однако, исходя из истинности этого «достоверного предания», Борев, видимо, исходил из того, что некий свидетель, невидимый для Сталина и Николаева, донес до нас слово в, слово указания Сталина, данные Николаеву перед убийством Кирова.

Наличие такого же «невидимого свидетеля» предполагалось и в байке, повествовавшей о том, что Сталин якобы убил свою жену Надежду Аллилуеву, когда та неожиданно вошла к нему в кабинет со стаканом чая. Сталин почему-то вдруг испугался и с перепугу застрелил свою жену. Кто мог видеть эту сцену и затем рассказать о ней? Опять-таки надо полагать, что в кабинете Сталина где-то спрятался третий человек, который затем сумел уйти незаметно из кремлевской квартиры и даже рассказать всему свету о происшедшем.

Третий невидимый свидетель, видимо, оказался во время сцены, якобы разыгравшейся в Кремле, когда, разгневавшись на Хрущева, Сталин стал избивать его телефонной трубкой. Известно, что Хрущев такой унижающей его достоинство истории не рассказывал. Нет никаких свидетельств, что об этом рассказывал Сталин. Стало быть, опять надо предположить, что, возможно, под письменным столом Сталина прятался третий человек, который затем вылез из-под стола и рассказал об этой драке.

Остается только ломать голову, каким образом могли вообразить себе доверчивые слушатели сцену такого избиения в ту пору, когда не существовало радиотелефонов, а были лишь телефонные аппараты, к которым короткими проводами были присоединены трубки. То ли они представляли себе, что Сталин, оторвав телефонную трубку, бегал за Хрущевым по кремлевскому кабинету. То ли они воображали, что Никита Сергеевич покорно положил свою голову возле телефонного аппарата и ждал, пока Сталин не закончил молотить по его черепу трубкой.

Если верить авторам баек, то кажется, что ни одна смерть, случившаяся в СССР и даже за его пределами в годы пребывания Сталина у власти, не обошлась без его вмешательства. (Прямо как в «Борисе Годунове»: «Кто ни умрет, я всех убийца тайный!») Помимо реанимированной лживой троцкистской версии о том, что Сталин виноват в гибели Фрунзе на операционном столе, авторы баек возводили на Сталина ответственность за уничтожение многих советских военачальников еще до того, как он стал главным руководителем страны.

В байке под заглавием «Тихий уход из жизни» рассказывается, что бывший помощник Троцкого Эфраим Склянский в 1925 году утонул в озере, находясь в США в командировке. Автор байки утверждал, что его утопил Сталин. Правда, Сталин в это время находился в Москве, а американская полиция не установила факта насильственной гибели Склянского. Однако авторы байки, явно используя сюжет «Американской трагедии», не только приписывали Сталину роль Клайда Гриффита, но и старались, подобно следователю из романа Теодора Драйзера, сфальсифицировать улики, чтобы посадить его, хотя бы посмертно, на электрический стул.

В одной из баек, приведенных в книге Борева, говорится о том, как 14 июля 1922 года погиб большевик Камо (С.А. Тер-Петросян), известный советским людям по популярному в 50-х—60-х годах историко-революционному фильму «Лично известен». Рассказ гласит: «Камо погиб в 1922 году в Тбилиси при загадочных обстоятельствах он был сбит машиной (чуть ли не единственной в городе), когда ехал на велосипеде. Еще в те годы существовало подозрение, что он был устранен Сталиным: Камо хотел пробиться в Горки и освободить. Ленина из-под домашнего ареста».

Всякому человеку, знакомому с историей, известно, что летом 1922 года Ленин был не под домашним арестом, а находился на лечении в Горках. Время от времени о пребывании Ленина в Горках писали в газетах. В сентябре 1922 года об этом написал и Сталин для иллюстрированного приложения к «Правде».

Почему работник Наркомфина Грузии Камо не знал об этом? Почему ему, подобно новому Дон Кихоту, пригрезилось, что Сталин держит Ленина под арестом, и он призван его освободить? Почему Сталин, узнав о намерении своего старого друга Камо поехать в Горки, не стал сообщать ему о состоянии здоровья Ленина, а решил убить его? Все эти вопросы остаются без ответа. Вполне возможно, что уровень познаний в истории и географии автора рассказа позволял ему считать, что, если бы не дорожно-транспортное происшествие, то Камо смог без труда доехать на велосипеде из Тбилиси до Горок и вызволить Ленина из плена.

Одна байка за другой описывала чудовищные проявления жестокости, цинизма и вероломства Сталина. В одной из них утверждалось, что Гитлер перед войной был готов освободить вождя германских коммунистов Эрнста Тельмана и передать его Советскому Союзу. Однако Сталин отказался принять Тельмана. Почему? Рассказчик байки с торжеством заключал: «Живой вождь немецких единомышленников Сталину был не нужен».

Утверждалось, что Анри Барбюс, автор книги о Сталине, был убит по его распоряжению, так как вождь якобы боялся, что французский писатель отречется от своей книги. По логике этих рассказов, Сталин должен был уничтожать всех руководителей зарубежных коммунистических партий и всех авторов произведений, в которых его восхваляли. И хотя, как известно, этого не происходило, слушатели этих вздорных историй верили в них, сокрушенно покачивая головами и вращая широко раскрытыми глазами.

Помимо имевших место репрессий, авторы баек придумали планы массовых расправ, которые Сталин якобы не успел осуществить из-за своей смерти. «Согласно сталинскому сценарию, — утверждалось в байке Борева, — должен был состояться суд над «врачами-убийцами», Который приговорил бы их к смерти. Казнь должна была состояться на Лобном месте на Красной площади. Некоторых «преступников» следовало казнить, других позволить разъяренной толпе отбить у охраны и растерзать на месте. Затем толпа должна была устроить в Москве и других городах еврейские погромы. Спасая евреев от справедливого гнева народов СССР, их предстояло собрать в пунктах концентрации и эшелонами выслать в Сибирь». Утверждалось, что в феврале 1953 года была напечатана миллионным тиражом брошюра члена Президиума ЦК КПСС Д.И. Чеснокова «Почему необходимо было выселить евреев из промышленных районов страны». В своей книге Ю. Борев писал: «Один из старых железнодорожников, живущий ныне в Ташкенте, рассказывал мне, что в конце февраля 1953 года… были приготовлены вагоны для высылки евреев и уже были составлены списки высылаемых, о чем ему сообщил начальник областного МГБ».

Однако всех этих «чуть не состоявшихся» событий авторам антисталинских сочинений было мало, и они утверждали, что «Сталин увидел в этой истории ряд важных политических перспектив: путь к новой волне большого террора и «к окончательному решению» еврейского вопроса, а также возможность усиления международной напряженности и обвинения США в бесчестных акциях против СССР… Все это, по расчетам Сталина, давало выход к мировой войне, к возможному захвату Европы и даже овладению миром».

В подтверждение своих слов сочинители антисталинских баек не могли предъявить ни одного документа, ни странички из миллионов страниц неведомого сочинения Чеснокова, ни списков высылаемых, ни даже Старого Железнодорожника из Ташкента, то есть ничего, кроме Лобного места.

Поскольку сочинителями баек и их главными слушателями были представители интеллигенции, то во многих из этих сочинений Сталину приписывалась особо изощренная грубость и жестокость по отношению к представителям интеллигенции. То Сталин доводил до обморока писателя Авдеенко (опять-таки на основе показаний невидимого свидетеля), то обижал невниманием Утесова во время его выступления на концерте в Кремле (на самом деле известно, что Сталин был в восторге от фильма «Веселые ребята», главную роль в котором играл Утесов во главе джаз-оркестра), то воровал у философа Стэна его философские труды и выдавал их за свои (какие труды — не указывалось, ибо таковых не было). Вопреки многочисленным свидетельствам очевидцев, на первых же страницах «Сталиниады» подчеркивалось: «Не обладая большой культурой, Сталин не любил интеллигентность».

Даже любовь Сталина к классическим операм истолковывалась как проявление его моральной ущербности. Рассуждение «Любимый оперный образ», приведенное Боревым, гласило: «Сталин любил «Пиковую даму» Чайковского. Проблема игры, судьбы игрока-авантюриста, человека, живущего вне нравственности, азартом выигрыша, — была близка Сталину». Борев не привел версий, которые предлагали «интеллигентные» люди для объяснения любви Сталина к «Ивану Сусанину» или «Аиде». Но можно не сомневаться, что их ненависть к Сталину и их убожество в восприятии шедевров культуры позволили бы им найти немало гаденьких слов для истолкования художественных вкусов Сталина в самом превратном смысле. Ведь даже для любви Сталина к народной грузинской песне «Сулико» было найдено ущербное объяснение: «Слова этой песни… звучали весьма в духе вождя: они в меру сентиментальны, в меру жестоки и обращены к могиле».

В байках, собранных Боревым, Сталина не раз называли «недоучившимся семинаристом». При этом следует учесть, что представления о церковном образовании были столь туманны в Советской стране, что многие образованные люди были тогда уверены, будто полеты Гагарина и Титова окончательно опровергли церковные представления о существовании Бога. Возможно, что многие люди с дипломами о получении ими высшего образования полагали, что священники и семинаристы и в конце XIX века верили тому, что Бог сидит на небесном куполе, водруженном над плоской Землей. Исходя из таких представлений, многие антисталинисты были убеждены в том, что по своим интеллектуальным качествам Сталин неизмеримо ниже современной городской интеллигенции, а потому не мог не совершать вопиющих ошибок в руководстве страной.

Длинный перечень ошибок Сталина, допущенных им в годы Великой Отечественной войны (главным образом, преувеличенных или мнимых), автор мини-опуса «Поражение, превращенное народом в победу», венчал утверждением о том, что война была Сталиным проиграна: «Ни один полководец мира не сделал столько для поражения своего народа, сколько сделал Сталин. Он проиграл войну, что заставило народ под угрозой иноземного фашистского господства мобилизовать свои последние силы и проявить невиданный героизм для спасения Родины. Великую Отечественную войну народ выиграл вопреки Сталину».

Что же касается индустриализации страны, осуществленной под руководством Сталина, то и тут слагатели антисталинского эпоса обнаруживали, что вождь не заботился об интересах страны. Оказывается, «проводя индустриализацию, Сталин решал проблемы утверждения своей личности. Не случайны поэтому постройки самых больших тракторных заводов, плотин, каналов. Гигантомания имела не экономические, а политические корни.

Из комментариев к байкам ясно, что их создатели и распространители были видными фигурами среди столичной интеллигенции. Тем удивительнее, что люди, которые в своих профессиональных занятиях должны были проявлять большую внимательность к фактам, разборчивость в их оценках, умение различать нюансы в явлениях природы или человеческой психики, довольствовались самыми грубыми мерками и карикатурными изображениями, а то и сбивались на откровенную небывальщину, когда говорили о своей великой стране, событиях в ее истории, ее руководителях. Слепая вера в созданный Хрущевым «миф XX съезда» и многочисленные дополнения к нему, сочиненные в кружках столичной интеллигенции, разлагали общественное сознание. Если люди могли поверить в реальность придуманных ими же баек о Сталине, то они могли поверить и в другие неправдоподобные измышления. Видимо, не случайно в брежневское время среди столичной интеллигенции росли, как грибы, увлечения антинаучными бреднями.

В то же время склонность авторов баек к безудержной фантазии еще больше усиливалась по мере распространения среди столичной интеллигенции мистических поверий. Тогда появились байки о том, что во время войны Сталин получал сведения о Гитлере и его планах от телепата Вольфа Мессинга, который «считывал» информацию с мозга Гитлера. В байках также утверждалось, что Сталин направлял десантников в Тибет, чтобы выбить оттуда отряд гитлеровцев, пытавшихся пройти в Шамбалу и «повернуть там ось мира в свою сторону». Ссылаясь на оккультиста Андреева, рассказывали, что Сталин никогда не спал, но в течение 2–3 часов впадал в транс, заряжаясь мировой энергией.

Раз ступив на стезю искажения истины и наотрез отказавшись признать заслуги Сталина в руководстве Советской страной, люди скатывались в болото дремучего вымысла и далее брели среди топей безграничного фантазирования. Одна ложь не могла не порождать другую, но при этом откровенно фантастические истории, изложенные в книге Борева, выдавались за правду. Их с важным видом рассказывали знаменитые актеры, режиссеры, писатели, а представители столичной интеллигенции более скромного положения (врачи, учителя, рядовые научные сотрудники и служащие госучреждений невысокого ранга), но также обладавшие различными аттестатами и дипломами о высоком образовании, слепо верили в эту чушь и повторяли ее.

Высокий авторитет лиц, которые были сочинителями и распространителями этих лживых версий, парализовал сомнения у людей более скромного положения. Как и в московском обществе времен Грибоедова, многие московские интеллигенты брежневского времени опасались бросить вызов мнению «княгини Марии Алексеевны». Страх высказать мнение, которое идет вразрез с общепринятым, всегда понуждал людей из московского общества (и порой отнюдь неглупых людей) слепо доверяться оценкам тех, кто считался «авторитетными лицами». Герой неоконченного романа Льва Толстого «Декабристы» Иван Павлович Пахтин, «мужчина лет сорока», решительно не знал, как оценить возвращение из сибирской ссылки декабриста Лабазова, пока не посетил так называемую «умную комнату» одного из московских клубов. Сначала Иван Павлович даже толком не знал, как сообщать эту новость» потому произнес ее в сопровождении стихотворной строки «выпытывающим тоном, готовый на то, чтобы эту цитату сделать шуточной или серьезной». Лишь получив надежные свидетельства того, что люди «умной комнаты» относятся к Лабазову с уважением и почтением, Пахтин понял, как надо следует оценивать его возвращение в Москву. Отмечая подобное хамелеонство части российской интеллигенции, Герцен писал: «У нас тот же человек готов наивно либеральничать с либералом, прикинуться легитимистом, и это без всяких задних мыслей, просто из учтивости и из кокетства; бугор de l’approbativite{франц. — желание получить одобрение} сильно развит в нашем черепе».

Страх прослыть дураком или некомпетентным, который, как следует из сказки Г.Х. Андерсена, заставил жителей целого королевства поверить в красоту несуществующего платья короля, парализовал слушателей невежественных баек о Сталине. Только, в отличие от сказки Андерсена, слушателей убеждали, что король — был постыдно гол, аего видимые достоинства — это иллюзия, в которую верят лишь дураки. Поддержание веры в антисталинские бредни стало пропуском в общество лиц, считавших себя интеллигенцией, а сомнения в них осуждались как признак непорядочности. Некритический подход «грубой и примитивной лжи углублял духовную деградацию людей и расширял ее масштабы. По сути антисталинизм стал устойчивым психическим заболеванием, охватившим определенные круги интеллигенции.

В то же время в этом безумии была своя последовательность. Перечеркнувшее положительные деяния Сталина и превратив его в олицетворение вселенского зла, авторы баек весьма логично объявляли порочными и его действия по возрождению исторических связей России с прошлым. Обстоятельства восстановления патриаршества в России излагались в нарочито издевательском тоне как по отношению к Сталину, так и к священнослужителям. Сама констатация неоспоримого факта об интересе Сталина к истории России звучала для авторов баек как обвинение: «Сталин интересовался историей России и особенно теми эпохами, когда правители любой ценой стремились к усилению власти и развитию государственности, царствование Ивана IV, Петра I, Николая I… Классовый принцип был заменен национальным. Сталин стал императором всея Руси».

Чем же была Русь для сочинителей антисталинских историй и их постоянных слушателей? Этому было посвящено мини-эссе под названием «Исторические факторы». Эссе содержит длинный перечень отрицательных исторических и природных факторов, породивших «ужасную» страну: «Века татарского ига, относительно Европы более суровая природа, мрачная и кровавая бесчеловечность Ивана Грозного и других российских деспотов, три сотни лет царствования дома Романовых, петровское творение прогресса». Все это, по мнению творцов эссе, создало «укорененное в социальном бытии России противоречие личной жизни человека и державности». Кажется, что авторы в духе писателя Кармазинова из романа «Бесы» стремились изобразить «банкротство России во всех отношениях перед великими умами Европы» и высмеивали тысячелетнюю историю «беспорядка и бестолковщины».

Помимо прочего, оценки Сталина и России обнажали вопиющее незнание отечественной истории и воскрешали стенания дореволюционной российской интеллигенции об «отсталости» России от «передовой» Европы. Для истолкования правления Сталина нередко использовались аналогии с оценками правления Ивана Грозного в художественной литературе и фольклоре. При этом не замечалось, что жестокости царя Ивана IV происходили в тот же XVI век, который прославился жестокими массовыми казнями и в других странах. В том же веке в Великобритании при короле Генрихе VIII были казнены сотни тысяч англичан «за бродяжничество», испанский герцог Альба залил кровью Фландрию, при испанском короле Филиппе II безжалостно сжигали на кострах десятки тысяч «еретиков», а за одну Варфоломеевскую ночь во Франции было уничтожено больше гугенотов, чем за все казни, совершенные по приказу Ивана Грозного.

Народное сознание страны изображалось как ущербное, сложившееся под давлением тяжелых обстоятельств. В «Сталиниаде» утверждалось: «Национальная ущемленность многих больших и малых народов России, вырвавшаяся наружу» в годы правления Сталина, «использование органов безопасности в целях поддержания личной. власти, слившись в воедино в сталинском мышлении, характере и типе властвования, сформировали ту державную традицию, тот несчастливый образ жизни и тот тип государственности вопреки личности, которые и определили жизнь России в XX веке, фигуру Сталина и особенности созданного им режима».

Для посрамления народа, любившего Сталина, использовали даже известную древнюю историю про казнь Яна Гуса и старушку, бросившую вязанку хвороста в костер инквизиции. Теперь история венчалась притянутой за уши сентенцией: «В этой вязанке хвороста увязаны в пучок все проблемы взаимоотношений народа, интеллигенции и власти в сталинскую эпоху. Отечественная интеллигенция сгорала на костре сталинских репрессий, и обманутый пропагандой народ в святой простоте подбрасывал в этот костер хворост». Отождествляя себя со всей интеллигенцией и окружив себя ореолом героического мученичества, авторы баек и их распространители недвусмысленно противопоставляли себя не только Сталину, но и всему советскому народу.

Глава 10

Stalin made in the USA

События политической и общественной жизни в нашей стране не проходили мимо внимания нашего главного противника на международной арене — Соединенных Штатов Америки. К началу «холодной войны» в США при активной помощи государства была создана разветвленная сеть советологических центров. Изучая текущую жизнь СССР и его историю, американские советологи сталкивались как с объективными, так и с субъективными трудностями. Им были недоступны архивы советских государственных и партийных учреждений. Они имели довольно ограниченные возможности для встреч и бесед с советскими людьми, особенно с теми, кто имел отношение к принятию государственных решений.

Однако эти трудности успешно преодолевались. Советологи старательно анализировали литературу и периодику, проводили социологические опросы эмигрантов из СССР и даже американских туристов, посетивших нашу страну, и готовили на этой основе аналитические материалы о настроениях советских людей, то в виде фундаментальных трудов, то в виде регулярно публикуемых сводок.

На помощь советологам пришло и американское государство. Хотя, в отличие от СССР, в США не существовало единой системы научно-исследовательских институтов, изучавших международные вопросы, деятельность самых различных независимых научных центров, существовавших главным образом при американских университетах, координировалась специальным Советом. В его состав входили представители Государственного департамента, Министерства обороны и ЦРУ. Через посредство Совета направлялись государственные средства на изучение тех или иных проблем СССР и проводились сотни всевозможных семинаров, конференций, которые обсуждали самые различные стороны советской жизни. Это позволяло объединять и направлять усилия независимых научных центров и даже отдельных ученых, изучавших нашу страну.

Достаточно ознакомиться с тематикой семинаров, которые состоялись лишь за один 1983 год и лишь в одном советологическом центре США — столичном Вильсоновском центре при Институте Джорджа Кеннана, чтобы понять, насколько широк был диапазон этих исследований: «Этнонационализм и политическая стабильность в СССР», «Этническая теория и политика в СССР: различия в языках, теориях, выводах», «Советская мусульманская интеллигенция», «Жизнь и социальные условия в Советском Таджикистане», «Политика в отношении религии на Украине», «Отношения между писателями и правительством в СССР» и та.

Государственная опека над советологией и ее государственное субсидирование привели к тому, что эта наука обрела политизированную направленность, С одной Стороны, американскому государству нужны были максимально достоверные сведения о нашей стране. С другой стороны, изучение СССР позволяло решать важные пропагандистские задачи, необходимые для американской экономики. Эту сторону советологии отчасти раскрыл известный американский экономист Джон Гэлбрайт; «Капиталистическая экономика страдает от ограниченного рынка. Расходы на вооружение… вносят необходимую коррективу». Как указал Гэлбрайт, «фантазия и создание образов играет важную роль в отношении между индустриальной системой и государством… Если создан образ нации, осажденной врагами, ответом будут капиталовложения, в вооружения».

Стремление создать страшный и отталкивающий образ врага проявлялось и в усилиях по дискредитации Сталина, особенно активизировавшихся после XX съезда КПСС. 23 апреля 1956 года на страницах журнала «Лайф» бывший видный работник ОГПУ-НКВД Александр Орлов (Лев Фельдбин), давно эмигрировавший на Запад, заявил, что его коллега по НКВД Штейн якобы еще в 1937 году обнаружил в архиве царской полиции папку с агентурными донесениями Иосифа Джугашвили заместителю директора Департамента полиции Виссарионову. Ссылаясь на рассказ тех, кто якобы знакомился с содержанием этой папки, А. Орлов утверждал, что Сталин был агентом полиции вместе с Р. Малиновским, но «решил устранить Малиновского со своего пути на секретной работе в Охранке» и написать письмо в полицию против этого провокатора. Орлов писал, будто на полях письма Сталина, направленного против Малиновского, «была начертана резолюция товарища министра внутренних дел, которая гласила примерно следующее: «Этот агент ради пользы дела должен быть сослан в Сибирь. Он напрашивается на это»… Несколько недель спустя Сталин был арестован вместе с другими большевиками в Санкт-Петербурге, по иронии судьбы попав в западню, которая была уготована ему Малиновским». Однако в подтверждение своих слов Орлов не смог привести какие-либо документы.

В том же номере журнала «Лайф» были опубликованы обвинения подобного рода против Сталина в публикации Исаака Дона Левина. Позже они более подробно были изложены в книге этого же автора «Величайший секрет Сталина», вышедшей в свет в 1956 году. Автор утверждал, что располагал документальными свидетельствами Сотрудничества Сталина с царской полицией. Согласно версии Левина, Сталин стал сотрудничать с полицией с 15 апреля 1906 года, когда был арестован в Тифлисе. Он якобы выдал расположение подпольной Авлабарской типографии РСДРП, которая в тот же день была разгромлена. За эту помощь полиции он тут же был не только отпущен на свободу, но и переправлен полицией в Стокгольм для участия в IV (Объединительном) съезде РСДРП. В подтверждение сотрудничества Сталина с полицией Левин приводил машинописное письмо, которое, по его словам, он получил в 1947 году от трех эмигрантов из России, проживавших после Октябрьской революции 1917 года в Китае. Вот его содержание:

« М.В.Д.

Заведывающий особым отделом Департамента полиции

12 июля 1913 года

2896

Совершенно секретно

Лично

Начальнику Енисейского Охранного отделения А.Ф. Железнякову.

[Штамп «Енисейское Охранное отделение»] [Входящий штамп Енисейского Охранного отделения: ] «Вх. № 65 23 июля 1913 года».

Милостивый Государь! Алексей Федорович!

Административно-высланный в Туруханский край Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 году, дал начальнику Тифлисского Губернского] ж[андармского] управления ценные агентурные сведения. В 1908 году н[ачальни]к Бакинского Охранного отделения получает от Сталина ряд сведений, а затем, по прибытии Сталина в Петербург, Сталин становится агентом Петербургского Охранного отделения.

Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочная.

После избрания Сталина в Центральный комитет партии в г. Праге Сталин, по возвращению в Петербург, стал в явную оппозицию правительству и совершенно прекратил связь с Охранкой.

Сообщаю, Милостивый Государь, об изложенном на предмет личных соображений при ведении Вами розыскной работы.

Примите уверения в совершенном к Вам почтении

[Подпись: ] Еремин».

Левин писал, что он не удовольствовался приобретением этого письма, но решил провести собственное расследование в 1950 году и для этого отправился в Западную Европу. В окрестностях Парижа он разыскал бывшего генерала жандармерии Александра Спиридовича. По словам Левина, генерал не только узнал подпись своего коллеги Еремина на письме, но даже презентовал ему серебряный графин с дарственной надписью от сослуживцев, среди которых была выгравирована подпись и Еремина. Генерал заверил Левина, что ему знаком и шрифт письма и высказал мнение, что письмо было напечатано на машинке типа «Ремингтон» или «Ундервуд», которые использовались в России до Первой мировой войны. А.И. Спиридович удостоверил и личность того, кому направлялось письмо, заявив, что «в США находятся несколько беженцев из Сибири, лично знавшие Железнякова».

К тому же Спиридович предложил Левину разыскать в Германии некоего офицера Охранного отделения, которого он знал по кличке «Николай Золотые очки». Генерал сказал, что после революции этот офицердолго жил в Берлине и служил пономарем в православной церкви под фамилией «Добролюбов». Генерал считал, что «Николай Золотые очки» «может быть, единственный, кто занимался проблемой отношений Сталина с Охранкой и, возмолсно, знал его лично». Левин подробно описал, как он съездил в Западный Берлин, нашел нужную церковь, священник которой ему сказал, что «Добролюбов» переехал в Висбаден. По словам Левина, приехав в этот город, он нашел на местном кладбище могилу Добролюбова и на этом исчерпал свои попытки найти живых свидетелей сотрудничества Сталина с царской полицией.

Утверждения И.Д. Левина были подвергнуты уничтожающей критике почти сразу же после выхода в свет его книги видным советологом Дэвидом Даллиным. В еженедельнике «Нью-Йорк таймс бук ревью» за 21 октября 1956 года он доказывал, почему «письмо Еремина», на котором держалась версия Левина, можно считать фальшивкой. Он обратил внимание на то, что письмо датировано 12 июля 1913 года, когда полковник Еремин уже не занимал пост в Санкт-Петербурге, а перешел на работу в Финляндию. Даллин указал, что полиция никогда не именовала революционеров по их партийным псевдонимам, а использование двойной фамилии «Джугашвили-Сталин» было бы необычным для полицейского документа. Даллин обращал внимание на то, что во всех полицейских документах, в том числе и относившихся к 1913 году, говорилось о «Джугашвили». Кроме того, в этих документах призывалось принять меры против его возможного побега. Вряд ли такие предупреждения рассылались бы, если бы речь шла об агенте полиции. Также известно, что впервые Джугашвили стал подписывать свои работы фамилией «Сталин» лишь с начала 1913 года, в то время как в письме утверждалось, что «Джугашвили-Сталин» сотрудничал с полицией с 1908 года. (Пытаясь оправдаться, Левин, вопреки фактам, уверял, что Сталин подписывался этим псевдонимом за два года до «письма Еремина».)

Совершенно абсурдным было, по оценке Даллина, и «заявление» Еремина о том, что полицейский агент разорвал связь с полицией и стал революционером. При этом Даллин обращал внимание на то, что Левин «не пытается объяснить, каким образом полицейский шпик поразительным образом превратился в революционера и почему полиция не помешала такому развитию событий».

Будучи знакомым с множеством подобных фальшивок, Д. Даллин предположил, что «письмо Еремина» было, скорее всего, сфабриковано на Дальнем Востоке в среде харбинской эмиграции: «Изготовитель фальшивки, вероятно, был человеком, лично связанным с российской полицией и владевшим образцами официальных писем и подписей. В остальном же он был человеком не слишком искусным и не обремененным глубокими историческими познаниями». Опыт Д. Даллина подсказывал ему, что на подобные фабрикации шли «обычно люди, испытывавшие сильные финансовые трудности, и стремившиеся быстро заработать йены или марки, не обладая достаточными знаниями или временем для проведения исторического исследования, чтобы сделать их документы более правдоподобными».

К мнению Д. Даллина присоединились и многие авторы известных тогда биографий Сталина на Западе, такие как Бертрам Вольф и Борис Суварин. Доказывая поддельный характер «письма Еремина», Г. Аронсон в журнале «Нью Лидер» от 20 августа 1956 года писал: «Стиль документа противоречит тому, который обычно использовался в царском департаменте полиции. Например, в этом предполагаемом официальном документе приставка «Санкт» опущена в слове Санкт-Петербург, что было немыслимо в 1913 году. Более того, Сталин упоминается не только его подлинным именем — Джугашвили, но также псевдонимом — Сталин, хотя он принял его только недавно, что не было широко известно, В те дни Сталин был известен в подпольных кругах, как… Коба, Иванович и Васильев, а не Сталин. В документе Сталин фигурирует как «агент», в то время как агенты Охранки на самом деле назывались «секретными сотрудниками». Наконец, Сталин подается как член Центрального комитета партии, не уточняя какой партии. В 1913 году в царской России существовали ряд партий социалистических и иных, на легальной и полулегальной основе».

Вскоре появилось еще одно опровержение версии Левина и его «документа». Сотрудник Нью-Йоркского университета штата Нью-Йорк М. Титтел, который специализировался на изучении машинописных шрифтов, без труда установил, что «письмо Еремина» не было отпечатано на машинках «Ремингтон» и «Ундервуд», а на машинке «Адлер» германского производства, на которой стали применять русский шрифт лишь в 1912 году. Однако, так как шрифт «письма» был изношен и разбит, то Титтел пришел к выводу, что текст был написан значительно позже. Знакомство Титтела в Хельсинки, где до революции служил Еремин, с документами, подписанными им, убедило его и финских графологов, что подпись Еремина не похожа на ту, что венчает письмо, представленное Левиным.

Приехав в Западный Берлин и посетив церковь, в которой якобы служил «Николай Золотые очки», Титтел побеседовал с отцом Сергием и отцом Михаилом, которые заверили американца, что в их церкви никогда не было пономаря «Добролюбова», ни кого-либо, соответствующего описаниям Спиридовича. Поиски на кладбище Висбадена не позволили «найти никаких следов Добролюбова». Расследование Титтела поставило под сомнение добросовестность Левина как исследователя, реальность его встречи со Спиридовичем и подлинность серебряного графина. (Правда, Левин пытался оправдаться, сообщая, что на висбаденском кладбище похоронен некий «Добровольский», а это, мол, у русских в сущности одно и то же, что и «Добролюбов».)

Казалось бы, фальшивка Левина была разоблачена. Однако в борьбе против Сталина даже добросовестные исследователи готовы были пожертвовать профессиональной этикой. Поразительным образом уничтожив версию Левина буквально «на корню», Д. Даллин не считал необходимым отказаться от ее использования в дальнейшем и он писал в заключение своей рецензии: «В отношении Сталина все сгодится и чем грязнее подозрение, тем больше оснований, что оно окажется правдивым». На деле «правдивость» означала лишь внешнее правдоподобие «грязного подозрения», достигавшееся с помощью приемов грязной пропаганды. Творцы антисталинской пропаганды исходили из того, что нельзя прибегать к фальшивкам, которые легко разоблачить. Однако это не означало, что они не были готовы прибегать к такому искажению истины, которое не так легко поддавалось разоблачению и не вызывало недоверия у читателей. Такое освещение фигуры Сталина отвечало задачам внешней политики США.

Внешнеполитические стратеги США всячески поощряли изучение жизни и деятельности Сталина. Беседуя с советскими участниками Пагуошской конференции в конце 60-х годов, известный враг нашей страны Збигнев Бжезинский поведал им об этих советологических исследованиях, сказав: «Восстанавливается каждый день, прожитый Сталиным».

Характерно, что в своих вводных замечаниях перед началом своих книг, в которых выражалась признательность тем, кто помог им в работе над биографиями, Р. Таккер («Сталин как революционер»), Адам Улам («Сталин. Человек и его эра»), а также английский автор Эдвард Смит («Молодой Сталин. Ранние годы неуловимого революционера») спешили выразить признательность Джорджу Кеннану. Хотя последний был историком, но не следует забывать, что, прежде всего, он был видным американским дипломатом, сыгравшим решающую роль в развязывании «холодной войны». В своей телеграмме из 8 тысяч слов, направленной в начале 1946 года из Москвы в Вашингтон, советник американского посольства Джордж Кеннан, искажая историю нашей страны как дореволюционную, так и советскую, писал о якобы извечной непримиримости России к Западу и ее извечной агрессивности. «Главным элементом любой политики США по отношению к СССР, — призывал. Кеннан, — должно быть долговременное, терпеливое, но твердое и бдительное сдерживание русских экспансионистских тенденций». Сформулированная Кеннаном «доктрина сдерживания» была положена в основу внешней политики США с начала 1946 года. В дальнейшем же Кеннан стал «крестным отцом» американского и даже всего англосаксонского сталиноведения. Следует также учесть, что Роберт Таккер был сам профессиональным американским дипломатом, а Эдвард Смит — профессиональным английским разведчиком.

Ориентируясь, прежде всего, на отечественную аудиторию, американские авторы исходили из тех представлений о мире и жизни других стран, которые сложились у среднего американского читателя историко-политической литературы. А поскольку со времен создания Соединенных Штатов средний американец убежден в извечном противостоянии своей «демократической» державы «тираниям», существующим или существовавшим в других странах мира, то образ Сталина вписывался в канонические представления о «тиране», на которых были воспитаны многие поколення американцев. Поэтому аннотация к книге Роберта С. Таккера «Сталин как революционер», помещенная на суперобложке, открывалась словами: «То, что Сталин был одним из величайших тиранов в истории, стало ясно еще при его жизни и стало пользоваться широким признанием через 20 лет после его смерти». В предисловии к своей книге, опубликованной в 1973 году, ее автор писал: «Поток разоблачений из России после смерти Сталина в 1953 году не оставляет никаких сомнений в том, что он войдет в историю как олицетворение тирании. Эти разоблачения делают неопровержимым утверждение о том, что он был диктаторской личностью». Аналогичным образом оценивали Сталина и другие американские авторы его биографий.

В то же время незнакомство значительной части американской аудитории со многими краями за пределами США вынуждало авторов биографий Сталина давать краткие пояснения относительно России и Грузии. Так, в своем труде «Сталин как революционер. 1879–1929» Роберт Таккер открывал главу, посвященную первым годам жизни Сталина, длинной цитатой из книги князя В. Багратиона «Географическое описание Грузии», написанной в конце XVIII века. В ней говорилось, что грузины — «упорны в бою, любители оружия, гордые и дерзкие. Они настолько любят личную славу, что готовы пожертвовать своей родиной или своим владыкой ради личного успеха. Они гостеприимны, приветливы. Если собираются два или три грузина, они быстро найдут возможность весело провести время. Они щедры и даже расточительны по отношению к своей и чужой собственности. Они никогда не думают о накоплении богатства… Они проявляют преданность по отношению друг к другу и оказывают поддержку друзьям, они помнят добро и обязательно за добро платят добром, но будут стараться отомстить обидчику. Они быстро переходят от одного настроения к другому. Они упрямы, честолюбивы, склонны к лести и обидчивы». Видимо, предполагалось, что этот перечень противоречивых качеств, названных грузинским князем почти два столетия назад, в какой-то степени помогал читателю понять образ мысли и жизни Сталина.

Однако вскоре Таккер поспешил подчеркнуть, что Сталин утратил эти в целом привлекательные качества грузин, так как демонстративно отвернулся от своей родины. Онутверждал, что постепенно у Сталина развилась «определенная враждебность по отношению к Грузии». Объясняя такую перемену, которая якобы произошла в сознании Сталина, Таккер считал, что, по мнению Сталина, Грузия в ходе своей истории постоянно терпела поражения, а Россия постоянно побеждала. Поэтому, полагал Таккер, Сталин «активно отверг… свою принадлежность к Грузии… Это означало переход Джугашвили от побежденной стороны к победителю». При этом Таккер ссылался на высказывание Сталина на XII съезде партии о «маленькой советской территории, именуемой Грузией». Грубо искажая подлинные чувства Сталина к своей родине, Таккер подгонял характеристику сына грузинского народа под привычный для рядового американца образ диктатора, попирающего любые человеческие чувства в угоду властолюбию.

Пригодились Таккеру и воспоминания бывшего одноклассника Сталина Ирамешвнли. По его словам, юный Сталин «был бесчувственен по отношению к живым существам, его не трогали радости и горе его одноклассников, он никогда не плакал. Он хотел лишь одного — побеждать и внушать страх». В последующем эти заявления Ирамешвнли использовали американский исследователь и профессиональный дипломат Роберт Таккер в своей книге «Сталин как революционер» и английский историк Алан Баллок в своей книге «Гитлер и Сталин. Параллельные биографии».

Не обремененный глубокими познаниями об истории внутриполитической борьбы в России и Грузии, американский читатель мог не придать значения тому обстоятельству, что, в отличие от своего соученика, Иосиф Ирамешвнли стал меньшевиком и эмигрировал из Грузии после установления там Советской власти, когда Сталин стал одним из руководителей Советского правительства. Не имело большого значения для американского читателя и то обстоятельство, что книга Ирамешвили вышла в свет в Германии в 1932 году, когда. Сталин уже несколько лет был фактическим полновластным правителем СССР, а Веймарскую республику сотрясал глубочайший экономический и острый политический кризис. Пользовавшаяся поддержкой СССР Коммунистическая партия Германии во главе с Эрнстом Тельманом подвергалась в это время травле не только со стороны нацистов, но и подавляющего большинства других политических партий страны. Кампания против германских коммунистов постоянно подкреплялась антисоветской пропагандой, одним из главных объектов которой был руководитель СССР — Сталин. Как вспоминал мой отец, проходивший в 1932–34 годах производственную практику на заводах Круппа в Германии, в ту пору на стенах домов в Германии можно было увидеть плакаты, на которых изображались жертвы голода в СССР, устрашающие физиономии красных комиссаров и карикатурные изображения Сталина. Антисоветская истерия сопровождала приход нацистов к власти, запреет компартии, а затем и других политических партий. Поэтому выход книги Ирамешвилн за несколько месяцев до прихода Гитлера к власти можно рассматривать как часть пропагандистского обеспечения нацистского переворота. Эти обстоятельства, позволявшие увидеть конъюнктурный характер замечаний Ирамешвили или, по крайней мере, его желание свести счеты со своим политическим врагом, не были знакомы американским читателям.

Зато американские читатели неплохо разбирались в психоаналитических интерпретациях человеческих характеров и с готовностью принимали объяснения поведения политического руководителя на основе произвольного истолкования его отношения к своим родителям в детстве. Весьма произвольно и упрощенно истолковывая отношения внутри семьи Сталина, Таккер утверждал, что «победа над сердцем матери» породила в Сталине «самообожание», развила в нем «чувство победителя», а также «уверенность в успехе». Однако вряд ли любовь матери к сыну является настолько редким явлением в жизни людей, что это приводит к «успехам» и «победам» сталинского масштаба. Кроме того, Таккер обходит то обстоятельство, что любовь Екатерины к сыну не была слепой и не мешала ей быть строгой к нему и порой сурово его наказывать.

Рассказ о пребывании Сталина в училище и семинарии православной церкви также усиливал у многих американских читателей предубеждение к человеку из чужой им церкви. Существенным недостатком семинарии, по мнению А. У лама, было также то обстоятельство, что в ней «не было возможностей для общения с семьями из более культурных слоев общества. Большинство студентов были грузинами; здесь было лишь немного русских и армян из обедневшихсредних классов или крестьян. Там не было возможности познакомиться и развить дружеские отношения с евреем или католиком, расширить свой кругозор и подумать о других предметах, кроме стремления к выдвижению или борьбы против угнетения, научиться терпимости не через Приобщение к политической философии, а благодаря личному опыту».,А. Улам сожалел, что пребывание в семинарии не «могло развить у деревенского паренька утонченные манеры, любовь к женскому обществу и легкость общения с женщинами». Улам уверял, что «русская православная церковь и полувосточный характер Грузии пропитаны мужским шовинизмом», и замечал, что отсутствие утонченных манер проявились затем в «ночных банкетах на даче Сталина».

Кроме того, Адам Улам подчеркивал, что в семинарии не было курсов естественных наук и не изучались современные иностранные языки. Из этого обстоятельства Улам делал два вывода. Во-первых, он считал, что из-за этого «в ходе своей революционной учебы Сталин никогда не смог добиться понимания немецкой мысли в той степени, в какой это было необходимо для будущего марксистского руководителя». Во-вторых, «нехватка подготовки в предметах, позволявших освоить научный метод мышления, а также отсутствие математики, несомненно способствовало его обскурантизму и отрицанию им чистой научной теории, что нанесло огромный ущерб советской науке и советским ученым».

Разумеется, семинария могла дать Сталину лишь то, что она могла дать скорее всего, и для него было бы лучше, если бы он имел возможность получить более углубленное и современное образование по ряду, предметов. В то же время тенденциозность и ошибочность замечаний Улама и многих подобных комментариев по поводу семинарского обучения Сталина в значительной степени объясняются не только враждебностью их авторов к Сталину но и их отчужденным отношением к православной церкви. Многие из этих авторов, будучи протестантами, католиками или иудеями, видели в православии лишь византийскую ветвь христианства, отставшую в своем развитии вследствие догматизма и консерватизма.

Кроме того, сводя образование Сталина лишь к программе его обучения в семинарии, западные авторы игнорировали то обстоятельство, что многие пробелы в своих знаниях Сталин компенсировал самообразованием и поглощением самой разнообразной информации. Говорить об «отрицании» Сталиным научной теории нелепо. Впрочем, американские биографы Сталина старались избегать многих примитивных измышлений, к которым прибегал Троцкий. Так, А. Улам решительно опровергал мнение Троцкого, который, по его словам, «изображал Сталина почти как неграмотного человека». Подобные заявления, подчеркивал А. Улам, «игнорировали то обстоятельство, что семинария дала ему немалые знания: он должен был изучать латынь, греческий, церковнославянский, а также русскую историю и литературу».

И все же в своих критических оценках Тифлисской семинарии англосаксонские биографы Сталина противопоставляли сложившиеся у них и их читателей представления об обычном для англо-американского государственного деятеля пребывании в элитарном учебном заведении. Нет сомнения в том, что помимо замечательных условий для получения образования здесь всегда существовали большие возможности для общения, знакомств друг с другом, а стало быть, для установления связей и освоения стиля разговора и манер поведения, которые потом становились необходимы студентам в обществе.

Однако помимо сомнительности замечаний о том, что, находясь в обществе грузин, «обедневших армян и русских» и не развивая «дружеских отношений с евреем или католиком», Сталин закрывал себе путь к культуре и ограничивал свой кругозор, столь же сомнительны и утверждения о якобы сохранившемся у Сталина на всю жизнь неумении вести себя с людьми иного социального круга. Подавляющее большинство людей, в том числе иностранцев, встречавшихся со Сталиным, отмечали его умение не только вести себя с людьми из разных слоев общества, но и очаровывать их. Несмотря на отказ от грубых передержек в характеристике Сталина, американские и другие западные авторы, сотрудничавшие с ними, старались очернить Сталина.

В своей книге «Юный Сталин» Э. Смит попытался реанимировать версию о сотрудничестве Сталина с полицией. Как отмечал A.B. Островский в своей книге «Кто стоял за спиной Сталина?», «отказавшись от использования «письма Еремина», Э. Смит выдвинул некоторые «новые аргументы» в пользу версии о связях И. В. Сталина с охранкой. Так, обратив внимание на то, что в 1906 г. в протоколах IV (Стокгольмского) съезда РСДРП И.В. Сталин фигурирует под фамилией Иванович, а в стокгольмской гостинице он проживал под фамилией Виссарионович, Э. Смит сделал вывод, что в Стокгольме И.В. Сталин жил по паспорту, выданному ему не партией, а Департаментом полиции. Смехотворность этого «открытия», сделанного бывшим разведчиком, поражает. Иванович — это партийный псевдоним, а Виссарионович — фамилия для легального проживания. Но даже если бы было установлено, что И.В. Сталин имел два паспорта на обе названные выше фамилии, полицейское происхождение одного из них требовало бы доказательств, которые в книге Э. Смита отсутствуют».

Островский далее писал: «Столь же «убедительно» и другое его «научное открытие». Исходя из того, что в 1909 г. из сольвычегодской ссылки И. Джугашвили бежал в июне, а паспорт, с которым его задержали в 1910 г., был выдан в мае 1909 г., Э. Смит тоже сделал вывод о полицейском происхождении этого документа. Между тем, если И.В. Сталин использовал чужой паспорт, он мог быть выдан в любое время. Любую дату можно было поставить в паспорте и в том случае, если он является фальшивым».

Кроме того, ссылаясь на то, чтр после своего исключения из семинарии Сталин некоторое время находился без работы, Э. Смит предположил, что в это время жандармерия могла завербовать его. Вопреки фактам, Смит утверждал, что с мая по декабрь 1899 года Сталин не скитался по домам своих друзей, а находился в некоем тайном полицейском заведении, в котором его обучили, как стать агентом полиции. Однако с таким же успехом можно утверждать, что Сталин провел эти полгода в тибетской Шамбале или обучался в германской разведшколе. Никаких данных у Смита для обоснования своего предположения не было, вероятно, за исключением страстного желания скомпрометировать Сталина.

В то же время, отдавая должное силе своего противника, советологи, как правило, не следовали распространенной среди либеральной интеллигенции нашей страны моде оглуплять Сталина. Отвергли Улам, Таккер и ряд других советологов попытки Троцкого принизить роль Сталина как видного деятеля революционного подполья и автора самостоятельных теоретических работ. Оценивая работы Сталина по национальному вопросу, Адам Улам писал: «Создается впечатление, что они были сделаны начитанным человеком, который высказывал разумные суждения». Вопреки измышлениям Троцкого о «серости Сталина», которые повторялись в байках либеральной интеллигенции, советологи, как правило, отдавали должное и способностям Сталина как государственного деятеля.

Опровергли американские авторы биографий Сталина и многие фантастические россказни о «злодействах» Сталина. Так, Адам Улам привел убедительные доказательства абсурдности обвинений Сталина в причастности к смерти Фрунзе на операционном столе и убийству Кирова.

Решительно отвергая утверждения Троцкого и других оппозиционеров, которые заявляли, что Сталин пришел к власти с помощью злодейских интриг, к которым они, «честные революционеры», были неспособны, многие американские специалисты по советской истории указывали, что приход Сталина к власти объяснялся тем, что его программа была более привлекательной для правящего слоя советского общества, чем программы, предложенные Троцким, Зиновьевым и Бухариным. Заявляя, что подавляющее число видных партийных руководителей поддерживало Сталина, С. Коэн писал: «Представляется очевидным, что они поступили так не из-за его бюрократической власти, которой он обладал, сколько потому что они предпочитали его руководство и его политику». Соглашаясь с этим мнением, Джерри Хаф утверждал, что «программа индустриализации, предложенная Сталиным, была привлекательна для растущего числа хозяйственных руководителей в составе Центрального комитета».

В частных беседах с советскими людьми советологи вспоминали о том времени, когда И.В. Сталин вместе с Ф.Д. Рузвельтом и У. Черчиллем возглавлял антигитлеровскую коалицию. Они не могли игнорировать высокие оценки лидеров США и Великобритании, высказанные ими в отношении Сталина. Беседуя с советским критиком Овчарен ко, Алекс де Джонг утверждал: «Ни французская революция, ни Наполеон, ни кто другой не сделали столько, сколько сделал он. Ведь и после 1917 года Россия долго не менялась. А он действительно преобразовывал ее, поставил на путь, по которому она шла сорок лет, да, пожалуй, идет и до сих пор. Во-вторых, считаю, что с его именем неразрывно связано существование нас всех. Победи Гитлер СССР, уже не было бы русских. Но не было бы уже и французов, англичан, американцев. Как хотите, он гениален еще и потому, что сумел сделать в годы последней мировой войны своими союзниками и англичан, и американцев, и французов. Сталин сумел и Черчилля, и Рузвельта заставить следовать линии, начертанной им».

Однако, отвергая примитивные попытки оглупить Сталина, изобразив его заурядным негодяем, и даже отдавая должное его сильным сторонам, советологи в своих трудах не упускали из виду своей главной цели: изобразить его и возглавлявшуюся им страну как лютых врагов человечества. Сталин должен был отвечать представлениям об умном «диктаторе», который возглавлял мощный «тоталитарный» режим, глубоко чуждый «свободным» и «демократическим» странам Запада, а потому смертельно опасный для всего мира, который, по мысли этих авторов, неминуемо должен был принять безоговорочно западную модель развития.

Стремясь убедить своих читателей в сходстве Советской страны с фашистскими режимами, советологи старались изобразить советско-германский договор о ненападении 1939 года как сговор «тоталитарных держав». В то же время они обходили обстоятельства Мюнхенской сделки 1938 года и других попыток Запада направить агрессию Германии против СССР. Американские авторы книг о Сталине и его времени старались возложить на СССР ответственность за развязывание «холодной войны», обходя факт появления атомного оружия у США, умалчивая об американской политике «атомного шантажа» и планах атомных бомбардировок Советской страны, разработанных в Пентагоне уже в конце 1945 года. В своих описаниях «советской угрозы» некоторые авторы теряли чувство меры и прибегали к фантазированию. Так, на страницах своей книги Алекс де Джонг («Сталин и создание Советского Союза») утверждал, что Сталин хотел повернуть Гольфстрим, чтобы заморозить Европу и обогреть Сибирь.

Реализм, который отчасти проявляли авторы в оценках Сталина, особенно в неофициальных беседах, изменял им. Прекрасно зная, что они говорят неправду, советологи следовали принципу: чем грязнее обвинение, выдвинутое против Сталина, тем оно прилипчивее, тем больше оно сгодится в «холодной войне». Сталин подгонялся под образ «Большого Брата» из популярного антиутопического романа Джорджа Орузлла «1984», к советская жизнь при Сталине выглядела как жалкое существование Смита и других героев этого романа, обитателей «Океании», живущих в атмосфере гнетущего страха перед арестами, пытками и казнями.

Американские авторы книг о Сталине охотно прибегали к крайне преувеличенным данным о жертвах репрессий. Большую роль в этом отношении сыграл работавший значительную часть времени в США в постоянном контакте с американскими советологами английский ученый Роберт Конквест. Пытаясь достичь наиболее впечатляющей цифры, Роберт Конквест в своей книге «Великий террор» использовал самые неожиданные метода, то приводя частный пример того, как сложилась жизнь арестованных за пособничество немецким оккупантам в Курске после отправки их в лагеря (утверждалось, что из 6000 осужденных в 1943 году к 1951 году остались в живых 60 человек), то ссылаясь на мысли героя рассказа А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», то на произвольные оценки числа жертв, сделанные А.П. Сахаровым («по крайней мере, от 10 до 15 миллионов погибло от пыток и казней, в лагерях для ссыльных кулаков… и в лагерях, где не было права переписки»). Все это позволило Р. Конквесту в своей книге «Великий террор» говорить о 20 миллионах, якобы погибших в лагерях и расстрелянных в годы правления Сталина, Впрочем, Конквест заявлял, что эту цифру «можно увеличить еще на 50 процентов».

Эти цифры жертв стали подобны количеству мощных пропагандистских боеприпасов, накопленных стратегами «холодной войны», перед началом активных боевых действий против Сталина. Очевидно, что появление книги «Архипелаг ГУЛАГ», в которой число жертв Сталина было доведено до 66 миллионов, позволило создать необходимый арсенал, который, Очевидно, удовлетворил руководителей операций «холодной войны». Объясняя суть своего метода, которым он пользовался при создании «Архипелага ГУЛАГа», Солженицын говорил: «Там, где научное исследование требовало бы сто фактов, двести — а у меня их два) три! И между ними бездна, прорыв. И вот этот мост, в которыйнужно бы уложить еще сто девяносто восемь фактов, — мы художественным прыжком делаем, образом, рассказом, иногда пословицей». Именно такими «прыжками» была преодолена пропасть между реальным весьма большим числом приговоренных за антисоветскую деятельность и неправдоподобно колоссальным числом жертв, названным А. И. Солженицыным. На самом деле за все годы советской власти по обвинению в «контрреволюционных государственных преступлениях» были вынесены приговоры 3 778 234 человекам; из них 789 098 человек были приговорены к расстрелу.

Преувеличенные сведения о числе репрессированных содержались и в книге Роя Медведем «К суду истории». Сын репрессированного комиссара РККА Рой Медведев, судя по названию своей книги, собирался возобновить суд над Сталиным, начатый Н.С. Хрущевым Целые главы этой книги представляли собой перечни партийных и советских руководителей, репрессированных в 30-х годах. Ответственность за их гибель Медведев целиком возлагал на Сталина. Книга Медведева была издана на Западе в 70-х годах и широко распространялась.

Значительно умножил количество жертв «сталинских репрессий» в широко публиковавшихся на Западе книгах A.B. Антонов-Овсеенко. Будучи сыном репрессированного в 1938 году бывшего члена первого Совегского правительства, а затем активного сторонника Троцкого, Антонов-Овсеенко в своих книгах («Портрет тирана», «Сталин без маски», «Театр Сталина») не скрывал своей жгучей ненависти к Сталину.

Подобные искажения фактических данных содержались и в других книгах о репрессиях сталинских лет, изданных в то время в США.

О том, что число репрессированных и казненных значительно преувеличивалось, свидетельствовали данные, приведенные в справке кандидата исторических наук А.Н. Дугина, представленной им для заседания Конституционного суда 7 июля 1992 года, на котором обсуждался вопрос о запрете Коммунистической партии в нашей стране. Справка Дугина была подготовлена на основе архивных материалов, включая архивы НКВД, МВД и ГУЛАГа. (Эту справку воспроизвел в своей книге «Поверженная держава» доктор социологических наук М.И. Кодин.)

Сопоставляя распространявшиеся в издававшихся в США книгах данные о репрессиях с подлинными, Дугин писал: «В 1930–1931 гг. раскулачены и выселены в спецпоселки 10–15 млн. крестьян (А. И. Солженицын, P.A. Медведев. Р. Конквест и др.)». На самом деле «в 1930–1931 гг., выселено в спецпоселки 1,6 млн. крестьян (ЦГАОР, фонд отдела спецпоселеиий, РЦХИНДИ — ф. 17 — документы Политбюро ЦК ВКП(б) и Комиссии А. А. Андреева)».

«В 1937–1938 гг. по политическим мотивам арестованы 5–7 млн. человек (С. Коэн, Р. Конквест, P.A. Медведев н др.)». На самом деле «за контрреволюционные преступления» в исправительно-трудовых лагерях находилось на 1.1. 1937–104 826 человек, на 1.1.1938–185 324 человека (ЦГАОР, фонд ГУЛАГа)».

«К высшей мере наказания (ВМН) приговорены 7–8 млн. человек (A.B. Антонов-Овсеенко, В.А. Чаликова и др.)». На самом деле «с 1921 по 1953 г., к ВМН приговорено (в т. ч. за воинские, общеуголовные преступления) 0,7 млн. человек (ЦГАОР, особая папка Н.С. Хрущева)».

«К концу 1939 года число заключенных увеличилось до 9–10 млн.». На самом деле «общее число заключенных в лагерях, колониях и тюрьмах на 1.1.1940 г. — 1 659 992 человека (ЦГАОР, фонд ГУЛАГа, фонд тюремного отдела (управления) НКВД)».

«В конце 30-х годов из мест заключения освобождались не более 1–2 % заключенных (А.И. Солженицын, P.A. Медведев и др.)». На самом деле «в 1937 г. из лагерей и колоний освобождено 32 % заключенных, в 1938–27 % (ЦГАОР, фонды ГУЛАГа и Верховного суда СССР)».

«В 1937–1950 гг. в лагерях ежегодно находилось 8–12 млн. человек. (Т… Клифф, Джувиллер, В.А. Чаликова и др.)». На самом деле «максимальное количество заключенных, в т. ч. и за общеуголовные преступления в лагерях, колониях находилось по состоянию на 1.1.1951—2 561 351 человек (ЦГАОР, фонд ГУЛАГа, фонд Прокуратуры СССР, фонд Верховного суда СССР)».

«Ежегодная смертность в лагерях достигала 10 %, общее количество погибших — 312 млн. человек (В.А. Чаликова и др.)», На самом деле «смертность в лагерях: 1939–3,29 %, 1945–0,46 %, 1946–0,16 %». (ЦГАОР, фонд НКВД — МВД)». «В 30-е — начале 50-х годов репрессиям подверглось 40–60 млн. советских людей (Р. Конквест, Т. Клифф, А.И. Солженицын и др.)». На самом деле «с 1921 по 1953 г. «за контрреволюционные преступления» (в т. ч. воинские) были осуждены 3,7 млн. человек (ЦГАОР, особая папка Н.С. Хрущева)».

Однако по всему миру распространялись искаженные данные о количестве репрессированных. Содержание «Архипелага ГУЛАГа» транслировалось западными радиостанциями на СССР по главам. Одновременно не прекращался поток радиопередач, посвященных бывшим заключенным в СССР. Книги и другие письменные материалы, в которых период пребывания Сталина у власти характеризовался исключительно как время массовых репрессий и казней, тайно переправлялись в СССР.

К концу 70-х годов американские советологи осознали, что «сталинский вопрос» может оказаться «ахиллесовой пятой» советского строя. Оценивая его значение, видный американский советолог Стивен Коэн писал: «Сталинский вопрос… имеет отношение ко всей советской и даже российской истории, пронизывает и заостряет современные политические вопросы… Сталинский вопрос запугивает как высшие, так и низшие слои общества, сеет распри среди руководителей, влияя на принимаемые ими политические решения, вызывает шумные споры в семьях, среди друзей, на общественных собраниях. Конфликт принимает самые разнообразные формы, от философской полемики до кулачного боя». Под влиянием таких оценок внешнеполитические стратеги США могли рассматривать историю сталинского времени как поле боя, на котором могли разыграться решающие сражения «холодной войны», а сфабрикованные ими образы Сталина в качестве эффективных орудий в этих сражениях. Эти сражения имели далеко идущие цели.

Советологи прекрасно сознавали, что, несмотря на хрущевские кампании по дискредитации Сталина, несмотря на ненависть к Сталину со стороны либеральной интеллигенции, уважение к нему сохраняется в советском народе. Они увидели в этом глубокие причины, объясняющие народные основы Советской страны. В своей книге Алекс де Джонг писал: «Сейчас среди водителей грузовых автомобилей и таксистов модно выставлять портреты Сталина в своих машинах…

Хотя «эксперты» объясняют их лишь протестом против слабости нынешнего руководства, на самом деле причина для этого проще: появление таких икон показывает наличие в великом русском народе устойчивой любви к «великому человеку» в их истории и возможно даже ностальгического желания возвращения к «старым добрым временам»… Сила сталинской иконы такова, что трудно себе представить, чтобы ее вновь не признали официальные власти. Эта икона воплощает самую суть советского представления о государстве».

Де Джонг писал: «Сталин не был одинок. Дело совсем не обстояло таким образом, будто злой человек управлял угнетенной страной. Он опирался на всенародную поддержку на любом уровне, потому что Сталина и его стиль управления любили; он по-настоящему был народным диктатором. Его партия следовала за ним, потому что видела в нем победителя. За ним шли, потому что видели в нем делового политика, на которого можно было положиться, в то время, когда стоял вопрос об их жизни или смерти. Он нравился населению страны, удовлетворив глубокие потребности, присущие их культуре… Он восстановил пуританские ценности старой Моековии, в которой каждый служил царю и государству, как только мог и умел, потому что такая служба была морально оправданной, а для сомнений, инакомыслия и бузотерства там не было места… Он взял на вооружение ту особую форму мессианского национализма, в соответствии с представлениями которого Москва являлась «третьим Римом»; такое восприятие позволяло русским ощущать свою особую историческую роль. Сталин превратил это чисто русское ощущение в острое осознание каждым советским человеком особой роли советского народа в мировой истории».

Фактически отвергая представление о том, что Сталин управлял людьми с помощью террора, де Джонг в заключение своей книги перечислял мотивы, которыми в первую очередь руководствовались советские люди, трудившиеся в годы правления Сталина: «Сталин создал систему, которая работала потому что люди были согласны работать на таких условиях. Они работали с охотой, трудясь во имя идеалов, или из ненависти к своим соседям, а иногда во имя любви. Более того, любовь к Сталину настолько глубока, что она пережила более тридцати лет официальной полу-опалы. Даже теперь дух Сталина неким мистическим образом ощущается».

Советологи осознавали, что сохранявшееся уважение к Сталину служит гарантией сохранения многих последствий созидательных дел советского народа, осуществленных в период пребывания Сталина у власти и под его непосредственным руководством. В своей биографии Сталина Адам Улам писал: «Человек, который создал этот мир, умер более чем двадцать лет назад. Его репутация была подвергнута нападкам, его тело было вынесено из Мавзолея, где оно лежало рядом с телом Ленина. Но по духу сегодняшняя Россия гораздо более сталинская, чем ленинская… Лишь когда советские люди смогут взглянуть на свое недавнее прошлое и признают, чем оно действительно было — да, конечно, трагическим и героическим, но во многих отношениях ужасным — тогда чары спадут и сталинская эра, наконец, закончится».

Советологи сознавали, что сохранявшаяся привязанность советского народа к Сталину означает, что советский народ сознает «свою особую историческую роль», «воплощает самую суть советского представления о государстве». А такие черты общественного сознания являлись препятствием на пути осуществления целей правителей США. Советологи видели свою задачу в том, чтобы разработать способы «освобождения» России от «сталинизма», а следовательно, от исторического сознания советских людей и от государственнических идей.

Образ Сталина, который фабриковался советологами, отвечал поставленной задаче: изобразить его бездушным деспотом, который руководит жестокой машиной страха и уничтожения непокорных. В то же время, заботясь о том, чтобы этот образ выглядел правдоподобным, американские стратеги «холодной войны» поощряли те публикации, которые позволяли бы увидеть в Сталине сильные человеческие черты.

Таким задачам отвечали, например, воспоминания Милована Джиласа «Беседы со Сталиным», переправленные им нелегально из Югославии и изданные в США. С одной стороны, Джилас отдавал должное уму Сталина, его эрудиции и проницательности. С другой стороны, уходя от серьезного анализа причин советско-югославского конфликта, Джилас сосредоточил внимание на резких высказываниях Сталина в ходе переговоров с лидерами Югославии и Болгарии и подробных описаниях застолий на даче Сталина, чтобы максимально подогнать образ Сталина под представления о жестоком и грубом диктаторе. Несмотря на то, что мелочность придирок к Сталину и явная раздраженность обиженного политика были очевидны, воспоминания Джиласа стали постоянно использоваться в советологических сочинениях для оценки личности Сталина и его политического курса.

Таким же образом изображался Сталин и в изданной в США книге «Хрущев вспоминает». С одной стороны, некоторые замечания Хрущева позволяли читателям оценить сильные стороны Сталина. С другой стороны, главное внимание было уделено хрущевским обвинениям Сталина в жестокости, подозрительности, коварстве. Эти обвинения постоянно перемежались замечаниями о бедственном положении советских людей. При этом Хрущев не раз упоминал о случаях людоедства в голодные годы. Все это лишь усиливало ощущение ужаса от Советской страны, возглавлявшейся Сталиным.

Этим же задачам отвечали и изданные в США воспоминания Светланы Аллилуевой, сбежавшей из СССР в 1966 году. (Есть основания предполагать, что побег Аллилуевой был умело спровоцирован западными спецслужбами и их «агентами влияния» в СССР, впоследствии также оказавшимися на Западе. К тому же до сих пор неизвестно, какой редакционной обработке подверглась книга Аллилуевой до ее публикации в иностранном издательстве.)

С одной стороны, в своей книге С. Аллилуева представила многие факты, которые никак не вписывались в распространенные среди столичной интеллигенции представления о мрачном и безумном тиране. Она рассказала о жизнелюбии Сталина, о его любви к детям, его участии в их играх. Она даже представила немало писем и записок Сталина, в которых он шутливо именовал себя «секретарем» «хозяйки» Светланы, а также свои письма, в которых она отдавала «приказы» своему отцу то повести ее в кино или театр, то одеть шубу по случаю наступления морозов.

С другой стороны, наиболее впечатляющим свидетельством о характере Сталина, приведенным Светланой, стал рассказ о том, как отец разрушил ее первую любовь и как жестоко он поступил с ее возлюбленным. Объясняя контекст этой любовной истории, Владимир Аллилуев в своей книге «Хроника одной семьи. Аллилуевы — Сталин» обратил внимание на условия, в которых росли дети Сталина, и на их окружение. Он отмечал, что Сталин, которому с конца 1932 года приходилось в одиночку заниматься воспитанием своих детей, «практически уже давно устранился от семейных забот, передоверив свои чада близким родственникам, и жизнь всей семьи знал неглубоко, не в деталях».

Об этом, в частности, свидетельствовало письмо преподавателя 2-й артиллерийской спецшколы в Москве В.В. Мартышина И.В. Сталину о плохой успеваемости и плохом поведении его сына Василия. В ответе В.В, Мартышину И.В. Сталин писал: «Василий — избалованный юноша средних способностей… Его избаловали всякие «кумы» и «кумушки», то и дело подчеркивающие, что он «сын Сталина», Я рад, что в Вашем лице нашелся хоть один уважающий себя преподаватель, который поступает с Василием, как со всеми, и требует от нахала подчинения общему режиму в школе. Василия портят директора, вроде упомянутого Бами, люди-тряпки, которым не место в школе, и если наглец-Василий не успел еще погубить себя, то это потому, что существуют в нашей стране кое-какие преподаватели, которые не дают спуску капризному барчуку». Сталин признавал: «К сожалению, сам я не имею возможности возиться с Василием. Но обещаю время от времени брать его за шиворот».

Как отмечал Владимир Аллилуев, для Сталина «в годы войны семья отодвигалась на совсем второстепенные позиции». После захвата немцами в плен сына Сталина Якова, военные старались держать другого его сына Василия в тылу, направив в Инспекцию ВВС.

В своей книге В. Аллилуев подробно описал нездоровую обстановку, которая сложилась в Зубалово, где жили дети Сталина и его другие родственники. По словам В. Аллилуева, «Василий познакомился с Каплером, а через него со многими деятелями литературы и искусства. В Зубалове начались гульбища и застолья, в них принимали участие А.Я. Каплер, Р, Кармен со своей красавицей женой Ниной», а также другие видные представители столичной интеллигенции. В атмосфере этих беспрерывных «гульбищ» и «застолий» «Василий сошелся с женой Р. Кармена, а у Светланы начался роман с Люсей — так звали Каплера».

Характеризуя личную жизнь лауреата Сталинской премии Алексея Каплера, Э. Радзинский, видимо, имел основания назвать его «главным сердцеедом столицы» и «плейбоем». Судя по воспоминаниям С. Аллилуевой, «главный сердцеед столицы» активно занялся «воспитанием» 16-летней дочери Сталина. По словам Аллилуевой, «он давал мне «взрослые» книги о любви, совершенно уверенный, что я все пойму».

Роман же Василия с Ниной Кармен сопровождался скандалами в Зубалово. А в это время, весной 1943 года, как писал Владимир Аллилуев, сын наркома Шахурина убил из трофейного «вальтера» дочку советского посла Уманского, а затем покончил жизнь самоубийством. Вскоре выяснилось, что дети Микояна, а также ряд других детей высокопоставленных лиц вели странную игру в подпольную фашистскую организацию, «фюрером» которой был сын Шахурина. Участники «подпольной организации» были подвергнуты аресту, а затем направлены на принудительные работы. (За год до этих событий сын Н.С. Хрущева Леонид после выхода из госпиталя весной 1942 года, оказавшись в пьяной компании, выстрелил по бутылке, поставленной на голову офицеру, и, промахнувшись, убил его. Дело Леонида рассматривал военный трибунал, ему грозил расстрел, но он был направлен на фронт.)

Узнав о скандалах в Зубалово, И.В. Сталин поручил Генеральному прокурору СССР разобраться в поведении Василия в отношении жены Р. Кармена. Василий получил 15 суток ареста, а 26 мая 1943 года И.В. Сталин как нарком обороны приказом снял В.И. Сталина с должности командира авиационного полка и запретил ему давать какие-либо командные посты «впредь до моего разрешения». Нарком обороны также приказывал: «Полку и бывшему командиру полка полковнику Сталину объявить, что полковник Сталин снимается с должности командира полка за пьянство и разгул и за то, что портит и развращает полк».

Лично вмешался Сталин и в отношения Алексея Каплера и своей дочери. Как вспоминала Светлана Аллилуева, Сталин неожиданно пришел в ее комнату, чтобы изъять письма и фотографии А. Каплера, объявил ей, что у того есть немало других женщин, и он, к тому же, является английским шпионом. По этому обвинению А. Каплер был арестован и сослан на пять лет в Воркуту.

Можно сокрушаться по поводу несправедливых обвинений в адрес А. Каплера, суровых наказаний, которым были подвергнуты он, дети А.И. Микояна и другие подростки, оскорблений, высказанных в адрес Светланы Аллилуевой. Однако вряд ли можно оценивать все эти события в отрыве от контекста тех лет. И.В. Сталин знал, что пока Василий, Светлана и дети других высокопоставленных родителей проводили время в гульбищах и пьянках, играли в «подпольные организации» во главе с «фюрерами», стреляли друг в друга из трофейных пистолетов, в стране шла война, которая уже унесла миллионы жизней. Стали» знал, что подавляющее большинство советских людей испытывали крайние материальные лишения, что миллионы людей на оккупированных землях превращены в рабов немецких хозяев, что сотни тысяч людей томятся в немецком плену, умирая от голода. Утверждалось, что Сталин отказался обменять своего родного сына Якова Джугашвили на фельдмаршала Паулюса, не желая делать для него исключение среди сотен тысяч советских военнопленных. Сталин постоянно получал сообщения о геройских подвигах советских людей. За несколько дней до скандала вокруг Каплера 23 февраля 1943 года рядовой Александр Матросов закрыл своей грудью амбразуру вражеского ДЗОТа. Указом Президиума Верховного Совета СССР A.M. Матросову было присвоено звание Героя Советского Союза, а приказом Сталина 254-му гвардейскому стрелковому полку было присвоено имя Матросова. За годы Великой Отечественной войны такие же подвиги совершили более 300 советских молодых воинов. Сталин знал, что Зоя Космодемьянская, многие партизаны, в том числе члены краснодонской «Молодой гвардии», которые шли на смерть с его именем и свято веря в него, были ровесниками Светланы Аллилуевой и детей членов Политбюро, избравших «фюреров» в качестве образцов для подражания. Поэтому вряд ли он мог легко простить подростков и взрослых дядей из советской богемы, которые вели разгульную жизнь в Зубалово в разгар Великой войны.

Однако С.И. Аллилуева в своей книге игнорировала и особенности ее окружения, и — главное — исторический контекст событий в ее жизни. Хотя книгу писала молодая женщина, блестяще окончившая исторический факультет МГУ и привлекавшаяся отцом к встречам с Черчиллем, руководителям и Югославии, членами Политбюро, можно подумать, что ее автором является особа, не имевшая ни малейшего представления о текущих делах советского государства и его истории. В книге Аллилуевой Сталин был представлен исключительно как отец своих детей, муж Надежды Аллилуевой, а его напряженнейшая государственная деятельность оставалась практически невидимой. Между тем самоотдача Сталина государственной работе была таковой, что бросалась в глаза даже советским людям тех лет, которые сами отдавали все свои силы во имя страны. Главный маршал авиации Голованов вспоминал о Сталине: «В его личной жизни не было чего-либо примечательного, особенного. Мне она казалось серой, бесцветной, видимо, потому, что в привычном нашем понимании ее у него просто не было».

Сосредоточив все внимание на том, чего почти не существовало, и закрыв глаза на самое главное в жизни Сталина, Светлана Аллилуева, хотела она того или нет, но превращала Сталина из государственного руководителя в рядового обывателя, о котором можно было судить исключительно по его личной жизни. И в этом была причина сильного воздействия книги на многих читателей, как на Западе, так и в нашей стране. Сталин становился удобным для понимания миллионов читателей, не обремененных знаниями ни истории, ни законов общественного развития и часто не желавших признавать значимость государственных дел. Более того, приводившиеся в книге примеры о жизнелюбии Сталина, о его любви к детям лишь создавали иллюзию психологической глубины портрета Сталина. По сути, книга Аллилуевой должна была подтвердить правильность главного вывода хрущевского доклада на XX съезде: главной причиной бед СССР был характер Сталина, который, по мнению Хрущева, был исключительно дурным. Свою книгу С. Аллилуева венчала осуждением тех, «кто добивался Добра средствами и методами зла». Читателя же подводили к выводу: человек, который не сумел сделать счастливыми членов своей семьи, не смог бы принести счастья и народам великой страны.

Опираясь на негативные характеристики Сталина в книгах Милована Джиласа, Никиты Хрущева, Светланы Аллилуевой, советологи стремились убедить читателей в бесчеловечности Сталина как личности, а заодно в бесчеловечности той общественной системы, которую возглавлял Сталин. И эти оценки отвечали целям «холодной войны», в ходе которой СССР изображался «империей зла». В то же время координаторы советологических исследований готовились превратить споры о Сталине, которые не прекращались в СССР, в крупномасштабную кампанию по разрушению нашей страны. Постоянное управление массовым сознанием американцев с помощью рекламы и пропаганды вооружило правящие классы США огромным опытом в осуществлении психологических операций и на международной арене. Особенность этой кампании на психологическом фронте «холодной войны» состояла в том, что она должна была быть проведена в искусственно созданном времени, в котором давно прошедшие события воспринимались как максимально приближенные к настоящему.

Стратеги «холодной войны» предлагали альтернативы сталинскому курсу, которые могли бы восторжествовать в СССР, если быв конце 20-х годов партию не возглавил Сталин. В конце 70-х годов Стивен Коэн предлагал «найти в советской истории до 1929 года вождей и программные идеи, представлявшие подлинно коммунистическую альтернативу Сталину и сталинизму». Для того, чтобы использовать эти фигуры и идеи в боях против Сталина, достаточно было разрешить применение слова «если» для описания необратимых исторических процессов. Именно таким образом Исаак Дейчер доказывал огромные возможности различных партийных оппозиций, существовавших в 20-е годы в СССР, для разгрома сталинизма: «Если бы троцкистская, зиновьевская, бухаринская оппозиции дожили до 50-х годов, то задача десталинизации выпала бы на их долю; они бы осуществили бы ее с честью, от всей души и последовательно».

Почему Троцкий, Бухарин и другие могли посмертно помочь американской внешней политике нанести удар по СССР в 80-е годы? Во-первых, борьба за восстановление «добрых имен» Троцкого, Бухарина и других, павших в борьбе против Сталина, позволяла нанести мощный удар по социалистическому лагерю и международному коммунистическому движению. Признание, что десятилетиями проклинаемые во всех просоветских коммунистических партиях мира лидеры партийных оппозиций 20-х годов были невинными жертвами Сталина, что идейная критикаэтих платформ была ошибочной, могло сокруши ть идеологические основы, с трудом скреплявшие и без того сотрясавшиеся от внутренних разногласий мировое коммунистическое движение и содружество просоветских социалистических стран.

Во-вторых, опора на Бухарина и особенно на Троцкого позволяла противопоставить сталинскому курсу на укрепление великой Советской державы их позицию, в соответствии с которой СССР должен был стать лишь базой грядущей мировой пролетарской революции. Пренебрежительные высказывания Троцкого и Бухарина о русской культуре, русском народе были известны на Западе. Их аргументы можно было бы вновь бросить на борьбу против русского патриотизма, изолировав его от советской традиции и даже объявив его врагом Советской страны. Посмертная победа Троцкого и Бухарина над Сталиным позволяла бы нанести мощный удар по патриотическим силам страны.

Объясняя выгоды опоры на Бухарина и его идей в намечавшейся кампании против Сталина, Стивен Коэн писал, что Бухарин «стал и поныне остается символом борьбы между реформаторами-антисталинистами и консерваторами-неосталинистами в коммунистическом мире — от Москвы до столиц еврокоммунизма». Рекламируя «бухаринскую альтернативу» Сталину, Коэн утверждал: «После десятилетий восточного деспотизма и сталинской бюрократии интернациональное мировоззрение и личное обаяние Бухарина представляются особенно привлекательными».

Активным апологетом другой, троцкистской альтернативы выступал в советологии Исаак Дейчер. Он рассматривал посмертное признание Советской страной правоты Троцкого как необходимое условие очищения марксизма, «оскверненного Матушкой Русью и превращенного в сталинизм». Такое «покаяние» помогло бы, по словам Дейчера, преодолеть ненависть Запада к России.

Добившись искусственного приближения условного прошлого к современным событиям, стратеги психологического фронта собирались перенести успешные действия против Сталина в реальное время и реальное политическое пространство. Доказывая большие потенциальные возможности бухаринской альтернативы в современной жизни.

С. Коэн писал: «Когда в какой-либо из стран Восточной Европы рсформаторы-антисталинисты становятся действенной силой (находятся они у власти или нет), там происходит возрождение идей и политических установок, сходных с бухаринскими… Реальный потенциал бухаринской альтернативы сегодня находится в самом Советском Союзе».

По мнению С. Коэна, главной силой «десталинизации» должны были выступить многие представители творческой и научной интеллигенции страны, связанные с ее правящими кругами, которых он именовал «реформаторами». Коэн и другие советологи перечисляли многие имена советских публицистов, журналистов, писателей, критиков, историков, экономистов, которые должны были сыграть видную роль в грядущих идейных боях против Сталина. Коэн подчеркивал особое значение «передовых» публикаций 60-х годов, написанных «реформаторами» Роем и Жоресом Медведевыми, А. Антоновым-Овсеенко, Ю. Карякиным, О. Лацисом, В. Чалидзе, Ю. Левадой, В. Лакшиным, А. Беком, Л. Копелевым, В. Аксеновым, Л. Карпинским, Г. Лисичкиным, Ф. Бурлацким, Е. Амбарцумовым. Коэн так определял главное направление их деятельности: «Реформаторы должны… критиковать наследие сталинизма практически во всех областях».

Помимо «реформаторов», за творчеством которых следили американские советологи, а также преследуемых властями диссидентов, включая Солженицына и Сахарова, произведения которых широко издавались в США, большое внимание исследовательских центров США было привлечено к правящей элите. Это исследовательское направление получило название «кремленология». Некоторые из «кремленологов» не ограничивались изучением деятелей Политбюро, а пытались исследовать и местное руководство. Видный советолог Джерри Хаф говорил мне, что у него дома имеются досье на 4 тысячи видных партийных и государственных деятелей СССР. Эти досье он Пополнял, регулярно читая почти все республиканские и областные газеты СССР.

В номере американского журнала «Проблемы коммунизма» за июль — август 1979 года Джерри Хаф опубликовал статью «Разрыв в поколениях и проблема преемственности Брежнева». Рассуждая о шансах тех или иных руководителей страны сменить Брежнева, Хаф исходил из вероятности того, что претендентами на пост станут Ю.В. Андропов, К.У. Черненко, В.В. Гришин и М.С. Горбачев. По мнению Хафа, наибольшие шансы имел самый молодой из них — секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев. Автор статьи видел в Горбачеве будущего реформатора. Но советолог затруднялся дать ответ, когда Горбачев придет к власти. То обстоятельство, что в советологических кругах уже с середины 1979 года было обращено внимание на Горбачева как на потенциального первого руководителя СССР, означало, что отныне каждый его шаг, а также каждое событие в жизни близких к нему людей становились предметом пристального внимания государственных служб США.

Между тем некоторые советологические прогнозы исходили из того, что в середине 80-х годов в СССР и сопредельных с ним странах произойдут большие потрясения. В США всемерно популяризировалась книга советского диссидента Андрея Амальрика «Доживет ли Советский Союз до 1984 года?» Амальрик исходил из того, что ожидавшаяся им война между СССР и Китаем вызовет волнения среди населения, которые будут подавляться войсками. А это, по его прогнозу, «обострит межнациональную вражду… резко усилит националистические тенденции среди нерусских народов Советского Союза, сначала в Прибалтике, на Кавказе и Украине, затем в Средней Азии и на Волге». Автор полагал, что «во многих случаях партийные руководители различных национальностей могут стать инициаторами таких тенденций». «Падение режима, — предвещал Амальрик, — произойдет примерно между 1980 и 1985 тодом». «Демократическое Движение, — по словам Амальрика, — будет не в состоянии взять контроль в свои руки и решить проблемы страны». В результате этого «власть перейдет в руки экстремистских элементов и групп, а страна начнет погружаться в анархию, насилие и острую межнациональную ненависть. Границы новых государств, которые станут возникать на территории бывшего Советского Союза, будет чрезвычайно трудно определить».

В другой популярной книге «Третья мировая война. Август 1985 года», написанной в 1978 году британскими генералами и подаренной премьер-министром Великобритании Джеймсом Каллагеном президенту США Джимми Картеру, речь шла также о событиях в середине 80-х годов. Многие события, описанные в книге, казались в 1978 году невероятными: распад Югославии и вооруженный конфликт между сербами и хорватами, в который вмешиваются силы НАТО и Варшавского пакта, военные действия на территории Германии, которые вызовут волнения в Германской Демократической Республике, подъем массового рабочего движения в Польше, парализующий всю страну, военные действия Ирана в Персидском заливе, демонстрация в Алма-Ате с требованием убрать «русские войска» из Казахстана и заявление правительства Казахстана о провозглашении независимости, заговор украинских националистов, атомный взрыв, поражающий территорию Белоруссии. Развязка событий, назначенных на август 1985 года, происходила вследствие государственного переворота в Кремле, жертвами которого становились члены Политбюро во главе с руководителем страны Воротниковым, распад СССР и крах советской системы.

Не ясно было, являлся ли этот перечень событий прогнозом или планом действий на 1985 год, но очевидно, что многие американские советологи исходили из того, что СССР и другие социалистические государства Европы, в которых они видели сохранявшееся наследие Сталина, должны были рухнуть в середине 80-х годов.

Часть 4

АНТИ-СТАЛИНСКОЕ ЦУНАМИ

Глава 11

Горбачевское пугало сталинизма

И вот наступил август 1985 года, который должен был, по прогнозу английских генералов, стать последним месяцем существования Советской власти. К этому времени Андрей Амальрик, предсказавший гибель СССР на 1984 год, уже давно погиб в автомобильной катастрофе в Испании. Премьер-министр Великобритании Джеймс Каллагеи и президент США Джимми Картер, зачитывавшиеся прогнозом британских генералов о разгроме СССР, уже покинули свои высокие посты. Война между СССР и КНР, предсказанная А. Амальриком, не началась. Не случилось и войны между странами Варшавского договора и НАТО. Воротников не стал главным руководителем СССР. Из других же прогнозов британских генералов к этому времени сбылось немногое. В районе Персидского залива началась кем-то умело спровоцированная кровопролитная война между Ираном и Ираком, но она не затронула СССР. А в Польше, словно по мановению волшебной палочки, летом 1980 года был создан многомиллионный профсоюз «Солидарность», парализовавший своими выступлениями жизнь в этой стране. Однако к 1985 году этот профсоюз был уже почти 4 года как запрещен, а Польша по-прежнему управлялась польскими коммунистами под руководством генерала Войцеха Ярузельского.

СССР продолжал существовать, хотя к этому времени успели скончаться Л.И. Брежнев, а также побывавшие на постах Генеральных секретарей Ю.В. Андропов и К.У. Черненко. Хотя В.В. Гриитн мог быть поддержан большинством членов Политбюро, но неожиданное отсутствие ряда из них на первом заседании после смерти К.У. Черненко привело к тому, что в марте 1985 года Генеральным секретарем ЦК КПСС был избран М.С. Горбачев. Прогноз Джерри Хафа сбылся. К этому времени в США уже несколько лет изучали Горбачева и его окружение, а стало быть, предпринимали действия, направленные на то, чтобы использовать его возвышение в интересах США.

Объясняя причины, почему он верил в приход Горбачева к власти, Джерри Хаф писал, что он является в Политбюро первым представителем нового поколения советских руководителей, получивших законченное образование после войны, а потому имеющих несомненные преимущества над остальными руководителями. Однако чисто формальный учет числа лет, проведенных в высшем учебном заведении, не всегда свидетельствовал о подлинных знаниях. Поскольку вместе с партбилетом диплом о высшем образовании стал обязательным условием для движения вверх, амбициозные молодые люди стремились приобрести эти два документа, даже если они не были сильно привержены к идеям марксизма-ленинизма и не очень уж стремились овладеть специализированными знаниями и высокой культурой. В брежневское время, когда человека нельзя было проверить в острых ситуациях напряженного строительства 30-х годов и Великой Отечественной войны, возрастала вероятность прихода к власти энергичных и небесталанных людей, но глубоко чуждых принципам господствовавшей идеологии, лишенных тяги к образованию и культуре и стремившихся достичь вершин власти с помощью овладения политиканскими навыками. Все легче к высшей государственной власти могли прийти карьеристы, озабоченные лишь мыслями о собственном благополучии.

По мере растущего отрыва правящего слоя от народа многие его представители все больше отходили от идеалов общества всеобщего равенства, вдохновлявших народ при Сталине. Воспоминания о героической и суровой жизни сталинских лет также перестали служить примером для немалого числа представителей правящего слоя. Они думали, прежде всего, о том, как сохранить и приумножить личные блага, имевшиеся в настоящей жизни. Возможности сохранения и умножения своего материального благосостояния эти люди видели не в далекой перспективе коммунистического общества, достижение которого откладывалось на неопределенный срок, а в приобщении к потребительскому стилю и образу жизни, существовавшим на Западе.

Крах капиталистического строя, который предсказали Маркс и Энгельс, на который рассчитывали Ленин и Сталин и который был обещан Хрущевым как событие ближайшего будущего, не состоялся. Подъем экономики развитых капиталистических стран продолжался. Капиталистическая система, сохранившая социальное неравенство и даже усилившаяся благодаря активной манипуляции общественным сознанием, вступила в стадию «массового потребления». Рыночная экономика предлагала все более разнообразные и изысканные товары для всех, имевших возможности для их приобретения. По мере же развития связей со странами Запада представители советского правящего слоя получали по сравнению с остальным населением страны наилучшие возможности пользоваться благами западного рынка.

Правда, возможность приобретать западные товары, ездить по странам Запада, пользоваться различными услугами капиталистического производства открывалась представителям правящего слоя лишь постольку, поскольку они были частью социалистического общества, а потому у них, казалось бы, не было причин желать его ликвидации. Представители правящего слоя извлекали все выгоды своего пребывания в социалистической системе с бесплатностью многих видов социальных услуг, гарантией от безработицы, а также теми многочисленными благами, которые вытекали из их привилегированного положения. В то же время они постоянно сталкивались с теми ограничениями, которые накладывал социалистический строй на их растущие потребительские аппетиты. Условия социализма не позволяли им жить на такую «широкую ногу», как могли себе позволить представители правящего класса в странах Запада. Самое же главное: социализм существенно ограничивал увековечение достигнутого ими высокого положения.

Какими бы материальными благами ни пользовался представитель правящего слоя в СССР, они завершались с переходом на пенсию. Пользователь роскошной государственной дачи и персональной машины, прекрасных лечебных центров и санаториев, закрытых магазинов и ателье, человек, который мог совершать многочисленные бесплатные поездки за границу ежегодно, с переходом на пенсию лишался всего и мог довольствоваться лишь теми благами, которые имелись у рядового советского пенсионера, отчасти подкрепленными повышенными размерами пенсии. В то же время, находясь в высшем слое партийного руководства, он зачастую не имел права приобрести дачу, кооперативную квартиру и машину, что мог сделать рядовой советский человек, если, у него было достаточно денег.

Хотя представители верхов научились обходить многие из этих партийных правил, сложившихся еще в начале Советской власти, порой получалось, что они после своего ухода на пенсию оказывались в худшем положении по сравнению с рядовыми советскими людьми. Это обстоятельство во многом объясняло стремление высших государственных и партийных руководителей оставаться на своих постах после достижения пенсионного возраста до самой смерти. Однако в случае их смерти они не могли оставить своим наследникам ни государственных дач, ни государственных квартир, ни персональных машин, ни прав на пользование многими другими благами. Никто так остро не ощущал контраст между положением правящих слоев на Западе и в нашей стране, как представители верхов СССР, и никто так не стремился покончить с неудобствами такого положения.

В национальных же республиках Союза к этому добавлялось ощущение «униженности», когда местные партийные и государственные руководители сравнивали свое положение со статусом руководителей небольших, но независимых национальных государств. В своих поездках по миру они видели, что глава страны, население которой намного меньше советской автономной области, пользуется такими привилегиями, которые не снились советским руководителям областного и республиканского уровня. Секретари ЦК, обкомов и райкомов советских социалистических республик, министры многочисленных АССР, председатели исполкомов автономных областей и автономных округов не могли не сравнивать свое положение с положением правителей мелких стран «третьего мира», лишь слегка прикрывших свое всевластие фасадом демократических институтов. Военные комиссары из местных военкоматов мечтали о маршальских мундирах после провозглашения независимости их края. Заведующие отделами обкомов и райкомов видели себя министрами в будущих правительствах или послами своих суверенных государств. Эти заветные мечты о возможном будущем превращали многих представителей правящего слоя в лютых ненавистников существующего строя и его создателей. Сталин же, олицетворявший крайнюю непримиримость к малейшим отклонениям от советского порядка, не мог не представляться им исчадьем ада.

Эти настроения совпадали с намерениями постоянно усиливавшейся «теневой буржуазии» страны. Стремление сохранять сложившееся при Хрущеве отношение к Сталину, прежде всего, как к инициатору массовых репрессий, а к сталинскому времени исключительно как к периоду беззаконий способствовало сдерживанию деятельности правоохранительных органов, направленной против коррупции, проникновению криминалитета в систему управления. Многие попытки нанести удары по преступным организациям сдерживались обвинениями в стремлении возродить «сталинские времена». В криминальной среде вся деятельность советских правоохранительных органов в сталинское время объявлялась «репрессивной», а некоторые уголовные преступники, отсидевшие свои сроки в лагерях в 30–50-е годы, объявляли себя «жертвами сталинских репрессий». Преступный мир активно использовал жупел сталинизма для того, чтобы остановить меры по наведению законности и порядка. Прогрессирующий паралич правоохранительных органов способствовал коррумпированию партийных и государственных верхов и криминализации общества.

В этой атмосфере возрастала возможность того, что в правящий слой будут проникать люди, глубоко чуждые государственным идеям социального равенства и желавшие установить порядки, схожие с теми, что существовали в странах, враждебных СССР. А, стало быть, вероятность появления среди руководителей страны антипатриотов увеличивалась. Более того, можно предположить, что трудности, которые приходилось преодолевать амбициозным и энергичным молодым людям в ходе обретения необходимых документов для движения вперед (партбилет и диплом о наличии высшего образования) лишь усугубляли их глубокую внутреннюю неприязнь и к коммунистическим идеям, и к образованности, и к общей культуре, и к патриотизму. Ярким примером в этом отношении был сам М.С. Горбачев. Его приверженность к идеям коммунизма оказалась мнимой. Об этом свидетельствуют и дневниковые записи его секретаря Черняева, которые говорят о радости Горбачева в разгар распада СССР по поводу того, что он «раскачал такую страну». Об этом же свидетельствует и та поспешность, с которой он в 1991 году вышел из коммунистической партии, как только Советская власть стала рушиться. Не менее сомнительной была его образованность. Как-то в разгар заседания Съезда народных депутатов он откровенно признался: «Юрист-то я, по правде, никакой».

Его же умение сделать несколько ошибок в слове «Азербайджан», привычка говорить «лОжить», «нАчать», «углУбить» и делать многие другие ошибки в произношении заставляли усомниться и в его грамотности. Эти ошибки не были следствием умственной ущербности Горбачева. Нет сомнения в том, что человек, сумевший так долго обманывать советских людей обладал недюжинным интеллектом, но его внутреннее, возможно подсознательное, сопротивление знаниям и культуре проявлялось в его нежелании говорить грамотно. Однако речевые ошибки Горбачева были лишь частным проявлением несоответствия впечатлению о нем как об образованном, компетентном и патриотично настроенном государственном деятеле, которое он умело создавал.

Хотя Джерри Хаф видел в приходе Горбачева к власти свидетельство закономерной и позитивной эволюции советского общества, вероятно, далеко не все было так просто в выдвижении Горбачева и ряда других руководителей местного уровня на высшие посты в государстве. В начале 80-х годов я участвовал на общественных началах в деятельности различных комиссий по молодежи в обществе «Знание», на заседаниях которых с беспокойством говорили о растущем влиянии различных маргинальных группировок на молодежь. Однажды после очередного такого заседания, на котором, как обычно, возмущались поведением наиболее агрессивных «неформалов», но никто не мог предложить действенных рецептов по преодолению их влияния, один участник дискуссии продолжил со мной разговор наедине. Он сказал, что по имеющимся у него сведениям за спиной многих «неформалов» стоят лица из оппозиционной интеллигенции. По его словам, «интеллигенты» направляют буйные выходки «неформалов», но сами остаются в стороне.

Однако, продолжал мой собеседник, за этими «интеллигентами» стоит высший эшелон людей, направляющий их активность. Это — видные руководители обкомов и республиканских ЦК, рвущиеся к власти. Они управляют этой группой интеллигенции для того, чтобы прикрыть красивыми словами о демократии, свободе и правах человека свое стремление установить свою власть, возможно, при этом разделив СССР на свои «уделы». В ту пору такое описание заговора внутри СССР показалось мне фантастическим.

Лишь в ноябре 1991 года в своем выступлении в Хьюстоне Маргарет Тэтчер объяснила, какие надежды возлагала она и другие руководители Запада на внутриполитические интриги в СССР и лично на Горбачева. Она говорила: «Поступила информация о ближайшей смерти советского лидера и возможности прихода к власти с нашей помощью человека, благодаря которому мы сможем реализовать наши намерения. Это была оценка моих экспертов (а я всегда формировала очень квалифицированную группу экспертов по Советскому Союзу и по мере необходимости способствовала дополнительной эмиграции из СССР нужных специалистов). Этим человеком был М. Горбачев, который характеризовался экспертами как человек неосторожный, внушаемый и весьма честолюбивый. Он имел хорошие взаимоотношения с большинством советской политической элиты и поэтому приход его к власти с нашей помощью был возможен».

Однако в Советской стране мало кто знал о таких расчетах западных руководителей, и поэтому избрание на пост Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева не вызывало беспокойства. Напротив, новый руководитель партии пользовался бесспорной поддержкой большинства советских людей. Он олицетворял энергию, призывая к «ускорению» производства, а каждый свой визит в крупный город страны он превращал в откровенные беседы с обычными людьми, стоявшими на улице. При этом в отличие от Л.И. Брежнева, он не пользовался заготовленным текстом, и люди были готовы прощать ему некоторые неточности в ударениях и произношении ряда слов.

Представлялось, что новый руководитель партии продолжит те инициативы по наведению порядка в стране и борьбе с коррупцией, которые были предприняты во время недолгого пребывания у власти Ю.В. Андропова и приторможены во время еще более недолгого пребывания у власти К.У. Черненко. Впечатление о том, что новый руководитель страны стремится возродить динамизм и требовательность, характерные для сталинских времен, усилилось после того, как в своем докладе по случаю 40-летия Победы Горбачев упомянул фамилию Сталина, как одного из организаторов торжества над нацистской Германией.

Ко дню Победы по телевидению был показан многосерийный документальный телефильм «Стратегия Победы», в котором отдавалось должное роли Сталина в руководстве страной в годы войны. Правда, фильм был подготовлен еще во время пребывания у власти К.У. Черненко, который, восстановив В.М. Молотова в партии, дал понять, что он готов пересмотреть сложившееся отношение к И.В. Сталину и его соратникам. Новое руководство во главе с Горбачевым не помешало показу сериала Председатель Государственного комитета по телевидению и радио С. Г. Лапин уже дал указания подготовить к концу мая 1985 года концерт, посвященный 40-летию приема в Кремле командующих фронтами Великой Отечественной войны. Концерт должен был повторить программу, составленную Сталиным для этого приема, и сопровождаться воспоминаниями участников этого события. Однако в последнюю минуту указания Лапина были отменены, а вскоре и он сам был отправлен в отставку.

Вскоре стало ясно, что Горбачев не собирается пересматривать сложившееся официальное отношение к Сталину, выражавшееся в умолчании о нем. Более того, размеры исторического прошлого, которое оказалось покрытым завесой молчания, возросли по мере того, как из книжных магазинов исчезли и многотомные издания выступлений Брежнева, и его воспоминания. Вслед за ними исчезали и работы Андропова и Черненко. Вскоре период Брежнева стал именоваться «периодом застоя», короткие периоды правлений Андропова и Черненко новое руководство старалось не вспоминать, отношение же к периодам правления Сталина и Хрущева не изменилось с брежневских времен. Получилось, что почти вся история СССР с 1924 по 1985 год стала безликой и безымянной.

Отсчет новой эры советской истории теперь начинался с апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС, на котором новый Генеральный секретарь определил главные задачи страны. И хотя на первых порах имя нового руководителя еще не слишком часто упоминали, слова «решения апрельского Пленума ЦК КПСС», «после апрельского Пленума ЦК КПСС» служили для обозначения ведущего положения в стране М.С. Горбачева. Его частые и длинные выступления постоянно транслировались полностью по телевидению, а его активное участие в участившихся официальных мероприятиях постоянно сопровождалось появлением его фотографий на первых полосах всех ежедневных газет. Появление культа новой личности шло по проторенному пути.

Уже весной 1985 года Горбачев выдвинул целый ряд программ, в которых содержались обещания решить наиболее насущные проблемы советских людей в 2–3 года. Вспоминая первые политические заявления Горбачева, бывший председатель КГБ СССР В.А. Крючков в своей книге «Личное дело» писал: «Из уст Горбачева посыпались, словно град, обещания кардинальным образом изменить жизнь, в кратчайшие сроки улучшить ее, сделать высокорентабельным промышленное и сельскохозяйственное производства, поднять материальную заинтересованность людей и на этой базе обеспечить более высокое их благосостояние. Приводились сравнения с тем, как обстоят дела на Западе, разумеется, в пользу последнего. Людей убеждали в том, что до сих пор все было плохо, что они шли (или их вели) по ложному пути и что сейчас руководство партии и государства примет меры к тому, чтобы быстрейшим образом исправить создавшееся положение. Это сопровождалось усиливающейся, уничтожающей, сокрушающей критикой всего сделанного до сих пор. Получалось так, что до Горбачева никто не хотел и не умел, а что Горбачев может и умеет». Горбачев явно следовал по пути Хрущева, полагаясь на скоропалительные планы добиться рывка в развитии страны за 2–3 года, а также на различные реорганизации системы управления и политиканскую трескотню.

Подчеркивая политиканские качества М.С. Горбачева, бывший член Политбюро В.И. Воротников писал в своих мемуарах: «Способность его в потоке слов, сложных, запутанных построениях фраз, всяких обоснований, ссылок на авторитеты и свой опыт, сделать собеседников своими союзниками и в итоге словоблудия так запутать вопрос, что каждая из противоположных сторон начинала считать, что именно ее позицию Генсек и поддерживает, была уникальной… Постепенно скрываемые до поры до времени честолюбие, тщеславие, склонность к интриге стали проявляться в нем даже внешне».

К концу 1986 — началу 1987 года стало ясно, что надеждам преодолеть острые проблемы за 700–1100 дней явно не суждено сбыться. Советские люди испытывали все меньше уверенности, что новый Генеральный секретарь сумеет добиться достижения и объявленной им цели — обеспечить каждую советскую семью отдельным благоустроенным жильем к 2000 году. И если сначала Горбачев своим умением поговорить с людьми на улице о насущных проблемах захватил воображение советского общества, то вскоре советские люди стали уставать от бесконечного потока длинных речей Горбачева, в которых он доказывал необходимость «перестройки», «ускорения», «нового мЫшления» в международных отношениях. Люди разочаровывал и сь в Горбачеве по мере того, как обнаруживали, что за его громкими словами не следовало никаких существенных сдвигов в преодолении насущных проблем страны.

Поразительным образом в 1986 году произошли два события, которые были спрогнозированы британскими генералами еще в 1978 году. Отстранение от руководства Компартией Казахстана Кунаева и замена его секретарем Ульяновского обкома Колбиным в декабре 1986 года вызвали массовые студенческие демонстрации в Алма-Ате, сопровождавшиеся требованием удалить русских из руководства Казахстана. В ходе столкновений между милицией и демонстрантами погибло 28 человек включая 7 милиционеров, около 200 было ранено.

А еще раньше 26 апреля 1986 года в результате аварии на реакторе Чернобыльской АЭС произошел выброс радиоактивности на ряд областей Украины и Белоруссии. Так своеобразно реализовался британский прогноз о ядерном взрыве, поразившем территорию Белоруссии в ходе запланированной ими войны 1985 года. (Незадолго до этой аварии в своей последней книге «О науке и цивилизации» мой отец, работавший в атомной промышленности с 1945 года, написал: «Атомные станции не могут взорваться, но их могут взорвать». За несколько дней до выхода книги в свет в июне 1986 года редакция попросила отца снять эту фразу. Он уступил этой просьбе, но до конца жизни продолжал мучиться сомнениями относительно того, каким образом произошла Чернобыльская авария.) И Чернобыльская авария, и волнения в Алма-Ате сильно подорвали престиж Советского Союза и его руководства.

Обещания Горбачева добиться разрядки международной напряженности также не увенчались успехом. Американцы размещали в Западной Европе крылатые ракеты, нацеленные на СССР. Попытка же Горбачева добиться от президента США Рейгана в октябре 1986 года в Рейкьявике отказа от осуществления программы «звездных войн» ни к чему не привела и лишь показала слабость Генерального секретаря ЦК КПСС как международного политика.

По мере нарастания проблем во внутренней и внешней политике страны и по мере того, как Горбачев запутывался в осуществлении своих непродуманных программ, он и его союзники требовали новых радикальных реорганизаций в системе управления. Это вызвало большие разногласия в Политбюро, о которых уже открыто говорили в средствах массовой информации Запада. Эти заявления распространялись и на СССР. Стараясь высмеять эти заявления, Горбачев говорил на заседании Политбюро 4 июня 1987 года: «На Западе нас уже разделили, а здесь у нас подхватили: Горбачев за вестернизацию, это новый Петр I. Лигачев — за русификацию. Яковлев — это масонская группа. Рыжков — технократ, противник всякой идеологии. Сейчас большое желание у них — это перессорить, расколоть».

Однако в заявлениях средств массовой информации были зерна истины, и разногласия внутри руководства вызывались отнюдь не этими сообщениями. Тогдашний председатель Совета Министров СССР Рыжков вспоминал: «Ультрарадикалы требовали вообще отказаться от идеиплана, утверждали, что производители сами быстро во всем разберутся и наладят взаимовыгодные отношения друг с другом… На Политбюро эту точку зрения отстаивали Яковлев, Медведев, Шеварднадзе, которых поддерживал Горбачев… Моя позиция, с которой я никогда не сходил, состояла в том, что, как бы ни были привлекательны новации в экономике, их надо проводить в жизнь, тщательно обдумав и всесторонне взвесив. Ведь дело-то имеем с огромной, разбросанной от Карпат до Сахалина страной».

Испортились и отношения Горбачева с Громыко. В отличие от Андропова и Черненко, которые вскоре после своих избраний на посты Генеральных секретарей стали председателями Президиума Верховного Совета, Горбачев не смог сразу добиться совмещения двух постов. На пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР был избран A.A. Громыко, Несмотря на то что именно Громыко был инициатором избрания Горбачева на пост Генерального секретаря, по словам В.А. Крючкова, «вскоре Громыко стал высказывать сожаление по поводу сделанного им выбора… Со временем же отношения между Горбачевым и Громыко… становились все более натянутыми, и вскоре наступил момент, когда Горбачев всем своим видом стал показывать, что не может дальше с ним работать».

Разногласия внутри Политбюро принимали все более широкий и острый характер. Помимо споров Горбачева с Рыжковым и Громыко, которые занимали ведущие посты в иерархии исполнительной и законодательной власти, обострялись и отношения Горбачева и его союзников с Лигачевым, занимавшим второй по значению пост в Секретариате ЦК КПСС. В своей книге воспоминаний «Предостережение» Е.К. Лигачев замечал, что «примерно со второй половины 1987 года начали вырисовываться мои разногласия с некоторыми членами высшего политического руководства».

Особенно обострились отношения Лигачева с союзником Горбачева Яковлевым, По мнению Лигачева, «из-за явно недостаточного внимания к реальным процессам, протекающим в конкретной экономике, его суждения нередко страдали кабинетной умозрительностью и радикализмом». Таким образом, вместо того, чтобы обрести поддержку лиц, занимавших три из четырех ведущих постов в руководстве страны, Горбачев столкнулся с их активным противостоянием ему и его политике. Учитывая, что у каждого из троих были союзники в Политбюро, было ясно, что достаточно им было объединиться, и карьера Горбачева была бы завершена уже в 1987 году.

Будучи опытным политиком, Горбачев прекрасно понимал неустойчивость своего положения. Наблюдая Горбачева «на многих ответственных совещаниях», В.А. Крючков замечал: «Горбачев начал раздражаться, нервничать, и было видно, что проявляет нервозность от бессилия, стремительного роста настроения против его политики, от того, что сам не знает, что, собственно говоря, ждет страну в самом ближайшем будущем, не говоря уже о более отдаленной перспективе. Но, главное, что вызывало у него тревогу, — это ослабление его личной власти, прочности его положения». Как отмечал Е.К. Лигачев, «в сознание Генерального секретаря стали внедрять так называемый «синдром Хрущева», который, как известно, был смещен на октябрьском Пленуме ЦК КПСС 1964 года». Особые усилия к раздуванию страхов Горбачева прилагала, по словам Лигачева, зарубежная «антисоветская пресса», которая «поднимала шум о каком-то «заговоре» со стороны Лигачева чуть ли не каждый раз, когда Михаил Сергеевич отлучался из страны».

«Синдром Хрущева» способствовал тому, что Горбачев постепенно взял на вооружение методы Хрущева в его борьбе против своих оппонентов. Как и Никита Сергеевич, Михаил Сергеевич не сразу решил воспользоваться пугалом «сталинизма» для того, чтобы подавить возможное выступление против него со стороны его коллег. Но зато, встав под знамя антисталинизма, он действовал решительнее и последовательнее, чем Хрущев. Использованию Горбачевым антисталинизма в значительной степени способствовало его постоянное общение с теми представителями столичной интеллигенции, которые с 70-х годов активно участвовали в процессе формирования политики страны. В своих воспоминаниях член Политбюро ЦК КПСС В.В.Гришин утверждал, что «к концу своей жизни фактически не он (Брежнев) стал руководить делами, а им руководили его приближенные. Во многом влияли на выработку внутренней и внешней политики такие люди в аппарате ЦК иливнештатные консультанты, как Арбатов, Иноземцев, Бовин, Черняев, Шахназаров, Загладим и другие. Это, конечно, было плохо». Судя же по воспоминаниям Черняева, влияние Арбатова, Бовина и других усилилось при последующих Генеральных секретарях ЦК КПСС.

Одним из влиятельных советников Кремля был и В.М. Фалин. В своих воспоминаниях «Без скидок на обстоятельства» он утверждает, что летом 1986 года в беседе с Горбачевым, в которой принимали участие также Лигачев, Яковлев, ряд главных редакторов газет и журналов, писателей и политологов, он призвал «сказать всю правду о сталинизме». По сути, повторяя обвинения троцкистов, Фалин утверждал: «На рубеже 20–30-х гг. Сталин совершил или, правильнее, завершил контрреволюционный переворот в стране. Одновременно он покончил с партией, которая делала Октябрьскую революцию». Он выносил свой безапелляционный приговор: «Сталин и социализм несовместимы; нет ничего более противоестественного, чем понятие «сталинская модель социализма». Сталин выступал как абсолютное отрицание социализма и в теории, и на практике».

Исходя из чисто теоретических представлений о социализме, рожденных в Западной Европе, Фалин объявлял все созданное в СССР несоответствующим книжному идеалу. На деле такой подход означал уничтожение всего созданного в СССР в угоду социалистической утопии. Выдвигая, как это советовали сделать американские советологи, «социалистическую» альтернативу «сталинизму», Фалин фактически предлагал обменять советскую реальность на теоретическую схему, или шарлатанскую пустышку. Он решительно призывал к отказу от «преемственности… тогда как перестройка должна была быть разрывом».

Однако в своей книге «Шесть лет с Горбачевым» помощник Генерального секретаря A.C. Черняев претендовал на свой приоритет в развертывании антисталинской кампании. Черняев уверял, что он был единственным на собрании, посвященном 40-летию Победы, который не стал аплодировать при упоминании имени Сталина. Черняев подготовил для Горбачева специальную записку, в которой были изложены антисталинские идеи. Черняев способствовал знакомству Горбачева с трудами американских советологов, пропагандировавших «альтернативы» сталинскому пути развития. Черняев писал: «Помню, известный американский историк-советолог Стивен Коэн прислал Горбачеву книгу «Н.И. Бухарин». Мы, некоторые из его окружения, тоже получили эту книгу, изданную в «тамиздате», обратили на нее внимание Михаила Сергеевича. Он взял ее с собой в отпуск. Изучал тщательно, то и дело зачитывал мне цитаты из нее. Восхищался интеллектуальной силой этого человека, И уже тогда решил, что должен быть снят запрет с Бухарина».

Черняев не упускал ни одного случая, чтобы не выступить с дискредитацией Сталина. Так, оказавшись участником узкого совещания по подготовке доклада для пленума ЦК по вопросам экономического развития, Черняев внес свой «ценный» вклад в его работу, выступив с предложением решительно осудить хозяйственные методы, сохранившиеся с 30-х годов. Заявления некоторых участников заседания о том, что тогдашние методы были неплохи для своего времени, Черняев отверг, заявив, что «это оправдание сталинизма». Он записал в своем дневнике, что его «Яковлев поддержал».

Позже стало известно, что КГБ СССР располагало сведениями о том, что А.Н. Яковлев был завербован американской разведкой еще в период своей учебы в Колумбийском университете Нью-Йорка в 1959 году. Однако, получив официальное донесение об этом в 1990 году от председателя КГБ Крючкова, Горбачев сделал вид, что оно не заинтересовало его.

Был ли А.Н. Яковлев агентом ЦРУ или нет, осталось пока недоказанным, но его двуличие было поразительным даже по сравнению с двуличием других «перевертышей». Во всех своих публикациях советского времени Яковлев постоянно атаковал «американский империализм» и его идеологическое оружие — «антикоммунизм». В своей книге о США, которая неоднократно переписывалась и дополнялась, а в 1986 году вышла в издательстве «Молодая гвардия» под заглавием «От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного века», Яковлев выступал как яростный противник капиталистической системы и ревнитель основ марксизма-ленинизма. При этом выводы о пороках американского общества Яковлев заметно утрировал, а соответствующие статистические данные преувеличивал раза в 2–3. Говоря о двуличии Яковлева, В. И. Воротников писал: «А.Н. Яковлев в книге «Обвал» утверждал, что он уже в 1987 году понял, что от марксизма надо отказаться. Факты… показывают, что он продолжал тогда активно руководить деятельностью, направленной на идеологическое развитие в защиту социализма и обличение капитализма».

Кто мог предположить в то время, что столь яростный ненавистник капитализма и активный разоблачитель антикоммунизма, член Политбюро и секретарь ЦК КПСС превратится в наиболее яростного антикоммуниста и проповедника капиталистических ценностей? Мало кто знал, что в момент выхода в свет его антиамериканской книги Яковлев открывал зеленую улицу тем лицам, которые, по оценке американских советологов, должны были сыграть ведущую роль в антисталинской кампании.

A.C. Грачев, который работал в международном отделе ЦК КПСС и в 1991 году недолго был пресс-секретарем Горбачева, писал в своих воспоминаниях «Кремлевская хроника», что реализации целей Генерального секретаря помог «хитроумный замысел Горбачева, разделившего идеологический участок: позволить молодой демократической прессе окрепнуть под прикрытием Александра Яковлева. Так, в ЦК начали складываться, по существу, параллельные структуры: с одной стороны, официальный Отдел пропаганды, подчиненный Лигачеву, с другой — не менее легальный «подотдел» Яковлева с коллективом собравшихся вокруг него сотрудников и консультантов. Редакторы газет и журналов отныне могли выбирать, с кем посоветоваться относительно неортодоксальных материалов… Наиболее дерзкие материалы первого революционного периода гласности прежде, чем попасть на страницы газет, готовились за спиной официального Отдела пропаганды в кабинетах Яковлеве кого подотдела. Так происходило и с разоблачительными статьями репрессий сталинских, а потом и ленинских времен». Защита Горбачева и его политики прикрывалась атаками на Сталина. Благодаря этим усилиям в стране стала осуществляться программа, заготовленная в США по меньшей, мере за десять лет до начала перестройки.

В отличие от Хрущева, Горбачев правил в то время, когда советские люди уже успели позабыть острые споры по Сталину 50–60-х годов. Поэтому он и ставленники «яковлевского подотдела» ЦК постарались реанимировать «сталинский» вопрос. Старт кампании был задан сюрреалистическим фильмом Тенгиза Абуладзе «Покаяние», вышедшим на широкий экран в начале 1987 года. Специфика фильма, в котором рассказ про жестокого и коварного Варлаама представлял собой фантастическое видение главной героини фильма, невольно отражала фантастический характер мифов о Сталине. Еще до его выхода на экран началась шумная кампания по пропаганде фильма, организованная ставленниками Яковлева. В опубликованных восторженных рецензиях на этот фильм Амбарцумова, Евтушенко, Лакшина говорилось не столько о художественных достоинствах или недостатках фильма, сколько о его публицистической направленности. Писатель Борис Васильев в «Советском экране» призывал превратить дискуссию по «Покаянию» в антисталинскую кампанию. Аналогичное мнение высказывал Булат Окуджава на страницах «Московских новостей», главным редактором которых был Лен Карпинский. Под лозунгом защиты фильма «Покаяние» в бой против Сталина вступали многие из тех, на кого возлагали большие надежды американские советологи еще с середины 70-х годов.

Хотя слово «покаяние» в его религиозном смысле предполагало смиренное признание собственной вины перед Богом, энтузиасты фильма адресовали обвинения не себе, а Сталину, а также всем, кто его поддерживал и даже их потомкам. Сам автор фильма на встрече с московскими зрителями его фильма в январе 1987 года так объяснял смысл своего произведения: «Дети и внуки виноваты в грехах своих родителей, а потому должны за них покаяться». Позже, выступая на страницах «Московских новостей», Тенгиз Абуладзе пояснял, что «покаяние» должно сопровождаться изгнанием с работы всех, кто был прямо или косвенно причастен «к преступлениям» сталинского времени. Одновременно Абуладзе предлагал распространить репрессии на родственников и знакомых людей. По подсчетам Абуладзе, таких в СССР было около 18 миллионов человек. Видимо, сюрреалистическое восприятие действительности так сильно влияло на автора «Покаяния» и его поклонников, что они не замечали очевидной абсурдности: во имя искупления жертв былых репрессий Абуладзе предлагал репрессии гораздо более широких масштабов.

Антисталинская кампания была перенесена и на театральные подмостки. В своей пьесе «Брестский мир», поставленной в ряде театров, драматург М. Шатров постарался не только изобразить Сталина самым отталкивающим образом, но и впервые за советское время выпустил на сцену Троцкого и Бухарина, которых изобразил достойными руководителями страны. Вожди двух «альтернатив», на которые возлагались такие большие надежды в советологических центрах США, появились в условном историческом пространстве и вступили в бой со Сталиным.

Вскоре удары по Сталину, нанесенные на киноэкране и на театральной сцене, были поддержаны художественным произведением, предназначенным для читателей. В 1987 году вышел в свет роман А.Н. Рыбакова «Дети Арбата». Хотя в романе было множество действующих лиц, а судьба одного из них, Саши Панкратова, находилась в центре внимания повествования Рыбакова, никто не сомневался, кто был главным героем книги. В послесловии к роману критик В. Чубинский писал: «Именно Сталин, а отнюдь не Саша Панкратов — истинный герой романа».

Описывая внешний облик главного героя своего романа, Рыбаков следовал традиции баек столичной либеральной интеллигенции, занизив его рост на 10 сантиметров. «Его рост — 3160 сантиметров», — уверял Рыбаков. Он отметил также, что «щеки и подбородок закрывали белую каемку подворотничка, френч топорщился на животе. Низкий лоб… оспинки». Кроме того, Рыбаков сравнил внешность юного Сталина с известным описанием Григория Отрепьева из драмы «Борис Годунов» («А лет ему от роду 20… А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, волосы рыжие»). Рыбаков убеждал читателей в том, что, прочитав впервые драму Пушкина, Сталин обнаружил сходство между собой и Отрепьевым. В романе сказано: «Ему тогда было 20 лет, он за год до окончания семинарии отказался от духовной карьеры, и он был мал ростом, широк грудью, и волосы рыжеватые, одна рука малоподвижна». Хотя, по словам Рыбакова, юного Сталина «не привлекал этот неудачник», он постарался подвести читателей к мысли, что сходство между ним и Лжедмитрием не ограничивалось чисто внешне. Для этого была даже придумана история о романтических отношениях между Иосифом Джугашвили и народоволкой Софьей Перовской, которая сравнивалась Рыбаковым с Мариной Мнишек. Читателям подсказывали: Сталин был очередным самозванцем в истории нашей страны.

Первые же оценки, которые дают Сталину положительные герои романа, настраивали читателей на недоброжелательное отношение к нему. Один из таких героев Иван Будягин, находившийся до революции вместе со Сталиным в Туруханской ссылке, вспоминал в своем длинном «внутреннем монологе», что «со Сталиным всегда было сложно. В ссылке он перестал разговаривать с товарищем, пошутившим над его привычкою спать в носках… Эти шутки Сталин воспринимал как подчеркивание его неприспособленности, слабости… С ним нельзя было ссориться — он не умел мириться». Будягин помнил и другие проявления чрезмерной обидчивости, а также эгоизма Сталина: «Он считал само собой разумеющимся, если товарищ отдавал ему валенки, в которых нуждался сам. Но он никогда бы не взял валенок у того, с кем спорил накануне».

Покончив с рассказами о конфликтах Сталина из-за носков, стеганого одеяла и валенок, Будягин уверял читателей в том, что «со своими капризами, обидами, тягостными недоразумениями он был несносен. Другие ходили на охоту, на рыбалку, только он никуда не ходил, сидел вечерами у окна и занимался при свете керосиновой лампы». (На самом деле известно, что в Туруханской ссылке Сталин постоянно охотился и ловил рыбу и этим обеспечивал себе скудное пропитание.) Будягин также сообщал читателям, что «одинокий непримиримый грузин… молча слушал споры своих образованных товарищей» и таким образом давал понять, что Сталин не был образованным и не мог поддержать разговор образованных людей. В то же время Будягин признавал, что Сталин «много читал, даже изучал английский язык». Затем было сказано, что «большинство изучали немецкий, французский, только Сталин не занимался языками». Возможно, что Будягин и Рыбаков не считали английский, который учил Сталин, языком. Видимо, презирая тех, кто не знал немецкого и французского, Будягин быстро разочаровался в Сталине, а затем «встретил насвоем цути людей более образованных и блестящих, чем Сталин».

Отметил Будягин и другие недостатки Сталина, сказав о «его прямолинейности, семинарской склонности к толкованиям, непоколебимой уверенности, что его знания — предел мудрости». Главной же чертой Сталина Будягин считал его «грубость». По его словам, Сталин говорил ему в ссылке: «Грубости надо противопоставлять еще большую грубость — люди принимают ее за силу».

Для того чтобы объяснить, почему бывший выпускник духовного училища и бывший семинарист стал апологетом грубости, Рыбаков дал такое объяснение устами самого Сталина, который вспоминал: «Отец вечерами пил с приятелями атенское вино и пел с ними песни — щемящее сердце грузинское многоголосье. Хорошо пели, хорошо пили — по-грузински, добрея и веселея от вина, не так как пьют русские мужики, впадая от водки в пьяный кураж, драки и поножовщину». Очевидно, что лишь в России Сталин столкнулся со столь грубым поведением подвыпивших людей. Но он признавал очевидное количественное преобладание русских над грузинами и приходил к выводу: «В Советском Союзе, насчитывающем сотню народов, ведущим может быть только один народ — русский». А поэтому Сталин решил пренебречь дурными качествами русского народа.

Однако это ему нелегко. По словам Рыбакова, Сталин рассуждал так: «Русские — это не грузины. В училище, в семинарии никто не трогал его из-за поврежденной руки, в этом проявлялось исконное грузинское благородство. Но потом люди не считались с этим его физическим недостатком, ни в Баку, ни в Батуми, ни в Сибири, были грубы и безжалостны». Хотя получалось, что грубы были люди не только в Сибири, но также в Баку и Батуми, изначальное противопоставление русских грузинам не оставляло сомнений в том, что главное отличие между этими народами Рыбаков видел в «грубости» первых и «благородстве» других. Хотя Рыбаков и постарался скрыть свою русофобию упоминанием о Баку и Батуми, получалось, что в «грубости» Сталина виноваты русские, которые являются «грубыми» по своей природе.

Стараясь выжить среди «грубых» русских, Сталин якобы «противопоставил им еще большую грубость. За грубость Ленин упрекал его, но только так можно управлять: грубость аппарата держит в узде грубость народа. Деликатничают с ним только интеллигенты, которых потом же и выкидывают, как хлам. Еще тогда, в молодости, он понял, что демократия в России — это лишь свобода для развязывания грубых сил. Грубые инстинкты можно подавить только сильной властью, такая власть называется диктатурой».

Напомнили Будягин и Рыбаков также про другие замечания Ленина о Сталине из «Письма к съезду», которые были своеобразно изложены в романе. Говоря о своих встречах со Сталиным в годы Гражданской войны, Будягин замечал: «Его воля, энергия могли служить революции; нелояльность, грубость, стремление к единовластию были терпимы, революция применяет и крайние средства. Но в эпоху созидания эти недостатки становились опасными. Сталин овладевал властью всеобъемлющей и бесконтрольной. В этом и заключался смысл ленинского письма». Но Будягин и Рыбаков шли дальше критических высказываний Ленина, делая безоговорочный вывод: «Преданность идее Сталин изменял преданностью себе».

Эта «преданность себе», видимо, выражалась в исключительном самомнении Сталина, доходящем до приписывания себе Божественных качеств, хотя, как убеждены Будягин и Рыбаков, со времени Туруханской ссылки Сталин сохранил все свои малоприятные качества и низкий уровень образования. В ходе своей встречи со Сталиным Будягин, который во время действия романа был полпредом, чувствовал, что «в неумолимом азиатском боге проснулся одинокий ссыльный грузин в сибирской избе», который так и остался «необразованным» и «грубым». А так как «Сталин не знал Европы», то он не сумел оценить значения прихода к власти Гитлера. Будягин считает «концепцию Сталина, сложившуюся еще во времена Веймарской республики, устаревшей, способность Сталина все упрощать — катастрофой».

Разоблачения Сталина в романе продолжает сам Сталин. Хотя в романе немало бесед Сталина с различными советскими руководителями и зубным врачом Липманом, значительно больше места уделено «внутренним монологам» Сталина. Следуя примеру Солженицына, которыйвпервые изложил неизвестно каким образом подслушанные им «мысли Сталина (а затем — мысли Ленина), лауреат Сталинской премии Рыбаков решил «озвучить» мыслительный процесс, происходивший в голове Сталина. В своих «внутренних монологах» «Сталин» так дискредитировал себя, как ни одно сочинение Хрущева, ни одна самая вздорная байка из собрания Борева. Рыбаковский «Сталин» выбалтывал свои зловещие планы. Он выдавал себя с головой, рассказывая изумленным читателям, насколько он ограничен и злобен, «Сталин» сообщил читателям, что увидел в Будягине врага, потому что тот «не включился в общий хор, не славословил. Этого для Сталина достаточно». «Сталин» заподозрил Будягина в том, что он «пришел по поручению. От тех, кто якобы помог ему, Сталину, разгромить противников, на кого он будто бы опирался, опирается и должен опираться, иначе они отстранят его так же, как отстранили тех». Поэтому Будягин обречен.

Многочисленные рассуждения «Сталина» должны были убедить читателей в том, что главными в его жизни были стремление к неограниченной личной власти и фантастическое самомнение. «Сталин» заявлял: «Истинный вождь приходит САМ, своей властью он обязан только САМОМУ СЕБЕ… Он стал вождем не потому, что ему удалось разгромить своих противников. Он разгромил своих противников потому, что он вождь, именно он предназначен вести страну». Даже война, которая грозит Советскому Союзу, «о мнению «Сталина», нужна его врагам только потому, что «других путей свалить ЕГО у них нет, других путей к захвату власти они не видят».

Критику работ М.М. Покровского, в которых очернялось дореволюционное прошлое России, «Сталин» объяснял тем, что этот историк якобы отрицал «роль личности в истории, желая этим умалить прежде всего ЕГО роль в истории партии, в истории России». «Сталин» убежден в том, что он «является единственным толкователем ленинского наследства, в том числе и в области истории, ибо ОН эту историю ДЕЛАЕТ… ОН создаст не только новую историю России, но и выработает новые критерии в оценке исторических событий — только так можно обеспечить правильное суждение нынешних и будущих поколений об эпохе, ЕГО эпохе». Как диктатор из фантастического романа Джорджа Оруэлла «1984», «Сталин» убежден в своей способности менять прошлое по своему произволу и таким образом управлять настоящим и будущим.

Созидательные планы «Сталина» подчинены стремлению увековечить самого себя. В своих монологах он заявлял: «Памятником ЕГО эпохе будет Москва, город, который ОН воссоздаст заново… Дворец Советов построит ОН, построит как архитектурный центр новой Москвы, прорубит новые магистрали, проложит метрополитен, возведет современные жилые дома и административные здания, соорудит новые мосты и набережные, воздвигнет гостиницы, школы, библиотеки, театры, клубы, сады и парки. Все это будет величественным памятником ЕГО эпохи».

Однако «Сталин» убежден, что есть немало людей, которые готовы сорвать выполнение его эгоцентричных замыслов. Он знает, что есть народ, который всегда выступал против всех «вождей». «Сталин» рассуждает: «Евреи никогда не понимали, что такое ВОЖДЬ. Они никогда не умели по-настоящему подчиняться, это у них сложилось исторически, в этом их национальная трагедия… Для них нет абсолютного авторитета… Все народы подчинились Риму и сохранили себя как нации. Евреи единственные не подчинились». Из этих замечаний ясно, что Рыбаков толком не знал истории Римской империи, что он забыл даже школьные уроки про восстания разных народов против гнета Рима, про исчезновение многих народов вместе с римлянами и многое другое.

«Только у евреев нет обожествленного вождя, только иудейская религия не допускает олицетворения бога в человеке, — продолжает «Сталин». — Во всех религиях бог воплощается в человека: Христос, Магомет, Будда». Из последней фразы следует, что Рыбаков слыхом не слыхал мусульманского догмата: «Нет Бога, кроме Аллаха, а Магомет — пророк Его». Эта фраза Рыбакова вызывает также сомнение в том, что он был знаком с буддизмом, так как Будда, или Сиддхартха Гаутама не считал себя богом или его воплощением. Возможно, что эти ошибки Рыбаков легко мог бы объяснить тем, что их делал не он, а придуманный им персонаж, одержимый неприязнью к евреям.

Помимо евреев, «Сталин» испытывает неприязнь к члену Политбюро и секретарю ЦК ВКП(б) С.М. Кирову, о чем он много раз сообщает читателям. А «Киров», созданный воображением автора, разъясняет читателям, почему он также испытывает неприязнь к Сталину. Он якобы понимает «какую цель преследует Сталин… Он нагнетает обстановку террора, в то время как никакого повода для террора нет».

Между тем «Сталин», переходя от «внутреннего монолога» к диалогу и обращаясь к Ягоде, выражает сомнение в преданности Кирова делу партии. Говоря о том, что Киров сохранил на прежнцх постах немало партийных деятелей, которые раньше поддерживали Зиновьева, «Сталин» замечает: «Да, они за товарища Кирова, но это не значит, что они за ЦК! Как им не быть за товарища Кирова, если товарищ Киров сберег их в Ленинграде в целости и сохранности?… Не принимает ли товарищ Киров преданность себе за преданность партии? Не ставит ли товарищ Киров знак равенства между собой и партией? Не рано ли он это делает?… Киров держит за пазухой троцкистскую змею против Сталина, а не укусит ли она самого товарища Кирова?» Никаких свидетельств того, что подлинный Сталин разделял такие мысли, нет.

Нет никаких фактов, подтверждающих заявление автора о том, что «Киров тяготился пребыванием в Сочи» в обществе Сталина. Напротив, все имеющиеся свидетельства говорят о том, что отношения Сталина и Кирова были дружескими, что они не раз вместе проводили отпуск. Летом 1934 года Сталин вместе с Кировым и Ждановым написали совместные тезисы об учебниках истории. (Рыбаков утверждает, что Киров неохотно участвовал в работе над этими тезисами.)

Также нет никаких фактов, подтверждающих утверждение «Сталина» о том, что «еще в 1929 году» он «остановил свой выбор» на Ягоде как будущем руководителе НКВД. На самом деле в начале 1929 года Сталин и другие члены Политбюро получили тайно распространявшуюся запись беседы Бухарина и Каменева. Из нее следовало, что Бухарин рассчитывал на поддержку тогдашнего заместителя председателя ОГПУ Ягоды в борьбе против Сталина. Однако «Сталин» из романа Рыбакова полностью доверяет Ягоде и дает ему указания действовать решительно против Кирова. Отпустив Ягоду после беседы с ним, «Сталин» размышляет: «Понял ли он его? Все понял».

Приговор «Сталина» Кирову выражен в его фразе: «Смерть решает все проблемы. Нет человека, и нет проблем». Эту фразу затем стали приписывать настоящему Сталину. Лишь незадолго перед своей смертью А. Рыбаков признался, что он ее придумал.

Самому тугодумному читателю детективных романов, в том числе и тех, что прежде сочинял Рыбаков, не так трудно догадаться, кто же был организатором убийства Кирова, о котором сообщается на последних страницах романа. Хрущевская версия, которую никак не удавалось доказать ни одной из комиссий ЦК, была «доказана» с помощью показаний «Сталина» из романа Рыбакова. На многих страницах пытался доказать справедливость дурацкой частушки про «огурчики» и «помидорчики», сочиненной четверть века назад.

Роман распространялся миллионными тиражами. Критики обнаруживали в нем одни достоинства и не находили никаких недостатков. Критик В, Чубинский сразу же отметал попытки искать несообразности и ошибки в романе. Говоря о фактических неточностях, замеченных в романе рядом авторов, он писал, что «мог бы пополнить их перечень. Но не стану этого делать, потому что не в них суть…» К тому же Чубинский опасался, что «противники романа будут рады ухватиться за все, что может подорвать его престиж в глазах читателей».

В подавляющем большинстве рецензий на роман преобладали восторженные ноты. В печати, ориентировавшейся на яковлевский подотдел, роман был объявлен небывалым явлением в современной литературе. Критик В. Кавторин писал: «Детям Арбата» присуще одно, редчайшее в наши дни, несмотря на обилие романов, качество — романное мышление». Критик В. Чубинский отвечал В. Кавторину: «Оказалось, что во всех основных вопросах, касающихся «Детей Арбата», мы с вами согласны… В романе немало сильно написанных страниц и мастерски разработанных характеров». Казалось, зачем тогда устраивать публичную переписку? Но Чубинский предупреждал: «У романа Рыбакова много противников, гораздо больше, чем можно было пока судить по печатным изданиям. Против романа все, кто заражен сталинистскими предрассудками и иллюзиями. Их голоса уже слышны и становятся все громче. И потому каждый голос в поддержку писателя не останется втуне».

Эти «голоса» не оставались втуне. Кавторин писал: «Рыбаков предпринял смелую попытку воссоздать внутренний мир Сталина этой поры, его истинный характер, реальные причины и мотивы его поведения и принимаемых решений». Выдавая черное за белое, критик писал: «Перед нами — отнюдь не одномерная фигура, покрытая в зависимости от позиций и настроений пишущих то ослепительным лаком, то густой черной краской». Однако карикатурность изображения Сталина была очевидной. Пытаясь соединить несоединимое (заявление о реалистичном изображении Сталина и явную карикатурность его образа), Чубинский прибегал к демагогическим приемам, рассуждениям об онкологах и древнеримским афоризмам: «Я утверждаю…. что Рыбаков охвачен… священной яростью…справедливым гневом… Это — ярость и гнев особого рода. Они сродни чувству, с каким ученый изучает раковую опухоль, чтобы избавить человека от нее и порождаемых ею метастазов. Чтобы исследование увенчалось успехом, ученый должен сохранять спокойствие, трезвость ума, если хотите «объективность». Но он ненавидит болезнь и более всего хочет ее искоренить. I га facit poetam (гнев рождает поэта), говорили древние римляне. Думаю, что без гнева Рыбакову попросту не удалось бы создать такой живой, полнокровный, «объемный» образ «великого вождя народов».

Демагогические приемы Чубинского напоминали увертки «дяди» из повести «Судьба барабанщика». Когда 14-летний Сергей Щербачев напомнил «дяде» о краже, совершенной им в поезде, тот «объяснил…, что вор не всегда есть вор, что я молод, многого в жизни не понимаю и судить старших не должен. Он спрашивал меня, читал ли я Чарльза Дарвина, Шекспира, Лермонтова, И тогда у меня от всех этих вопросов голова пошла кругом. Я уже не помню, с чем-то я соглашался, чему-то поддакивал». Видимо, на такой же эффект рассчитывал и Чубинский. Упоминание о метастазах, сравнение Рыбакова с онкологом, афоризм, приведенный на латыни, позволяли критику скрыть отсутствие у Рыбакова элементарной объективности, о необходимости которой Чубинский тут же говорил. В результате у некоторых читателей «голова пошла кругом», они с чем-то соглашались и чему-то поддакивали. Впоследствии антисталинская критика постоянно прибегала к этим давно апробированным приемам «интеллектуального каратэ».

Чубинский подсказывал читателям, как следует читать роман Рыбакова: «Все мы, проглатывая страницу за страницей, с нетерпением ждем, когда же, наконец, появится низкорослый, узколобый и рябой виртуоз политической интриги и начнет на своем своеобразном и сразу же узнаваемом наречии излагать свое исповедание веры». Чубинский давал понять: роман следовало читать взахлеб и с восторгом. Чубинский убеждал: «Нигде его (Рыбакова, — Прим. авт.) мастерство не поднимается на такой высокий уровень художественности и зрелости, как на страницах, посвященных Сталину… Создается иллюзия того, что мы слышим (именно слышим!) живого Сталина со своей своеобычностью голоса и акцента, индивидуальными особенностями мыслительного процесса и стилистического оформления мыслей… Вот бы поучиться у Рыбакова тем многочисленным авторам, которые вкладывают в уста исторических героев дословные отрывки из их речей и сочинений и считают, что задача решена! Рыбаков идет тем путем, которым и должен идти подлинный художник. Он проник в психологию героя, он проникся его психологией, как бы перевоплотился в него, стал думать и чувствовать, как он, и заговорил его языком».

В то же время Чубинский уверял читателей в исторической достоверности романа и его научной обоснованности. Он писал, что проделанная Рыбаковым работа «по изучению исторических документов, печати, мемуаров, исследований, свидетельств очевидцев и участников событий… огромна и скрупулезна. Сочинения же самого Сталина писатель, похоже, знает наизусть». На самом деле в романе не приводилось никаких цитат из подлинных письменных работ Сталина и его речей. Слова, которые произносил «Сталин», не имели никакого отношения к содержанию его сочинений. Поэтому критик не имел никакого основания предполагать, что Рыбаков изучил работы Сталина наизусть.

Чубинский ставил Рыбакова в пример всем советским историкам: «Мне кажется, что далеко Не все наши историки-профессионалы, развращенные навязанными сверху запретами и установками, так тщательно и так полно изучают источники, как это сделал А. Рыбаков. Поэтому я смело утверждаю, что, во-первых, «Дети Арбата» могут быть по праву названы (что и сделал В. Каверин) «исследовательским романом», и, во-вторых, проделанный писателем анализ психологии и взглядов Сталина имеет не только художественное, но и научное Значение».

Позже Нина Андреева объяснила источники «исторических документов, печати, мемуаров, исследований, свидетельств очевидцев», восхитивших Чубинского, а заодно указала на мнимость их объективности и документальности. Она уличила Рыбакова в использовании публикаций предшествовавших ему антисталинистов. В письме писателю она обратила внимание на присутствие в его романе множества положений, взятых из троцкистского «Бюллетеня оппозиции», книг Исаака Дейчера, высказываний самого Троцкого (вплоть до текстуальных совпадений, которые давались без указания источника), советологических книг Д. Роберта, С. Коэна, Д. Боффа, а также из произведений популярного на Западе диссидента Роя Медведева. Это открытие Андреевой позволяет говорить о том, что антисталинская волна конца 80-х годов в СССР родилась в ходе слияния потоков американских советологических сочинений и фольклора московской интеллигенции.

Соединение этих потоков в романе Рыбакова означало, что антисталинская кампания достигла нового качественного уровня. Подводя итог «политическому роману» Рыбакова, Чубинский писал: «Итак — был ли Сталин настоящим коммунистом? Настоящим: — в смысле коммунизма Маркса, Энгельса, Ленина, большевистской партии? Конечно, нет». Так, члены КПСС Рыбаков и Чубинский попытались посмертно исключить Сталина из коммунистической партии, в рядах которой ой состоял более полувека и возглавлял которую около тридцати лет.

Одновременно Чубинский определял направления дальнейшей кампании: «Бесспорно, предпринятый А. Рыбаковым анализ Сталина и сталинщины далеко не полон… Говорю это не в упрек Рыбакову. Он честно сделал свое писательское дело, предоставил нам свое понимание Сталина как человека, как личности. А дальше миссия философов, социологов, историков или, как принято теперь говорить, обществоведов».

Восторженная реклама романа в средствах массовой информации, ажиотаж вокруг него среди значительной части читающей интеллигенции сделали свое дело. Роман Рыбакова стал самым модным чтивом 1987 года. Монологи «Сталина» и прочие выдумки Рыбакова поразили воображение взрослых читателей, как до сих пор не поражали детское воображение ни «Кортик», ни «Бронзовая птица», ни какой-либо иной его приключенческий роман для детей, ни один фильм, снятый по его сценариям. Я помню, как люди, прочитавшие роман Рыбакова, с возмущением рассказывали своим друзьям в вагоне метро о том, что они узнали из этой книги про Сталина из его «внутренних монологов». Сомнения о том, что говорящее вслух писательское изделие, является подлинным Сталиным, редко возникали у энтузиастов романа «Дети Арбата».

Сталин превращался в удобную мишень для битья, вроде фигур начальников, которые устанавливали в некоторых учреждениях Японии для того, чтобы дать выход эмоциям подчиненных. На недостойность этого занятия обратил внимание писатель Юрий Бондарев, сравнив поведение хулителей Сталина с теми, кто пинает мертвого льва, В то же время нелепость этого ловко спровоцированного сражения с вымышленным образом Сталина напоминала борьбу Братца Кролика против Смоляного Чучелка из афроамериканских сказок дядюшки Римуса. Ведь фигура главного персонажа фильма «Покаяние», вытащенного из его могилы, а также персонажи Шатрова и Рыбакова, носившие фамилию «Сталин», были так же не похожи на живых людей, как и Смоляное Чучелко, сделанное Братцем Лисом. По необъяснимым причинам смышленый Братец Кролик принял Смоляное Чучелко за чернокожего ребенка. Когда же Чучелко промолчало в ответ на его приветствие, Братец Кролик обиделся на «грубияна», стал с ним драться и прочно прилип к нему. Искусственно созданная модель «Сталина» должна была стать безответной фигурой, которая не могла оправдаться. А по мере того, как распалявшиеся зрители и читатели наносили бы удары по конструкции из тряпок и смолы, они прочно прилеплялись к Ней и становились беспомощными для нападения на них таких же безжалостных ловкачей, каким был Братец Лис из известной сказки.

Призыв Чубинского к «обществоведам» был подхвачен. Умело разжигаемая потребность в новых «разоблачениях Сталина» удовлетворялась новыми публикациями, выступления против Сталина, которые, на первый взгляд, казались стихийными, все очевиднее приобретали характер широкомасштабного и глубоко эшелонированного наступления. Одно обвинение против Сталина следовало за другим в статьях, помещенных в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Огонек», в газетах «Московские новости», «Аргументы и факты». Даже журнал «Знание — сила», специализировавшийся на популяризации достижений современной науки и техники среди молодежи, из номера в номер публиковал статьи, в которых «разоблачал» Сталина. К печатным изданиям присоединились и электронные средства массовой информации. Программы «Взгляд», «Пятое колесо» и ряд других постоянно атаковали покойного генералиссимуса. Словно по команде, на страницах почти всех журналов и газет, во всех публицистических теле- и радиопередачах публиковались материалы о репрессиях 30-х — начала 50-х годов, в которых обвинялся исключительно Сталин. В то время казалось, что, если включить утюг, то он тоже стал бы транслировать антисталинские передачи.

На возобновившийся процесс по «делу Сталина» спешили все новые и новые свидетели, хотя их незнакомство с подлинной историей тех лет было очевидным. Казалось, что вернулись времена, описанные Н.С. Лесковым, когда, по его словам, на Юге России существовали целые «банды бессовестных и грубо деморализованных людей», зарабатывавших на жизнь лжесвидетельством. В его рассказе «Владычный суд» говорилось, что лжесвидетели «бродили шайками по двенадцать человек» ища работы, то есть, пытая везде: «чи нема чого присягать?»

На новом историческом этапе, в иных географических условиях и иной культурной среде через 200 с лишним лет повторялись события, подобные тем, что разыгрались в Англии в 1778–1780 годах. Тогда «Союз протестантов» буквально завалил страну листовками и брошюрами с осуждением правления Марии Кровавой (1553–1558 гг.), а повсюду происходили митинги, на которых ораторы клеймили давно умершую королеву, инквизиторов XVI века и обнаруживали параллели между ними и нынешними прихожанами католических храмов. Известно, что эта пропаганда привела к массовым погромам против католиков. А затем «ревнители исторической правды», во главе которых стоял лорд Гордон, освободили уголовников из лондонских тюрем, чуть не сожгли Лондон и попытались захватить власть в стране. Также известно, что активную поддержку лорду и «Союзу протестантов» оказывали ведущие деятели недавно созданных Соединенных Штатов, воевавших в это время с Англией. В силу каких-то причин история заговора Гордона почти не освещалась в советских сочинениях по мировой истории. О событиях в Англии 1778–1780 годов можно было узнать лишь по немногим английским исследованиям, имевшимся в центральных библиотеках Москвы, и роману Ч. Диккенса «Барнеби Радж».

Теперь на просторах одной шестой планеты люди, забывая о текущих делах, вчитывались, всматривались и вслушивались в сообщения о событиях полувековой давности, изображавшиеся в самых мрачных красках. К тому же их постоянно пугали, что история может вот-вот повториться. О том, что на их глазах, на самом деле, повторяется давняя история, имевшая место в другой стране, мало кто догадывался. Мало кто знал, что подобные манипуляции с историческим материалом уже совершались в Англии 200 лет назад и что тогда они служили прелюдией к попытке государственного переворота.

Свою активность авторы антисталинских материалов объясняли своим стремлением «освободить» советских людей от «культа личности Сталина и его последствий». Особенно часто упоминали негативное влияние «Краткого курса» на общественное сознание. На самом деле эта книга была под запретом тридцать лет, и выросли целые поколения людей, которые и в глаза не видели «Краткого курса». В стране уже 35 лет Сталина не прославляли, не звучало песен, посвященных ему, не издавалось его книг. Сохранившийся каким-то чудом в одной среднеазиатской республике до 1988 года памятник Сталину был срочно демонтирован после публикации о нем сообщения в центральной печати. В стране давно не осталось и следа, хоть в какой-нибудь мере напоминавшего о былом официальном восхвалении Сталина, что получило название «культ личности Сталина».

Поток публикаций и материалов электронных средств массовой информации, направленных против Сталина, не мог не оказывать воздействия на общественное мнение. Во-первых, антисталинские публикации конца 80-х годов отвечали уже сложившимся за тридцать лет негативным представлениям о Сталине. К тому же многолетнее умалчивание о том, как работает государственный механизм, о разногласиях в советском правительстве, о противоречиях в советском обществе позволяло многим легко поверить, что виной всех бед был Сталин и небольшая группа исполнителей его решений.

Во-вторых, значительная часть населения сохраняла доверие к советским средствам массовой информации, а поэтому многие воспринимали антисталинские материалы некритически. Новые публикации создавали впечатление, что они раскрывают ту правду, которая до сих пор была спрятана за тяжеловесными формулами постановлений и официальных статей о Сталине.

В-третьих, «разоблачительным материалам» трудно было что-либо противопоставить. История КПСС давно превратилась в сухую схему, практически лишенную каких-либо упоминаний о Сталине, а также других советских руководителей. В ней содержались лишь общие слова, среди которых преобладали критические замечания в адрес «культа личности Сталина». Воспоминания маршалов, генералов, руководителей производства, конструкторов, которые шли вразрез с основными положениями антисталинской кампании, многие люди или не прочли, или уже успели позабыть. Противоядием против антисталинских аргументов могли служить лишь кадры из фильмов «Освобождение», художественного телесериала «Семнадцать мгновений весны» и документального телесериала «Стратегия Победы». Но, разумеется, этого было недостаточно, чтобы остановить цунами антисталинизма.

Наконец, в-четвертых, яркая, эмоциональная форма этих антисталинских материалов создавала впечатление искренности исстрадавшихся авторов, говоривших о давно наболевшем. Мало у кого возникало подозрение, что подавляющее большинство материалов являются хорошо проплаченными заказными работами. Почти никто не знал, что эти выступления были частью кампании, давно задуманной и тщательно запланированной правительственными учреждениями США.

Тем временем в бой против Сталина вступали новые силы, а первые ударные отряды отводили с поля боя. Уже в августе 1987 года Отто Лацис в «Известиях» жаловался на недостаточное воздействие на публику антисталинского романа Рыбакова. Читающей публике предлагали новые художественные произведения, которые позволяли существенно расширить фронт антисталинских операций в историческом времени и общественном пространстве. Писатель Приставкин в книге «Ночевала тучка золотая» решительно осудил выселение чеченцев, осуществленное в годы войны и ответственность за которое Хрущев еще в 1956 году возложил единолично на Сталина. Писатель Дудинцев в романе «В белых одеждах» осудил поддержку, которой пользовался Т.Д. Лысенко при Сталине. В «Комсомольской правде» от 1 сентября 1987 года Ю. Афанасьев предлагал читателям газеты список романов, абсолютно необходимых для «правильного» понимания И.В. Сталина. В него, помимо романа Приставкина, входили «Карьер» Быкова, «Назначение» Бека. В этих произведениях, рожденных художественным воображением, историк Афанасьев видел путь к восстановлению подлинной истории страны. Он сокрушался по поводу того, что три поколения советских людей не знают истинного прошлого и воспитаны в «неверной» исторической традиции.

Воспитывать в «правильной» исторической традиции означало разрушать представления о созидательных делах Сталина. В одной за другой статье Сталина обвиняли в том, что он был главным тормозом развития страны. В телефильме «Риск» «доказывалось», что Сталин мешал созданию ракет в СССР… потому что он якобы ненавидел Сергея Королева. И хотя в этом телефильме были перепутаны почти все выдающиеся события XX века, он был восторженно принят «передовой» интеллигенцией страны.

От нападок на реальные и главным образом мнимые ошибки и упущения Сталина, якобы повлиявшие на отставание СССР в различных отраслях науки и техники, организаторы антисталинской кампании перешли к обвинениям Сталина в том, что все его решения по хозяйственным вопросам были ошибочными, а поэтому вся экономика страны была выстроена неверно.

В июне 1987 года сталинскую экономическую политику атаковал экономист Николай Шмелев, провозглашавший теперь нечто прямо противоположное тому, что он писал еще несколько лет назад и за что он получил свои научные звания. Но если Н. Шмелев в своей критике Сталина все же обращался к своим познаниям экономике, то выпускник философского факультета и 60-летний младший научный сотрудник без степени Института международного рабочего движения Ю.Ф. Карякин набросился на экономическую политику Сталина, не имея для этого решительно никаких оснований, кроме агрессивного апломба. В журнале «Знамя» он высмеивал Сталина за то, что в своей речи 9 февраля 1946 года тот говорил о необходимости увеличить производство стали и чугуна, а также добычу нефти и угля. Карякин объявил, что эта сталинская программа развития ведущих отраслей народного хозяйства на ближайшие 15 лет была подобна плану увеличить производство кремневых наконечников для дротиков. На уровне представлений Карякина об истории и экономике ему показалось очевидным, что Сталин должен был наладить производство персональных компьютеров уже в 1946 году и остановить производство таких «отсталых» видов продукции, как сталь и чугун. Несмотря на явное невежество автора, эта статья была встречена с восторгом читающей публикой и журнал «Знамя» со «смелой» статьей Карякина ходил по рукам.

Утверждения о никчемности созданных при Сталине отраслей производства были подкреплены заявлениями о том, что в ходе сталинских пятилеток вообще мало что было создано. Два журналиста В. Селюнин и Г. Хапил в статье «Лукавая цифра», опубликованной в журнале «Новый мир», уверяли, что при Сталине так искажали статистическую отчетность, что по сути никаких успехов в годы сталинских пятилеток и не было. Получалось, что не было ни построенных заводов и гидроэлектростанций, не было создано ни новых отраслей производства, ни оборонной промышленности.

Изображение Сталина воплощением разрушительных сил вопиющим образом игнорировало неоспоримые и яркие свидетельства созидательных дел сталинской эпохи, вклад Советской страны и лично Сталина в разгром самой разрушительной силы XX века — гитлеризма. Составив биографию Сталина на основе советских публикаций конца 80-х годов, советолог Роберт Конквест объявил: «Трудно найти более отрицательное явление, или более отрицательный характер, чем Сталин… Сталин был воплощением очень активной силы, находившейся в конфликте с человечеством и реальностью, напоминая тролля, лишь отчасти имеющего гуманоидные формы, или демона из иной сферы или иного измерения, в котором действуют Иные физические и моральные законы. Это существо пыталось навязать Серединной Земле свои правила». Превратив Сталина в подобие сил зла из романов Толкиена, Конквест вопиющим образом искажал реальные факты истории. Опираясь на материалы крикливой антисталинской кампании, Конквест, вопреки правде, сообщал, что за годы сталинских пятилеток объем хозяйственного производства СССР вырос всего в 1,5 раза (на самом деле в десятки раз). Путая самые известные даты, перевирая даже широко известный лозунг Ленина об электрификации, Конквест, сочинения которого постоянно использовались в нашей стране для «обличения» Сталина, выдавал свое полное невежество в вопросах истории СССР.

Очевидные нелепости и демагогичность антисталинской кампании вызывали растущее недовольство не только многих советских людей, но и некоторых руководителей страны. В середине 1987 года вышла в свет двухтомная книга «Памятное» Председателя Президиума Верховного Совета СССР A.A. Громыко. В ней ветеран советской дипломатии подробно осветил участие Сталина в различных международных конференциях и свои беседы со Сталиным. На множестве убедительных примеров Громыко доказывал справедливость своего определения: «Сталин — это человек мысли». Книга, изданная 200-тысячным тиражом, произвела сильное воздействие на читающую публику.

В этих условиях Горбачев старался маневрировать, изображая из себя беспристрастного судью в дискуссиях о Сталине. В своей программной книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» Горбачев прибегал к осторожным, обтекаемым оценкам сталинского времени. Он писал: «Да, индустриализация и коллективизация были необходимостью. Иначе страна не смогла бы подняться. Но методы и способы этих преобразований не всегда и не во всем отвечали социалистической идеологии и теории. Сказывались прежде всего внешние условия — страна ощущала постоянную опасность военного нападения. Но были и собственные перегибы, преобладал административный нажим, страдали люди. Такова реальность. Такова судьба народа со. всеми противоречиями: и с великими достижениями, и с драматическими ошибками, и с трагическими страницами».

Нарастание антисталинской кампании беспокоило многих членов Политбюро по мере приближения 70-летия Великой Октябрьской социалистической революции. На заседании Политбюро 28 сентября 1987 года Горбачев признал: «Прав Медведев, который здесь заметил, что сейчас явный крен в критике того, что было при Сталине». В ходе дискуссии по проекту доклада Горбачева на торжественном собрании по этому случаю, состоявшейся на заседании Политбюро 15 октября, Лигачев заметил: «Многое опубликовано о 20–30-х годах с полярно противоположных позиций. Написано столько — что неясно — как официально оценивать теперь коллективизацию, культ личности и т. д.».

Его поддерживал Чебриков, заявив: «В литературе господствуют Рыбаков, Век, Дудинцев. Почему художественные произведения у нас стали основами марксизма-ленинизма? Я за то, чтобы усилить тему о ликвидации кулачества. Это — последний эксплуататорский класс». С ним соглашался Соломенцев, который предложил «поднять оценки наших достижений. Но в печати как у нас? Кто постарше — сталинист». Давая оценку проекту доклада, Лигачев говорил: «И по объективным, и по субъективным факторам нужны уточнения, хотя в целом — шли правильно».

В таком же духе высказался и Громыко, заявив: «Как бы ни подчеркивали теперь теневые стороны во время культа личности и ни выпячивали преступления того времени, нужно видеть положительную сторону нашей истории. Партия обеспечила победу в войне, выживание социализма и его дальнейшие успехи».

В то же время, выражая свое удовлетворение тем, как в проекте доклада была отражена роль Сталина в событиях 30-х годов, Громыко заявил: «Правильно сказано о произволе и беззаконии. Это надо сказать со всей четкостью. Заслуга Хрущева в том, что было сказано народу о Сталине. Другое дело — не совсем так, как можно было бы. И не разделено, в какой степени виноват Сталин, в какой не он, особенно в период войны. Бывает трудно все расставить по своим местам и через 100 лет. А Хрущев-то ведь шел по свежим следам». Таким образом, Громыко не отмежевался от мифа XX съезда. Более того, он поддержал краеугольное положение антисталинского доклада Хрущева, заявив: «Культ личности ударил по нашему потенциалу. Если бы не это, мы бы выглядели сейчас еще лучше». Такая двусмысленная позиция открывала путь для дальнейших атак на Сталина.

Поэтому Рыжков требовал более резких оценок Сталина: «О потерях 30-х годов. Стоит ли говорить об их объективной неизбежности. Ведь попраны ленинские принципы. И этому нет оправдания». А Яковлев, по словам Горбачева, пытался даже возложить на Сталина ответственность за начало Второй мировой войны. (Горбачев замечал: «Александр Николаевич предлагает датировать начало Мировой войны 23 августа 1939 года». Горбачев возражал Яковлеву: «Но ведь и до того были признаки ее возникновения: и политика Англии с натравливанием Гитлера против нас, и интервенции в Испании и Абиссинии, был и Мюнхен».)

Дискуссия по докладу была продолжена 31 октября 1987 года. Лигачев вновь подчеркивал необходимость большего внимания в докладе к историческим достижениям Советской власти. Он говорил: «У нас идет замалчивание достижений. И это продолжается. Вот посмотрите статью Бутенко в «Московских новостях». Он вообще отрицает какие бы то ни было достижения». Лигачев подчеркивал необходимость более четкой положительной оценки коллективизации. Ему возражал Горбачев, обращая внимание на произвол в ходе коллективизации.

И тут в ходе дискуссии выяснилось, что ее участники не имеют ясного представления о причинах репрессий 30-х годах, вокруг которых кипели такие страсти. Хотя Рыжков не сомневался в том, что в них виноват исключительно Сталин, объяснение репрессий, которое было принято со времен антисталинского доклада Хрущева и было включено в доклад Горбачева, показалось Рыжкову сомнительным: «что заставило Сталина перейти к террору. В докладе говорится об отсутствии демократии. Меня это не убеждает. До сих пор не понимаю — что же заставило?! Личная власть? Она у него и так была… Может быть, еще подумать на эту тему? Какие причины толкнули на такой террор, когда, казалось, все уже пошло вперед?»

Отвечая ему, Горбачев прибег к аргументам Хрущева и Рыбакова: «После убийства Кирова… У Сталина засело в голове после XVII съезда, когда его предложили заменить и голосовали даже. Вот в чем дело! Какие мотивы тут? Вроде ясно… Но вообще-то трудно объяснить. Я много думал об этом. Представили нам целые мешки из комиссии по реабилитации, которая этим занимается. Но она сама не может разобраться — кто конкретно в Каких случаях давал команды».

Таким образом, высшие руководители страны, безапелляционно обвинявшие Сталина в чудовищных преступлениях, не имели ни ясного представления о том, кто виноват в них, и не знали, в чем их была причина. О том, что, как и прежде, оценка Сталина использовалась лишь для политиканской игры, было ясно из следующих слов Горбачева: «Отсутствие демократии позволило сформировать «культ личности» и приучить массу людей мириться с репрессиями». Поскольку Горбачев постоянно использовал лозунг о демократической перестройке, то получалось, что он преодолевает наследие Сталина и таким образом спасает страну от террора и репрессий.

И все же у Рыжкова оставались сомнения: «Да. Но почему Сталин прибег к террору?» В ответ Горбачев же лишь повторял свой тезис, сдобрив его дозой обывательской молвы и мыслями, почерпнутыми из «внутренних монологов» «Сталина», которыми была заполнена книжка Рыбакова: «Мотивации не было никакой. В судах вызвало подозрение, например: а почему этот человек старается так хорошо работать?! Что-то тут не так, не чисто! Главная причина, думаю, борьба за власть. XVII съезд партий насторожил Сталина, испугал его. И вместо процесса демократизации, который был возможен после первых успехов в строительстве страны, вышедшая из революции система стала перерождаться».

Правда, под конец заседания Горбачев дал иное объяснение событиям 30-х годов, сославшись на объективные факторы. Он утверждал: «Мы не обвиняем Сталина в глупости, в недомыслии. Причины в основе своей — экономические, наследие Гражданской войны, непримиримость к НЭПу. Кулак, конечно, подбрасывал хворосту. Внешняя опасность. Все это наложило отпечаток на процессы, исключая выход на демократизацию. Я убежден — в этом суть. В этом и вся сложность ситуации тогда».

Но неожиданно Громыко, который в только что вышедшей в свет книге воспоминаний именовал Сталина «человеком мысли», объявил: «Сталин никогда не был теоретиком. Он не касался теоретических проблем. Отсюда несуразица, которую он допускал».

Для подтверждения своей мысли Громыко рассказал о том, как на Ялтинской конференции Сталин, представляя Берию английской и американской делегации, в шутку назвал его «советским Гиммлером». Громыко сурово осудил Сталина за эту неудачную шутку. И это говорил человек, который в своих недавно мемуарах подробно описывал деятельность Сталина на Ялтинской конференции, высоко оценивая его ум и его достижения в защите интересов СССР!

Громыко привел и другой пример, с помощью которого он решил посрамить Сталина: «Заседает Политбюро. Какой-то вопрос внешней политики обсуждается. Сталин вдруг говорит ни с того ни с сего: почему бы нам не вернуться к дореволюционному периоду в формировании московской власти — городской голова и т. п. Тянуло его к авторитарным приемам. Микоян, помню, сразу поддержал. Но на решение тогда не пошли».

Правда, не исключено, что Громыко говорил и какие-то слова в пользу Сталина, которые не вошли в записи А. Черняева, В. Медведева, Г. Шахназарова, потому что после этих осуждений Сталина весьма нелогично следовала фраза Громыко: «Надо честно сказать, что Сталин выступал за социализм. И в международных делах он сражался как лев за интересы Советского Союза». В то же время очевидно, что своими предыдущими высказываниями Громыко лишь поддерживал антисталинскую кампанию, которой исподволь руководили Яковлев, Горбачев, Черняев и другие.

Выступления на заседаниях Политбюро накануне юбилея Октября отразили ту путаницу в «сталинском вопросе», которая была характерна для части руководства страны, политиканские интересы, которыми руководствовались другие члены Политбюро в постановке этого вопроса.

В своем докладе по случаю 70-летия Октябрьской революции «Октябрь и перестройка: революция продолжается» Горбачев постарался создать впечатление о том, что в своих оценках Сталина он придерживается взвешенного подхода. Явно не желая повторить ошибки Хрущева, который старался свалить на Сталина вину за первые поражения Красной Армии во время войны, Горбачев отдал должное роли Сталина в годы Великой Отечественной войны, сказав: «В достижении Победы сыграли роль огромная воля, целеустремленность и настойчивость, умение организовать и дисциплинировать людей, проявленные в годы войны И.В. Сталиным».

Делая вид, что он лишь откликается на антисталинскую кампанию (на деле спровоцированную им же и его окружением), Горбачев говорил: «Сейчас много дискуссий о роли Сталина в нашей истории. Его личность крайне противоречива: Оставаясь на позициях исторической правды, мы должны видеть как неоспоримый вклад Сталина в борьбу за социализм, защиту его завоеваний, так и грубые политические ошибки, произвол, допущенные им и его окружением, за которые наш народ заплатил великую цену и которые имели тяжелые последствия для нашего общества».

Фактически Горбачев повторял известные положения Постановления ЦК КПСС от 30 июня 1956 года. К этому времени атака на Сталина уже продвинулась значительно дальше по сравнению с этими формулировками. Антисталинисты не признавали за Сталиным ни единого сильного положительного качества, ни одного полезного деяния, так как целью их кампании было разрушение всего созданного при Сталине и даже в послесталинские годы. Да и сам Горбачев, по словам Черняева, в узком кругу откровенно заявлял: «Сталин… — это система, во всем — от экономики до сознания… Все, что теперь надо преодолевать, все оттуда». Таким образом, Горбачев ставил для себя ту же задачу, которую давно желали навязать советским «реформаторам» американские стратеги «холодной войны»: под лозунгами реформ уничтожить Сталина, а вместе с ним его наследие воплощенное в великом, богатом и быстро развивавшемся государстве.

Однако свои сокровенные замыслы Горбачев высказывал лишь в среде своих единомышленников. Поэтому сдержанные оценки Сталина, сделанные Горбачевым в начале 1987 года вызвали смятение в лагере антисталинистов. Поясняя смысл высказываний М.С. Горбачева на специально созванной пресс-конференции, А.Н. Яковлев заявил, что положения доклада не ставят рамки для историков, изучающих годы правления Сталина. Кампания продолжилась с прежней силой.

С середины ноября 1987 года антисталинская кампания сконцентрировалась на предотвращении «угрозы» возможного «реванша сталинистов». В бой двинулись те, кто именовал себя «детьми XX съезда». В ноябре 1987 года в газете «Советская культура» Евгений Евтушенко публиковал свои старые антисталинские стихи, в которых клеймил «тайных защитников Сталина». В это же время Булат Окуджава публиковал свои антисталинские стихи 30-летней давности в журнале «Дружба народов». Вновь пошли в ход публикации, изображавшие Сталина как лютого врага науки и интеллигенции. «Литературная газета» утверждала: «Сталин профессоров не любил». Тяжелые последствия наследия Сталина для интеллигенции страны писатель Даниил Гранин усмотрел в том, что когда он в 1987 году упал на улице и разбил себе нос, то никто из жителей крупного города не пришел к нему на помощь. Этому событию в своей жизни знаменитый писатель посвятил большую статью, в которой обвинял целые поколения советских людей в черствости и бессердечии. При этом главным виновником своего несчастья он называл Сталина. По мнению Гранина, именно Сталин способствовал развитию невнимательности среди вечно спешащих горожан и не замечающих валяющихся на тротуарах писателей с разбитыми носами.

Постоянный обстрел фигуры Сталина из газет и журналов с миллионными тиражами, а также с телеэкрана и по радио оказывал свое воздействие на значительную часть общественного сознания страны. Провозглашаемое постоянно в материалах средств массовой информации стремление восстановить справедливость вызывало поддержку миллионов людей. Законное желание осудить жестокость, беззакония, творившиеся в прошлом, заставляло людей терять чувство меры и ощущение реальности. Бесконечное повторение одних и тех же обвинений создавало впечатление о том, что они доказаны, а постоянное возвращение к этой теме порождало иллюзию о том, что аресты и расстрелы 37-го года являются самыми главными событиями в истории нашей страны. Многие советские люди прочно прилипли к сталинской Теме, как Братец Кролик к Смоляному Чучелку. Появление Сталина в беседе провоцировалось самыми неожиданными ассоциациями, вызывая бесконечные монологи о покойном, 37-м годе, XX съезде и прочем, и это наводило на мысли о массовом психическом заболевании.

В начале 1988 года страсти закипели вокруг вышедшей в свет в декабре 1987 года пьесы Михаила Шатрова «Дальше… дальше… дальше!», которая вскоре была поставлена на многих сценических площадках страны. В пьесе Шатрова, имевшей подзаголовок «Авторская версия событий, происшедших 24 октября 1917 года и значительно позже», Смоляное Чучелко «Сталина» без конца бросало со сцены разоблачавшие его реплики, вроде такой; «Я предпочитаю людей, которые поддерживают меня из страха, а не по убеждениям». «Сталин» угрожал остальным персонажам пьесы. Обращаясь к «Орджоникидзе», «Сталин» выкрикивал: «Я расстрелял твоего брата Папулию, и тебе обещаю — ни одного Орджоникидзе не останется! Ни одного! Это я тебе твердо гарантирую». Остальным действующим лицам не составляло труда разоблачать «Сталина». Фантазия автора позволила «Ленину» произнести такие изобличающие слова в адрес «Сталина», которые должны были бы быть произнесены им, если бы он знал многие события после 1924 года и оценивал их точно так же, как Шатров. Щедро одарив своими мыслями многих героев своей пьесы, Шатров заставил «Дзержинского», «Свердлова», «Орджоникидзе», «Бухарина», «Троцкого» выкрикивать, обращаясь к «Сталину»: «Все равно будет возмездие, все равно придут за тобой — живым или мертвым!» В заключении пьесы «Сталин» пытался оправдаться, но «Ленин» прогонял его с исторической сцены, бросая на ходу загадочные слова: «Надо идти дальше… дальше… дальше!»

Однако многие советские люди возмущенно заявляли, что дальше уже ехать было некуда. Они осуждали политически конъюнктурную и примитивную пьесу Шатрова, указывали на очевидные несуразности в освещении событий прошлого. Один автор такого письма писал Шатрову, что, читая его пьесу, «невозможно избавиться от гадливого чувства». Прочитав же пьесу, автор письма пришел к выводу о том, что Шатров — «1. человек малопорядочный (бросаться тягчайшими обвинениями, не имея доказательств, может только человек низкий, сам способный на такие поступки); 2. безответственный демагог… 3. философский и политический невежда, причем невежда воинствующий; 4. человек «грубый и ограниченный», т. е. характеристика, данная им Сталину, прежде всего и в полной мере относится к нему самому. Полемизировать с вами не хочется, да и не имеет смысла; вы не искатель истины — вы клеветник, «ругатель высшего класса», говоря словами Ремарка. А читать вас гадко и скучно… Не подписываюсь тоже от скуки и неуважения к вам».

Критические замечания в адрес пьесы Шатрова вызвали гневное письмо «По новому кругу?», подписанное К. Лавровым, М. Ульяновым, М. Захаровым, А. Гельманом и другими. Артисты, и драматурги в письме, опубликованном в «Правде» от 29 февраля 1988 года, прямо связывали сценическую судьбу пьесы Шатрова с судьбой горбачевской перестройки: «Перестройку и гласность наша страна поистине выстрадала, поэтому любые попытки повернуть процесс вспять, какими бы высокими лозунгами они ни прикрывались, вызывают глубочайшую тревогу. Именно эту тревогу вызвала у нас критическая кампания вокруг новой пьесы М. Шатрова «Дальше… дальше… дальше!» Получалось, что «гласность» должна была быть улицей с односторонним движением и осуждение антисталинских произведений должны были пресекаться как вызов демократии и прогрессу.

Тем временем свое несогласие с пьесой Шатрова выразила ленинградская преподавательница химии Нина Андреева. В своем письме, написанном в ответ на предложенную «Советской России» дискуссию по актуальным проблемам отечественной истории, она заявляла, что «Шатров искажает историю социализма… явно игнорирует объективные законы истории». Попутно Андреева высказывала свое возмущение рядом других публикаций на темы советской истории. Как преподаватель, она высказывала свои сомнения в их пользе для воспитания молодежи. Она писала: «Что, к примеру, могут дать молодежи, кроме дезориентации, откровения о «контрреволюции в СССР на рубеже 30-х годов», о «вине» Сталина за приход к власти в Германии фашизма и Гитлера? Или публичный «подсчет» числа «сталинистов» в разных поколениях и социальных группах?» Нина Андреева возмущалась тем, что «взахлеб расхваливаются романы и фильмы, где линчуется эпоха бури и натиска, подаваемая как «трагедия народов».

Андреева решительно осуждала «словотечение о «терроризме», «политическом раболепии народа», «всеобщем страхе», «бескрылом социальном прозябании», «нашем духовном рабстве», «всеобщем страхе», «засилии хамов у власти». Она считала, что объективное «видение истории и современности несовместимо с политическими анекдотами, низкопробными сплетнями, остросюжетными фантазиями, с которыми можно нередко встретиться сегодня».

Андреева настаивала на пересмотре отношения к Сталину, господствовавшего в средствах массовой информации. Она предлагала обратиться к воспоминаниям советских военачальников о Сталине. Вспомнила она и высказывания Черчилля о Сталине. Она Призывала дать Сталину «конкретно-историческую, внеконъюнктурную оценку, в которой проявится — по историческому результату! — диалектика соответствия личности основным законам развития нашего общества». При этом Андреева подчеркивала: «Сразу же отмечу, что ни я, ни члены моей семьи не имеем никакого отношения к Сталину, его окружению, приближенным, превозносителям», Она особо отметила, что «один из родственников был репрессирован и после XX съезда реабилитирован. Вместе со всеми советскими людьми я разделяю гнев и негодование по поводу массовых репрессий по вине тогдашнего партийно-государственного руководства». Это не мешало Андреевой высказать свое полное несогласие с антисталинской кампанией: «Здравый смысл решительно протестует против одноцветной окраски противоречивых событий, начавшей ныне преобладать в некоторых органах печати».

Письмо Нины Андреевой, опубликованное в «Советской России» от 13 марта 1988 года под заглавием «Не могу поступиться принципами», вызвало поток письменных откликов в редакцию «Советской Россию». Многие поддерживали автора, другие резко осуждали. Было очевидно, что письмо не оставило советских людей равнодушными.

Неожиданно письмо получило поддержку на самом высоком уровне. Выступая на совещании редакторов 15 марта, Е.К. Лигачев, как он свидетельствует в своих мемуарах, «посоветовал редакторам прочитать совсем свежую, вчерашнюю статью «Не могу поступиться принципами». В этой статье привлекло именно то, что меня особенно интересовало в те дни… — неприятие сплошного очернительства, безоглядного охаивания прошлого».

Такая позиция Лигачева не была случайной. Не являясь поклонником Сталина и тем более репрессий 30-х годов (в своих мемуарах Лигачев положительно оценил XX съезд КПСС; напомнил он и о репрессированных родственниках его супруги), секретарь ЦК КПСС не стал мириться с огульным оплевыванием советской истории. Как он писал в своих мемуарах, его возмущали «современные Геростраты», которые, «перечеркивая собственные кандидатские и докторские, опрометью кинулись сокрушать все святыни прошлого: пожалуй, самый яркий здесь пример — это историк Ю. Афанасьев. Они действовали как хищники, терзавшие наше общество, разрушавшие историческую память народа, оплевывавшее такое святое понятие, как патриотизм, порочившее чувство гордости за Родину». Еще осенью 1987 года Лигачев, выступая в городе Электросталь, вступился за советское прошлое. Он говорил о порочности попыток представить его «как цепь сплошных ошибок, заслонить фактами необоснованных репрессий подвиг народа, создавшего могучую социалистическую державу».

Эти высказывания Лигачева вызвали большое беспокойство за рубежом. Комментируя их, Лигачев писал: «Получалось, что я — главный сталинист, препятствующий реформам Горбачева, тянущий страну назад, в прошлое». Все высказывания иностранной печати о выступлении Лигачева были подобраны секретарями Горбачева, и тот направил их своему коллеге с сопроводительной запиской, в которой высказал свое недовольство речью Лигачева в Электростали. Вскоре, по словам Лигачева, через западные «радиоголоса» «развернулась мощная пропагандистская кампания по дискредитации Лигачева, который якобы желает Возврата к временам сталинщины и противостоит Горбачеву».

Однако Лигачев был не единственным членом Политбюро, недовольным антисталинской кампанией в советской печати. Воспоминания Горбачева о реакции членов Политбюро на письмо Нины Андреевой привел в своих воспоминаниях Черняев со слов Яковлева (учитывая враждебное отношение Яковлева и Черняева к этим лицам, нельзя ручаться за точность воспроизведения их реплик). Разговор Горбачева со своими коллегами по руководству страной возник в комнате президиума Кремлевского Дворца съездов в перерыве между заседаниями Съезда колхозников. «Воротников ни с того, ни с сего: «Да-а-а!.. Вот в «Советской России» была статья! Настоящая, правильная статья. Эталон — так бы держать идеологическую работу». После этой реплики Лигачев, похвалив статью, заметил: «Хорошо, что печать стала давать по зубам этим… А то совсем распустились».

Громыко поддержал: «Думаю, это хорошая статья. Ставит все на свои места». Соломенцев начал было высказываться в этом духе».

Видимо, сначала Горбачев не был готов к дискуссии, потому что ограничился замечанием, что он «мельком проглядел» письмо Андреевой «перед отъездом в Югославию». В книге «В Политбюро» далее сказано: «Его перебивают… мол, очень стоящая статья. Обратите внимание — Горбачев. Да, я прочитал ее потом, вернувшись…» Опять наперебой хвалят статью…»

Только тут Горбачев, по словам Черняева, неожиданно заявил: «А у меня вот другое мнение». Это вызвало недоумение Воротникова, который промолвил: «Ну и ну!» Эти междометия были расценены Горбачевым как вызов. «Что «ну и ну?!» — закричал Горбачев. В книге «В Политбюро» записано: «Неловкое молчание, смотрят друг на друга. Горбачев. Ах, так. Давайте на Политбюро поговорим. Я вижу дело куда-то не туда заходит. Расколом пахнет. Что «ну и ну»! Статья — против перестройки, против февральского Пленума. Я никогда не возражал против того, если бы кто-то высказывал свои взгляды. Какие угодно — в печати, письма, статьи. Но до меня дошло, что эту статью сделали директивной. Ее в парторганизациях уже «проходят» как установочную. Запретили печатать возражения этой статье… Это уже другое дело. А на февральском Пленуме я не «свой» доклад делал. Мы его все обсуждали и утвердили. Это доклад Политбюро, и его Пленум утвердил. А теперь оказывается, другую линию дают… Я не держусь за свое кресло, но пока я здесь, пока я в этом кресле, я буду отстаивать идеи перестройки… Нет! Так не пойдет. Обсудим на Политбюро».

Таким образом, более чем через 25 лет повторилась история, подобная той, что разыгралась с рассказом «Один день Ивана Денисовича». Если осенью 1962 года Хрущев воспользовался отрицательным отношением своих коллег к рассказу учителя математики Солженицына, чтобы обвинить их в сталинизме, то весной 1988 года Горбачев расценил положительное отношение своих коллег к письму преподавательницы химии Нины Андреевой как вызов своей политике. Объявляя о расколе в руководстве и угрожая собственной отставкой, Горбачев хотел упрочить свой контроль над Политбюро. Он давал понять, что никто не имеет права высказывать мнение по поводу «сталинской темы», отличное от его собственного.

На заседании Политбюро 24 марта 1988 года был обсужден вопрос о письме Нины Андреевой. Как отмечал Лигачев, «обмениваясь мнениями перед заседанием — некоторые члены Политбюро и секретари ЦК весьма позитивно оценивали статью Нины Андреевой. С таким настроением и начали обсуждение. Однако сразу же стало ясно, что впервые за все годы перестройки вдруг возобладал не рассудительный, а совсем другой — расправный стиль».

В своем дневнике В.И. Воротников записал, что обсуждение открыл М.С. Горбачев, который заявил, что статья Нины Андреевой «носит деструктивный характер, направлена против перестройки. Не ясно, как она появилась в газете. Кто смотрел, или нет, ее в ЦК? Насколько меня информировали, смотрели, — подчеркнул Горбачев, — даже, мол, после опубликования рекомендовали обсудить статью в партийных организациях. Что же это такое?!»

В книге «В Политбюро» к этому добавлено: «Горбачев… Вряд ли Андреева сама написала эту статью. Как могла она знать, о чем говорил Федосеев с Горбачевым, Лигачевым с Яковлевым». (На самом деле в письме Андреевой не было упомянуто ни этих разговоров, ни этих имен. Очевидно, проявляя типичный снобизм высокого руководителя, Горбачев полагал, будто вопросы, о которых шла речь в этих разговорах, поднимались лишь людьми такого ранга, как он, другие члены Политбюро и вице-президент АН СССР Федосеев, но не могут обсуждаться в кругу преподавательницы химии. Впоследствии автор данной книги в беседах, состоявшихся летом и осенью 1989 года в Ленинграде со знакомыми Андреевой и в редакции «Советской России», смог установить, что Нина Андреева была единственным автором письма и его никто не правил в редакции.)

В книге «В Политбюро» утверждалось, что следующим выступил Воротников, заявивший: «Моя первая оценка статьи во время вчерашнего обмена мнениями как интересной была продиктована реакцией на нее как на одно из рядовых выступлений в прессе. В результате более внимательного прочтения я убедился, что в ней скрывается нечто большее — выражение определенной политической позиции, продиктованное неприятием перестройки, несогласием с политическим курсом страны».

По словам Воротникова, он сам выступил так: «Статью смотрел, правда, прочел «по диагонали». Давайте не накалять страсти. Почему сразу такая реакция?» Однако, как писал Воротников, «моя миротворческая реплика только подлила масла в огонь. Горбачев опять «завелся». Он говорил: «Статья направлена против перестройки, что, мол, обойтись и без нее! Если и мы так думаем, то надо все менять?»

В книге «В Политбюро» утверждалось, что после Воротникова выступил Яковлев и он «дал развернутую критику статьи, которая позднее нашла отражение в редакционной статье «Правды».

Затем слово взял Громыко, который, как говорилось в книге «В Политбюро», заявил: «Неприемлемы попытки повернуть развитие страны вспять. Преступления Сталина не идут ни в какое сравнение с жестокостями Петра или Грозного». (Оценки обсуждаемой статьи в выступлении не дано.)

По воспоминаниям Воротникова, выступивший затем Лигачев попытался «смягчить ситуацию». Оправдываясь, он говорил, что «не давал никаких установок… Что касается содержания статьи, то с ней можно соглашаться или нет.

Да мало ли у нас сейчас публикуют не только противоречивых, но и провокационных, лживых, клеветнических материалов».

В то же время в книге «В Политбюро» говорилось, что Лигачев заявил: «В освещении исторических событий в печати все больше дает о себе знать стремление к очернительству: фильм «Рокоссовский», два фильма о разведке 30–40-х годов. С Запада нам подбросили термин «сталинизм». По страницам газет и журналов гуляет тезис о необходимости других партий, о роспуске комсомола, о том, что и профсоюзы якобы исчерпали себя». Вывод авторов книги гласил: «Оценка статьи Н. Андреевой в выступлении отсутствовала».

Дискуссия по статье Нины Андреевой была продолжена на следующий день 25 марта. Ее открыл А.Н. Яковлев. По словам В.И. Воротникова, «Яковлев сделал 20-минутный разбор статьи. Спокойно, рассудительно, менторским тоном». Однако, несмотря на внешне спокойный тон оратора, Лигачев запомнил несдержанность его речи, по сути: «Тон задал Яковлев, который в крайне резких выражениях обрушился на письмо Нины Андреевой и газету «Советская Россия». Здесь-то и были пущены в ход обороты: «манифест антиперестроечных сил», «сопротивление перестройке», «силы торможения»… Яковлеву вторил Медведев. Они хотели навязать Политбюро свое мнение. А оно состояло в следующем: статья Андреевой — не рядовое выступление, речь идет о рецидиве сталинизма, о главной угрозе перестройке».

Резко осудил письмо Андреевой и Медведев, который заявил: «Отношение статьи к критике культа личности Сталина достаточно ясно. Автор не согласен с оценками, данными в докладе о 70-летии Великого Октября. Это подтверждается и тем, что период 30-х годов назван не иначе как «эпохой бури и натиска»… Статья вызвала негативную, я бы сказал, тревожную реакцию среди интеллигенции. Оставить без должной оценки ее нельзя. Но это должен быть не окрик, а обстоятельный разбор в той же газете «Советская Россия», а еще лучше в «Правде».

Рыжков также осудил статью и призвал «усилить идеологическую работу». По словам Воротникова, Рыжков сказал: «Надо подумать о расстановке сил в Политбюро. У нас двойственность в руководстве идеологической сферой (Лигачев и Яковлев) и сельским хозяйством (Никонов и Лигачев). Надо Горбачеву разобраться с расстановкой сил в Политбюро». Комментируя это предложение Рыжкова, Воротников писал: «Здесь, по моему мнению, Николай Иванович покривил душой. Предложение это — не по просьбе ли самого Горбачева?» Фактически, как считал Черняев, Рыжков «предложил освободить Лигачева от курирования идеологии».

Э.А. Шеварднадзе, по словам Воротникова, «повторил высказывание Рыжкова о недопустимости параллелизма в руководстве, в кадрах». Шеварднадзе восхвалял доклад Хрущева на XX съезде, но отмечал: «Интеллектуальная ограниченность не позволила Хрущеву довести до конца начатое дело».

Шеварднадзе назвал «статью Андреевой» «вредной, консервативной, мещанской», утверждал, что она «собирает слухи». Он вопрошал: «Что это — специальный заказ или случайность? Если это переживание одного человека, то ничего страшного. Если же это заказ каких-то кругов в ЦК или правительстве, то это другое дело. Это отражение мнения какой-то части людей — обывательщина, примитивное понимание социализма, и в этом опасность».

Щербицкий предложил даже «заняться ведомству Виктора Михайловича (КГБ) этой историей. Кто стоит за этой статьей? Ведь она, видимо, обсуждалась на редакции. Как это все произошло?… Нельзя создавать оппозиционные группировки… На Украине же дела идут нормально».

И все же некоторые выступавшие фактически поддержали основные положения статьи Нины Андреевой. Так, Чебриков осудил «кощунственные спектакли — «Брестский мир», где образ Ленина искажен. Партийная печать втягивается в групповщину. Появляются легковесные статьи, с подачи родственников».

Долгих, по словам авторов книги «В Политбюро», заявил: «О средствах массовой информации. Их роль велика. Но нужно регулировать их деятельность. Ленин решительно восставал против использования печати антисоциалистическими элементами. Многое вызывает вопросы; например, превознесение Шагала в «Огоньке», Некрасова (имелся в виду Виктор Некрасов, автор книги «В окопах Сталинграда», затем эмигрировавший из СССР) в «Московских новостях», предложения о роспуске комсомола. Можно ли отдавать оценку исторических деятелей и событий отдельным лицам? ЦК не должен быть в стороне. Например, оценки Бухарина, оценки Сталина. Согласен с критикой статьи Андреевой, но она привлекла к себе внимание контрастом с негативистскими выступлениями».

Выразил беспокойство «некоторыми тенденциями в области культуры» Язов.

По словам Воротникова, Соломенцев «стал пространно рассуждать о серьезных недостатках в идеологической сфере. Спектакли, кино, эстрада, бульварная пресса развращают молодежь, пропагандируют низменные инстинкты». Но как только Соломенцев начал говорить о статье, его перебил Горбачев, заявивший, что главное в том, что статью Н. Андреевой «представляют как эталон, рекомендуют изучать, перепечатать».

Выступивший в заключение заседания Горбачев заявил: «Ясно, что сама Андреева неспособна написать такую статью. Кто ее вдохновил? Неясно. Но есть главный редактор газеты — кандидат в члены ЦК. Это не просто литературный прием. Это концепция, суть которой в тени, что до этого вроде все было хорошо. Нужна ли тогда перестройка, не слишком ли далеко ушли в вопросах гласности и демократии? Поэтому должно было состояться принципиальное обсуждение статьи, несмотря на настроения не придавать ей серьезного значения… Отступление от перестройки — самое большое предательство, а участие в ней — самое великое счастье».

Лигачев верно расценил направление главного удара Горбачева: «Стало ясно… Андрееву хотят превратить в жупел сталинщины, затем пристегнуть к ней Лигачева и объявить его главным сторонником возврата к временам культа личности. Яковлев настойчиво, целеустремленно поворачивал разговор на Политбюро в эту сторону». Горбачев полностью поддержал Яковлева. По словам Лигачева, «Горбачев буквально «ломал» тех, кто недостаточно четко, по его мнению, осуждал письмо Нины Андреевой». Сосредоточив обвинения на Лигачеве как на мнимом инициаторе публикации письма Нины Андреевой, если даже не соавторе этого письма, Горбачев добился разъединения своих потенциальных противников. Лигачев писал: «Здесь нет нужды называть фамилии, но скажу, что несколько участников заседания по ходу обсуждения были вынуждены изменить свою точку зрения — под тем предлогом, что вначале, мол, недостаточно внимательно прочитали письмо Нины Андреевой. А вчитавшись снова и снова, действительно обнаружили, что в нем есть нечто противостоящее перестройке».

Добившись подчинения членов Политбюро своей воле, Горбачев затем закрепил свой успех, В течение 1988 года он, отстранив A.A. Громыко с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР, занял его место, совместив эту должность с обязанностями Генерального секретаря ЦК КПСС. Одновременно со второй половины 1988 года начинается последовательное оттеснение Лигачева из руководства страны. Послушная Горбачеву пресса выдвигала против Лигачева одно лживое обвинение за другим, и он был вынужден заниматься опровержением клеветы. Весной 1989 года Горбачев вынудил уйти в отставку НО членов ЦК, в поддержке которых он не был уверен. А в конце 1990 года Горбачев отправил в отставку своего последнего возможного соперника — Рыжкова, Успех Горбачева объяснялся в значительной степени тем, что страх оказаться обвиненными в сталинизме парализовал сопротивление ему. Созданное Горбачевым и его сторонниками пугало сталинизма стало их надежным оружием в борьбе за власть.

 

Комментарии: 2
  1. Аватар
    Предок

    Войну выиграли при Сталине

  2. Аватар
    Предок

    А при Горбачеве предали предали Россию за доллары,коротко и ясно.

Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!: