Дмитрий Добров
Общечеловеческие ценности
Источник информации — http://www.dm-dobrov.ru/publicism/value.html . 5 августа 2011 года.
Маска дьявола
Жизнь большинства людей уже перестала зависеть от окружающей среды и даже от духовного наследия прошлого, а зависит лишь от сходных во всем мире условий городского существования. Может быть, именно по данной причине мы наблюдаем среди совершенно разных народов не только людей со схожими убеждениями, но и схожие характеры, особенно дегенеративные, произведенные словно по единому шаблону. Культурные ценности, созданные в мире за последние два века, не несут ярко выраженного национального отпечатка — разве что опосредованно, через личность их создателя, но личного в них все равно больше, чем национального, общего, всенародного. Например, современная литература очень легко переводится с языка на язык, и если литературное произведение создал разумный человек, то оно признается иными народами столь же выдающимся, как и народом собственным, к которому принадлежит создатель. Национальные же различия, которые, несомненно, существуют, скрадываются в современной культуре; многим современным создателям общечеловеческих ценностей национальная их культура и вовсе знакома лишь приблизительно, да и существует ли истинная национальная культура? Создатель общечеловеческих ценностей наверняка затрудниться ответить на этот вопрос.
Некоторые исследователи, впрочем, находили общность в мифах древних народов, но общность здесь может объясняться лишь общностью первоначальной задачи, стоявшей перед каждым народом,— уяснить свое место в мире. Сказки же разных народов отличаются друг от друга гораздо больше, чем произведения современной литературы, хотя и в них может наблюдаться незначительная общность — может быть, истинные общечеловеческие ценности. Но много ли общего сказки любого народа имеют с его современной литературой?
Литературу как драму, деяния, породили на двух концах Азии индусы и эллины, и если она не умерла до сих пор, то можно, вероятно, счесть ее ценностью, общей для всех людей и изредка даже необходимой им для существования. Литература, впрочем, это лишь метод познания и воспитания, а несомненную истину для каждого народа, свою, должны представлять вкладываемые в этот процесс познания и воспитания нравственные ценности. Но что же вкладывается в современную литературу? Даже если отвлечься от трудов многих нынешних графоманов, словно из одного сумасшедшего дома бежавших, которые о нравственных ценностях, вероятно, лишь в фантастической литературе читали, и обратиться к более разумному девятнадцатому веку и отчасти двадцатому, то неужели по литературе можно будет отличить ценности духа и особенности разных народов? Большинство произведений, хороших или нет, легко переведется на любой иностранный язык и при смене в них имен собственных легко может быть принято любым народом как собственные произведения (речь, конечно, не о первобытных дикарях из джунглей на прекрасной Амазонке, а о культурных народах, обладающих письменностью, каковых в мире подавляющее большинство). Значит ли это, что между народами, между психической их организацией, нет никакой особенной разницы? Или, может быть, разница эта постепенно сглаживается за счет унификации культуры, в том числе городского быта?
На протяжении последних двух веков, просто перенасыщенных информацией по сравнению с более ранними временами, нетрудно заметить, как постепенно падал и нравственный, и умственный уровень литературы — по меньшей мере, в том культурном мире, который мы знаем и способны оценить. Значит ли это, что в указанное время шло не критическое отупение заметной части мира, а наоборот, прогресс, как полагают идеологи и политики? Но неужели технический прогресс и должен сопровождаться отупением? Не загадка ли это, парадокс?
Объясняется приведенная загадка, конечно, очень легко: воочию мы видим, как значительные группы людей, целые народы, сотни миллионов человек, не сговариваясь друг с другом, даже напротив, враждуя, и не получая единых руководящих указаний, постепенно перенесли главные свои усилия из области художественной и нравственной в область техническую, с чем и связано угасание одной области приложения сил и расцвет иной. Иначе говоря, мы видим на данном культурном пространстве процесс, не управляемый людьми, но определивший их будущее, т.е. этнический. Возможно, некоторое значение уже в развитии данного процесса в двадцатом веке имела мировая политическая борьба между поклонниками марксизма и «капитализма» — единство и борьба противоположностей, залог развития, обусловленный общим стремлением разрешить противоречие в системе, действительное или мнимое.
В течение тех же двух веков хорошо видим и развитие воинствующего атеизма — не просто атеизма, который был всегда и везде, а именно воинствующего, навязчивого, крикливого и ничего общего с научным подходом к действительности не имеющего. Скажем, Вольтер, с которого вроде бы все и началось, был вовсе не «энциклопедистом» и даже не научного склада ума человеком, а воинствующим невеждой, но это мало кого волновало тогда, не взволнует и ныне. Волнительны, однако же, были идеи Вольтера об отрицании скорее религии, чем Бога, а по сути их — о построении нового общества, покоящегося не на нравственных основаниях, а на научных, на основаниях разума, в частности — на основаниях его вымыслов. Вымыслы его, впрочем, волновали немногих, но самая суть, научная организация общества, о чем он, возможно, прямо не высказывался, воспринята была отлично. Да, высказывали подобные утопические идеи и некоторые иные лица, но с уничтожением именно религии и, значит, нравственности новое общество не связывал, кажется, никто, кроме Вольтера. Понять же связь между религией и нравственностью несложно: если Бога нет, то все позволено, каковую мысль высказал один из героев Достоевского. И подтверждения данной мысли мы видим в истории неоднократно, начиная с французской революции: позволено было именно все — буквально как слуге Смердякову, который философию-то высшую на свой лакейский лад и понял.
Трудно, конечно, безоговорочно утверждать, что именно Вольтер породил бредовую идею исключительно научной организации общества против естественной для человека нравственной, но до Маркса он подошел к этому, кажется, ближе всех. В сущности, если говорить о принципах, основополагающих идеях, Маркс после Вольтера был уже банален.
Возможно, чуть ли не божественный культ науки, возникший уже, кажется, в девятнадцатом веке, едва ли ранее, вытекает именно из идеи научной организации общества и воинствующего атеизма Вольтера: место религии должна была занять наука, и верно, постепенно она его заняла. К сожалению, количество глупости в Европе от того не уменьшилось, а только увеличилась. Отныне даже любая чушь, объявленная научной, получала право на существование, причем без учета любых существующих помех, в том числе нравственных и тем более религиозных. Наука оказалась выше нравственности и любых приличий — на месте божественном. Одним это очень нравилось, другим совсем не нравилось, но особых возражений против такого положения вещей, кажется, не было.
Церковь, конечно, все еще существует в нашем новом научном мире, постепенно утверждавшемся последние лет двести и некогда раздираемом, обратите внимание, исключительно научными противоречиями, имевшими именно научную основу, во всяком случае — подававшимися именно так. Увы, Церковь наша, разодранная на две части, западную и восточную, кстати, тоже исключительно научными противоречиями, теоретическими,— это всего лишь пережиток старого общества. Да, есть люди, которым она необходима, но подавляющее большинство легко обойдется без нее. Поскольку же нравственность людям все-таки необходима, жизненно необходима, то новый мир разродился научной нравственностью, навязанной, разумеется, даже тем народам, которые в ней не нуждались: в 1948 г. генеральной ассамблеей ООН была провозглашена «Всеобщая декларация прав человека», новое священное понятие, с Богом уже никак не связанное. Иначе говоря, обитатель нашего мира понимает, что позволено далеко не все, но отнюдь не потому, что Бог тому препятствует и будущая жизнь, а потому, что это научно установленный факт, эмпирически, на основании истории первой половины двадцатого века и отчасти, возможно, девятнадцатого: у человека должны быть права, точка. И все, больше никаких объяснений не требуется, даже вопросов не возникло ни разу. Если же спросить у особо верных товарищей по несчастью, на каком основании каждый человек получает некие права уже от рождения, то автоматически станешь «фашистом», не меньше, причем иное предположение о причине вопроса мало кому в голову придет. В духовно здоровом мире ответить на заданный вопрос легко сможет каждый: человек есть божественное творение, умысел божий, но в научном мире для установления священной нравственности потребовался печальный опыт и научный эмпирический подход — иначе бы и не сообразить. Мне кажется очевидным, что провозглашение прав человека необходимо только там, где человека вовсе не склонны считать таковым. Ну, кто такой человек с научной нашей точки зрения? Всего лишь потомок самца обезьяны и оной же самки, продукт эволюции, закономерное явление природы.
Мы верим дарвинизму-энгельсизму вовсе не потому, что эта чушь кажется нам логичной и правильной, а потому всего лишь, что считаем его научным достижением человечества, не меньше. Как же представляется рождение разума человеческого дарвинистам-энгельсистам? Да очень просто: человек много трудился и в процессе труда приобрел разум — закономерно, а обезьяны нынешние, тоже потомки предков наших, суть тупиковая ветвь эволюции. И вопросов, конечно же, не возникает, правда?
Не ясно в связи с дарвинизмом-энгельсизмом, как у человека мог «развиться» язык общения? Язык общения любого народа представляет собой формальную теорию обмена информацией, то есть символическим представлением действительности. Почти всегда это математической точности однозначные правила, набор функций, по которым ощущения и желания свои человек переводит в символьные коды, информацию, и далее передает информацию собрату речью или письмом. Завершающей же и главной частью грамматики любого языка является синтаксис — формальные правила, формулы, по которым человек строит логичные высказывания, предложения языка общения и словосочетания. В связи со сказанным возникает вопрос дарвинистам-энгельсистам: каким образом формальная теория могла быть получена лишь вследствие труда и вне развитых математических представлений, лишь на основании инстинктов самца обезьяны и оной же самки или даже мыслительного аппарата дикаря? Ради эксперимента самых упертых дарвинистов-энегельсистов следует отправлять в джунгли прекрасной Амазонки с задачей объяснить дикарям, что такое формальная теория… Нет, не поймут: сначала придется объяснить, что такое наука и, в частности, математика. Если же все-таки формальная теория грамматики была вымышлена людьми хоть каким-то хитрющим способом, фантастическим, то кто же именно ее создал и почему создатели ни разу не оставили потомкам заметок или устных рассказов о сути созданной ими теории? Ведь все наши грамматики получены эмпирическим путем; первоисточника же от создателей того или иного живого языка общения, народного, не было ни единого разу в истории человечества — данных таких нет, хотя в мире очень много языков, причем многие возникли явно в историческое время человечества, письменное. Примером последнего является наш собственный язык, синтаксис которого к синтаксису древнего, частично отраженного в летописях и древних сочинениях, вообще никакого отношения не имеет, хотя словарный состав почти не изменился. Процесс формирования современного языка начался около тысячи лет назад, может быть — чуть больше, а закончился в девятнадцатом веке, когда из речи исчезли последние синтаксические элементы былого, пережитки, а также отдельные слова, которые существуют теперь только у Даля в словаре. Откуда же взялись принципиально новые правила, новый язык, в историческое уже время, описанное в источниках? Чтобы создать формальную теорию обмена информацией нужен не инстинкт, а теоретик, не так ли? Но где же у нас тот теоретик?
Может возникнуть не слишком разумное предположение, что народ сам и создает язык — неким загадочным образом. Нет, немыслимо даже предположить, что любое число людей, не договариваясь друг с другом и даже не подозревая о размышлениях друг друга, может создать непротиворечивую и связную формальную теорию. Это событие невозможно рассматривать даже как случайное (случайных логических выводов быть не может, разве у душевнобольных), то есть вероятность его не существует. Но откуда же тогда берется у всякого народа язык общения, формальная теория обмена информацией?
Безусловно, дарвинизм-энгельсизм принят был совершенно бездумно, некритично, хотя и считается ныне великим достижением науки. Если уйти от религиозных понятий, воспринимаемых в ученом нашем мире как ненаучные и несерьезные даже невеждами, то человеческий разум есть предположительно следствие симбиоза — согласного существования некоей проявляемой сущности, доступной человеку как разум, в частности математически строгая теория языка, и человека, доступного этой сущности в не известном нам качестве. Вывод же прост: поскольку формальная теория языка создана явно не человеком, у которого даже сегодня не вполне достаточно знаний для создания подобной теории, но он вполне успешно ею пользуется… Нет, человек вовсе не выдумал Бога, как полагали дарвинисты-энгельсисты в безумном ослеплении: это отражение самого действительного положения вещей, причем вывод о высшей сущности научен, логичен. То же обстоятельство, что именно неизвестной сей сущностью вместе с грамматикой, пониманием действий во времени, было вложено в нас ощущение себя во времени, душа, представляется несомненным и даже неоспоримым: самцу обезьяны незачем представлять свои действия во времени, например прошлом или будущем, так как вся жратва находится в настоящем, у него под носом. Любопытно в связи с этим, что ангел в «Апокалипсисе» говорит: «Лет больше не будет», но когда не будет лет, не будет больше ни прошлого, ни будущего, то и разум наш потеряет свой смысл.
За последние двести лет чрезвычайной свободы слова и даже мысли, если, конечно, сравнивать с любыми временами прошлыми, поднимался, в частности, в научном нашем мире вопрос о размерах сего высшего мира, равных которому, разумеется, не случалось еще в истории человечества. Что любопытно, несмотря на столь высокую высь, никем у нас не отрицаемую прямо, наиболее заметные наши исследователи истории, русские, сумевшие создать даже исторические концепции, скажем Данилевский в девятнадцатом веке и Гумилев в двадцатом, отпихивались от высшего мира достаточно активно, не подвергая ни малейшему сомнению и его обособленность от нас, и нашу от него. Менее известные исследователи придерживались разных мнений, но национально мыслящая их часть согласна была с Данилевским. Скажем, знаменитое словечко «тлетворный» было использовано в отношении братьев по научному несчастью еще в девятнадцатом веке. В якобы разлагавшейся заживо Европе, разумеется, придерживались в основном такого же мнения об отсутствии любой нашей общности, только использовали для оскорбления иные слова. Это, кажется, единственный вопрос, в котором мы пришли к согласию, пусть и не полному, но все же не очень шаткому. Факты, однако же, говорят об ошибочности данного мнения, причем как факты тысячелетней давности, так и рассматриваемого времени.
Первый в истории факт общности, безусловно признанной тогда обеими сторонами, причем без малейших оговорок, относится к одиннадцатому веку: Ярослав Мудрый отдал дочку замуж во Францию. Это поразительно: католиков начал громить за филиокве еще патриарх Фотий, они наверняка отвечали тем же, но в одиннадцатом веке католики вдруг приезжают свататься к представителям враждебной ветви христианства, еретической с их точки зрения, причем свадьба состоялась, это известно точно. Осталась даже подпись дочери Ярослава на грамоте, выданной в 1063 г. от имени малолетнего Филиппа I (1052 — 1108): ANA РЪИNА [1], т.е. Anna Regina русской азбукой с ошибками, королева Анна. Да, наука, конечно, тогда была еще в самом зачатке, научное видение мира, но все равно это событие вызывает огромное удивление и иначе, чем осознанием обеими сторонами некоей общности, объяснено быть не может.
В пример также можно привести общеизвестные династические браки Романовых с невестами из европейских императорских домов. Скажем, последняя императрица была немка, а предпоследняя — датчанка. Это тоже указывает на общность, признаваемую обеими сторонами научного мира, причем несмотря даже на разницу в вероисповедовании сторон. Для устранения еретического состояния невест у нас их заново крестили, а поскольку происходило это под фамильной романовской реликвией, иконой Федоровской Богоматери, каждая получала полное русское имя, с отчеством, скажем Александра Федоровна и Мария Федоровна.
В качестве еще одного примера можно привести императора Павла I, который приютил в России гонимых мальтийцев и даже стал великим магистром ордена, хотя до того склонности к монашеской жизни не проявлял и даже успел жениться. Мальтийцы, в свою очередь, оказали заметное влияние на образование в России, в частности на реорганизацию Пажеского Его Величества корпуса: на юбилейном значке Пажеского корпуса, выпущенном в 1902 г., см. фото, воочию видим белый мальтийский крест, который и вообще был отличительным знаком корпуса. Известный выпускник Пажеского корпуса А.А. Игнатьев в книге «Пятьдесят лет в строю» писал даже, что Пажеский корпус основали мальтийцы. Нет, учебное заведение с таким названием было и раньше — просто при мальтийцах оно превратилось в военное. До мальтийцев в Пажеском корпусе выращивали придворных шаркунов с прекрасными парижскими «манерами» (тогда языком международного общения в Европе был французский), а после — военных. Вдумайтесь, Мальтийский орден — это старейший католический орден, который в наши дни выступает подобно Ватикану даже как субъект международного права (он имеет дипломатические отношения с рядом государств, а его штаб-квартира находится в Риме). И вдруг видим, что в прошлом главой этого католического государства одно время был русский император. Ну, и что против этого даже филиокве? Пустой звук? Да, всего лишь научная точка зрения, теоретическая.
Еще одним примером непротивления сторон является значительная миграция в Россию немцев (сегодня немцев у нас приблизительно 600 000 человек), проходившая даже массовыми заездами, один из которых был, кажется, при Екатерине II. У Достоевского, например, в Петербургских сценах можно найти даже изысканный дамский немецкий акцент: «А они совсем пришоль пьян и потом опять три путилки спросил, а потом один поднял ноги и стал ногом фортепьян играль, и это совсем нехорошо в благородный дом, и он ганц фортепьян ломаль, и совсем, совсем тут нет никакой манир, и я сказаль». В районе Петербурга находим даже немецкие топонимы — Кронштадт и Шлиссельбург. Первый носил шведское название, Кроншлот, но оно трансформировалось на немецкий лад, вероятно естественным образом, а второй, отвоеванный у шведов, получил немецкое имя при Петре I. Да и сам Петербург называется, как ни странно, тоже на немецком языке — может быть, чтобы шведам понятнее было, кто тут главный?
Еще одним просто вопиющим примером уже духовной общности сторон является французское имя злого демона Бафомет (Baphometh в латинизированном написании), которое впервые встречается у некоего трубадура в конце двенадцатого века, а заимствовано из нашей древнейшей летописи, правда с «ученой» заменой русского якобы простонародного Х на «правильное» Ф и, вероятно, естественным для французов открытием слога. На самом деле это имя на тюркском языке — Бахмет, с тюркской естественной меной Б/М, т.е. в виду имеется Махмет на тюркском языке, Мухаммед:
В лето 6494 (986) придоша болъгары веры бохъмиче, глаголюще, яко ты, князь, еси мудръ и смысленъ, не веси закона, но веруй в законъ нашъ и поклонися Бохъмиту. И рече Володимеръ: «Како есть вера ваша?» Они же реша: «Веруем Богу, а Бохъмитъ ны учитъ, глаголя: обрезати уды тайныя, и свинины не ясти, вина не пити…»
Повесть временных лет. СПб.: Наука, 1999, стр. 39.
Дальше идут всякие ужасы, к исламу не имеющие никакого отношения, в том числе указано и на те, которые «не льзе псати срама ради». Несомненно, французское имя Бафомет получено отсюда, из тюркского искажения имени Мухаммед. Список именно этот создан позже двенадцатого века, но были и более ранние, двенадцатого века, просто они не дошли до нашего времени. Кстати, в двенадцатом веке еще живы были волжские болгары (их уничтожили монголы в тринадцатом веке), т.е. вопрос о коварном Бахмете был еще актуален в научных кругах и, безусловно, мог быть перенесен на французскую почву. Естественное же существование указанной тюркской формы подтверждается фамилией Бахметьев. Следует, впрочем, помнить, что фамилия и жизнь — это одно, а научное сочинение — это уже совсем иное…
Трогательное согласие по вопросу о вредоносности Бахмета в качестве теоретического образа является уникальным, едва ли еще пример найдется. Обычно же, если ученые взгляды противника вообще замечали, их подвергали разрушительной критике. Скажем, у католиков есть книга «Цветочки Франциска Ассизского» (это один из главных католических святых), которая у нас подверглась просто уничтожающей критике, даже в поговорку народную вошло: «Это еще цветочки — ягодки будут впереди».
Еще одно очень важное сходство сторон состоит в том, что древнерусский язык, в отличие от современного русского, очень похож по синтаксису на современный английский, вплоть до буквальных совпадений:
- Отрицание, никто же может рещи.
- Форма сказуемого бысть учя, continuous.
- Форма сказуемого умерл есть: Володимер умерл есть, а воротися, брате, пойди в землю свою, молви же ему моя словеса, пой песни половецкия, т.е. уже умер и, значит, как следует из контекста, можно вернуться (речь идет о половцах, которых Мономах изгнал куда-то на Кавказ – «пил шлемом Дон»). Это в настоящем времени результат действия, present perfect, только главный глагол иной.
- Именительный причастный оборот, абсолютный в английской грамматике, свист зверин встав, див кличет (свистом звериным).
- Употребление неличных предикативных форм очень близкое, развитое: Седе Олег княжа в Киеве (сел княжить), Кая раны дорога, забыв чти живота (Какой путь страдания — забыть о почестях в жизни).
- Т.н. ныне имперфект равен английскому причастию: при наличии сказуемого является определением, т.е. в переводе причастием или деепричастием, а при отсутствии сказуемого — главным сказуемым неопределенного времени (indefinite).
Видим, что предикативная система в древнерусском и современном английском языках очень близка. И как же это объяснить, если не той или иной общностью?
Стало быть, рассматриваемые без обычного пристрастия исторические факты, число которых знающий историю легко умножит, говорят нам о естественной общности двух частей величайшего научного мира, но историки и политики с обеих сторон часто искусственно утверждали противоположное: ничего общего между нами нет и быть не может. В итоге получается странная вещь — единство и борьба противоположностей, естественное подспудное единство и искусственная борьба на поверхности, жуткое противостояние научных взглядов. Следует еще раз подчеркнуть, что противостояние было и остается не религиозным, не национальным, а именно научным, теоретическим. Особенно, конечно, впечатляет последняя крупная теоретическая баталия, «холодная война»: что лучше в качестве научной организации общества, социализм или капитализм? Кто же посмеет спорить с тем, что это был самый крупный ученый спор в мире за всю его историю? Приходится только удивляться, что до нас люди жили тысячи лет и ни единого разу почему-то не задались вопросом о прелестях социализма или капитализма. Мы-то, конечно, понимаем, что мир прежде нас был еще не развит, но вот понимают ли нас прочие современные народы?
Главным пунктом разногласий наших являются воззрения на свободу — именно воззрения, а не сама свобода. Например, после 1849 г. Россию называли в Европе «жандармом Европы», с чем едва ли можно согласиться, воззрения эти в корне ошибочны: революция — это анархия, распущенность и кровь, а не свобода; ни одна революция еще не освободила ни единого человека — только крепче закабалила или убила. Что, например, принесла Франции «великая» революция, даже если отвлечься от моря пролитой крови? Нового императора, который пролил новое море крови и привел Францию к разрухе, поражению и позору (царь-батюшка лично въехал в Париж на белом коне, при поддержке, конечно, прочих монархов и народов), а потом снова Бурбонов, которых, кажется, презирал даже царь-батюшка… И ведь пали Бурбоны второй раз по чистой случайности. Ну, разве обязательно во имя свободы пролить море крови или обматерить полмира? Британцы, например, один раз на эти грабли наступили, но монархия у них существует по сей день, причем свободе ничуть не мешает.
Укоры России продолжались даже после предельно либеральной судебной реформы Александра II. Но в чем же было дело, если судебная система в России, несмотря на праздную болтовню в суде, была более эффективной и справедливой, чем, например, во Франции, якобы оплоте свободы? Очень показательно можно сравнить дело Бейлиса у нас и дело Дрейфуса во Франции: у нас Бейлис был оправдан в свободном суде за недостатком улик, а во Франции Дрейфус осужден за недостатком улик. Но разумеется, после оправдания Бейлиса слухи о подстроенном обвинении только усилились.
Мания, мания свободы безраздельно властвует над нашим ученым миром уже около двух веков, причем конца ее владычеству не видно: разве в каждой стране уже были кровавые революции и чудовищные развалы? Разумеется, нет, и сегодня к свободному развалу семимильными шагами движутся США. Подумайте, есть ли будущее у страны, в которой столь замечательные писатели, как Марк Твен и Фолкнер, объявлены чуть ли не расистами и, разумеется, врагами свободы? Да ведь Америка гордиться ими должна, а не презирать их, исключая из школьной программы их произведения. Хороших романистов в мире можно по пальцам пересчитать, и Фолкнер, несомненно, один из них. Ведь эти глупые нападки есть фашизм, самый обыкновенный фашизм, только мягкий фашизм, мягкое насилие над личностью, каковой новый метод борьбы за свободу отметил Эд. Лимонов в посвященной Европе книге «Дисциплинарный санаторий» (напомню, научная критика всегда была уничтожающей и предельно суровой). Вот как на деле выглядит мягкое насилие, без костров из книг:
Начались запреты книг. «Приключения Гекльберри Финна», из которых выросла вся современная американская литература, как выразился Хемингуэй, были удалены из школьной программы по всей Америке. Замечательная сатира Твена на рабство, ложь и предрассудки в предвоенной Америке обладает, по мнению новоявленных критиков, серьезным недостатком. Среди главных ее героев – негр Джим, человек большого достоинства и душевной силы. Однако для чернокожего преподавателя Джона Уоллеса, который сделал себе карьеру нападками на эту книгу – Гекльберри Финн есть «самый одиозный пример расистского чтива для детей… Всякого учителя, застигнутого при попытке донести этот текст до детей, следует немедленно увольнять, поскольку этот учитель, несомненно, расист, либо наивен до глупости, либо некомпетентен, либо все вышеперечисленное разом» [ссылка].
Хемингуэй, Т.С. Элиот и Лайонел Триллинг считали «Гекльберри Финна» американской классикой, но кто они такие рядом с Джоном Уоллесом?
[…]
Запрещены любые книги, содержащие расовые эпитеты, вне зависимости от контекста, вследствие чего из программы выбывают не только Твен, О’Коннор и Харпер Ли, но и Уильям Фолкнер, а также чернокожие авторы Ральф Эллисон и Джеймс Болдуин.
Удивительно здесь только то, что Хемингуэй еще не объявлен «шовинистом» и «ксенофобом»: в одной из его книг существует непочтительный отзыв героя о китайце.
«Расовый эпитет» — это, например, негр. На языке сегодняшней американской «политкорректности» негр называется афроамериканец, а иное можно вообразить только в страшном расистском сне или же в сочинении, изданном до начала описываемой яростной борьбы. Поразительно, но помянутый Джон Уоллес не понимал, что отнюдь не Марк Твен выдумал этот мир со всеми его недостатками,— нет, мир породил сочинения Марка Твена, основанные на действительности, на правде. И если в сочинении Марка Твена или любого иного автора описаны времена рабства, правда о нем, то почему же эти сочинения нельзя читать детям? Почему им нельзя знать о рабстве? Или, может быть, нельзя им знать о рабстве только в изложении евроамериканцев? Что ж, если это не расизм, то уж точно негативизм — бессмысленное отрицание неприятной действительности, признак психического нездоровья.
Проблема американская заключается, конечно, не в Джоне Уоллесе и даже не в цвете его кожи: подобных хулителей немало и среди белых. Сегодня в США сложилась столь же печальное духовно-нравственное положение, как у нас до революции или во время «перестройки». Идет борьба за все самое светлое и прекрасное, что только знает человечество, но в ходе яростной этой борьбы втаптывается в грязь любая помеха, действительная или мнимая, без раздумий и сожалений, а также уничтожаются любые рациональные устои общества — разумеется, только во имя свободы. Что ж, верно, полная свобода существует только на развалинах. Это самоубийство. Отличие американских беснований от наших дореволюционных только в том, что их поддерживает американское правительство, даже возглавляет. Что же касается «перестройки», то советское правительство тоже поддерживало ее и даже возглавляло — здесь совпадение полное. Конец государства в том и другом случае был закономерен и даже предсказуем, как теперь ясно.
Дополнительная тяжкая проблема США заключается в том, что они теми же семимильными шагами превращаются в этническую химеру, как Л.Н. Гумилев определил сосуществование двух суперэтносов в одной экологической нише, вненациональное государство и «мультикультурное», как выражаются правители США. Подобное химеричное положение сложилось в южных штатах, пограничных с Мексикой, которые уже очень хорошо заполнены латиноамериканцами, больше уже, вероятно, чем наполовину. В южных штатах идет контакт не просто народов, а цивилизаций — европейской и латиноамериканской. Английский язык пришельцам не нужен (доллары им платят и без языка, да и все вокруг говорят на испанском), да и вообще, ассимиляция в данном случае весьма проблематична: речь идет о проникновении в страну латиноамериканского суперэтноса, к тому же количество иммигрантов на южной американской границе увеличивается с катастрофической скоростью, не сравнимой со скоростью ассимиляции. По сути дела, США уже не являются независимым государством, не могут контролировать иммиграцию с юга. Пока еще, впрочем, они способны не кормить с руки незаконных пришельцев, число коих тоже составляет миллионы, но это ненадолго.
С политической же точки зрения, события на юге США развиваются по косовскому варианту, который правительство Клинтона и воплотило в жизнь словно в насмешку над своим народом. Американцам очень повезет, если они сумеют найти решение не кровавое. Если же не найдут, то на юге США образуется новое государство; уже известно даже его название — Ацтлан, хотя неплохо звучит и Нуэво Мексико. Коли начнется на юге вторая гражданская война, то латиноамериканцы победят, так как находятся в безвыходном положении, на пороге жизни и смерти, и лозунг их предсказуем: «Победа или смерть», ведь не от хорошей жизни бегут они в США и не для знакомства с американской культурой. А предскажет ли кто лозунг евроамериканцев? Предскажет ли кто поведение афроамериканцев, которые на выборах выступают почему-то блоком с латиноамериканцами? Судя по поведению Джона Уоллеса и многих иных, вплоть до знаменитого соратника М.Л. Кинга Джесси Джексона, который в «расизме» заподозрил даже президента Обаму,— белые с их культурой многим черным совсем не нужны: без Фолкнера, Марка Твена и всех прочих жить им будет лучше и, главное, спокойнее, чем в постоянной борьбе с «расизмом». Разумеется, это касается далеко не всех, ведь даже в первой гражданской отнюдь не все негры стояли на стороне северян против рабовладельцев.
Еще одним вероятным исходом может стать революция, свержение власти, но это означает полный разгром всего и всех. Исход этот зависит пока еще, вероятно, только от правительства США: доведет до революции, будет революция.
Разумеется, если в стране идет «перестройка», т.е. разрушение ее, явление научного порядка, в чуждых странах едва ли возможное, то существуют и немногие прозревшие, причем степень их прозрения в стране слепых иной раз приводит даже в замешательство, например:
Противиться всякому расширению НАТО. Когда-то этот блок представлял собой военный альянс свободных государств, призванный защитить Западную Европу от сталинской угрозы, но сегодня НАТО превратилось в неоимпериалистический блок, присвоивший себе право нападать, во имя демократии и соблюдения прав человека, на малые государства вроде Сербии. Отцы-основатели устыдились бы тех действий, которые Клинтон и Олбрайт позволяли себе в отношении сербов. Это государство не нападало на США, никоим образом нам не угрожало, не пыталось втянуть в военное соперничество. Тем не менее мы бомбардировали сербские города, заставляя сербов вспоминать гитлеровскую оккупацию, только за то, что они отказались обеспечить свободу передвижения на своей территории сепаратистам из Косово.
Там же.
В согласии с этим мне кажется, что в Югославии Клинтон сделал все возможное для будущего разрушения США по тому же простому сценарию. Если бы США соблюдали принцип невмешательства во внутренние дела иных стран и территориальную их целостность, то и другие бы страны относились к США на тех же основаниях. При развитии же на юге США событий по косовскому варианту, «сепаратистов» может поддержать отнюдь не только Мексика. И что же сделает правительство США? Призовет соблюдать принцип невмешательства и уважать территориальную целостность США? В ответ многие вежливо предложат напомнить, когда же сами США соблюли указанные правила. И никакое ядерное оружие не поможет: пригибать к земле будут призывами соблюдать научно обоснованные права человека и прекратить геноцид. Это мне напоминает философское замечание древнейшего новгородского летописца, научное в своем роде: «Кабы кто добро другому чинил, то добро бы и было. Если же кто могилу другому копает — сам в нее попадет».— Сегодня многие озлоблены на США из-за агрессивной их политики, часто бессмысленной, есть ненавистники даже в Европе, и ничего хорошего в будущем это не даст. Только безумец может ходить по миру, небрежно поплевывая по сторонам и на каждом углу объявляя себя великим и несравненным.
Любопытно бы было рассмотреть вслед за Марксом вопрос об отечестве пролетариата, несколько расширив его: у кого нет отечества, у пролетариата или у буржуазии? В целом, конечно, пролетариат несравненно больше привязан к своей стране, чем капитал и владельцы его, что представляется очевидным в нынешних экономических условиях, но и пролетариат, как мы знаем, способен заниматься уничтожением страны в ходе «перестройки», и буржуазия способна искренне отстаивать свою страну. На примере очень многих разрушителей хорошо видно, что самым оголтелым образом «перестройку» обычно ведут люди, пребывающие не в ладах с действительностью — вследствие того или иного психического комплекса или даже заболевания. Этот вывод, мне кажется, очевиден при размышлении над взглядами помянутого выше Джона Уоллеса, который перепутал сочинение Марка Твена с ненавистной ему рабовладельческой действительностью. Да-да, он хочет победить прошлое, но не знает еще, что прошлое победить невозможно. Прошлое есть вечность, против которой и Уоллес, и даже Джесси Джексон не значит совсем ничего. На свою войну они опоздали. Так стоит ли в борьбе с прошлым уничтожать будущее? К сожалению, подобными вопросами деятели «перестройки» не задаются никогда.
Если людям становится вдруг ненавистно свое отечество, то они, конечно, разрушат его в конце концов — во имя общечеловеческих ценностей, «мультикультурных», которых не бывает на свете, но что они станут делать дальше? Восстанавливать разрушенное или плясать на развалинах? Нетрудно, кажется, понять, что Соединенные Штаты стоят именно на тех духовно-нравственных устоях, выражали которые не столько основатели США, сколько выдающиеся люди вроде Марка Твена, Фолкнера, Хемингуэя и многих иных. Ну, кто сегодня может вообразить культурную Америку без Хемингуэя? Пытаясь же исключить из американской культуры многих выдающихся людей прошлого и даже самое прошлое, разрушители созидают нацию рабов, у которых нет прошлого и, соответственно, будущего. Как это ни поразительно, они не борются с рабством, а утверждают его. На наших борцов за свободу они похожи просто поразительно, только наши борются с «тоталитаризмом», которого ныне тоже нет, не существует, как и рабства в Америке. Я полагаю, в Америке сторонников рабства приблизительно столько же, сколько у нас сторонников «тоталитаризма», т.е. около нуля. Подумайте, какая занятная общая мания — борьба с прошлым.
Любопытно еще отметить, что идущая в США борьба опровергает расовые теории и любые иные, утверждающие физиологическое превосходство чистых по крови представителей того или иного народа. Посмотрите, Джон Уоллес и Джесси Джексон принадлежат к иной расе и иному народу, чем наши борцы за свободу, но те и другие ведут себя совершенно одинаково, в связи с выработанным за последние два века научным стереотипом поведения, европейским в истоке, а не африканским. Общность, как видим, возможна даже вне расы, т.е. США вполне могут существовать как единый народ с едиными устремлениями, стереотипом поведения, противоречий нет.
Патрик Бьюкенен, книга которого процитирована выше, утверждает, что в Америке идет революция, но я бы добавил, что научная эта революция носит мировой характер, распространяясь из нашего ученого мира, главным образом из США, хотя нет никаких сомнений, что большинство братьев по научному несчастью оценило бы идущую в США внутреннюю борьбу за справедливость как нужную, важную и прекрасную. Как и любая революция, эта революция антинациональна, но в связи с притязаниями революционеров на мир грозит она не только американцам — всему миру. Если мир будет антинационален, то он погибнет. С уничтожением наций, национальных ценностей в унификации их, вольной или невольной, приведении их к научному стандарту, постепенно потеряют смысл популяции, народы, а значит, в единой мировой популяции откроется возможность для вырождения уже вида, человека разумного. Доказать это невозможно, ведь опыт невозможен, но можно, например, задаться детским вопросом: отчего же все слоны не ходят одним стадом? Значит, в образовании популяций и групп есть биологический смысл, не так ли? Да, но коли он есть, то зачем же идти против него? Попробовать очень хочется? Да, очень хочется, причем это утверждается без малейшего стеснения:
Строуб Тэлбот, сокурсник Клинтона в Оксфорде и «архитектор» политики Клинтона по отношению к России, десять лет назад в журнале «Тайм» описал режим, который сложится в последние годы двадцать первого столетия:
«Все страны есть не более чем социальная условность… Как бы к ним не относились их граждане, сколь священными они бы ни казались, на деле все они – образования искусственные и временные… В ближайшие сто лет национальная принадлежность станет рудиментом; все нации и все государства признают единый, глобальный авторитет. Фраза, бывшая модной в середине двадцатого века – «гражданин мира»,– обретет к концу двадцать первого столетия свое истинное значение» [ссылка].
Там же.
Это, конечно, не логичный вывод, а лишь горячее желание определенной группы людей, политический курс борьбы за свободу, за освобождение в конце концов и от национальных ценностей. Скорее всего, повторю, это приведет к гибели вида, человека разумного. Да и вообще, любой итог предсказуем: «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда».— Как ни странно, отрицание национальной культуры одними лицами, прекрасно согласуется с отрицанием наций другими.
Идеи о мировой «перестройке» родились в США несколько раньше Строуба Тэлбота: т.н. Первый гуманистический манифест был опубликован в 1933 г. Через сорок лет был провозглашен Второй гуманистический манифест, в 1973 г., а в 2000 году — третий [2]. Начинается Манифест 2000 года, как это ни смешно, с заклинаний о высшей силе науки… Увы, обычно подобные заклинания в начале статьи означают, что далее последует совершеннейшая чушь, ничего общего с научным познанием не имеющая. Вообще, попытка привязать к своему мировоззрению науку, «наука доказала»,— это прием людей недалеких и необразованных. Дело в том, что узкоспециальные исследования, которые обычно и называются наукой, никакого мировоззрения у человека не порождают и породить не могут. Соответственно, и выводить свое мировоззрение из науки или связывать его с ней может только дурак.
К сожалению, прекрасный по своим выражениям Гуманистический манифест представляет собой чушь по сути. Авторы заклинают, давайте будем хорошими и жить станем дружно.— Давайте, кто станет спорить? Вопрос в другом: почему природа не терпит согласия и дружбы между всеми членами того или иного вида, которые безошибочно выделяют свою группу и не допускают в нее чужаков? Первым, кажется, Конрад Лоренц выдвинул идею, что агрессия есть защитный природный механизм в животном мире. И это, конечно же, эволюционный механизм, т.е. предохраняющий от вырождения вида: слабая группа в природе не выживет, но в другую-то группу членов ее не примут… Да, это жестоко по отношению к отдельным особям, но механизм этот, групповой инстинкт, направлен на сохранение не отдельных особей, а вида в целом. Вообще, представители многих видов могут выжить только в группе себе подобных, а значит, интересы группы для ее членов имеют приоритет над интересами любого из них, т.е. права человека могут существовать только в том случае, если они не противоречат праву народа на существование. Человечество состоит из народов, и естественно бы было считать народы с их защитным механизмом, агрессией, ключом к выживанию человечества, вида, и даже к совершенствованию его. Так зачем же всем людям сливаться в единое управляемое стадо? Где научное обоснование?
Несмотря на заклинания о вещей силе науки, авторы Манифеста несут полную чушь, до смешного доходит: «Моральные склонности глубоко коренятся в человеческом естестве и развивались на протяжении всей истории человечества».— Глубоко — это где? В желудке? В прямой кишке? Каким образом они «коренятся» и по какой причине? Где научное обоснование?
Как нетрудно предположить, моральные склонности опять же связаны с интересами группы: хорошо только то, что усиливает группу, и плохо все то, что ее ослабляет. Ты убил члена своей группы? Это плохо, потому что ослабило группу. При нападении на твою группу ты убил члена чужой группы? Это хорошо, потому что ты защищал группу, сделал ее сильнее. Ты уважаешь пожилого члена своей группы? Это хорошо, потому что тем самым ты выказываешь уважение группе, ее прошлому, воплощенному в старости ее существованию… Все это предельно просто, но не для всех, как видим. Основа нравственности глубоко национальна, и укореняется она в национальной культуре, а не в «человеческом естестве». Разрушитель же национальной культуры есть разрушитель нравственности, и это очень плохо, потому что ослабляет народ. Да, мы агрессивны в силу нашей этнической и субъэтнической принадлежности, но по той же причине мы и нравственны. А в мировом человеческом стаде, тем более атеистическом, никакой нравственности не будет, это исключено.
Ошибка авторов научной нравственности состоит также в абсолютизации зла и даже его объективизации, что свойственно обычно дикарям. Например, «тоталитарный режим» представляется научным моралистам абсолютным злом. Отчего же? А если он установлен в интересах группы? Представим себе, что по итогам разрушительных действий проповедников научной нравственности и им подобных наступил в США развал всех социальных связей, анархия, с утерей, соответственно, нравственности. Разве в данном случае можно будет обойтись без попытки насильственного возрождения народа и удержания его некоторое время силой? Если останутся у народа силы, группа людей соберется в кулак и установит диктатуру — исключительно во имя дальнейшего существования народа. Что в том плохого с объективной точки зрения, если действия диктаторов будут направлены на поддержание нравственности и народа? Да, жизнь отдельного человека в подобных случаях в расчет обычно не принимается, но речь ведь идет о выживании не отдельных людей, а всего народа. Конечно, научные моралисты выступают против этого на словах, но если не будет диктатуры, то народ умрет, а ведь это высшая ценность с точки зрения его членов… Так можно ли окончательно избавиться от «тоталитарных режимов», да и нужно ли это? Где научное обоснование?
Биосфера живет по единым законам, и если вдруг люди по какой-то дикой случайности подчинятся научным моралистам, то законы эти будут нарушены и гибель вида последует неизбежно, с неотвратимостью восхода солнца. Впрочем, чтобы ввести мировую научную нравственность, нужно сначала уничтожить всякую нравственность национальную, т.е. дело не дойдет даже до начала формирования послушного и сверхнравственного мирового стада. Мечты эти столь же несбыточны, сколь глупы. И американцы напрасно верят жарким этим бредням: свою-то страну они разрушат легко, но вот за ними в бездну никто не прыгнет. Не будет мирового стада, так как противно оно устроению нашего мира, законам бытия.
К сожалению, борцы за свободу, отрицающую действительность, очень активно распространяют свое влияние по миру, пытаясь унифицировать убеждения людей. Для примера возьмите какую-нибудь борцовскую нашу организацию, скажем «Мемориал», который борется неизвестно с кем и неизвестно за что, но явно против прошлого, и посмотрите, на чьи деньги она существует. Половина источников существования «Мемориала» находится в США: Фонд Сороса, Фонд Форда, Фонд Джексона (Генри, не Джесси), Колумбийский университет, Эдвард Клайн и Издательство им. Чехова, Фонд поддержки демократии, Фонд им. Бредли, Фонд Гугенхейма, Общественный архив рассекреченных материалов и далее идут европейские организации, а наших в списке только две, см. в «Википедии» статью «Мемориал (организация)». Нет, я имею в виду не заговор, а именно общность духа странных этих людей, людей борьбы за свободу, единый представленный выше стереотип поведения.
Сегодня многие у нас совершают ошибку, отождествляя, например, Хилари Клинтон и США, полагая, что она выражает интересы своего народа и от него неотделима совершенно. То же самое касается, например, Фонда Сороса, даже в большей степени, так как это не государственная организация и даже не общественная, а личная, причем Дж. Сорос не является государственным служащим и, соответственно, представляет только себя лично.
Если кому-то издалека вольно отождествить с народом США Хилари Клинтон, то почему бы иным не отожествить с американским народом Патрика Бьюкенена? Да, наверно, во главе США скорее станет Хилари Клинтон, но разве дело в этом? Это ведь только у слонов вожак блюдет интересы группы, а нас эволюция продвинула гораздо дальше, чем этих примитивных слонов,— научный факт, извольте убедиться.
В связи со сказанным выше дело обстоит так, что если Патрик Бьюкенен выражает не выдуманные, а действительные национальные интересы своего народа, в частности заботится о сохранении американской культуры и самоопределения американцев, то тем самым он отстаивает также интересы человечества. Научные же гуманисты и им подобные отстаивают интересы вымышленного человечества — человечества в вымыслах их воображения. Можно даже подумать, что мир наш существует лишь в воображении огромного джинна, которого запечатал в бутылке и бросил в глубокое море сам Сулейман ибн Дауд…
На деле же видим, кажется, явный конфликт интересов придуманного мира и мира действительного:
Когда Маделейн Олбрайт, Уильям Коэн и Сэнди Бергер отправились в Огайо, рассчитывая добиться поддержки в вопросе возобновления бомбовых ударов по Ираку, они с изумлением обнаружили, что «поколение Икс» жаждет участвовать в клинтоновских войнах не больше, чем Билл Клинтон и его «поколение Вудстока» жаждали воевать за Никсона.
Патрик Дж. Бьюкенен. Указ. соч.
Термином «поколение Х» определяют в США поколение спада рождаемости, людей, родившихся в 1965 — 1982 гг.
Топонимом Вудсток называют крупнейший рок-фестиваль 1969 года, собравший около полумиллиона человек. Вудсток — это своеобразный символ эпохи, но понимать его можно по-разному. Для одних Вудсток — это все самое светлое и прекрасное в жизни, молодость и любовь, а для других — гражданская безответственность, нигилизм, хиппи, «Люби, а не воюй», «Хари Кришна», наркотики, словом, ничего хорошего. Вместе с тем словосочетание «поколение Вудстока» не содержит никакой оценки (Вудсток каждый волен воспринимать в связи со своим мировоззрением), а утверждение соответствует действительности: поколение Вудстока и правда не хотело воевать во Вьетнаме за президента Никсона, т.е. не за Америку. Протесты были весьма широки, дошло даже до стрельбы по демонстрации студентов в Огайо, причем правительство если и не одобрило расстрел студенческой демонстрации, то не осудило его: четыре человека погибли, девять были ранены, а виновных не нашлось, не известно даже, был ли приказ стрелять по безоружным согражданам. Были сообщения, что Клинтон участвовал в студенческих демонстрациях против войны во Вьетнаме, т.е. сам он в молодости не хотел принимать участия в кровавых авантюрах правительства, но, став президентом, от кровавой авантюрной политики не отказался. Двулично это, противоречиво.
Безусловно, существует в США протестная группа — не противники демократов вроде Клинтона и Обамы или республиканцев вроде Буша, а вообще протестная, абсолютно, не признающая текущей разрушительной политики властей и зарождающейся дегенеративной культуры:
Общество, в котором процветает порнография, в котором церковники благословляют клубы гомосексуалистов, а христианские символы и праздники отменены за ненадобностью,– это совсем не то общество, в котором хотят жить эти люди. В глазах молчаливого большинства правительство теряет свою легитимность. Это большинство не прибегнет к насилию, поскольку состоит из людей, не склонных к насильственным действиям, однако оно начинает относиться к правительству как к инородному телу и искать пути освобождения из-под пяты доминирующей декадентской культуры.
Там же.
Если молчаливое большинство не готово или не хочет отстаивать свою культуру и национальные интересы, тем более что это пока не запрещено, то впереди его ждут только победы «перестройки», т.е. полный развал прежнего. Впрочем, обычное это дело: «народ безмолвствует» — до поры, до времени.
У нас, к счастью, «перестройка» имела по преимуществу политический и экономический характер, т.е. дело было в деньгах, а не в культуре, но у американцев наоборот. Впрочем, в США чинуши тоже, наверно, прут под себя собственность народную на пятой скорости (если Бога нет, то все позволено), но мы этого пока не знаем — только предполагаем. Подумайте, например, с какой целью США вооружали Грузию? Политика США в Грузии лишь внешне соответствует декларациям о поддержке демократии во всем мире, так как поддерживали они не демократию, а имперский выпад, попытку Саакашвили силой восстановить утерянную власть над национальными меньшинствами на окраинах. Последнее же, поддержка угнетения национальных меньшинств и тем более применения к ним силы, противоречит американским декларациям и научной морали, т.е. действия США в Грузии противоречили американским интересам. Ну, и в чем же тогда была причина данных действий, как не в долларах? Наверно, дело обстоит просто: откаты денежные, поставки списанного оружия и тому подобное. Грузия — это черная дыра с боевыми потерями, т.е. кучей списанного вооружения (не уничтоженного, а именно списанного), и вынуть оттуда можно было много. Тем более заправлял там свой парень, почти американец… А если еще нажать на верных, пусть поплачут еще лет пять о несчастных грузинах да своей солидарности с ними: «Все мы теперь грузины, несчастные, униженные, бедные…», то за это время можно будет новую хорошую денежку в Грузию вбухать, а половину, например, получить откатами на личные счета — «за консультационные услуги». Отчего бы и нет? Что препятствует, если Бога нет, а народ безмолвствует?
Сейчас мы наблюдаем в США резкую смену стереотипа поведения, конфликт даже в одном поколении. Скажем, Петрик Бьюкенен не счел бы возможным появиться на демонстрации гомосексуалистов, но мог бы принять участие в христианском шествии или празднике, а Хилари Клинтон, наоборот, с удовольствием принимает участие в демонстрациях гомосексуалистов, но не считает возможным появляться на христианских шествиях или праздниках. Дело, конечно, не в том, что в США гомосексуалистов притесняют,— наоборот, чувствуют они себя там просто замечательно и с удовольствием демонстрируют свою радость на улицах при полной поддержке властей. Да и вообще, «гомофобия» в США стоит рядом с «расизмом», «шовинизмом», «ксенофобией» и прочими фашистскими ужасами нашего времени. Началось же победоносное шествие гомосексуализма, наверно, в восьмидесятых годах, когда сломали даже Барри Голдуотера, а это был американский Хрущев, Скала, Кремень, могучий антикоммунистический Утес… Поскольку в объективной поддержке американские гомосексуалисты давно уже не нуждаются, можно заключить, что Хилари Клинтон в данном случае представляет новый стереотип поведения — «гражданина мира» с общечеловеческими ценностями, среди которых главными, пожалуй, являются подчеркнутая неприязнь к христианству и научный гуманизм.
В США, вероятно, идет формирование нового народа с его культурой, который открыто заявляет свои права на существование. С иной же стороны это можно рассматривать как распад старого народа, старых американцев, попираемых новыми. Часто заявления новых людей эксцентричны и даже истеричны, но дело тут не столько в самих заявлениях, отнюдь не в гомосексуализме и даже не в «расизме» со прочие ужасы, сколько в выделении новых людей из массы по определенным признакам, неприемлемым для старых людей. Это именно заявка на существование, жесткое требование считаться с собой. В Европе же, этом тихом дисциплинарном санатории, где буйных уже мало, любой американский голос иной раз подхватывается с истерическим восторгом самолюбования, доходящим до безумия. Вот, например, только некоторые заголовки свободолюбивых СМИ по поводу гомосексуализма и отсталости России на данном свободолюбивом пути:
«Преследование геев в России: от кутузки до Facebook» (La Repubblica, Италия); «Напряженная борьба известного российского борца за права секс-меньшинств» (The New York Times, США); «Гомофобия: Совет Европы должен наказать Россию» (Le Monde, Франция); «В Москве жестоко подавили демонстрацию геев» (BFM TV, Франция); «Московские геи борются за общее дело» («Русская служба RFI», Франция); «Российский суд снова отклонил жалобу лесбийской пары» (Reuters, Великобритания); «Похвала Славянскому гей-параду» (The Guardian,Великобритания); «Если вы с нами, ваш флаг – семицветный»; (The Times, Великобритания); «Гордость геев посрамлена страхом и угрозами» (The Times, Великобритания); «Неофашисты и святоши против первого гей-парада в Москве» (Liberation, Франция).
[…]
Госсекретарь США Хиллари Клинтон признала, что именно возглавляемое ею ведомство устроило громкое выступление Леди Гага на гей-параде в Риме 11 июня, на котором скандально известная певица обрушилась на Россию «за дискриминацию в отношении сексуальных меньшинств».
Дискриминации гомосексуалистов у нас нет, это ложь, но нет пока и триумфального шествия гомосексуализма, как в Италии, Франции, Германии…
Если не знать причины приведенных истерических воплей и даже официальной политики США, то можно подумать, что дело мы имеем с цивилизацией оголтелых гомосексуалистов, у которых просто нет в жизни иных ценностей. Нет, причина, повторю, отнюдь не в гомосексуализме: это всего лишь символ, причем случайный; значит он в данном случае не более, чем для хулигана камень, брошенный им в оконное стекло. Чувствуются в приведенных воплях также ревнивые подозрения, что Россия изменила «общему делу» — конечно, делу свободы и научного гуманизма, а не гомосексуализма.
Поразительное дело, многие сегодня в Европе и США думают, что гомосексуализм — это яркая особенность людей вроде гениальности или даже течение в общечеловеческой культуре. Популярность гомосексуализма среди научных моралистов связана, я думаю, именно с тем, что встречается он у всех народов и даже в животном мире, то есть воспринимается он научными гуманистами как нечто, объединяющее людей, буквально общечеловеческое. Между тем гомосексуализм прямо и недвусмысленно свидетельствует о вырождении вида. Дело в том, что безусловные рефлексы, в частности инстинкт продолжения рода, связанный с половым влечением к противоположному полу, всегда функциональны в прямом смысле, выполняют определенную функцию по отношению не к особи, а к популяции или даже виду. Если же функция совершенно очевидным образом извращена, то есть половое влечение направлено на свой пол, обессмысливая рефлекс, то это и можно назвать вырождением. Скажем, если количество гомосексуалистов в мире увеличится очень сильно, то очень сильно упадет и воспроизводство людей, рождение, а это и есть в буквальном смысле слова вырождение, смерть.
Безусловно, гомосексуализм нельзя рассматривать с нравственной точки зрения, ведь это абсурд — рассмотрение физиологии с точки зрения морали. Бессмысленность же рассмотрения гомосексуализма с точки зрения морали значит, что он не является ни плохим, ни хорошим, то есть нет смысла ни в преследовании гомосексуалистов, ни в пропаганде гомосексуализма, а ведь бессмысленные действия совершают только душевнобольные. При этом реакция гомосексуалистов на попытку признать их состояние дегенеративным вполне предсказуема — дискриминация (все это уже было: в США, например, в семидесятых годах гомосексуализм считался психическим заболеванием). Следует, впрочем, помнить, что дегенеративные по отношению к виду качества не являются дегенеративными по отношению к личности, то есть личность гомосексуалиста не унижается признанием его влечения патологическим. Следует также понять, что подобные вопросы не должны обсуждаться на улицах, тем более с участием ОМОНа, так как это тоже бессмысленно: ни кулаками, ни воплями, ни плакатами, ни голыми задницами никого в своей правоте убедить нельзя. Даже если гомосексуализм будет признан заболеванием или наследственной патологией, ведь это явление откровенно дегенеративное по отношению к виду, то отсюда никоим образом не следует, что гомосексуалистов нужно притеснять или считать неполноценными в нравственном и умственном отношении. Следует также пресечь истерики, поднимаемые сторонниками научного гуманизма: у нас гомосексуалистов никто не притесняет, дискриминации нет, а значит, на улицах им демонстрировать нечего. Самовыражение же на основе инстинкта — это признак даже не дикарей, а животного мира. В отличие от гомосексуализма, попытка самовыражения на основе инстинкта уже может рассматриваться как яркое психическое отклонение, понижающее как умственные, так и нравственные качества индивида.
Научным гуманистам кажется, что поддержка людей серых с их животными инстинктами и нечем не примечательных кроме своего гомосексуализма есть акт высочайшей нравственности, но это абсурд: подобное поведение есть психическое отклонение и глупая гордыня. С точки зрения теоретической, высшая нравственность должна бы представлять собой нравственность абсолютную против описанной выше относительной, то ссть рожденной из интересов группы и смысл имеющей лишь относительно иной группы, но ведь абсолютную нравственность предложил ненавистный научным гуманистам Христос. По учению Христа, нравственность и безнравственность абсолютна, относиться следует одинаково к друзьям и врагам, то есть, например, предательство не может быть рассмотрено как подвиг даже в том случае, если ты предал врага. И не способны воспринять христианскую нравственность только дикари и животные, руководимые инстинктами, но не развитым разумом и культурой. Увы, научный гуманизм — это первобытная или животная дикость, а не нравственность. От того же, что дикость облечена в красивые слова и высокопарные заклинания, ценность ее никоим образом не увеличивается, разве что в глазах круглого дурака.
В Европе и США многие думают, что принадлежат к величайшей на свете культуре, венцу развития человечества, застывшей однажды и навсегда вечности. Увы, это полная чушь: так думали очень многие, но ни предельно высокое самомнение, «Мир — это Рим, а остальное — варвары», ни даже культура не помешала им исчезнуть в вечности, а пришедшим на их место радостно сплясать на развалинах культуры и костях. Многим также кажется, что сегодня достигнут просто невероятный технический прогресс, но и это чушь, немотивированный вывод. Например, римляне наверняка тоже думали, что достигли уже невероятных высот в науке и технике, преодолеть которые просто невозможно. Нет, это обычные заблуждения, развенчать которые, впрочем, способно только будущее — будущее, в котором о заблудших останутся лишь смутные безразличные воспоминания. Чтобы верно определить нынешнюю степень технического прогресса человечества, нужно бросить взгляд на мир с точки зрения вечности, увидеть весь процесс развития, но тогда нынешняя «цивилизация» покажется, может быть, лишь жалкой кровожадной пиявкой на теле мира, которую мир стряхнул очень быстро. Что такое двести лет с точки зрения вечности или пусть не известного нам отрезка времени, на котором будет существовать человечество? Возможно, это всего лишь миг в нашем понимании, неуловимый и ничего не значащий в общем потоке отрезок времени. Все прекратится однажды, даже мнимая вечность, лежащая впереди: «это пройдет», как начертано было на кольце Сулеймана ибн Дауда.
Итог развернутой борьбы едва ли предсказуем: все еще может вернуться на круги своя, к нормальному восприятию даже гомосексуализма, не говоря уж о прочем, но в ходе этнических процессов, развиваться которые могут десятилетиями, может последовать и развал, вплоть до полной анархии. Кто же знает, что созреет еще в голове у огромного джинна, которого запечатал в бутылке и бросил в глубокое море сам Сулейман ибн Дауд?
Сноски
[1] С.П. Обнорский. С.Г. Бархударов. Хрестоматия по истории русского языка. Часть первая. 3-е издание. М., 1999, стр. 21.
[2] См.: http://humanizm.ru/humanizm2000